Грекова Ирина
'Скрипка Ротшильда'
И.Грекова
"Скрипка Ротшильда"
Рита и Полина Ивановна были приятельницами. Рита работала в школе преподавателем русского языка и литературы, а Полина Ивановна - лифтершей в доме, где жила Рита.
Очень были они разные. Рита - высокая, худая, шарнирная женщина, одни руки и ноги, помесь Дон Кихота с ветряной мельницей. Полина Ивановна, напротив, ростом небольшая, вся упакованная, крутопузатенькая, с черными твердыми антрацитовыми глазами.
Риту всегда одолевали проблемы, роившиеся вокруг нее, как слепни вокруг лошади. Для Полины Ивановны проблем не существовало - все они были уже решены. Тем не менее они с Ритой отлично ладили, охотно встречались, когда позволяло время. Времени у обеих было в обрез.
Рита по уши была занята в школе: уроки, педсоветы, успеваемость, отчетность, сбор макулатуры да еще куча несправедливостей, с которыми она почитала долгом бороться. А пуще всего - тетради, от которых не было ни спасу, ни роздыху. Каждую надо было проверить, и она проверяла на совесть, до последней буковки, до точки с запятой, обильно посыпая страницы пеплом своих сигарет, которые курила непрестанно, с утра до ночи. Проверив работу, Рита в конце не просто ставила отметку, а писала развернутый отзыв. Русскую литературу она любила страстно и так же не могла прожить без книги, как без сигареты.
Полина Ивановна тоже была занята сверх меры. Дежурила она, правда, раз в три дня - сутки на работе, двое свободных, - но свое дежурство считала отдыхом. Зарабатывала она в другие, нерабочие дни: ходила частным образом убирать квартиры в том же доме, где жили в большинстве высокооплачиваемые. Брала она за уборку пятнадцать рублей (за окна отдельно) и говорила, что по нынешним временам это даром: берут и по двадцать, и по двадцать пять. В часы уборки сами высокооплачиваемые трудились на своих ответственных постах, а их жены - изнеженные и раскрашенные, во всем заграничном прогуливали собак, послушно пережидая, пока породистый пес, задрав ногу, справлял естественную нужду. Иногда собаки снюхивались попарно, а их хозяйки, натянув поводки, как вожжи, вели между собой культурные беседы.
Тем временем Полина Ивановна проводила уборку. Высоко подоткнув и без того коротенькое платьице над белыми коленками, она мыла полы в местах общего пользования, по старому обычаю - головой вниз. Потом, уже головой вверх, вооружившись техникой (пылесосом или полотером) обрабатывала ковры, паркет и все остальное. К коврам, сервизам, магнитофонам и статуэткам Полина Ивановна относилась с уважением, а книг, грешным делом, не любила. Главное, и пылесосом толком до них не добраться - обтирай каждую отдельно. Сама она книг не читала - некогда. Работа, да и по дому дел невпроворот: купи, приготовь, выстирай. Семья! Муж, Николай Иванович, инвалид Отечественной войны, сын Игорь в армии и дочь Люда в неудачном браке. Сын Игорь отбывал службу исправно, получал поощрения, а с дочерью не повезло: муж оказался пьяницей и лодырем. Люда с ним помучилась-помучилась и развелась, и сели они с маленьким Садиком (большое имя Садат) туда же, на шею Полине Ивановне.
Рита же была женщина одинокая. Был у нее когда-то муж, тоже высокооплачиваемый, но ушел к другой. Спасибо, оставил Рите квартиру и книги, а себе взял машину и дачу. Как будто и со второй женой он не ужился - Рита в точности не знала. Было это давно, она уже и грустить кончила. Детей у нее не было, но она от этого не очень страдала: ученики - это дети в квадрате.
Полина Ивановна ходила к Рите не убирать, а так, по дружбе: денег лишних у Риты не было, да и нелишних до получки редко хватало. Убирала она сама, неумело воюя с полотером и пылесосом, купленными еще тогда, при муже. Их устройство она, закоренелый гуманитарий, понять не могла даже в общих чертах (какую вилку куда). Вообще для нее электрический ток был враждебной загадкой, и, словно чуя это, приборы у нее все время портились. Пылесос еще иногда, припадками, начинал работать, а полотер стал на вечный прикол в углу коридора.
Дружба Полины Ивановны с Ритой началась, когда однажды Рита застряла в лифте между этажами: монтера на месте не было, и Полина Ивановна сбегала куда-то и привела своего знакомого, который согласился произвести спасательную операцию за бутылку. Рита на радостях дала ему шесть рублей (такие были цены!), а Полину Ивановну пригласила к себе на чашку кофе. Так оно и пошло - дружба на кофейной почве. Обе любили кофе, но Рита его покупала, а Полина Ивановна нет - дорого.
Полина Ивановна забегала к Рите между делами, нечасто и нередко, раз в несколько дней. Рита сразу же хваталась за кофейную мельницу. Мельница была старая, треснувшая, кругом обмотанная изоляционной лентой; в процессе работы она стонала и выла, вот-вот грозя развалиться, но все же молола.
За кофейком Рита с Полиной Ивановной по душам разговаривали, как говорится, "делились". Полина Ивановна, постарше годами, учила свою приятельницу уму-разуму:
- Смотрю я на вас, Рита Петровна, и, не обижайтесь, совсем жить вы не умеете. Вот вы кофе пьете, курите, и не какие-нибудь, а "Столичные". Книги покупаете. Трех дней не прошло - опять книга! Сколько же на это денег надо! Хоть бы вы у соседок поучились, как жить. У них сервизы, серванты, от платьев шкафы ломятся. А на вас свитерок один, и тот на локтях светится. А если бы не курить, и кофе не пить, да книги побоку? Был бы у вас и свитер мохер, и ковер, и дубленка... А еще лучше - деньги на книжке. Лежат, есть не просят. Копили бы себе и копили.
- А зачем?
- Как зачем? На черный день.
- Будет ли он, этот черный день, - неизвестно. А может, я раньше умру? Я лучше сейчас поживу как хочется.
