-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Рог изобилия" ("Библиотека советской фантастики").
OCR & spellcheck by HarryFan, 19 September 2000
-----------------------------------------------------------------------
Гремит будильник... Я открываю глаза, полный надежд, что часы идут на
час вперед. Но нет, мой второй будильник показывает тоже семь.
Второй будильник появился после того, как я окончательно понял, что
одним меня не разбудишь. Пришел момент, когда показалось, что недостаточно
и трех. А дальше?
Просыпаясь, я чувствую себя еще довольно свежим. Полным сил. Но
несколько минут борьбы с мучительным желанием сна, и я встаю изрядно
помятым, мечтающим об одном: снова в постель! Что делать! Научная работа
оставляла для отдыха все меньше и меньше времени.
Нет, дело вовсе не в какой-нибудь непомерности моего честолюбия, не в
том, что по ночам мне снятся лавры великих. Ах, мне снится другое! Даже
дворники моих снов бормочут формулы, подметая мостовые моих снов.
Ведь если не хочешь отставать от тех, кто задает тон в науке, нужно не
меньше их и работать. Так что виноваты они, великие. А спят они - ох, мало
же они спят!
Помнится, именно третий будильник заставил меня крепко задуматься надо
всем этим.
"Вот ты, взрослый человек, - говорил я сам себе, - автор
разнообразнейших открытий, изобретатель. Неужели ты ничего не можешь
поделать с этим унизительным, недостойным, а порой и просто аморальным
состоянием, именуемым сном? Во сне вас может переехать грузовик, побить
кучка распоясавшихся хулиганов. Вас вышвырнут с десятого этажа, плюнут в
лицо, незаслуженно вынесут выговор. А вы? Проснетесь, утретесь полотенцем
- и как ни в чем не бывало. А кому жаловаться?"
Эти мысли угнетали меня (одного ли меня?), но за дело я взялся лишь
после того, как начал просыпаться одетым. Это уж было ни на что не похоже.
Тогда я решился...
Электросон, гравитациосон, радиосон, соноплоскостопия - эти мощные,
планово развивающиеся направления, конечно, рано или поздно приведут к
успеху. К абсолютному избавлению от сна. Сделают его принципиально
ненужным. Многочисленные сотрудники гигантских лабораторий, авторы
нашумевших диссертаций, брошенные на развитие этих направлений, ни на
секунду не сомневаются, что через каких-нибудь три-четыре десятка лет их
труд даст о себе знать.
Известное дело, для вечности, из которой мы появляемся и в которой же
исчезаем, этот срок мгновение. Время взмаха ресниц. Для меня же это
мгновение, простите, лучший кусок творческой жизни. Ждать некогда, ресницы
того и гляди сомкнутся. И уж если наука не готова дать мне абсолютный
заменитель, то за частичный заменитель сна берусь я сам!
Эквивалент, биологический эквивалент - вот что следовало искать. Пусть
некто спит вместо меня, пусть результаты процессов охваченного спячкой
мозга идут своим ходом, снимаются специальным приемником, как снимаются
адаптером мелодии с пластинок, и через трансформирующее устройство в
очищенном виде передаются моему бодрствующему, наполненному размышлениями
мозгу. Этот вкратце изложенный план целиком завладел моим воображением.
Итак, эквивалент, адаптер. Проблема чисто техническая, а потому и
решаемая техническими средствами. С ранних лет паяльник не дрожал в моих
руках. В детском саду я был первым по монтажу и вторым по блокировке. (Наш
сад имел производственный уклон. Там учили паять схемы.) Вскоре прибор
встал в углу моего кабинета. Стандартного вида чемодан на колесиках, из
тех, что посылают на вокзалы своим ходом, телекомандой или с
самоуправлением по программе.
(Помните этот фотоконкурс "Время отпусков" - над вымытыми тротуарами
парит утренний полумрак, кругом ни души. Спешит домой одинокий гуляка,
галстук набок, на плечах пиджак. А на асфальтах необъятной магистрали
плотный, расплывшийся на скоростях поток чемоданов и сундуков. Вылетающие
из переулков саквояжи. Затертый большегрузными корзинами одинокий портфель
перед красным светофором. Зябко вздрагивает опоздавший мешок. Перрон.
Огоньки уходящего поезда. Через час по магистрали с ревом промчатся первые
автомобили, и уж тогда вряд ли кто решится выпустить самоуправляемый груз.
