Грешнов Михаил. Домик и три медведя

Грешнов Михаил
Домик и три медведя

   Грешнов Михаил Николаевич
   ДОМИК И ТРИ МЕДВЕДЯ
   Пришлось ночевать в лесу. Как потерял тропинку, где хоть убей! - Василий не помнит. Перебирает в уме распадки, ручьи, которыми шел, - тропинка была. И вдруг - нет. Там посмотрел, тут - неприятность!..
   Но не такая уж большая беда, если тебе двадцать пять лет и успех сопутствует в жизни. Холост, здоров, аспирант Красноярского университета, заканчивает диссертацию, тема диссертации интересна: "Жизнь и язык животных". В поисках натуры пришлось забраться далековато от города, но и в этом нет особой беды: деревенька на речке Вислухе опрятная, хозяева попались хорошие, за постель и еду не дорожатся, и впереди четыре летних отличных месяца: отдыхай и работай.
   Отдых и работу в лесу Василий любил. Часами мог наблюдать за хлопотливой белкой, бурундучком, рассматривать в бинокль волчье логово и волчат, черкать в блокноте карандашом. Блокнот полон записей: о призывном крике гиганта-лося, о предостерегающем щелканье филина. Правда, часть листов пришлось выдрать вчера, когда разжигал костер, но это были чистые листы, и их еще осталось много.
   Съестного ни крошки - это хуже. Василий затянул ремень на все дырки. Подтянуть бы еще, но ремень не хочется портить. Василий пробирается сквозь кусты прямиком, в надежде наткнуться на речку, на лесную дорогу. Солнце уже высоко - десять часов. Часы Василий завел и тщательно бережет их. Часы - друг человека. Друг - но не человек: не поговоришь с ними, о дороге не спросишь. Несколько раз Василий принимался кричать - "гаркать" по-местному: может быть, кто откликнется. Никто не откликнулся.
   Время от времени Василий поругивает себя: не новичок в лесу, а вот оконфузился. Ругань облегчения не приносит - одну досаду. Василий идет час и еще час и к обеду (надо же - к обеду) натыкается на поляну. Трава, цветы, на середине поляны - домик. С беленой трубою, с телеантенной на крыше. Рядом - пасека. Лесничество! - обрадовался Василий. Ускорил шаг, поглядывая, нет ли собак. Собак не было.
   У крылечка Василий остановился. Дверь гостеприимно открыта, в комнатах никого, Василий постучал по перильцам, никто не ответил. Василий поднялся по ступенькам, вошел в комнату.
   Большая русская печь, под окнами лавка, в простенке между окон картина Шишкина "Утро в лесу". Пахнет мятой и хлебом. Хлеб Василий увидел раньше всего: стол, в центре блюдо с горкой ржаных ломтей. Еще на столе три чашки с похлебкой: большая чашка, средних размеров и совсем маленькая. Возле чашек ложки соответствующих размеров - большая, чуть поменьше и маленькая. Вокруг стола три стула со спинками - тоже пропорциональных размеров: большой, средний и маленький. Видимо, хозяева приготовились обедать, но куда-то вышли. На загнетке печи стоял чугунок, с чуть приоткрытой крышкой. Из-под крышки парило, Василий втянул слюну: никогда он так не хотел есть. Глянул в окошко, в раскрытую дверь - никого нет. Куда запропастились хозяева? Посидел, еще с минуту, вышел на крыльцо - никого. Опять вернулся в комнату, но было невмоготу - ноги сами потянули его к столу. Василий сел на самый большой стул, взял самую большую ложку и стал хлебать из большой чашки. Похлебка была вкусна, и Василий думал: кончу большую - примусь за среднюю чашку. Потом - за маленькую.
   Приуменыпилась горка хлеба, большая чашка показала дно. Василий не наелся. Выхлебал из средней чашки и наполовину из маленькой.
   Вышел из-за стола. Посидел на лавке. Хозяев попрежнему не было. На стекле окна билась пчела. По жилам текла истома после еды. Жужжание убаюкивало. "Выпустить пчелу?" - подумал Василий, поднялся со скамьи. Но веки слипались, ногам не хотелось двигаться.