- Дело ваше. А по-моему, не так. Жить надо с обзором, с оглядкой. Мой Николай Иванович, даром что инвалид войны, раньше курил запоем. Я отучила. Спрячу деньги в потайное место, он тыр-пыр, а купить не на что. "Паша, говорит (он меня Пашей зовет, по паспорту я Парасковья), - сил моих больше нет, душа просит курева. У нас на фронте и то давали, а в стране какая бедность была!" А я ему: "Потерпи, здесь не фронт. Там ты кровь проливал, а здесь не за что". И что же? Отвык. Перековался. Он у меня под дисциплиной! А ваш-то где сейчас, Рита Петровна?
- Не знаю. Гуляет где-то.
- Котует, значит.
- Ну, зачем так-таки и котует? У него своя жизнь.
- Все-таки, не обижайтесь на меня, Рита Петровна, профукали вы своего мужика. Много воли ему дали. За мужиком надо в четыре глаза следить: два при себе, два - за ним. А самое главное - денег ему не давать. Получку принесет - забери, спрячь. Ему в день на руки пятьдесят копеек. А если без транспорта, то и меньше. Вы у своего получку забирали?
- Нет.
- Интеллигенция! Вот и дождались.
- Дело не в этом. Может быть, я сама виновата, что он ушел. Не сумела создать ему домашний уют. Это ведь тоже наука.
- Уют уютом, а глаз само собой. Не порхай!
Вопрос о Ритиных заработках тоже тревожил Полину Ивановну:
- Только-то и всего? А тринадцатая зарплата? Премиальные?
- В школе этого нет.
- А больше ничем не прирабатываете?
- Ну, за проверку тетрадей. Пять рублей в месяц.
- Пять рублей! - возмущалась Полина Ивановна. - Это же два окна помыть, а если большое, с дверью, так и одно... Я помою за час, за полтора от силы. А вы на тетрадки сколько времени тратите?
- Не знаю... Много. Не считала.
- А надо считать. Выходит, я неученая, а больше вас зарабатываю. Если бы на мне бы не семья, у меня сберкнижка была бы во какая!
И показывала пальцами толстенький томик - вроде романа "Дворянское гнездо".
Однажды Полина Ивановна пришла взволнованная:
- Мой-то, Николай Иваныч, вы только подумайте, на курорты уехал!
- Да что вы? Куда же это? На юг?
- Нет, в средней полосе. Дали ему бесплатную путевку как инвалиду воины.
- Ой, как хорошо! - обрадовалась Рита.
- Хорошо, да не очень. С одного боку хорошо. Почти месяц - двадцать четыре дня - не поить его, не кормить: экономия. И свету меньше сгорит. Он по вечерам читать любит - борюсь с этим. Подождет, пока засну, и обратно читает. Люда-то с Садиком рано ложатся...
- А что же вас беспокоит?
- Боюсь, загуляет он там с приятелями-инвалидами. Я ему денег в обрез дала: дорога туда-обратно. На эти деньги не разгуляешься. А все-таки сердце неспокойно. Боюсь на него дурного влияния. Он у меня слабовольный.
...Недели через две пришла Полина Ивановна чернее ночи, и губы поджаты:
- Телеграмму отбил Николай-то мой Иваныч. Чуяло мое сердце, смотрите.
Рита прочла:
"ПАША ВЫШЛИ ПЯТЬ РУБЛЕЙ НЕ МОГУ УЕХАТЬ КОЛЯ".
- Видали буржуя-капиталиста? - спросила Полина Ивановна. - Как в воду глядела: растратился там с дружками-приятелями. Вот и пускай такого на курорты.
- А вы ему выслали деньги?
- Как же, выслала! Держи карман! Я эти деньги горбом зарабатываю, тру-скребу, а ему на забаву. Нет уж, пускай сам как хочет, так и выпутывается. Меня тут нет.
У Риты защемило сердце. Вспомнила она Николая Ивановича, скромного, лысого, с палочкой, со скрюченной правой рукой и полуподвижной левой, как приходил он к ней чинить пылесос, как говорил вместо "видите ли" "винтили"... Как не хотел брать денег за починку, как, сопротивляясь, все-таки взял, и какие у него были грустные глаза... У Риты даже в носу защипало.
- Полина Ивановна, возьмите, ради бога, у меня пять рублей, пошлите ему!
Полина Ивановна обиделась:
- Я не нищая. У меня деньги есть. Я для воспитания не пошлю, из принципа.
Ушла. И кофе не выпила. И дверью не то что хлопнула - просто громко ее за собой закрыла. Рита совсем расстроилась, но оказалось, что зря: через несколько дней пришла Полина Ивановна как ни в чем не бывало, забыла обиду. Рита обрадовалась и включила мельницу. На этот раз мельница заржала, но опомнилась и стала молоть. Рита каждый раз чувствовала, что это - последний раз. Еще один помол - и мельница выйдет из строя непоправимо...
- Ну, как, вернулся Николай Иванович? - спросила она.
- Как миленький. Куда он денется...
- Вы, значит, ему деньги послали?
- Нашли дуру! Ни копейки. Соседи по палате скинулись, собрали ему на дорогу. И правильно. Я не миллиардерка какая-нибудь, чтобы зря деньги кидать. У меня еще своей яхты нет. А он-то оттуда - вообразите! - пачку привез сигарет. Выйдет на лестницу и там втихаря смалит. Отобрала, выбросила. Не надо мне курящего мужа, и без него одни нехватки в доме. Садику вчера пинетки купила, импортные. На одну чайную заварку сколько идет! Говорю: "Пей пожиже", - а он погуще норовит. А сколько я из-за него работы пропустила! В дорогу собирала - раз. К Софье Петровне не пошла, из шестого подъезда. Встречала - целый отгул на него потратила. Это что же? Тридцати рублей как не было!
Рита принахмурилась. Какое-то навязчивое воспоминание кололо ей душу. Откуда это? Где это она читала похожее? Ах, да! Вспомнила.
- Какие убытки! - сказала она полувслух.
Но у Полины Ивановны слух был отличный.
- Что за убытки? - спросила она. - И чего это вы, Рита Петровна, про убытки начали? Это что я у вас кофе пью? Так я не навязывалась, сами звали. Могу и не приходить.
Рита расхохоталась:
- Да что вы, Полина Ивановна, бог с вами! Это не я про убытки, это Чехов, "Скрипка Ротшильда", любимый мой рассказ. Читали?
- Чехов? В школе как будто проходили. "Каштанка".
- Не "Каштанка", а "Скрипка Ротшильда". Удивительный рассказ! Вам непременно надо его прочесть.
