Грай Татьяна
Сгинь, дикая сила
Татьяна Грай
"СГИНЬ, ДИКАЯ СИЛА..."
Снега уже подернулись черным, осели, - словно скисли. Ветер дул резкий, сырой - весна... День хоть и воскресный был, да что-то нерадостный. Низкие тяжелые облака нависли прямо над головой, время от времени из чернеющих клубов вываливались на землю белые огромные хлопья, но едва лишь касались дороги - таяли, добавляя тяжелые капли к жирной грязи, и без того уже непролазной. Невеселый наступил день, муторный. Ни свет вокруг, ни тьма все колеблется, все неверно, неустойчиво. Да только Анне было все равно. Муторнее ее дум никакой день быть не мог. Анна шагала с самого рассвета, переночевав в маленькой деревушке, верстах в пяти отсюда, - пустили добрые люди, обогрели, накормили... Анна расспросила хозяйку, далеко ли село, велико ли да каков там батюшка. Рассказали. Село зовется Никодимское, большое, по праздникам там ярмарки, и народ веселый живет. А поп в тамошней церкви новый, ничего пока о нем не знают. Прежний-то батюшка был хорош, добрый да безотказный; за требы много не брал, а с кого спросить нечего даром и венчал, и крестил. Преставился в начале зимы, упокой, Господи, его душу... А теперь - отец Варсофоний, молодой. Из ученых. Знает-то он много. А каков человек - не разобрались еще.
И пошла Анна в село Никодимское, как к последней своей надежде стремясь к отцу Варсофонию.
А как и он не поможет?
... Жила-была девочка Нюрка, ясноглазая, смешливая... Росла у батюшки с матушкой, горя не зная, - дом был не из бедных, работать ей не приходилось. Бегала с ребятишками по грибы да по ягоды, зимой - в теплом тулупчике да новых валенках, в платке пуховом - с горки каталась; долгими вечерами сказки слушала, что матушка сказывать была мастерица. И шел уже Нюрке тринадцатый годок, как стряслось с ней неслыханное несчастье. Упала беда - как падает внезапно дождь... Что-то проснулось в девочке - темное, страшное, - от чего люди открещивались как от нечистой силы. А чем она виновата?
Село их было большим, людным, проходила через него почтовая дорога, стояли два трактира, а на базары по воскресным дням и по праздникам из всех окрестных деревень люд собирался - чужих, проходящих всегда хватало. И вот как-то в воскресенье у вдовы Агриппины, что жила через два дома от Нюрки, свели со двора козу. Агриппина и без того с хлеба на квас перебивалась, ей без козы - хоть на погост, детей вовсе кормить нечем... Нюрка проснулась утром от крика - тетка Агриппина бегала по дворам, причитая во все горло, жалуясь на бессчастную свою долю. Нюрке не было дела ни до Агриппины, ни до ее козы - она занялась своими детскими забавами. А ближе к полудню вместе с соседскими ребятами побежала на базар. Лазали между возами, шныряли в рядах, заглядывая в корзины, - баловались. Но вдруг Нюрку словно что толкнуло, и она, уставясь на мужичонку в драном армяке и заплатанных портах, взвизгнула:
- Ты у тетки козу свел!
Почему Нюрка так крикнула - она и знать не знала. Просто ей в один миг увиделось, как мужичонка крадется вдоль плетня, подманивает козу, тащит ее за крутые рога...
Поднялся шум, бабы заверещали, сбились в кучу вокруг мужика, - а он как встал, опустив руки и вытаращив глаза на Нюрку, так и стоял, пока толпа не разворошила его воз. И нашли там связанную и закиданную сеном козу. Но никто в тот день не назвал Нюрку ведьмой. Это уж потом, к осени...