   Сквозь раскрытую дверь смежной комнаты Василий увидел угол кровати. Спальня? Пошел к двери. В комнате три кровати: большая, средняя, маленькая. Василий не стал бороться с собой, скинул пиджак, сапоги и улегся на большую кровать. Не успел приклонить голову на подушку - уснул.
   Пробуждение было неожиданным и нелепым.
   Кто-то огромный, косматый навалился на него, рявкнул над ухом:
   - Настя, веревку!
   Василий попробовал сопротивляться, двинул ногами, но бурая шерстистая масса вжала его в подушку, в рот набилось жестких волос, Василий не мог вздохнуть. Не прошло двух минут, как он был связан веревкой. Большой бурый медведь сел в ногах у Василия, отдуваясь и удовлетворенно поглядывая на сделанную работу - Василий лежал как хорошо упакованный тюк. Тут же, опираясь о спинку кровати, стояла медведица, тоже глядела на связанного Василия. Из кухни, держась передними лапами за косяк двери, выглядывал медвежонок.
   "Вот как!.." - подумал Василий, скорее удивленный, чем испуганный, и спросил:
   - Зачем вы меня связали?
   - Затем и связали, - сказал большой медведь. - Шкодить тут будешь.
   - Не буду, - сказал Василий.
   - Э-э... - возразил медведь. - Была тутодна шуструха. Чашки нам перебила, раму из окна высадила. Показывают ее теперь по телеку - в героини вошла. Смеются над нами. Мишуха как увидит - визжит от негодования.
   Медвежонок полностью вышел из-за двери, присел на задние лапы.
   - Так вы?.. - обалдело спросил Василий.
   - Они самые, - кивнул сидевший у него в ногах. - Три медведя.
   Михайло Иванович, Настасья Петровна и Мишутка!.. - думал Василий. Удивление его росло с каждой минутой.
   - Ты зачем к нам пришел? - спросил тем временем Михайло Иванович.
   - Заблудился я, - ответил Василий.
   Михайло Иванович почесал за ухом:
   - Заблудиться - оно нехитро. А если у тебя другая какая цель?
   - Никакой другой цели! - Василий мог побожиться.
   - Время такое... - продолжал между тем Михайло Иванович. - Беспокойное. Турпоходы разные, вылазки на лоно природы. Раньше этого не было.
   Василий наблюдал троицу. Михайло Иванович вел себя спокойно, солидно, смахивал на деда Матвея - родного деда по матери Василия: косматый, большой. Цигарку в зубы - настоящий дед Матвей.
   Анастасия Петровна молча держалась за спинку кровати, Мишутка сидел у двери, внимательно слушал.
   - Как же тебя зовут? - спросил Михайло Иванович Василия.
   - Василий Елшин.
   - Кто будешь?
   - Аспирант университета.
   - Аспира-ант, - протянул Михайло Иванович. - Пишешь эту... как ее?
   - Диссертацию, - подсказал Василий. - Пишу.
   - Получается?
   - Помаленьку.
   Михайло Иванович посмотрел на Василия с чувством уважения и сомнения.
   - Может, врешь, паря, - сказал он. - Может, ты подосланный? От охотников?
   - Не вру, Михайло Иванович! - горячо возразил Василий. Бывает же - заблудишься.
   - Бывает, - согласился Михайло Иванович. Взглянул на Анастасию Петровну: - Как ты, мать, веришь?
   - Ружья вроде бы нету, - сказала Анастасия Петровна.
   - В руках не держу, - заверил Василий.
   - Кто его знает?.. - продолжал сомневаться Михайло Иванович, поглядывая на Василия. - Паспорт есть?
   Вопрос прозвучал внезапно. Как у хорошего следователя.
   - С собой нет. А вообще - есть...
   - Проверить тебя надо, - решительно сказал Михайло Иванович, встал с кровати. - Пошли, - сказал домочадцам, - обедать.
   Пока гремели чугунками и ложками, у Василия было время поразмыслить над обстоятельствами, постигшими его в домике на поляне. "Может, я сплю?" - Василий приподнял голову, поглядел на веревки. Веревки резали тело, можно было лишь пошевелить пальцами. Василий пошевелил, попытался сесть. Кровать скрипнула.