А пока спешите, мчите стремглав, саквояжи и сундуки, авоськи и
портфельчики. Время отпусков, время отпусков!)
Техническая сторона вопроса не беспокоила меня. Опасаться приходилось
за другое - за донора сна, личность, отдавшую бы свое время под мой сон,
как другие отдают кровь нуждающимся в ней. В наше-то время, когда за
минуту простоя у прилавка покупателю выплачивают десятую часть стоимости
покупки, когда секунда конвейерной установки - автомобиль, час машинного
времени - фундаментальное открытие в математике!
Конечно, подыскать в этих условиях человека, пожелавшего бы спать и за
себя и за меня, было делом нелегким. Круг моих знакомых ограничивался
людьми науки, рассеянными, милыми людьми, вся мягкость которых
превращается в гранит, как только ситуация подталкивает их на лишний час
сна.
"Может, броситься в ноги к энтузиасту? - мелькнуло у меня. - Энтузиаст
поймет..."
Несколько прямых, откровенных разговоров с энтузиастами привели меня к
твердой уверенности, что с ними тоже не сговоришься. Оказалось, что каждый
из них сам по себе набит первоклассными замыслами, успевай только
осуществлять. Поговорив со мной пять-десять минут, они впадали в красивую
разновидность созерцательности, кивали головами (не мне, уже в такт своим
мыслям), барабанили пальцами по столу.
- Ха-арошая мысль, - нараспев хвалили они, - надо осуществлять, надо
осуществлять! - И, торопливо собравшись, куда-то уходили. Куда они
убегали? Осуществлять мою идею?!
Да, нужный человек должен был быть несколько иным, иного, так сказать,
плана. С отклонением от нормы. Короче, такой, чтобы было ему все равно:
спать или заниматься чем другим. Но именно таких я и не знал.
Жизнь вечерней улицы - загадка! Слоняясь вдоль ярких витрин, я пытался
разгадать ее. Тщетно. Кинотеатры, универмаги, стоянки такси не дали мне
ничего. Однажды, уже теряя веру в успех, я зашел в помещение, называемое
пивным залом. Прямо у входа за столиком в единственном числе восседал
мужчина, в его правой татуированной руке дрожал бокал с жидкостью, скорее
всего алкогольных свойств. Он оглядывался по сторонам.
- Жизнь - копейка! - отчаянно выкрикнул он. Ему требовался собеседник.
Так, так. У меня молниеносно созрел план. Через секунду я уже сидел
рядом с ним.
- Пей! - Он двинул фужер ко мне, плеснув на скатерть. В носу у меня
густо защекотало от спиртного запаха. (Я знал его, этот запах. Спиртом я
чищу детали, обезжириваю их. В обмен на старые флаконы его выдают в
пунктах химической профилактики.)
- Непьющий, - ответил я, придавая голосу сочувственные интонации, - вот
разве так, о жизни поговорить...
- Наука сломала об меня все зубы, - свирепо изрек он.
("Общение - величайшая роскошь!" - говорит Экзюпери.)
- Лечила, лечила, а пользы никак нет.
Он помолчал, оценивая действие сказанного, улыбнулся, показав золотой
зуб, и добавил:
- От алкоголизма лечила...
- Друг мой, - как можно мягче начал я, - если наука не помогла вам, то,
быть может, вы поможете ей. Науке.
- Она мне нет, и я ей нет. Баш на баш.
Он был прост в своем великолепном невежестве. Он уже воображал, что
наука и впрямь зависит от него. Правда, не все его термины были понятны
мне. Но в общем я его понимал.
- А может, дружок, попробуем еще разок?
- На свете счастья нет, - с чувством затянул собеседник, - а есть покой
и воля. - Некоторые слова романса он кроил на свой лад, но что делать, я
пошел ва-банк.
- Давно, усталый раб, замыслил я побег, - наши голоса сплелись, поплыли
над опустевшими столиками.
Обнявшись, мы вышли на улицу. Дома уже притушили окна, отходили ко сну.
Запоздалые прохожие почтительно обходили нас стороной.
- Отчаливай! - радостно кричал им спутник, но песню не бросал.
- В обитель даль-льнюю трудов и чистых нег-г, - голосам не хватало
тесного уличного пространства, и они уходили вверх, к утопающим в темноте
крышам. Да, в обитель. Трудов. Нет.
Мы шли ко мне домой.