Дорога круто взбегала вверх, на пригорок, и Анна замедлила шаг - не было сил; издерганная душа ныла в усталом теле, молодом годами, но таком старом от бесконечных скитаний... За пригорком открылась широкая равнина. Дорога расходилась росстанью и направо шла к большому селу - тускло поблескивали в утренней сырости купола пятиглавой церкви, а налево - терялась в бескрайних полях. Вздохнула Анна и, перекрестясь, пошла к селу.
... А потом, ближе к осени, в день Успения Богородицы, случилось такое, что Нюркины родители испугались не на шутку. Великая Пречистая, день Успения - праздник большой, по всей Руси православной в этот день гудят колокола, стар и млад в день Господнин нарядны с утра, и работать нельзя: если в день Великой Пречистой за работу взяться, на другой год урожая не будет. И Нюрка с отцом и матерью с утра в церковь отправилась, чтобы молитвой начать праздник. А после службы, когда не спеша шли по сельской улице, встретился им дед Василий. Дед Василий был великий искусник: зверей вырезал из дерева, лисицы да собаки у него совсем как живые выходили. Вот и в тот день дед тащил под мышками деревянных барана и медведя - к постоялому двору шел, хотел своих зверей продать. Пока Василий с Нюркиным отцом говорил, Нюрка на барашка смотрела, глаз оторвать не могла - уж так ей захотелось игрушку получить... Вот и попросила:
- Дед Василий, отдай мне барашка!
Дед уставился на нее, да возьми и выругайся (грубый был мужик) в том смысле, что баран денег стоит, а даром раздавать вещи он, дед Василий, не приучен. Рассердилась Нюрка на деда и брякнула:
- Да зачем тебе деньги-то? Все одно помрешь к Малой Пречистой!
Тут уж не только дед Василий, а и Нюркины родители разгневались. Отец дал Нюрке по затылку и велел идти домой. Дома ругали ее и отец, и мать, говорили, что над жизнью и смертью один Господь властен, и человеку в это встревать не положено, а уж говорить такое, как Нюрка сказала... Нюрка не могла толком объяснить ничего, только твердила, что видела она, видела... "Что видела?" - допытывалась мать. Видела, как деда отпевают.
А в первых числах сентября, как раз перед Малой Пречистой, дед Василий и в самом деле помер...
Снег стал дождем. Большие холодные капли плюхались вокруг Анны, не задевая ее, а небо словно падало, падало ей на голову, и Анне все время хотелось поднять руки, чтобы остановить его падение... Вдоль дороги редко торчали голые ветлы, и Анне казалось, что облака цепляются за верхушки, застревают в черных безлистых ветвях и дождь идет оттого, что ветки процарапывают в облаках дыры. Сорвался внезапно ветер, заметался, как шальная птица, загудел басовито. Анна постаралась идти побыстрее и наконец вошла в село. Шагала, не глядя по сторонам - тошно ей было смотреть на чужие ладные дома, на чужую спокойную и сытую жизнь... Народу на улице не было, все в церкви - сегодня Сорока мученикам празднуют... Наконец добралась до церкви и Анна. Войти-то она вошла, но остановилась у самой двери, не решаясь сделать лишнего шага. Пала на колени, молилась горячо, прося Бога избавить ее от беды, - но мысли разбегались временами, и снова Анна возвращалась в прошлое, и каждый день ее горькой жизни казался бывшим вчера, и не приходило забвение, и не было ей покоя, и молитва не помогала душе уйти от многолетних мук...
- ...Больная у тебя корова-то, тетка Настасья! - словно кто дергал ее за язык, говорила Нюрка. И корова околевала...