   - Паря! - донеслось из столовой. - Спокойно!
   Слух у Михаила Ивановича был отличный.
   - Режет, - пожаловался Василий.
   - Потерпишь, - ответил Михайло Иванович. - Пока пообедаю.
   Обедали долго. Ели похлебку, кашу, пили чай. Потом Анастасия Петровна убирала со стола, Михаила Ивановича не было слышно - может быть, придремал. Василий поглядывал на дверь, но вместо Михаила Ивановича появился Мишутка.
   Подошел к кровати. Поглядел на Василия, спросил?
   - Что мне дашь?
   - Я тебе качели сделаю, - пообещал Василий.
   Мишутка заковылял в кухню и сказал, видимо, матери:
   - Он мне пообещал качели сделать.
   - Не лезь, куда не надо, - сказала мать.
   - Но он мне качели...
   - Я тебе что?.. - прикрикнула Анастасия Петровна.
   - А? Что? - очнулся от дремы Михайло Иванович.
   - Не дрыхни, - сказала Анастасия Петровна. - Перед вечером вредно.
   Михайло Иванович проворчал что-то невнятное. Появился на пороге спальни, спросил у Василия:
   - Ну как?
   - Режет... - пожаловался Василий, шевеля пальцами.
   - Да, брат, не мед, - согласился Михайло Иванович, видимо, не зная, развязать Василия или еще не следует. Потоптался, вышел.
   Пошептался о чем-то с Анастасией Петровной. Опять зашел в спальню, ослабил узлы веревок.
   - Ох, - сказал, - наделал ты мне хлопот.
   Как всякий мужчина, Михайло Иванович не терпел лишних хлопот.
   - Развяжите меня, - попросил Василий.
   - Сбежишь, - почесал в затылке Михайло Иванович.
   - Не сбегу.
   - Ой сбежишь, паря. Охотников приведешь.
   - Михайло Иванович!.. - взмолился Василий.
   - Не проси! - отмахнулся лапой Михайло Иванович.
   Узлы он все-таки поослабил. А когда стемнело, перенес Василия в кухню, на лавку: спи.
   Василий не мог уснуть. В спальне тоже не спали. Михайло Иванович переворачивался с боку на бок.
   - Настя!.. - позвал он наконец шепотом.
   - Чего тебе?
   - Ума не преложу, что с ним делать.
   - А я что? Моего это ума?
   - Он мне качели сделает! - пропищал из своего угла Мишутка.
   - Цыц! - прикрикнул Михайло Иванович.
   Через минуту спросил:
   - Может, отпустить, Настя?
   - Можно, - отозвалась Анастасия Петровна.
   - Ох-ох-ох... Беда мне, - вздохнул Михайло Иванович.
   Утром он спросил Василия:
   - Если я тебя отпущу, что будешь делать?
   - Поживу у вас немножко. Если разрешите, - сказал Василий.
   За ночь он многое передумал и решил, что ему встретился уникальный случай: медведи живут, разговаривают. Дом у них, телек - поди поищи такое. Не убили его, не съели. Паспорт потребовали. Чудеса какие-то! И если уж чудо в руках, надо выжать из него пользу. Поэтому ответы у него были продуманные:
   - Поживу с недельку, уйду.
   Кажется, Михайло Иванович такого ответа не ожидал.
   - Да-а... - тянул он. - У нас, значит, поживешь.
   - Конечно, - сказал Василий.
   - Шкодить не будешь?
   - Что вы, Михайло Иванович!
   - Да, - решился наконец Михайло Иванович. - Живи.
   Завтракали все вчетвером. Ели картошку с маслом.
   - Откуда масло? - спросил Василий.
   - Оттуда ж, - отвечал Михайло Иванович. - Из сельпо.
   - Имеете связь?..
   - Имею.
   Конечно, имеет: телевизор, посуда, сковороды... Василий не мог сразу привыкнуть к этому, оттого и вопросы его были, честно говоря, неглубокими.
   Больше Василий смотрел: как Михайло Иванович орудует вилкой, как Анастасия Петровна управляется у печи. Смотрел на лица своих соседей. Неудобно как-то сказать - на морды. Ничего лица: приветливые, сосредоточенные.