Утром я на цыпочках прошел в кабинет, тихо открыл жалюзи. Золотистый
поток пронзил простор кабинета, сквозь узкие прорези жалюзи рвалась теплая
солнечная метель. Я огляделся. Все оставалось на местах. В углу стоял
готовый к старту трансформатор сна, на диване нежился в крахмальных
простынях вчерашний человек. Еще не старый, но осунувшийся, воспаленный,
проспиртованный. "Хронический алкоголизм", - значилось в его пенсионной
книжке.
- Рассолу, - прохрипел он, не открывая глаз. Банка рассола, играя
изумрудными глубинами, уже стояла вплотную к дивану. Это понравилось ему.
Он сделал несколько мощных глотков, оглядел комнату, потом закурил, ничуть
не удивляясь месту пробуждения. Видно, привык он просыпаться где угодно,
только не у себя дома.
- Болит? - я постучал по голове.
- Гудит, корыто, - брови его горестно полезли вверх, - уснуть бы самый
раз, да не усну уж.
- Сделаем, - события сами пошли куда надо. - Уснуть сделаем.
Я кивнул в угол, на трансформатор сна. Он недоверчиво проследил за моим
взглядом.
Разумеется, будущий напарник начисто забыл все деловые моменты
вчерашнего разговора. Пожалуй, и к лучшему. Теперь рядом с грифельной
доской я был во всеоружии. В ход были пущены и графики ускорений роста
научной мысли, и трактовка энтропийного состояния всеобщего интеллекта, и
действующие модели моих последних изобретений: летающие, ползающие,
ныряющие, бегущие, счетно-решающие, и еще бездействующая модель главного,
будущего изобретения, одновременно летающего, ползающего, ныряющего,
прыгающего и притом счетно-решающего.
Услышал он и о пользе внедрения всех этих образцов, а под конец получил
обещание, что один экземпляр новейшего образца достанется и ему, по
существу соавтору и товарищу в разработке. Он получил права консультанта.
Графики, формулы и схемы почти не действовали на человека из пивного
зала. Он смотрел на них, как, наверное, какой-нибудь древний торговец
мехами на сгнившую шкурку горностая, украшавшую в прошлом королевскую
мантию. Только изящные в почерке зигзаги фигур Лиссажу на миг задержали
его внимание.
- Петляет, значит. Следы заметает, - скучно сказал он и зевнул. Нет, с
точки зрения аналитического восприятия мира он был слеп, глух и нем.
Но, как только в комнату ворвались мои автоматы малого калибра и начали
плясать, взлетать, кувыркаться, пищать, взбираться к нам на колени,
бормоча всякие предложения, он стал сдавать.
- Загвоздочка, - озадаченно сказал он, отцепляя с шеи синтетического
чертика, успевшего причесать и спрыснуть одеколоном голову собеседника. Он
был заинтригован, ошеломлен. - Такую прорву заделать...
- Коллега! - на радостях я обратился к нему именно так. - Вдвоем-то мы
и горы своротим. Кривая интенсивности подскоч...
- Включай. - И он махнул рукой.
Я ли его переубедил, победило ли желание отоспаться, неизвестно. Так
или иначе педаль была нажата, и трансформатор, урча, вышел на рабочий
режим.
Надо ли говорить, как рванулись вперед мои дела! Вот, слегка усталые,
все приходят домой, разворачивают газеты в ожидании ужина. Я работаю. Все
расходятся по кинотеатрам, стадионам, кафе, чтобы переключить мозг на
иную, легкую волну. А мне ничего не надо, мой мозг свеж, как у
новорожденного, и я опять работаю. Полночь. Все ворочаются в постелях,
считают до тысячи, чтобы как-нибудь отключиться. Я ворочаю в голове
миллионами, кручу арифмометр, шастаю логарифмической линейкой, я
наслаждаюсь этими действиями! Наука, дочь удивления и любопытства, я
безраздельно твой!
- А ведь было, было время, - торжествующе говорил я сам себе, - ты
проклинал свою неутолимую жажду творчества. Голова трещала, сердце
выписывало на электрокардиограммах прямо-таки кренделя, волосы вылезали,
как из старой сапожной щетки. Ты уповал на последнее, на докторов - кто
еще мог помочь? Мудрецы! Они твердили свое: ледяной душ, фрукты, легкое
вино и меньше, как можно меньше работы.
Как бы не так! Меньше работы! Ха-ха-ха! И меня разбирало натуральным,
жизнерадостным смехом. Напарника я разбудить не боялся. Он спал как
убитый.