...И батюшка ее святой водой пользовал, и к знахаркам ее мать водила, и по святым местам, по монастырям ездили - нет, ничего не менялось. Видела Нюрка внутри человека темное - значит, не жилец. Видела в животных синие пятна - болезнь... А люди кричали ей вслед:
"Ведьма!" - и забрасывали камнями, и комья грязи летели ей в спину, и все шарахались от нее - злая сипа... Нюрка росла, и становилось ей все хуже и хуже, и к семнадцати годам, после того, как заметили односельчане, что Нюрку дождь обходит, ни одна капля не упадет на ведьму, - ушла Нюрка из села. И с тех пор, третий год уже, шагает Анна по дорогам, от церкви к церкви, от монастыря к монастырю, надеясь, что где-нибудь да помогут ей. Но везде слышала она лишь проклятия... Сколько раз собиралась Анна руки на себя наложить - да как возьмешь такой грех на душу? И без того - хуже некуда. Неужели и ученый отец Варсофоний не сумеет избавить Анну от дикой силы, от дьявольского наваждения?..
Народ не спеша выходил из церкви, но на улице, попав под холодный дождь, люди пускались бегом. Анна стояла у двери, сжавшись, свернувшись внутри себя в тугой узел, - а ну как опять слово сорвется? На Анну не обращали внимания - мало ли нищих богомолок приходит сюда? Она стояла терпеливо - и боялась того момента, которого ожидала со страстной надеждой.
Наконец церковь почти опустела. Отец Варсофоний в левом приделе говорил тихо с какой-то бабой, да шуршали черными юбками две старушки, гася догорающие свечи, - и никого больше. Анна собралась с духом и медленно, словно лениво, пошла к батюшке. Каждый шаг давался ей с мукой. Подошла, остановилась поодаль. Баба, поцеловав руку батюшке, ушла, и статный, с холеной русой бородой священник вопросительно обернулся к Анне.
- Батюшка... - прошептала Анна. - Отец Варсофоний... за помощью пришла, не откажи...
- Говори, чадо, - мягко, ласково откликнулся священник. - Ты в доме божьем.
От звука его теплого, бархатного голоса Анна вдруг ослабела, и слезы, так долго не находившие себе выхода, полились по изможденным щекам. Захлебываясь, она говорила, бессвязно, отрывисто, - рассказывая историю своей нелепой жизни и повторяя: "Нет моей вины, нету... Нет во мне зла..." Пальцы Анны безудержно теребили концы платка, повязанного вроспуск, по-монастырски, - Анна говорила, говорила, но уже понимала, что помощи ей и здесь ждать не приходится. Откуда пришло это понимание - кто ведает? Только в отце Варсофоний ощутила она что-то... Анна не смогла бы объяснить словами, что именно. Не верил ей батюшка. За юродивую принял. А может, и похуже что подумал...
Анна внезапно замолчала. Отец Варсофоний смотрел на нее в раздумье. Он, несмотря на всю свою ученость, мало что понял из сумбурной речи женщины, понял только, что она прослыла ведьмой, но почему? Ее слова звучали слишком странно, чтобы священник мог им поверить. "Что ей надо? Чего она, собственно, от меня ждет?" - как-то неуверенно бродило в голове отца Варсофония. И, чтобы не молчать, чтобы как-то проявить участие, спросил:
- Где дождь-то переждала, милая?
- А...
"А нигде не пережидала, батюшка", - чуть было не сорвалось у Анны, да успела вовремя остановить глупый свой язык. И прошептала едва слышно:
- Переждала...
И слезы высохли.
Не сумеет ей помочь отец Варсофоний.
А священник пытался сообразить, что же ему делать с этой ненормальной? Одни глаза ее чего стоят... огромные, провалившиеся... и цвета не разобрать. Правда, в церкви темновато... похоже, что черные. Или темно-серые? Наконец отцу Варсофонию показалось, что он нашел выход. При церкви была небольшая богадельня, где призревались бездомные старушки и убогие, - и священник решил отвести Анну туда. Пусть отогреется, поест - а там видно будет.