   После завтрака Михайло Иванович предложил:
   - Айда, по дрова. На заготовку.
   Взял пилу поперечную, добрый колун. Василий с готовностью согласился.
   Лесосека была в километре от дома - не дальше. Штабелек дров, небольшие стволы, поваленные, изломанные, - работа Михаила Ивановича, решил Василий. Пока шли, разговаривали, Василий рассказывал о себе. Михайло Иванович слушал.
   На лесосеке сразу включились в работу. Пила визжала, готовые чурки ложились одна к другой. Василия прошиб пот. Михайло Иванович работал неутомимо.
   Так - до обеда: картошку взяли с собой, лук, соль.
   После обеда дали себе немного расслабиться. Прилегли под елью, на мягкой хвое. Возобновили разговор. Говорил теперь Михайло Иванович:
   - Биография у меня обыкновенная - рядовая. Родились мы в берлоге, с браткой Валерой. Сосали мать, набирались сил. Когда выбрались из берлоги, началась для нас настоящая жизнь. Чего только мы не делали: кувыркались, лазали по деревьям, купались в ручье. Хорошая была жизнь, - Михайло Иванович расчувствовался: - У-у!! Бывало, утречком, на реке... А небо такое зеленое, свежее. Лес не шелохнется. Не жизнь яблочко наливное!..
   - Только все кончается, милок, - Михайло Иванович повернул голову к Василию. - Здоровенные стали с браткой, ссориться начали. Вцеплялись - клочья летели. Мать поглядела на это, разгневалась, надавала оплеух обоим: "Ушивайтесь, постылые!" И пошли мы с Валерой. Побродили до осени, потом он подался На Усач. Только его и видел. Не знаю, жив ли?
   Тут я задумался, - продолжал Михайло Иванович. - Как дальше? Перезимовал один. Подтекла у меня берлога, выскочил раньше времени. Холодно, голодно. Нет, думаю, так можно пропасть.
   У Василия с утра на языке вертелся вопрос: как это - домик, семья? Михайло Иванович, видимо, подходил к этому моменту своей биографии.
   - Приглядываться начал. Живут мужики, к примеру. Дом, огород у них, достаток. Разговаривают друг с другом, общаются. Почему у зверей не так? Крепко засела у меня эта думка. Почему не жить вместе с людьми? Коровы живут, собаки. Впрочем, не то: коровы, собаки - домашний скот. А чтобы жить на равных: ты мне друг - я тебе друг. Мысль, правда? Мир велик; тайга велика, солнце всем светит. Живите и наслаждайтесь. С чего же начать, думаю? С речи. Оно и понятно: речь - это главное. Без общего языка пропадешь. Стал подбираться ближе к людям. На покосе где-нибудь отдыхают, у костра, а я тихонечко рядом, за елками: слушаю, запоминаю. Того Иваном зовут, того Петром. Подай, принеси - все это понятно, если хочешь понять. Шибко завлекся этой наукой. Говорить начал учиться. Получалось: И-ван. "Иван, - говорю, - Иван!" А из глотки: "И-ван"... вроде "ги..." - отрыжки какой-то. Лапами, бывалоче, раздеру морду себе: "Иван!" Представь - получаться начало. А раз начало - не сомневайся, пойдет.
   Года два эдак бился. Повзрослел к этому времени. Новые пришли мысли. Кому это надо, думаю, чтобы звери, птицы да человек разобщенно жили? Мир, говорят, один, неделим. Вот, думаю, надо наводить мосты к человеку. Хорошо, теоретически думаю. Да и готовлюсь. Пионером стать в этом деле.
   Михайло Иванович привстал, сел под елью. Рассказ взволновал его. Взволновал и Василия.
   - Ну, - продолжал Михайло Иванович, - когда изучил язык, сказал себе: двинем! Доклад у них был в клубе. Докладчик читал по листку, остальные дремали, слушали. Прошел я между рядов, оказался возле трибуны.
   "Здравствуйте, мужики, - говорю. - Дозвольте слово! сказать". Ну, конечно, замешательство тут. Кто шапку! на голову, кто - ходу. Кто-то кричит; "Ряженый, успокойтесь!"
   "Не ряженый, - говорю. - Всамделишный медведь".