- Когда мне читать? - обиделась Полина Ивановна. - При моей-то жизни! Крутишься-вертишься, как шар голубой, тут и голову расчесать некогда, не то что рассказы!
Риту осенило:
- Давайте я вам прочту вслух этот рассказ. Он короткий, увидите, вам будет интересно.
- Не надо мне, Рита Петровна, даром не надо. Я художественное чтение и по радио всегда выключаю.
- А я не художественно буду читать, а просто как человек человеку. Пожалуйста, Полина Ивановна! В порядке личного одолжения.
Уговорила. Принесла томик Чехова, начала читать. От странной, задумчивой мелодики рассказа у нее шли мурашки по коже...
...Рита читала про старого гробовщика Якова, по прозвищу Бронза. Как он жил, делал гробы, как играл на скрипке по свадьбам ради заработка. Полина Ивановна слушала безучастно, сразу видно, что в порядке личного одолжения. Даже разок зевнула, прикрыв рот рукой.
- "...Яков никогда не был в хорошем расположении духа, - читала Рита, так как ему постоянно приходилось терпеть страшные убытки. Например, в воскресенье и праздники грешно было работать, понедельник - тяжелый день, и таким образом в году набиралось около двухсот дней, когда поневоле приходилось сидеть сложа руки. А ведь какой убыток!
Мысли об убытках донимали Якова особенно по ночам; он клал рядом с собой скрипку и, когда всякая чепуха лезла в голову, трогал струны, скрипка в темноте издавала звук, и ему становилось легче".
Полина Ивановна впервые чуть-чуть оживилась.
- Скрипкой, значит, утешался, - сказала она. - Какой хитрый! На это они мастера.
- А что, интересно? - с надеждой спросила Рита.
- Вроде поинтересней стало. Сперва скучно.
- А вы послушайте. Дальше еще интереснее: "Марфа, жена Якова, вдруг занемогла. Старуха тяжело дышала, пила много воды и пошатывалась. К вечеру же слегла. Яков весь день играл на скрипке, когда же совсем стемнело, взял книжку, в которую каждый день записывал свои убытки, и от скуки стал подводить годовой итог. Получилось больше тысячи рублей. Это так потрясло его, что он хватил счетами о пол и затопал ногами..."
- Надо же! - осудила Полина Ивановна. - Волю себе какую взял.
- "Он думал о том, - продолжала Рита, - что если бы эту пропащую тысячу положить в банк, то в год проценту накопилось бы самое малое - сорок рублей..."
- Это верно, - сказала Полина Ивановна. - Вот и я прошлый год получила отпускные и дома оставила, в шкатулке. А их бы на книжку, процент бы какой-никакой, а набежал.
Рита рассердилась:
- Это вы не по делу. Читать дальше? Или не надо? Если не нравится, могу перестать.
- Ша! Молчу. Читайте.
- "- Яков! - позвала Марфа неожиданно. - Я умираю".
Полина Ивановна ахнула.
- "Лицо у нее было розовое от жара, - читала Рита, - необыкновенно ясное и радостное..."
- А чего радоваться? - удивилась Полина Ивановна. - Что умирает?
- Вот именно. Тут так и сказано: "была рада, что уходит навеки из этой избы, от гробов, от Якова..."
- Что-то не верится. Всякое живое свою жизнь любит.
- Это смотря какая жизнь.
- Ох, верно! Бывает и жизнь хуже смерти.
Показалось Рите или нет, что в этих словах на миг что-то мелькнуло? Нет, показалось. Полина Ивановна слушала все так же невозмутимо, разве чуть повнимательнее, чем вначале.
- "Глядя на старуху, - читала Рита, - Яков почему-то вспомнил, что за всю жизнь он, кажется, ни разу не приласкал ее, не пожалел, не догадался купить ей платочек или принести со свадьбы чего-нибудь сладенького, а только кричал на нее, бранил за убытки, бросался на нее с кулаками; правда, он никогда не бил ее, но все-таки пугал, и она всякий раз цепенела от страха. Да, он не велел ей пить чай, потому что и без того расходы большие, и она пила только горячую воду..."
"Только горячую воду", - со значением повторила Рита, взглянула в глаза Полине Ивановне и где-то, в их каменноугольной черноте, увидела что-то влажное, подозрительно похожее на слезу...
- Бывают такие звери, - сказала Полина Ивановна. - Паразиты.
- Читать дальше?
- Ну.
...Рита читала дальше - как Яков отвез старуху к фельдшеру, как фельдшер сказал: "Пожила старушка, пора и честь знать", как упрашивал Яков фельдшера хоть банки ей поставить и как тот ответил: "Некогда, некогда, любезный, бери свою старуху и уходи с богом".
Полина Ивановна, слушая, становилась все грустнее и даже кулачком подперлась, как деревенская.
- Какая тогда медицина была! - сказала она. - Это при царском еще режиме?
- При царском. Но дело не в этом. Вы дальше послушайте.
- Умрет она?
- Умрет.
- Зачем же тогда читать? Только действовать на нервную систему.
- Литература, - сказала Рита самым педагогическим своим голосом, - тем и сильна, что действует на нервную систему. Ну как, перестать или будете слушать?
- Да нет уж, послушаю. Я все равно уже расстроилась. И стирку сегодня не успею, жаль, белье намочено...
Рита читала о том, как приехали они домой, как стояла Марфа, держась за печку, не решаясь лечь, боясь, что Яков будет говорить об убытках и бранить ее за то, что она лежит и не хочет работать... Как рассчитал Яков, что старуха на днях непременно умрет, а завтра Иоанна Богослова, а там Николая Чудотворца, а там - воскресенье, а за ним - понедельник, тяжелый день, и, значит, гроб надо делать сегодня. Как снял он со старухи мерку и стал делать для нее гроб. А закончив работу, записал в книжку убытков: "Марфе Ивановой гроб - 2р. 40 к.".
Рита очень надеялась на эту подробность: мерку снимают, гроб делают, а человек еще жив. Есть от чего растрогаться. Но Полину Ивановну заинтересовало другое: сумма 2 р. 40 к.
- Так дешево?
- Деньги другие были, - сухо ответила Рита. - Ну как, будете слушать или считать, почем гроб?
- Буду слушать, только не сердитесь. Слова сказать нельзя. Читайте.