Они вышли на улицу, и отец Варсофоний повел Анну по узкой сырой тропке вокруг церкви. Он ощущал какую-то внутреннюю тяжесть от присутствия странной побродяжки и, чтобы избавиться от давящего чувства, - говорил не умолкая, объясняя Анне, что богадельня устроена недавно, что он, отец Варсофоний, содержит ее почти на свои средства - столько приходит в село нищих старух и безродных калек, что сердце разрывается, на них глядя, а в этом доме для всех - приют и покой, и кое-кто остается жить, а другие, подкормившись немного, уходят - не сидится им на месте.
Анна шагала за священником - и не могла понять, что мешает ей. Словно бы что-то жужжало и вертелось назойливо в памяти, такое, чего никогда не знал, но - помнишь... Анна прикрыла на ходу глаза - и увидела...
- А крест-то у тебя краденый, батюшка, - тихо сказала Анна в спину отцу Варсофонию.
Священник вздрогнул. Остановился. Медленно, очень медленно - так показалось Анне - обернулся. Анна смотрела на него исподлобья, глаза полыхали дикими кострами. Отец Варсофоний молчал - мысли в голове неслись галопом, он с ужасом ждал, что скажет еще эта бесовка - сухая под проливным дождем... Да, она не солгала... но неужели сотни добрых, искренних дел не искупили до сих пор греха давних лет, забытой юности? Он и носит этот крест затем, чтобы помнить, чтобы каждый день заново искупать этот грех... Анна прищурилась и повторила протяжным шепотом:
- Кра-аденый...
- Отыди от мене, сатано! - задушенно пробормотал священник. - Отыди...
- Да уйду, уйду, не суетись, - огрызнулась зло Анна. - Проку с тебя все одно нет.
Она окатила священника на прощание таким взглядом, что батюшка побледнел и вскинул руку, словно желая загородиться крестным знамением от неведомой угрозы. Анна отвернулась от него - и зашагала, прочь от церкви, прочь от села.
...Неявной, размытой линией виделся впереди горизонт - как последняя черта, как край не нужной никому, неудавшейся жизни.
- Господи, за что покарал меня силой дикою? - бормотала Анна, тащась по желтой раскисшей дороге, еле вытягивая лапти из густой вязкой глины. - За что, Господи-и?..
"СГИНЬ, ДИКАЯ СИЛА..."
Снега уже подернулись черным, осели, - словно скисли. Ветер дул резкий, сырой - весна... День хоть и воскресный был, да что-то нерадостный. Низкие тяжелые облака нависли прямо над головой, время от времени из чернеющих клубов вываливались на землю белые огромные хлопья, но едва лишь касались дороги - таяли, добавляя тяжелые капли к жирной грязи, и без того уже непролазной. Невеселый наступил день, муторный. Ни свет вокруг, ни тьма все колеблется, все неверно, неустойчиво. Да только Анне было все равно. Муторнее ее дум никакой день быть не мог. Анна шагала с самого рассвета, переночевав в маленькой деревушке, верстах в пяти отсюда, - пустили добрые люди, обогрели, накормили... Анна расспросила хозяйку, далеко ли село, велико ли да каков там батюшка. Рассказали. Село зовется Никодимское, большое, по праздникам там ярмарки, и народ веселый живет. А поп в тамошней церкви новый, ничего пока о нем не знают. Прежний-то батюшка был хорош, добрый да безотказный; за требы много не брал, а с кого спросить нечего даром и венчал, и крестил. Преставился в начале зимы, упокой, Господи, его душу... А теперь - отец Варсофоний, молодой. Из ученых. Знает-то он много. А каков человек - не разобрались еще.
И пошла Анна в село Никодимское, как к последней своей надежде стремясь к отцу Варсофонию.
А как и он не поможет?
... Жила-была девочка Нюрка, ясноглазая, смешливая... Росла у батюшки с матушкой, горя не зная, - дом был не из бедных, работать ей не приходилось. Бегала с ребятишками по грибы да по ягоды, зимой - в теплом тулупчике да новых валенках, в платке пуховом - с горки каталась; долгими вечерами сказки слушала, что матушка сказывать была мастерица. И шел уже Нюрке тринадцатый годок, как стряслось с ней неслыханное несчастье. Упала беда - как падает внезапно дождь... Что-то проснулось в девочке - темное, страшное, - от чего люди открещивались как от нечистой силы. А чем она виновата?