КПД аппарата достигал пятидесяти одного процента. Поэтому вместо меня
требовалось спать не 8, а 16 часов. И еще 8 часов, необходимых для него
самого. Итого, сутки.
Иногда я будил его, в те дни, когда к работе прибавлялся новый
выдающийся успех, завершался этап. Он слушал объяснения если и не с
интересом, то, по крайней мере, с заметным любопытством, пытаясь вникнуть
в детали. Было видно, как от случая к случаю он все больше проникается
сознанием соучастия в важном, безотлагательном деле.
Если после первого сеанса он только махнул рукой - а ладно, чего там, -
то через месяц ему уже доставляло удовольствие обводить чертежи рамкой,
подкручивать гайки на полусобранных моделях и, заглядывая через плечо,
наблюдать, как я убористо заполняю журнал формулами и уравнениями. "А плюс
Б, скобка в квадрате", - шевелил он губами. Взгляд его становился все
более светлым, разумным, а иногда сосредоточенно-задумчивым, с теми
оттенками жесткой мудрости, какая свойственна людям аналитического ума в
момент формулирования внезапных и широких обобщений.
"Вот что значит беспрерывный сон. Перманентное состояние", - мысленно
ликовал я, а вслух говорил:
- Коллега! Уверен, что смогу подготовить вас до уровня техникума. Да
что техникума. Одолеем кое-какие программы и самого вуза!
Последнее я восклицал, пожалуй, из чистого энтузиазма, но уж в
первое-то верил незыблемо. Напарник уже сделал первый глоток из
живительных атмосфер творчества. Теперь выдох - и второй глоток, стойка
принята, ноги на ширине плеч.
Несколько месяцев прошли как бы в опьянении, словно бы в состоянии
невесомости. В моем институте все только плечами пожимали, когда я
устраивал еженедельные доклады о проделанной работе.
- Когда он только успевает? - слышалось из рядов конференц-зала.
- За неделю он способен напечь расчетов и чертежей на новую
диссертацию, - говорили в курилках. - Прямой дорогой идет в академики.
- Вас не узнать, - сказал директор, хитро прищуриваясь. - И в кино вас
стали замечать, и по общественной линии, и на елке с детьми появились, и
чаще других с коллективом на лыжные прогулки выходите. А производственные
успехи! Говорить нечего.
На секунду директор замялся и, помахав в-воздухе пальцем, добавил:
- Что-то тут не так...
- В том-то и дело, что лыжные прогулки, - ответил я, тоже прищуриваясь
с хитрецой, - чистый воздух! Он делает чудеса. Слушайте докторов, дорогой
мой директор!
Конечно, можно было и не хитрить, выложить все начистоту. Дескать,
так-то и так-то, доступно каждому. Коллектив бы не осудил. К
таинственностям, хитростям лукавым сердце мое не лежало никогда. Но в
научных вопросах, не доведенных до принципиального завершения, иначе
нельзя. Так уж повелось. Рвется душа на откровенный разговор, да молчок.
Выдержка! А вдруг что не так! Прослывешь любителем легких сенсаций.
(Как было, например, с конструкцией печально знаменитого рога изобилия?
Нашумели, крику подняли. Перерабатывает утиль в ценности любого
назначения! Прямо, непосредственно. В один конец рога - утиль, из другого
- продукция ширпотреба! А потом р-раз! - полная катастрофа. Изобретатель
гибнет в пучинах собственной конструкции. Агрегат - в клочья. Восстановить
невозможно. Оправдываются: на уровне, мол, будущих эпох. Да что там
оправдания, позор на все инстанции! Фиаско, короче говоря.)
Береженого бог бережет.
Возвращаясь однажды со службы домой, пешком как всегда, с плащом в
нагрудном кармашке, я заметил, что происходящее кругом, уличное занимает
меня меньше, чем того заслуживает. Вот вышла из переулка компания
разбитных школьников со скрипками в руках, с лихими песенками. Еще вчера я
бы прислушался, остановился. О чем поет, как жить собирается беспокойное
поколение? Вот кряхтит старушка, силясь одолеть ступеньки троллайна.
Несомненно, вчера я пришел бы на выручку поколению уходящих. А тут иду
мимо. Неинтересно! Что за чертовщина? Я тотчас сконцентрировался на самом
себе.