...Рита приближалась к самому любимому своему, заветному месту, и голос у нее киснул от внутренних слез:
- "...Старуха все время лежала молча с закрытыми глазами. Но вечером, когда стемнело, она вдруг позвала старика.
- Помнишь, Яков? - спросила она, глядя на него радостно. - Помнишь, пятьдесят лет назад нам бог дал ребеночка с белокурыми волосиками? Мы с тобой тогда все на речке сидели и песни пели... под вербой. - И, горько усмехнувшись, она добавила: - Умерла девочка.
Яков напряг память, но никак не мог вспомнить ни ребеночка, ни вербы.
- Это тебе мерещится, - сказал он".
Тут вдруг Полина Ивановна заплакала.
- И что это за люди такие? - сквозь слезу бормотала она. - Ребеночек родился, а он и забыл. Это надо же!
- Читать? - строго спросила Рита, замирая от внутреннего торжества.
- Да уж чего там, читайте, одно горе, не два.
...Полина Ивановна комкала в руке мокрый платок и время от времени прерывисто вздыхала, а Рита читала о том, как умерла старуха, как возвращался Яков с кладбища, сам полубольной, и как одолевали его мысли об убытках: и почему это человек не может жить так, чтобы не было этих потерь и убытков? И зачем люди мешают друг другу жить? И как Яков вспоминал о своей жизни с Марфой: "Пятьдесят два года, пока они жили в одной избе, тянулись долго-долго, но как-то так вышло, что за все это время он ни разу не подумал о ней, не обратил внимания, как будто она была кошка или собака..."
Это уподобление, кажется, доконало Полину Ивановну.
- Нет, не могу! - сказала она, рыдая. - Вы из меня все нервы вытянете. Вы лучше мне своими словами расскажите, что там дальше было, чем кончилось?
- Ладно, могу и своими, только учтите, будет хуже. Дальше приходит к нему еврей Ротшильд, с которым он вместе на свадьбах играл. Жалкий такой, тощий, на лице веснушки и жилки, красные и синие, как сеточка. И зовет его играть на свадьбе. А Яков заболевает, практически уже заболел. Ротшильд вдруг ему ужасно противен, Яков бросился на него с кулаками. А тот испугался, побежал... За ним мальчишки... а следом еще погнались собаки, лают, одна его укусила, Ротшильд жалобно так закричал... Так и слышу этот крик, там про него сказано: "болезненный"...
- Про Ротшильда неинтересно, - сказала Полина Ивановна. - С Яковом дальше что?
- Ну, идет он по городу куда глаза глядят и вдруг пришел на реку. Тут опять всякие рассуждения про убытки, я их пропущу. И вот... Постойте, я лучше вам это место по книге прочитаю, тут нельзя своими словами, тут каждое слово - жемчужина...
- Не надо, - взмолилась Полина Ивановна. - Вашими словами я еще могу вынести, а его - нет. Реву, как корова ненормальная.
- Ничего, тут совсем немного: "А вот широкая старая верба с громадным дуплом, а на ней вороньи гнезда... И вдруг в памяти Якова, как живой, вырос младенчик с белокурыми волосами и верба, про которую говорила Марфа... Да, это и есть та самая верба - зеленая, тихая, грустная... Как она постарела, бедная!"
Тут Полина Ивановна и в самом деле заревела - громко, с икотой, с подвывом. Рита даже испугалась:
- Успокойтесь, Полина Ивановна, воды выпейте!
Полина Ивановна не пила, отталкивала стакан, трясла головой и сквозь икоту все повторяла какое-то слово. "Младенчик", - услышала Рита.
- Полина Ивановна, милая, перестаньте, нельзя же так!
- А вы чего хотели? Я же вас предупреждала!
Чуть-чуть успокоившись, она сказала с досадой:
- И слова-то какие подобрал ядовитые: "младенчик" Сказал бы по-простому "ребенок", а то "младенчик". А мне переживать. Нет уж, Рита Петровна, как хотите, а больше я его словами слушать не буду. Вы своими словами, да покороче: чем кончилось?
- Кончилось тем, что Яков Бронза заболел и умер. А свою скрипку завещал Ротшильду.
- Это почему?
- Потому, что зря его обидел. Здесь как про это написано: "Он недоумевал..."
- Хватит, - решительно заявила Полина Ивановна, - больше не позволю. Поиграли на моих нервах. Я от его слов вся слезами изошла. И за что только им, писателям, деньги платят?
И опять заплакала. Рита заодно тоже пролила слезу.
Отплакалась, помолчали.
- Простите, что я вас расстроила. Я не ожидала такой реакции.
- Да уж что там. Только другой раз не надо. Уши закрою и слушать не стану.
- Может, еще кофейку?
- Давайте. Для укрепления нервов.
Налили еще по чашечке.
- А знаете, что я надумала, Рита Петровна? - неожиданно мягко сказала Полина. - Сведу-ка я сегодня своего Николая Иваныча в кино! Тоже жизнь у него не очень веселая. Шугаю я его да шпыняю - только и радости. Пойдем в кино, билет - пятьдесят копеек, на двоих - рубль. Что мне, рубля жалко?
Рита возликовала:
- Как вы хорошо придумали! Именно в кино!
- Свожу, честное слово.
Полина Ивановна допила кофе, вышла в прихожую, повязалась платком, взглянула на себя в зеркало, усмехнулась одним уголком рта, сказала: "Младенчик..." - и ушла.
Оставшись одна, Рита много думала о воспитательном значении великой русской литературы. А некоторые его недооценивают, из года в год сокращают часы! И еще она думала, что на уроках меньше надо говорить "своими словами", а больше "его словами", чтобы слушали и плакали...
Через неделю опять зашла Полина Ивановна, как всегда, спокойная, твердая. Мельница не хотела молоть, но Рита стукнула ее кулаком по крышке - замолола. "Технику вообще полезно встряхнуть, - подумала Рита, - что-то там перемещается и вдруг встает на место. Так и человека иногда полезно встряхнуть".
Но Полина Ивановна о своей давешней встряске не вспоминала. Мирно пила кофе.
- Ну, как, свели вы тогда Николая Ивановича в кино? - не удержалась, спросила Рита.
- Нет, - ответила Полина Ивановна. - Не успели мы с ним в кино. Начали про вас разговаривать и считать. Сколько вы получаете и сколько тратите. Сколько на сигареты, сколько на кофе, да на прачечную, да на книжки... На счетах прикидывали... Так до вечера и просчитали.