Село их было большим, людным, проходила через него почтовая дорога, стояли два трактира, а на базары по воскресным дням и по праздникам из всех окрестных деревень люд собирался - чужих, проходящих всегда хватало. И вот как-то в воскресенье у вдовы Агриппины, что жила через два дома от Нюрки, свели со двора козу. Агриппина и без того с хлеба на квас перебивалась, ей без козы - хоть на погост, детей вовсе кормить нечем... Нюрка проснулась утром от крика - тетка Агриппина бегала по дворам, причитая во все горло, жалуясь на бессчастную свою долю. Нюрке не было дела ни до Агриппины, ни до ее козы - она занялась своими детскими забавами. А ближе к полудню вместе с соседскими ребятами побежала на базар. Лазали между возами, шныряли в рядах, заглядывая в корзины, - баловались. Но вдруг Нюрку словно что толкнуло, и она, уставясь на мужичонку в драном армяке и заплатанных портах, взвизгнула:
- Ты у тетки козу свел!
Почему Нюрка так крикнула - она и знать не знала. Просто ей в один миг увиделось, как мужичонка крадется вдоль плетня, подманивает козу, тащит ее за крутые рога...
Поднялся шум, бабы заверещали, сбились в кучу вокруг мужика, - а он как встал, опустив руки и вытаращив глаза на Нюрку, так и стоял, пока толпа не разворошила его воз. И нашли там связанную и закиданную сеном козу. Но никто в тот день не назвал Нюрку ведьмой. Это уж потом, к осени...
Дорога круто взбегала вверх, на пригорок, и Анна замедлила шаг - не было сил; издерганная душа ныла в усталом теле, молодом годами, но таком старом от бесконечных скитаний... За пригорком открылась широкая равнина. Дорога расходилась росстанью и направо шла к большому селу - тускло поблескивали в утренней сырости купола пятиглавой церкви, а налево - терялась в бескрайних полях. Вздохнула Анна и, перекрестясь, пошла к селу.
... А потом, ближе к осени, в день Успения Богородицы, случилось такое, что Нюркины родители испугались не на шутку. Великая Пречистая, день Успения - праздник большой, по всей Руси православной в этот день гудят колокола, стар и млад в день Господнин нарядны с утра, и работать нельзя: если в день Великой Пречистой за работу взяться, на другой год урожая не будет. И Нюрка с отцом и матерью с утра в церковь отправилась, чтобы молитвой начать праздник. А после службы, когда не спеша шли по сельской улице, встретился им дед Василий. Дед Василий был великий искусник: зверей вырезал из дерева, лисицы да собаки у него совсем как живые выходили. Вот и в тот день дед тащил под мышками деревянных барана и медведя - к постоялому двору шел, хотел своих зверей продать. Пока Василий с Нюркиным отцом говорил, Нюрка на барашка смотрела, глаз оторвать не могла - уж так ей захотелось игрушку получить... Вот и попросила:
- Дед Василий, отдай мне барашка!
Дед уставился на нее, да возьми и выругайся (грубый был мужик) в том смысле, что баран денег стоит, а даром раздавать вещи он, дед Василий, не приучен. Рассердилась Нюрка на деда и брякнула:
- Да зачем тебе деньги-то? Все одно помрешь к Малой Пречистой!
Тут уж не только дед Василий, а и Нюркины родители разгневались. Отец дал Нюрке по затылку и велел идти домой. Дома ругали ее и отец, и мать, говорили, что над жизнью и смертью один Господь властен, и человеку в это встревать не положено, а уж говорить такое, как Нюрка сказала... Нюрка не могла толком объяснить ничего, только твердила, что видела она, видела... "Что видела?" - допытывалась мать. Видела, как деда отпевают.