   Хохот поднялся. Докладчик задом со сцены. В зале веселье:
   "Скажи, скажи, Михайло Иванович!"
   "Мужики, - говорю, - по делу пришел".
   У тех, кто на первых скамьях, глаза круглеют. Смех постепенно пропал.
   "Разрешите, мужики, - продолжаю, - жить с вами в мире и дружбе. Медведь я, - говорю, - да вот додумался жить по-новому. Своим умом дошел".
   Нескладная речь, однако, вижу, слушают.
   "Не такое время сейчас, - говорю, - мир неделим, так давайте, - говорю, - я вам в чем помогу, вы мне поможете".
   Какой-то парень из задних рядов:
   "Чем помочь?"
   "Не трогайте, - говорю, - не убивайте. Может, пригожусь на что путное. Дозвольте дом поставить в лесу, жить, как люди".
   Тот же парень кричит:
   "Ставь, пожалуйста. Живи!"
   "Спасибо, - говорю. - А может, на голосование мою просьбу?"
   Очень уж внезапно вышло для всех. Может, настроение у них поднялось, развеселил я их.
   "Живи, - кричат, - без голосования!"
   - Разрешили мне - в виде эксперимента. Начал строить избу. Женился на Анастаське. И вот - живу.
   - А с мужиками - как? - спросил Василий.
   - Сошлись характерами. То они мне помогут, то я им. К примеру, строят мост - поворочаю бревна. Машина у них "скорой помощи". Слабенькая, видимость одна. Весной, летом по дороге из колдобин выворачиваю. Телка потерялась в лесу, глупая, - опять же ко мне, к Михаилу Ивановичу. Они вон мне телек установили. В благодарность, значит.
   - Не обижают?
   - Ни. Я им ничего плохого - они мне ничего плохого.
   К вечеру Василий с Михаилом Ивановичем поставили второй штабелек, возвратились до дому. Мишутка встретил их на середине дороги. Василий вспомнил о качелях. Из той веревки, которой его связывали, сделал Мишутке качели, из подвернувшейся дощечки - сиденье.
   Перед сном смотрели телевизор. Строители возводили пятиэтажку. Ходил кран, поднимались вверх этажи. Дом готов, солнце светится в окнах.
   - Вздор, - сказал Михайло Иванович. - В лесу лучше. Воздуху больше.
   - Однако, - обернулся к Анастасии Петровне, - спина что-то побаливает. Разотри-ка мне ее на ночь.
   Анастасия Петровна молча поднялась, пошла в сенцы за снадобьем. Анастасия Петровна была вообще молчаливой: два-три слова за столом, вопрос, что готовить, прикрикнет иногда на Мишутку.
   - Стесняется она, - пояснил Михайло Иванович. - Непросто освоить слова с этим проклятым "с". Слышишь - оно и у меня с присвистом.
   В последующие дни еще заготавливали дрова. Ходили по малину и по грибы. Эти походы были очень ценными для Василия блокнот пополнялся записями.
   - Слышишь? - останавливался где-нибудь Михайло Иванович. - Барсук забормотал: сердится, запиши. - Михайло Иванович уже знал, что Василий изучает язык животных. Одобрял: это соответствовало его философии о наведении мостов между животными и человеком. - Бур-бур-бур... С пустым возвращается, нет добычи, - продолжал он о барсуке. - Когда с добычей, рот у него занят, тогда он не бормочет - урчит.
   - Пустельга!.. - Опять останавливается, оборачивается к Василию. - Подает голос нечасто: когда сыта и когда разгневается. Вот сейчас, - слышишь, - гневается.
   Василий черкал в блокноте.
   Идут дальше. Вдруг Михайло Иванович настораживается, опускается на четыре ноги, нюхает землю. Шерсть на загривке у него поднимается. Михайло Иванович раздражен.
   - Пройди, - говорит Василию. - Не оглядывайся. Я тут отмечу...
   Василий идет, не оглядывается. Через минуту Михайло Иванович догоняет его:
   - Чужак, понимаешь? Второй раз натыкаюсь. Предупредил. И с раздражением: - Шляются тут всякие...