Да, ничтожное, едва заметное недомогание командовало организмом. Так,
легкая дрожь в коленях, испарина послебанного типа, пустяки в общем. И
вдруг пришел день, когда к моим уравнениям не прибавилось ни строчки. И ни
одной гайки к моделям.
Пошел второй, третий день, рабочий стол начал покрываться отложениями
квартирной, горьковатой на вкус пыли. Пришлось проверить аппарат
трансформации. Нет, он по-прежнему действовал безукоризненно.
Напрасно я усаживал себя за письменный стол. В глазах рябило, строчки
мелькали передо мной бессмысленно, как телеграфные столбы в окне вагона.
Напрягшись, я вдруг осознал, что с трудом понимаю уравнения, составленные
мною самим не так давно.
- А плюс Б, скобка в квадрате... - губы шевелились с трудом. Губы
саднило едким, осязание жаждало нового, неизвестного.
Неведомое, страстное желание вынесло меня из кабинета в неоновый мрак
улицы. Швырнуло, закрутило, погнало через туманно сияющие магистрали.
Куда? В темпе ускоренного фильма мелькали мимо прохожие. Вдруг я увидел
себя в большом зале за столом. В дальнем конце помещения оркестр наяривал
музыку, приспособленную для танцев.
- Триста! - заправски рявкнул я. - И закусить!..
Асфальт тротуара плыл из-под ног, как черная река, уходящая в ночь.
Город уже потушил огни. Ноги несли домой. Помню еще, как точным пинком
сшиб мусорную урну. Потом другую, третью. Это приносило удовлетворение.
Урны, гремя жестяным нутром, катились в неположенные места.
Но то, что я увидел, добравшись до кабинета, мгновенно отрезвило меня.
За рабочим столом сидел напарник, донор сна, и, вместо того чтобы мирно
спать, строчил, да, строчил в рабочих тетрадях!
- Это неслыханно! - я шагнул к столу. - Ваши прерогативы...
- Коллега, - услышал я в ответ, - рукопись содержит ошибки. В первых
главах безукоризненно все. Но в последние дни расчет запутался.
Ингредиенты шалят.
С каждым его словом запальчивость моя возрастала.
- Все уже исправлено, коллега, - чуть усмехнувшись, продолжал напарник,
не давая опомниться. - Извольте проверить.
На несколько секунд обычная ясность вернулась ко мне, я впился в ряды
строк. Напарник, а может и впрямь коллега, был прав. Ошибочные места уже
были обведены красным карандашом и исправлены.
Я присел на краешек дивана, напротив, в кресле расположился он, и будто
из тумана ко мне шли слова, его слова:
- Хорошо ли, плохо ли, но вы не ошиблись тогда, назвав меня коллегой.
Факты - упрямая вещь. Как видите, теперь я не хуже вас разбираюсь во всех
этих схемах, чертежах, выкладках и машинах. По-видимому, аппарат,
придуманный вами, передал мне качества и знания вашего мозга. Войдя в
контакт, холодное тело качает энергию из теплого. Пока не сравняются
температуры. Так гласит второй закон термодинамики. Заряд вашего образа
мыслей перешел на меня. Температуры сравнялись!
Обратная картина. Обрабатывая наши тормозные процессы, аппарат передал
вам кое-какие из моих качеств. Увы, не лучшие. Так случилось. Но общее
дело не должно страдать. Плохо, если эмоции помешают делу. Выход один.
Спите вы, а я занимаюсь делами. До тех пор, пока мы снова не вернемся к
изначальным состояниям.
Бог мой, он говорил моими формулировками! Моими интонациями! Я готов
спорить с кем угодно, но что противопоставишь своей логике, своим
интонациям?
- Да, эмоции лучше уж не впутывать, - отозвался я безжизненно. Мне было
все равно. И аппарат снова вышел на проектную мощность.
Теперь мы подменяли друг друга, как по вахтенному расписанию. Работа,
что и говорить, кипела. До чего не догадывался я - догадывался он, даст
маху напарник - я выручаю. В особо ответственные моменты аппарат
отключался, загвоздка устранялась сообща.
Производственные успехи говорили за себя. Со стороны могло показаться,
что ситуация пришла к полному благополучию. А на самом деле? Разве все
сводится к радости от достигнутого результата? Сам процесс достижения с
его треволнениями, взлетами тоже цель исканий.