1980
"Скрипка Ротшильда"
Рита и Полина Ивановна были приятельницами. Рита работала в школе преподавателем русского языка и литературы, а Полина Ивановна - лифтершей в доме, где жила Рита.
Очень были они разные. Рита - высокая, худая, шарнирная женщина, одни руки и ноги, помесь Дон Кихота с ветряной мельницей. Полина Ивановна, напротив, ростом небольшая, вся упакованная, крутопузатенькая, с черными твердыми антрацитовыми глазами.
Риту всегда одолевали проблемы, роившиеся вокруг нее, как слепни вокруг лошади. Для Полины Ивановны проблем не существовало - все они были уже решены. Тем не менее они с Ритой отлично ладили, охотно встречались, когда позволяло время. Времени у обеих было в обрез.
Рита по уши была занята в школе: уроки, педсоветы, успеваемость, отчетность, сбор макулатуры да еще куча несправедливостей, с которыми она почитала долгом бороться. А пуще всего - тетради, от которых не было ни спасу, ни роздыху. Каждую надо было проверить, и она проверяла на совесть, до последней буковки, до точки с запятой, обильно посыпая страницы пеплом своих сигарет, которые курила непрестанно, с утра до ночи. Проверив работу, Рита в конце не просто ставила отметку, а писала развернутый отзыв. Русскую литературу она любила страстно и так же не могла прожить без книги, как без сигареты.
Полина Ивановна тоже была занята сверх меры. Дежурила она, правда, раз в три дня - сутки на работе, двое свободных, - но свое дежурство считала отдыхом. Зарабатывала она в другие, нерабочие дни: ходила частным образом убирать квартиры в том же доме, где жили в большинстве высокооплачиваемые. Брала она за уборку пятнадцать рублей (за окна отдельно) и говорила, что по нынешним временам это даром: берут и по двадцать, и по двадцать пять. В часы уборки сами высокооплачиваемые трудились на своих ответственных постах, а их жены - изнеженные и раскрашенные, во всем заграничном прогуливали собак, послушно пережидая, пока породистый пес, задрав ногу, справлял естественную нужду. Иногда собаки снюхивались попарно, а их хозяйки, натянув поводки, как вожжи, вели между собой культурные беседы.
Тем временем Полина Ивановна проводила уборку. Высоко подоткнув и без того коротенькое платьице над белыми коленками, она мыла полы в местах общего пользования, по старому обычаю - головой вниз. Потом, уже головой вверх, вооружившись техникой (пылесосом или полотером) обрабатывала ковры, паркет и все остальное. К коврам, сервизам, магнитофонам и статуэткам Полина Ивановна относилась с уважением, а книг, грешным делом, не любила. Главное, и пылесосом толком до них не добраться - обтирай каждую отдельно. Сама она книг не читала - некогда. Работа, да и по дому дел невпроворот: купи, приготовь, выстирай. Семья! Муж, Николай Иванович, инвалид Отечественной войны, сын Игорь в армии и дочь Люда в неудачном браке. Сын Игорь отбывал службу исправно, получал поощрения, а с дочерью не повезло: муж оказался пьяницей и лодырем. Люда с ним помучилась-помучилась и развелась, и сели они с маленьким Садиком (большое имя Садат) туда же, на шею Полине Ивановне.
Рита же была женщина одинокая. Был у нее когда-то муж, тоже высокооплачиваемый, но ушел к другой. Спасибо, оставил Рите квартиру и книги, а себе взял машину и дачу. Как будто и со второй женой он не ужился - Рита в точности не знала. Было это давно, она уже и грустить кончила. Детей у нее не было, но она от этого не очень страдала: ученики - это дети в квадрате.
Полина Ивановна ходила к Рите не убирать, а так, по дружбе: денег лишних у Риты не было, да и нелишних до получки редко хватало. Убирала она сама, неумело воюя с полотером и пылесосом, купленными еще тогда, при муже. Их устройство она, закоренелый гуманитарий, понять не могла даже в общих чертах (какую вилку куда). Вообще для нее электрический ток был враждебной загадкой, и, словно чуя это, приборы у нее все время портились. Пылесос еще иногда, припадками, начинал работать, а полотер стал на вечный прикол в углу коридора.
Дружба Полины Ивановны с Ритой началась, когда однажды Рита застряла в лифте между этажами: монтера на месте не было, и Полина Ивановна сбегала куда-то и привела своего знакомого, который согласился произвести спасательную операцию за бутылку. Рита на радостях дала ему шесть рублей (такие были цены!), а Полину Ивановну пригласила к себе на чашку кофе. Так оно и пошло - дружба на кофейной почве. Обе любили кофе, но Рита его покупала, а Полина Ивановна нет - дорого.
Полина Ивановна забегала к Рите между делами, нечасто и нередко, раз в несколько дней. Рита сразу же хваталась за кофейную мельницу. Мельница была старая, треснувшая, кругом обмотанная изоляционной лентой; в процессе работы она стонала и выла, вот-вот грозя развалиться, но все же молола.
За кофейком Рита с Полиной Ивановной по душам разговаривали, как говорится, "делились". Полина Ивановна, постарше годами, учила свою приятельницу уму-разуму:
- Смотрю я на вас, Рита Петровна, и, не обижайтесь, совсем жить вы не умеете. Вот вы кофе пьете, курите, и не какие-нибудь, а "Столичные". Книги покупаете. Трех дней не прошло - опять книга! Сколько же на это денег надо! Хоть бы вы у соседок поучились, как жить. У них сервизы, серванты, от платьев шкафы ломятся. А на вас свитерок один, и тот на локтях светится. А если бы не курить, и кофе не пить, да книги побоку? Был бы у вас и свитер мохер, и ковер, и дубленка... А еще лучше - деньги на книжке. Лежат, есть не просят. Копили бы себе и копили.
- А зачем?
- Как зачем? На черный день.
- Будет ли он, этот черный день, - неизвестно. А может, я раньше умру? Я лучше сейчас поживу как хочется.
- Дело ваше. А по-моему, не так. Жить надо с обзором, с оглядкой. Мой Николай Иванович, даром что инвалид войны, раньше курил запоем. Я отучила. Спрячу деньги в потайное место, он тыр-пыр, а купить не на что. "Паша, говорит (он меня Пашей зовет, по паспорту я Парасковья), - сил моих больше нет, душа просит курева. У нас на фронте и то давали, а в стране какая бедность была!" А я ему: "Потерпи, здесь не фронт. Там ты кровь проливал, а здесь не за что". И что же? Отвык. Перековался. Он у меня под дисциплиной! А ваш-то где сейчас, Рита Петровна?