   Шагов через десяток успокаивается, говорит более мирно:
   - Не подумай, что я собственник - захватил территорию, застолбил. Кормиться, брат, надо, дичи все меньше становится. А тут - праздношатающие: один забредет, другой... Да и за Настей глаз нужен: моложе она от меня на девять лет.
   Поскреб живот на ходу, добавил:
   - Жизнь-то, она, знаешь, - жизнь...
   Так они бродят и разговаривают.
   - А как же! - говорит Михайло Иванович. - Я тут прописан! Домовая книга у меня есть. Жить - да без домовой книги?..
   Возвратясь, Василий обрабатывал записи, разговоры. Мишутка обычно вертелся возле него. Мишутка был скромным и послушным ребенком. Качели его вполне устроили. Телевизор он любил, как все дети. Мультяшки особенно. Над Волком хохотал, Зайцу симпатизировал.
   Спрашивал у Василия:
   - Скоро очередной выпуск? Что там?
   Василий утверждал:
   - Скоро. А ты спроси, напиши им, - кивал на телевизор.
   - Не умею, - Мишутка тряс головой.
   - Учиться надо.
   Мишутка потянул Василия за рукав, шепнул в ухо:
   - Папаня учится. Букварь у него...
   Это была новость. Василий сказал:
   - С ним и учись.
   - Да-а... - протянул Мишутка. - Кабы это просто...
   Состоялся разговор с Михаилом Ивановичем.
   - Есть букварь, - сказал тот. - Да вот не то что-то.
   - Что не то?
   - Про мальчишек там, про девчонок. Если бы про нас...
   Василий сочувственно покивал. Михайло Иванович неожиданно предложил:
   - Возьмись ты, Василий, за азбуку для зверей.
   - За букварь?..
   - Неоценимую услугу, браток, сделаешь.
   Василий подумал: что, если в самом деле?
   - Сделай! - настаивал Михайло Иванович.
   К концу второй недели Василий прощался с медведями. Пожал лапу Анастасии Петровне. Мишутка прижался к его боку: "Приходи еще..." Хозяйка тоже просила:
   - Добро пожаловать.
   Буквы "с" в словах она тщательно избегала.
   Михайло Иванович проводил его до проезжей дороги.
   - Обязательно приезжай! - Прощались они в обнимку.
   - Приеду, - обещал Василий.
   - И насчет букваря помни, - напутствовал Михайло Иванович.
   Василий снял часы, протянул Михаилу Ивановичу:
   - С благодарностью. С уважением.
   Михайло Иванович принял подарок:
   - По праздникам надевать буду. Спасибо.
   Прощально кивал Василию вслед.
   На полдороге к районному центру Василия догнала линейка: - возничий ехал по пути, туда же - в райцентр.
   - Садись, - сказал он Василию, заметив, что прохожий устал в дороге.
   Василий с удовольствием сел.
   - Нездешний будешь? - спросил возничий. - Не признаю.
   - В командировке, - ответил Василий.
   - А я здешний - Иван Ефимович Груздев. Агронома вожу. Был у него мотоцикл, да разбился. Агронома разбил. Теперь я его на лошадях вожу. За ним еду.
   Груздев был немолодым, но разговорчивым человеком, с круглым добродушным, неглупым лицом. Беседа сразу наладилась. Естественно, коснулась домика в лесу, Михайла Ивановича.
   - Конечно, знаю! - воскликнул Иван Ефимович: - Культурный медведь! Никому не мешает. Наоборот, зверью всякому заказал, чтобы не шатались, не шкодили. У нас пашня - какая там, поляна, тут поляна. Шкодило, бывало, зверье - уследишь разве? Теперь не шкодит. Есть, значит, польза.
   - С другой стороны, - продолжал возничий. - Ты вот ученый человек, по тебе видно. Знаешь, что ничего не стоит на месте: жизнь движется, наука движется - по телевидению; по радио говорят об этом. Да и мы видим, не слепые. Кибернетика развивается, экология. Почему не посочувствовать зверю? Во-первых, не так-то много зверей. Во-вторых, не так много они съедят. А сделаешь их всех культурными, польза от них во! - Иван Ефимович выставил гвоздем большой палец правой руки. - Михайло Иванович вон - мед продает.
   - Мед продает?..
   - Излишки. С пасеки со своей.