Сознание того, что пятьдесят процентов наслаждения от бурно кипящей
работы проплывает мимо, не давало мне покоя. С какой стати дернуло меня
делиться своим, кровным с человеком, в сущности, неизвестным, чуждым духу
исканий? На каком основании? Впрочем, основание он нашел. Мол, работа выше
эмоций, эмоции не должны ей мешать. Мешать! Да из-за них весь сыр-бор,
из-за эмоций. Именно их добываем мы в поте лица, в труде. А тут вынь и
положь, отрежь от себя пятьдесят процентов.
Конечно, недолго думая, можно было просто ликвидировать аппарат. Но кто
мог поручиться, что подсознание полностью освободится от печально
приобретенных свойств? Избиение ночных урн вызывало спазмы в памяти. А
ведь теперь я мог войти во вкус.
Нет, непредвиденностей больше не хотелось, и однажды глухой, темной
ночью под завывание ветра в камине я перебрал механизм аппарата. Настроил
его таким образом, чтобы сумма наших биомозговых процессов сложилась иным
образом и привела нас наконец к изначальным, стабильным состояниям.
Монтаж оказался сложным, хлопотливым. Чтобы напарник не проснулся,
аппарат ни на секунду не выключался, пришлось работать под напряжением.
Словом, монтаж занял почти весь период моего очередного бодрствования. Но
зато уснул я, как не засыпал давно. Ободренный и успокоенный.
Увы, напарник мой оказался не из тех, кого легко провести. Следы
демонтажа были замаскированы отлично, однако непостижимым образом он
распознал их. И, в свою очередь, тоже ухлопал весь свой срок на
реставрирование аппарата.
Вот где началась борьба гигантов! Он свое, а я свое. И все молча, с
утайкой, будто ничего особенного. Здороваться мы еще здоровались, но чтобы
обменяться мнениями, поделиться информацией, этого не жди. И не
проглядывалось в новой, мучительной жизни ни конца, ни края. Схватка
абсолютно равных возможностей.
Основная работа, конечно, оказалась заброшенной. Куда там - обоих
охватило состояние азарта. Кто кого!
Да, в самом деле, кто кого? А вдруг не я его, а он меня?! Вот тебе и
прямая дорога в академики.
Я сдался. Я прервал демонтаж и разбудил коллегу. Он проснулся
недовольный и удивленный.
- Простите, я не доспал положенное, - ледяным тоном сказал он,
поворачиваясь на другой бок.
- Хватит! - в моем тоне появилось нечто от спортивной злости.
Коллега замер, не перевернувшись на другой бок.
- Ни меня, ни вас не может удовлетворить создавшаяся ситуация.
Статус-кво, позорное для обоих. Как человек науки, вы должны понимать...
- Да, да, да, человек науки! - Он рывком приподнялся из-под простыни,
грудь его мощно поднялась. Русалка, дремлющая на его груди у основания
галактического корабля, плеснула хвостом.
- Да, человек науки. И не смотрите на это. - Он ткнул пальцем в
русалку. - Не хочу быть" кем-то другим. Уговорить не удастся.
- Коллега, стоит ли нам уговаривать друг друга? - Я очистил голос от
всего постороннего. - Не уговаривать мы должны, а гордиться. Сообща
гордиться тем, что создали вас, нового человека. Доказали, что любой, даже
откровенный дурак способен к нетрудовому перевоспитанию. Теперь любой мозг
открыт для просветления.
Коллега готовился спорить, доказывать, наступать, а тут наступать не
требовалось. Он сомневался: может быть, я заманиваю в невидимую ловушку,
тяну время?
- Мозг открыт, да мы-то с вами как двухатомная молекула. Отделился один
атом - и нет молекулы. - Он осторожничал, выбирая линию поведения.
- Предлагаю разделяться. Закрепить за каждым жизнь человека науки.
По-новому настраиваем аппарат, спим оба, вредные привычки рассасываются,
скапливаются в конденсаторных коробках аппарата и выбрасываются вместе с
коробками вон. - Я решил прикончить сомнения одним ударом. Мы встали у
грифельной доски.
Через час доска украсилась уравнениями, в общих чертах решавшими
поставленную задачу...
...С тех пор прошло достаточно времени, чтобы я мог все оценить,
взвесить, прежде чем выступить с открытым рассказом об эксперименте.
Мой первый коллега по-прежнему бодр и энергичен, люди науки с
удовольствием знакомятся с его последними разработками, журналисты любят
брать у него интервью о горизонтах техники. Последних он привлекает
неожиданностью образов, доступностью сравнений, какими может располагать
только сын улицы, знаток быта читателей.