- Не знаю. Гуляет где-то.
- Котует, значит.
- Ну, зачем так-таки и котует? У него своя жизнь.
- Все-таки, не обижайтесь на меня, Рита Петровна, профукали вы своего мужика. Много воли ему дали. За мужиком надо в четыре глаза следить: два при себе, два - за ним. А самое главное - денег ему не давать. Получку принесет - забери, спрячь. Ему в день на руки пятьдесят копеек. А если без транспорта, то и меньше. Вы у своего получку забирали?
- Нет.
- Интеллигенция! Вот и дождались.
- Дело не в этом. Может быть, я сама виновата, что он ушел. Не сумела создать ему домашний уют. Это ведь тоже наука.
- Уют уютом, а глаз само собой. Не порхай!
Вопрос о Ритиных заработках тоже тревожил Полину Ивановну:
- Только-то и всего? А тринадцатая зарплата? Премиальные?
- В школе этого нет.
- А больше ничем не прирабатываете?
- Ну, за проверку тетрадей. Пять рублей в месяц.
- Пять рублей! - возмущалась Полина Ивановна. - Это же два окна помыть, а если большое, с дверью, так и одно... Я помою за час, за полтора от силы. А вы на тетрадки сколько времени тратите?
- Не знаю... Много. Не считала.
- А надо считать. Выходит, я неученая, а больше вас зарабатываю. Если бы на мне бы не семья, у меня сберкнижка была бы во какая!
И показывала пальцами толстенький томик - вроде романа "Дворянское гнездо".
Однажды Полина Ивановна пришла взволнованная:
- Мой-то, Николай Иваныч, вы только подумайте, на курорты уехал!
- Да что вы? Куда же это? На юг?
- Нет, в средней полосе. Дали ему бесплатную путевку как инвалиду воины.
- Ой, как хорошо! - обрадовалась Рита.
- Хорошо, да не очень. С одного боку хорошо. Почти месяц - двадцать четыре дня - не поить его, не кормить: экономия. И свету меньше сгорит. Он по вечерам читать любит - борюсь с этим. Подождет, пока засну, и обратно читает. Люда-то с Садиком рано ложатся...
- А что же вас беспокоит?
- Боюсь, загуляет он там с приятелями-инвалидами. Я ему денег в обрез дала: дорога туда-обратно. На эти деньги не разгуляешься. А все-таки сердце неспокойно. Боюсь на него дурного влияния. Он у меня слабовольный.
...Недели через две пришла Полина Ивановна чернее ночи, и губы поджаты:
- Телеграмму отбил Николай-то мой Иваныч. Чуяло мое сердце, смотрите.
Рита прочла:
"ПАША ВЫШЛИ ПЯТЬ РУБЛЕЙ НЕ МОГУ УЕХАТЬ КОЛЯ".
- Видали буржуя-капиталиста? - спросила Полина Ивановна. - Как в воду глядела: растратился там с дружками-приятелями. Вот и пускай такого на курорты.
- А вы ему выслали деньги?
- Как же, выслала! Держи карман! Я эти деньги горбом зарабатываю, тру-скребу, а ему на забаву. Нет уж, пускай сам как хочет, так и выпутывается. Меня тут нет.
У Риты защемило сердце. Вспомнила она Николая Ивановича, скромного, лысого, с палочкой, со скрюченной правой рукой и полуподвижной левой, как приходил он к ней чинить пылесос, как говорил вместо "видите ли" "винтили"... Как не хотел брать денег за починку, как, сопротивляясь, все-таки взял, и какие у него были грустные глаза... У Риты даже в носу защипало.
- Полина Ивановна, возьмите, ради бога, у меня пять рублей, пошлите ему!
Полина Ивановна обиделась:
- Я не нищая. У меня деньги есть. Я для воспитания не пошлю, из принципа.
Ушла. И кофе не выпила. И дверью не то что хлопнула - просто громко ее за собой закрыла. Рита совсем расстроилась, но оказалось, что зря: через несколько дней пришла Полина Ивановна как ни в чем не бывало, забыла обиду. Рита обрадовалась и включила мельницу. На этот раз мельница заржала, но опомнилась и стала молоть. Рита каждый раз чувствовала, что это - последний раз. Еще один помол - и мельница выйдет из строя непоправимо...
- Ну, как, вернулся Николай Иванович? - спросила она.
- Как миленький. Куда он денется...
- Вы, значит, ему деньги послали?
- Нашли дуру! Ни копейки. Соседи по палате скинулись, собрали ему на дорогу. И правильно. Я не миллиардерка какая-нибудь, чтобы зря деньги кидать. У меня еще своей яхты нет. А он-то оттуда - вообразите! - пачку привез сигарет. Выйдет на лестницу и там втихаря смалит. Отобрала, выбросила. Не надо мне курящего мужа, и без него одни нехватки в доме. Садику вчера пинетки купила, импортные. На одну чайную заварку сколько идет! Говорю: "Пей пожиже", - а он погуще норовит. А сколько я из-за него работы пропустила! В дорогу собирала - раз. К Софье Петровне не пошла, из шестого подъезда. Встречала - целый отгул на него потратила. Это что же? Тридцати рублей как не было!
Рита принахмурилась. Какое-то навязчивое воспоминание кололо ей душу. Откуда это? Где это она читала похожее? Ах, да! Вспомнила.
- Какие убытки! - сказала она полувслух.
Но у Полины Ивановны слух был отличный.
- Что за убытки? - спросила она. - И чего это вы, Рита Петровна, про убытки начали? Это что я у вас кофе пью? Так я не навязывалась, сами звали. Могу и не приходить.
Рита расхохоталась:
- Да что вы, Полина Ивановна, бог с вами! Это не я про убытки, это Чехов, "Скрипка Ротшильда", любимый мой рассказ. Читали?
- Чехов? В школе как будто проходили. "Каштанка".
- Не "Каштанка", а "Скрипка Ротшильда". Удивительный рассказ! Вам непременно надо его прочесть.