   - На деньги? - поинтересовался Василий.
   - На деньги. Телевизор-то у него, как думаешь, задаром приобретенный? И тут польза государству - доход в бюджет... В общем, я не против Михаила Ивановича. И деревня не против.
   - А приходилось вам общаться с Михаилом Ивановичем? спросил Василий.
   - Как же - мост строили! В лесу, бывает, встретишь: "Здравствуй, Михайло Иванович!" - "Здравствуй, - ответит, Иван Ефимович!" - память у него на лица, на имена замечательная. "Как живешь?" - поведешь с ним беседу. "Ничего, ответит, - живу, спасибо". Сигареты достанешь: "Закурим?" "Нет, - говорит, - не курю. Берегу лес от пожара". На полном серьезе отвечает. Смышленый, положительный зверь.
   Так, с разговором, Василий и Груздев доехали до райцентра. Василий дал телеграмму на речку Вислуху, своим хозяевам, что за пожитками заедет к ним осенью, взял билет на автобус до железнодорожной станции. В город, домой, он возвратился поездом.
   Материала для диссертации оказалось более чем достаточно. Работа двинулась, к зиме все было готово.
   Но защитить диссертацию не удалось.
   Уже перед началом Василий ощутил в зале странную неделовую атмосферу. Оппоненты перемигивались друг с другом, посмеивались, черкали в копиях представленной диссертации. Если страницы попадали в поле зрения Василия, он видел под строчкажи - красные, синие росчерки. Некоторые страницы были вовсе замараны.
   Это укололо Василия, но вышел на защиту он вполне уверенный в своих силах.
   Говорить ему, однако, много не дали.
   - Позвольте, - прервал его профессор Молоков. - Это же фантазии, выдумки!
   - Какой медведь, - поддержал его Званцев, - помышляет о контакте с людьми?..
   - Я оперирую фактами, - пытался настаивать на своем Василий.
   - Факты?.. - возразили ему несколько членов комиссии. Факты должны быть типичными, понятными.
   - Вода - это НЮ... - проиронизировал кто-то в зале, из студентов, видимо, в поддержку Василию.
   Но комиссия настаивала на своем:
   - "Наведение мостов..." - К Василию: - Вы уверены, что звери мыслят именно так? И мыслят ли вообще?..
   - Натурализма много... - поморщился кто-то из оппонентов.
   Итог дискуссии оказался для Василия плачевным:
   - Предлагаю диссертацию переделать, - заключил Молоков. Изъять все о размышлениях зверей, какие там размышления? Ведь это - звери. Так же, как люди - люди. Чтобы написать такое, - Молоков потряс листками диссертации, - надо самому превратиться в медведя, пожить в берлоге. Вы что, - спросил Василия под общий смех, - жили в берлоге?..
   О домике, о двух неделях, прожитых с медведями, Василий в диссертации не написал. Побоялся: исключат из аспирантуры. Вон как - насмеялись до слез, вытирают глаза платочками...
   - Все! - Молоков сложил листки диссертации, возвратил папку Василию. - Кто следующий?
   Выбираясь из зала, Василий с возмущением думал: переписывать диссертацию по Молокову и Званцеву? Ни за что! "Фантазии... - перебирал он в уме, - натурализма много..."
   Было обидно, что его не поняли. Обидно за диссертацию: столько ушло работы. Случай такой - три медведя... За Михаила Ивановича обидно: повстречайся он с Молоковым, ничего бы не понял профессор, сказал бы - фантазия. "Вы что, жили в берлоге?.." - Василия коробило от обиды.
   Что же, однако, делать?
   "Букварь! - вспомнил он, принимая в гардеробной пальто и шапку. - Букварь - вот что делать".
   Спускаясь по лестнице в вестибюль, Василий мысленно набрасывал план учебника.
   Однако провал диссертации не выходил из головы, обиды не выходили из головы. Столько собрано материала! Нет такому материалу цены!
   - А если написать книгу? - пришла мысль. Василий тотчас ухватился за нее. Никакой материал не пропадет. Букварь само собой, - рассуждал он, нацеливая себя на будущее. Букварь я обещал, сделаю. А вот книгу!..
   Книгу прочтут - поверят. Книга разойдется по всему свету.