Ни он, ни я не тревожимся за будущее. Оно обеспечено.
Аппарат-посредник, в корне переделанный нами, сообщил ему заряд умственной
энергии такого потенциала, что с лихвой хватит и на две жизни. А я,
подключенный параллельно, целиком очистился от паразитических помех.
Ошибки прошлого были учтены, все последующие Доноры прошли через
аппарат без треволнений, психологических драм. Они отпочковались, полные
творческих идей, смелых замыслов. Одни пошли в технику, другие углубились
в сугубо теоретические дисциплины, даже один скрипач непонятным образом
откристаллизовался в ходе смен разнообразных партнеров. Я получал время,
они - новое будущее.
Доктора наук, эрудиты - они доподлинно знают о многом, и когда мы
сталкиваемся на перекрестках, то раскланиваемся, подолгу стоим,
наслаждаемся беседой о последних достижениях наук. А иногда запросто
собираемся компанией, все свои. Вот уж где понаслышишься всякой всячины!
Особенное оживление вносит история о моем первом эксперименте. Слушают
затаив дыхание. Собственная-то их биография оказалась лишенной той остроты
переломного момента. Когда просят, достаю старый будильник, говорю:
- Вот с него все и началось. Плохо будил...
Авт.сб. "Рог изобилия" ("Библиотека советской фантастики").
OCR & spellcheck by HarryFan, 19 September 2000
-----------------------------------------------------------------------
Гремит будильник... Я открываю глаза, полный надежд, что часы идут на
час вперед. Но нет, мой второй будильник показывает тоже семь.
Второй будильник появился после того, как я окончательно понял, что
одним меня не разбудишь. Пришел момент, когда показалось, что недостаточно
и трех. А дальше?
Просыпаясь, я чувствую себя еще довольно свежим. Полным сил. Но
несколько минут борьбы с мучительным желанием сна, и я встаю изрядно
помятым, мечтающим об одном: снова в постель! Что делать! Научная работа
оставляла для отдыха все меньше и меньше времени.
Нет, дело вовсе не в какой-нибудь непомерности моего честолюбия, не в
том, что по ночам мне снятся лавры великих. Ах, мне снится другое! Даже
дворники моих снов бормочут формулы, подметая мостовые моих снов.
Ведь если не хочешь отставать от тех, кто задает тон в науке, нужно не
меньше их и работать. Так что виноваты они, великие. А спят они - ох, мало
же они спят!
Помнится, именно третий будильник заставил меня крепко задуматься надо
всем этим.
"Вот ты, взрослый человек, - говорил я сам себе, - автор
разнообразнейших открытий, изобретатель. Неужели ты ничего не можешь
поделать с этим унизительным, недостойным, а порой и просто аморальным
состоянием, именуемым сном? Во сне вас может переехать грузовик, побить
кучка распоясавшихся хулиганов. Вас вышвырнут с десятого этажа, плюнут в
лицо, незаслуженно вынесут выговор. А вы? Проснетесь, утретесь полотенцем
- и как ни в чем не бывало. А кому жаловаться?"
Эти мысли угнетали меня (одного ли меня?), но за дело я взялся лишь
после того, как начал просыпаться одетым. Это уж было ни на что не похоже.
Тогда я решился...
Электросон, гравитациосон, радиосон, соноплоскостопия - эти мощные,
планово развивающиеся направления, конечно, рано или поздно приведут к
успеху. К абсолютному избавлению от сна. Сделают его принципиально
ненужным. Многочисленные сотрудники гигантских лабораторий, авторы
нашумевших диссертаций, брошенные на развитие этих направлений, ни на
секунду не сомневаются, что через каких-нибудь три-четыре десятка лет их
труд даст о себе знать.
Известное дело, для вечности, из которой мы появляемся и в которой же
исчезаем, этот срок мгновение. Время взмаха ресниц. Для меня же это
мгновение, простите, лучший кусок творческой жизни. Ждать некогда, ресницы
того и гляди сомкнутся. И уж если наука не готова дать мне абсолютный
заменитель, то за частичный заменитель сна берусь я сам!
Эквивалент, биологический эквивалент - вот что следовало искать. Пусть
некто спит вместо меня, пусть результаты процессов охваченного спячкой
мозга идут своим ходом, снимаются специальным приемником, как снимаются
адаптером мелодии с пластинок, и через трансформирующее устройство в
очищенном виде передаются моему бодрствующему, наполненному размышлениями
мозгу. Этот вкратце изложенный план целиком завладел моим воображением.