- Когда мне читать? - обиделась Полина Ивановна. - При моей-то жизни! Крутишься-вертишься, как шар голубой, тут и голову расчесать некогда, не то что рассказы!
Риту осенило:
- Давайте я вам прочту вслух этот рассказ. Он короткий, увидите, вам будет интересно.
- Не надо мне, Рита Петровна, даром не надо. Я художественное чтение и по радио всегда выключаю.
- А я не художественно буду читать, а просто как человек человеку. Пожалуйста, Полина Ивановна! В порядке личного одолжения.
Уговорила. Принесла томик Чехова, начала читать. От странной, задумчивой мелодики рассказа у нее шли мурашки по коже...
...Рита читала про старого гробовщика Якова, по прозвищу Бронза. Как он жил, делал гробы, как играл на скрипке по свадьбам ради заработка. Полина Ивановна слушала безучастно, сразу видно, что в порядке личного одолжения. Даже разок зевнула, прикрыв рот рукой.
- "...Яков никогда не был в хорошем расположении духа, - читала Рита, так как ему постоянно приходилось терпеть страшные убытки. Например, в воскресенье и праздники грешно было работать, понедельник - тяжелый день, и таким образом в году набиралось около двухсот дней, когда поневоле приходилось сидеть сложа руки. А ведь какой убыток!
Мысли об убытках донимали Якова особенно по ночам; он клал рядом с собой скрипку и, когда всякая чепуха лезла в голову, трогал струны, скрипка в темноте издавала звук, и ему становилось легче".
Полина Ивановна впервые чуть-чуть оживилась.
- Скрипкой, значит, утешался, - сказала она. - Какой хитрый! На это они мастера.
- А что, интересно? - с надеждой спросила Рита.
- Вроде поинтересней стало. Сперва скучно.
- А вы послушайте. Дальше еще интереснее: "Марфа, жена Якова, вдруг занемогла. Старуха тяжело дышала, пила много воды и пошатывалась. К вечеру же слегла. Яков весь день играл на скрипке, когда же совсем стемнело, взял книжку, в которую каждый день записывал свои убытки, и от скуки стал подводить годовой итог. Получилось больше тысячи рублей. Это так потрясло его, что он хватил счетами о пол и затопал ногами..."
- Надо же! - осудила Полина Ивановна. - Волю себе какую взял.
- "Он думал о том, - продолжала Рита, - что если бы эту пропащую тысячу положить в банк, то в год проценту накопилось бы самое малое - сорок рублей..."
- Это верно, - сказала Полина Ивановна. - Вот и я прошлый год получила отпускные и дома оставила, в шкатулке. А их бы на книжку, процент бы какой-никакой, а набежал.
Рита рассердилась:
- Это вы не по делу. Читать дальше? Или не надо? Если не нравится, могу перестать.
- Ша! Молчу. Читайте.
- "- Яков! - позвала Марфа неожиданно. - Я умираю".
Полина Ивановна ахнула.
- "Лицо у нее было розовое от жара, - читала Рита, - необыкновенно ясное и радостное..."
- А чего радоваться? - удивилась Полина Ивановна. - Что умирает?
- Вот именно. Тут так и сказано: "была рада, что уходит навеки из этой избы, от гробов, от Якова..."
- Что-то не верится. Всякое живое свою жизнь любит.
- Это смотря какая жизнь.
- Ох, верно! Бывает и жизнь хуже смерти.
Показалось Рите или нет, что в этих словах на миг что-то мелькнуло? Нет, показалось. Полина Ивановна слушала все так же невозмутимо, разве чуть повнимательнее, чем вначале.
- "Глядя на старуху, - читала Рита, - Яков почему-то вспомнил, что за всю жизнь он, кажется, ни разу не приласкал ее, не пожалел, не догадался купить ей платочек или принести со свадьбы чего-нибудь сладенького, а только кричал на нее, бранил за убытки, бросался на нее с кулаками; правда, он никогда не бил ее, но все-таки пугал, и она всякий раз цепенела от страха. Да, он не велел ей пить чай, потому что и без того расходы большие, и она пила только горячую воду..."
"Только горячую воду", - со значением повторила Рита, взглянула в глаза Полине Ивановне и где-то, в их каменноугольной черноте, увидела что-то влажное, подозрительно похожее на слезу...
- Бывают такие звери, - сказала Полина Ивановна. - Паразиты.
- Читать дальше?
- Ну.
...Рита читала дальше - как Яков отвез старуху к фельдшеру, как фельдшер сказал: "Пожила старушка, пора и честь знать", как упрашивал Яков фельдшера хоть банки ей поставить и как тот ответил: "Некогда, некогда, любезный, бери свою старуху и уходи с богом".
Полина Ивановна, слушая, становилась все грустнее и даже кулачком подперлась, как деревенская.
- Какая тогда медицина была! - сказала она. - Это при царском еще режиме?
- При царском. Но дело не в этом. Вы дальше послушайте.
- Умрет она?
- Умрет.
- Зачем же тогда читать? Только действовать на нервную систему.
- Литература, - сказала Рита самым педагогическим своим голосом, - тем и сильна, что действует на нервную систему. Ну как, перестать или будете слушать?
- Да нет уж, послушаю. Я все равно уже расстроилась. И стирку сегодня не успею, жаль, белье намочено...
Рита читала о том, как приехали они домой, как стояла Марфа, держась за печку, не решаясь лечь, боясь, что Яков будет говорить об убытках и бранить ее за то, что она лежит и не хочет работать... Как рассчитал Яков, что старуха на днях непременно умрет, а завтра Иоанна Богослова, а там Николая Чудотворца, а там - воскресенье, а за ним - понедельник, тяжелый день, и, значит, гроб надо делать сегодня. Как снял он со старухи мерку и стал делать для нее гроб. А закончив работу, записал в книжку убытков: "Марфе Ивановой гроб - 2р. 40 к.".
Рита очень надеялась на эту подробность: мерку снимают, гроб делают, а человек еще жив. Есть от чего растрогаться. Но Полину Ивановну заинтересовало другое: сумма 2 р. 40 к.
- Так дешево?
- Деньги другие были, - сухо ответила Рита. - Ну как, будете слушать или считать, почем гроб?
- Буду слушать, только не сердитесь. Слова сказать нельзя. Читайте.
...Рита приближалась к самому любимому своему, заветному месту, и голос у нее киснул от внутренних слез:
- "...Старуха все время лежала молча с закрытыми глазами. Но вечером, когда стемнело, она вдруг позвала старика.