А в первых числах сентября, как раз перед Малой Пречистой, дед Василий и в самом деле помер...
Снег стал дождем. Большие холодные капли плюхались вокруг Анны, не задевая ее, а небо словно падало, падало ей на голову, и Анне все время хотелось поднять руки, чтобы остановить его падение... Вдоль дороги редко торчали голые ветлы, и Анне казалось, что облака цепляются за верхушки, застревают в черных безлистых ветвях и дождь идет оттого, что ветки процарапывают в облаках дыры. Сорвался внезапно ветер, заметался, как шальная птица, загудел басовито. Анна постаралась идти побыстрее и наконец вошла в село. Шагала, не глядя по сторонам - тошно ей было смотреть на чужие ладные дома, на чужую спокойную и сытую жизнь... Народу на улице не было, все в церкви - сегодня Сорока мученикам празднуют... Наконец добралась до церкви и Анна. Войти-то она вошла, но остановилась у самой двери, не решаясь сделать лишнего шага. Пала на колени, молилась горячо, прося Бога избавить ее от беды, - но мысли разбегались временами, и снова Анна возвращалась в прошлое, и каждый день ее горькой жизни казался бывшим вчера, и не приходило забвение, и не было ей покоя, и молитва не помогала душе уйти от многолетних мук...
- ...Больная у тебя корова-то, тетка Настасья! - словно кто дергал ее за язык, говорила Нюрка. И корова околевала...
...И батюшка ее святой водой пользовал, и к знахаркам ее мать водила, и по святым местам, по монастырям ездили - нет, ничего не менялось. Видела Нюрка внутри человека темное - значит, не жилец. Видела в животных синие пятна - болезнь... А люди кричали ей вслед:
"Ведьма!" - и забрасывали камнями, и комья грязи летели ей в спину, и все шарахались от нее - злая сипа... Нюрка росла, и становилось ей все хуже и хуже, и к семнадцати годам, после того, как заметили односельчане, что Нюрку дождь обходит, ни одна капля не упадет на ведьму, - ушла Нюрка из села. И с тех пор, третий год уже, шагает Анна по дорогам, от церкви к церкви, от монастыря к монастырю, надеясь, что где-нибудь да помогут ей. Но везде слышала она лишь проклятия... Сколько раз собиралась Анна руки на себя наложить - да как возьмешь такой грех на душу? И без того - хуже некуда. Неужели и ученый отец Варсофоний не сумеет избавить Анну от дикой силы, от дьявольского наваждения?..
Народ не спеша выходил из церкви, но на улице, попав под холодный дождь, люди пускались бегом. Анна стояла у двери, сжавшись, свернувшись внутри себя в тугой узел, - а ну как опять слово сорвется? На Анну не обращали внимания - мало ли нищих богомолок приходит сюда? Она стояла терпеливо - и боялась того момента, которого ожидала со страстной надеждой.
Наконец церковь почти опустела. Отец Варсофоний в левом приделе говорил тихо с какой-то бабой, да шуршали черными юбками две старушки, гася догорающие свечи, - и никого больше. Анна собралась с духом и медленно, словно лениво, пошла к батюшке. Каждый шаг давался ей с мукой. Подошла, остановилась поодаль. Баба, поцеловав руку батюшке, ушла, и статный, с холеной русой бородой священник вопросительно обернулся к Анне.
- Батюшка... - прошептала Анна. - Отец Варсофоний... за помощью пришла, не откажи...
- Говори, чадо, - мягко, ласково откликнулся священник. - Ты в доме божьем.