- Помнишь, Яков? - спросила она, глядя на него радостно. - Помнишь, пятьдесят лет назад нам бог дал ребеночка с белокурыми волосиками? Мы с тобой тогда все на речке сидели и песни пели... под вербой. - И, горько усмехнувшись, она добавила: - Умерла девочка.
Яков напряг память, но никак не мог вспомнить ни ребеночка, ни вербы.
- Это тебе мерещится, - сказал он".
Тут вдруг Полина Ивановна заплакала.
- И что это за люди такие? - сквозь слезу бормотала она. - Ребеночек родился, а он и забыл. Это надо же!
- Читать? - строго спросила Рита, замирая от внутреннего торжества.
- Да уж чего там, читайте, одно горе, не два.
...Полина Ивановна комкала в руке мокрый платок и время от времени прерывисто вздыхала, а Рита читала о том, как умерла старуха, как возвращался Яков с кладбища, сам полубольной, и как одолевали его мысли об убытках: и почему это человек не может жить так, чтобы не было этих потерь и убытков? И зачем люди мешают друг другу жить? И как Яков вспоминал о своей жизни с Марфой: "Пятьдесят два года, пока они жили в одной избе, тянулись долго-долго, но как-то так вышло, что за все это время он ни разу не подумал о ней, не обратил внимания, как будто она была кошка или собака..."
Это уподобление, кажется, доконало Полину Ивановну.
- Нет, не могу! - сказала она, рыдая. - Вы из меня все нервы вытянете. Вы лучше мне своими словами расскажите, что там дальше было, чем кончилось?
- Ладно, могу и своими, только учтите, будет хуже. Дальше приходит к нему еврей Ротшильд, с которым он вместе на свадьбах играл. Жалкий такой, тощий, на лице веснушки и жилки, красные и синие, как сеточка. И зовет его играть на свадьбе. А Яков заболевает, практически уже заболел. Ротшильд вдруг ему ужасно противен, Яков бросился на него с кулаками. А тот испугался, побежал... За ним мальчишки... а следом еще погнались собаки, лают, одна его укусила, Ротшильд жалобно так закричал... Так и слышу этот крик, там про него сказано: "болезненный"...
- Про Ротшильда неинтересно, - сказала Полина Ивановна. - С Яковом дальше что?
- Ну, идет он по городу куда глаза глядят и вдруг пришел на реку. Тут опять всякие рассуждения про убытки, я их пропущу. И вот... Постойте, я лучше вам это место по книге прочитаю, тут нельзя своими словами, тут каждое слово - жемчужина...
- Не надо, - взмолилась Полина Ивановна. - Вашими словами я еще могу вынести, а его - нет. Реву, как корова ненормальная.
- Ничего, тут совсем немного: "А вот широкая старая верба с громадным дуплом, а на ней вороньи гнезда... И вдруг в памяти Якова, как живой, вырос младенчик с белокурыми волосами и верба, про которую говорила Марфа... Да, это и есть та самая верба - зеленая, тихая, грустная... Как она постарела, бедная!"
Тут Полина Ивановна и в самом деле заревела - громко, с икотой, с подвывом. Рита даже испугалась:
- Успокойтесь, Полина Ивановна, воды выпейте!
Полина Ивановна не пила, отталкивала стакан, трясла головой и сквозь икоту все повторяла какое-то слово. "Младенчик", - услышала Рита.
- Полина Ивановна, милая, перестаньте, нельзя же так!
- А вы чего хотели? Я же вас предупреждала!
Чуть-чуть успокоившись, она сказала с досадой:
- И слова-то какие подобрал ядовитые: "младенчик" Сказал бы по-простому "ребенок", а то "младенчик". А мне переживать. Нет уж, Рита Петровна, как хотите, а больше я его словами слушать не буду. Вы своими словами, да покороче: чем кончилось?
- Кончилось тем, что Яков Бронза заболел и умер. А свою скрипку завещал Ротшильду.
- Это почему?
- Потому, что зря его обидел. Здесь как про это написано: "Он недоумевал..."
- Хватит, - решительно заявила Полина Ивановна, - больше не позволю. Поиграли на моих нервах. Я от его слов вся слезами изошла. И за что только им, писателям, деньги платят?
И опять заплакала. Рита заодно тоже пролила слезу.
Отплакалась, помолчали.
- Простите, что я вас расстроила. Я не ожидала такой реакции.
- Да уж что там. Только другой раз не надо. Уши закрою и слушать не стану.
- Может, еще кофейку?
- Давайте. Для укрепления нервов.
Налили еще по чашечке.
- А знаете, что я надумала, Рита Петровна? - неожиданно мягко сказала Полина. - Сведу-ка я сегодня своего Николая Иваныча в кино! Тоже жизнь у него не очень веселая. Шугаю я его да шпыняю - только и радости. Пойдем в кино, билет - пятьдесят копеек, на двоих - рубль. Что мне, рубля жалко?
Рита возликовала:
- Как вы хорошо придумали! Именно в кино!
- Свожу, честное слово.
Полина Ивановна допила кофе, вышла в прихожую, повязалась платком, взглянула на себя в зеркало, усмехнулась одним уголком рта, сказала: "Младенчик..." - и ушла.
Оставшись одна, Рита много думала о воспитательном значении великой русской литературы. А некоторые его недооценивают, из года в год сокращают часы! И еще она думала, что на уроках меньше надо говорить "своими словами", а больше "его словами", чтобы слушали и плакали...
Через неделю опять зашла Полина Ивановна, как всегда, спокойная, твердая. Мельница не хотела молоть, но Рита стукнула ее кулаком по крышке - замолола. "Технику вообще полезно встряхнуть, - подумала Рита, - что-то там перемещается и вдруг встает на место. Так и человека иногда полезно встряхнуть".
Но Полина Ивановна о своей давешней встряске не вспоминала. Мирно пила кофе.
- Ну, как, свели вы тогда Николая Ивановича в кино? - не удержалась, спросила Рита.
- Нет, - ответила Полина Ивановна. - Не успели мы с ним в кино. Начали про вас разговаривать и считать. Сколько вы получаете и сколько тратите. Сколько на сигареты, сколько на кофе, да на прачечную, да на книжки... На счетах прикидывали... Так до вечера и просчитали.
1980