От звука его теплого, бархатного голоса Анна вдруг ослабела, и слезы, так долго не находившие себе выхода, полились по изможденным щекам. Захлебываясь, она говорила, бессвязно, отрывисто, - рассказывая историю своей нелепой жизни и повторяя: "Нет моей вины, нету... Нет во мне зла..." Пальцы Анны безудержно теребили концы платка, повязанного вроспуск, по-монастырски, - Анна говорила, говорила, но уже понимала, что помощи ей и здесь ждать не приходится. Откуда пришло это понимание - кто ведает? Только в отце Варсофоний ощутила она что-то... Анна не смогла бы объяснить словами, что именно. Не верил ей батюшка. За юродивую принял. А может, и похуже что подумал...
Анна внезапно замолчала. Отец Варсофоний смотрел на нее в раздумье. Он, несмотря на всю свою ученость, мало что понял из сумбурной речи женщины, понял только, что она прослыла ведьмой, но почему? Ее слова звучали слишком странно, чтобы священник мог им поверить. "Что ей надо? Чего она, собственно, от меня ждет?" - как-то неуверенно бродило в голове отца Варсофония. И, чтобы не молчать, чтобы как-то проявить участие, спросил:
- Где дождь-то переждала, милая?
- А...
"А нигде не пережидала, батюшка", - чуть было не сорвалось у Анны, да успела вовремя остановить глупый свой язык. И прошептала едва слышно:
- Переждала...
И слезы высохли.
Не сумеет ей помочь отец Варсофоний.
А священник пытался сообразить, что же ему делать с этой ненормальной? Одни глаза ее чего стоят... огромные, провалившиеся... и цвета не разобрать. Правда, в церкви темновато... похоже, что черные. Или темно-серые? Наконец отцу Варсофонию показалось, что он нашел выход. При церкви была небольшая богадельня, где призревались бездомные старушки и убогие, - и священник решил отвести Анну туда. Пусть отогреется, поест - а там видно будет.
Они вышли на улицу, и отец Варсофоний повел Анну по узкой сырой тропке вокруг церкви. Он ощущал какую-то внутреннюю тяжесть от присутствия странной побродяжки и, чтобы избавиться от давящего чувства, - говорил не умолкая, объясняя Анне, что богадельня устроена недавно, что он, отец Варсофоний, содержит ее почти на свои средства - столько приходит в село нищих старух и безродных калек, что сердце разрывается, на них глядя, а в этом доме для всех - приют и покой, и кое-кто остается жить, а другие, подкормившись немного, уходят - не сидится им на месте.
Анна шагала за священником - и не могла понять, что мешает ей. Словно бы что-то жужжало и вертелось назойливо в памяти, такое, чего никогда не знал, но - помнишь... Анна прикрыла на ходу глаза - и увидела...
- А крест-то у тебя краденый, батюшка, - тихо сказала Анна в спину отцу Варсофонию.
Священник вздрогнул. Остановился. Медленно, очень медленно - так показалось Анне - обернулся. Анна смотрела на него исподлобья, глаза полыхали дикими кострами. Отец Варсофоний молчал - мысли в голове неслись галопом, он с ужасом ждал, что скажет еще эта бесовка - сухая под проливным дождем... Да, она не солгала... но неужели сотни добрых, искренних дел не искупили до сих пор греха давних лет, забытой юности? Он и носит этот крест затем, чтобы помнить, чтобы каждый день заново искупать этот грех... Анна прищурилась и повторила протяжным шепотом:
- Кра-аденый...
- Отыди от мене, сатано! - задушенно пробормотал священник. - Отыди...
- Да уйду, уйду, не суетись, - огрызнулась зло Анна. - Проку с тебя все одно нет.
Она окатила священника на прощание таким взглядом, что батюшка побледнел и вскинул руку, словно желая загородиться крестным знамением от неведомой угрозы. Анна отвернулась от него - и зашагала, прочь от церкви, прочь от села.
...Неявной, размытой линией виделся впереди горизонт - как последняя черта, как край не нужной никому, неудавшейся жизни.
- Господи, за что покарал меня силой дикою? - бормотала Анна, тащась по желтой раскисшей дороге, еле вытягивая лапти из густой вязкой глины. - За что, Господи-и?..