Итак, эквивалент, адаптер. Проблема чисто техническая, а потому и
решаемая техническими средствами. С ранних лет паяльник не дрожал в моих
руках. В детском саду я был первым по монтажу и вторым по блокировке. (Наш
сад имел производственный уклон. Там учили паять схемы.) Вскоре прибор
встал в углу моего кабинета. Стандартного вида чемодан на колесиках, из
тех, что посылают на вокзалы своим ходом, телекомандой или с
самоуправлением по программе.
(Помните этот фотоконкурс "Время отпусков" - над вымытыми тротуарами
парит утренний полумрак, кругом ни души. Спешит домой одинокий гуляка,
галстук набок, на плечах пиджак. А на асфальтах необъятной магистрали
плотный, расплывшийся на скоростях поток чемоданов и сундуков. Вылетающие
из переулков саквояжи. Затертый большегрузными корзинами одинокий портфель
перед красным светофором. Зябко вздрагивает опоздавший мешок. Перрон.
Огоньки уходящего поезда. Через час по магистрали с ревом промчатся первые
автомобили, и уж тогда вряд ли кто решится выпустить самоуправляемый груз.
А пока спешите, мчите стремглав, саквояжи и сундуки, авоськи и
портфельчики. Время отпусков, время отпусков!)
Техническая сторона вопроса не беспокоила меня. Опасаться приходилось
за другое - за донора сна, личность, отдавшую бы свое время под мой сон,
как другие отдают кровь нуждающимся в ней. В наше-то время, когда за
минуту простоя у прилавка покупателю выплачивают десятую часть стоимости
покупки, когда секунда конвейерной установки - автомобиль, час машинного
времени - фундаментальное открытие в математике!
Конечно, подыскать в этих условиях человека, пожелавшего бы спать и за
себя и за меня, было делом нелегким. Круг моих знакомых ограничивался
людьми науки, рассеянными, милыми людьми, вся мягкость которых
превращается в гранит, как только ситуация подталкивает их на лишний час
сна.
"Может, броситься в ноги к энтузиасту? - мелькнуло у меня. - Энтузиаст
поймет..."
Несколько прямых, откровенных разговоров с энтузиастами привели меня к
твердой уверенности, что с ними тоже не сговоришься. Оказалось, что каждый
из них сам по себе набит первоклассными замыслами, успевай только
осуществлять. Поговорив со мной пять-десять минут, они впадали в красивую
разновидность созерцательности, кивали головами (не мне, уже в такт своим
мыслям), барабанили пальцами по столу.
- Ха-арошая мысль, - нараспев хвалили они, - надо осуществлять, надо
осуществлять! - И, торопливо собравшись, куда-то уходили. Куда они
убегали? Осуществлять мою идею?!
Да, нужный человек должен был быть несколько иным, иного, так сказать,
плана. С отклонением от нормы. Короче, такой, чтобы было ему все равно:
спать или заниматься чем другим. Но именно таких я и не знал.
Жизнь вечерней улицы - загадка! Слоняясь вдоль ярких витрин, я пытался
разгадать ее. Тщетно. Кинотеатры, универмаги, стоянки такси не дали мне
ничего. Однажды, уже теряя веру в успех, я зашел в помещение, называемое
пивным залом. Прямо у входа за столиком в единственном числе восседал
мужчина, в его правой татуированной руке дрожал бокал с жидкостью, скорее
всего алкогольных свойств. Он оглядывался по сторонам.
- Жизнь - копейка! - отчаянно выкрикнул он. Ему требовался собеседник.
Так, так. У меня молниеносно созрел план. Через секунду я уже сидел
рядом с ним.
- Пей! - Он двинул фужер ко мне, плеснув на скатерть. В носу у меня
густо защекотало от спиртного запаха. (Я знал его, этот запах. Спиртом я
чищу детали, обезжириваю их. В обмен на старые флаконы его выдают в
пунктах химической профилактики.)
- Непьющий, - ответил я, придавая голосу сочувственные интонации, - вот
разве так, о жизни поговорить...
- Наука сломала об меня все зубы, - свирепо изрек он.
("Общение - величайшая роскошь!" - говорит Экзюпери.)
- Лечила, лечила, а пользы никак нет.
Он помолчал, оценивая действие сказанного, улыбнулся, показав золотой
зуб, и добавил:
- От алкоголизма лечила...
- Друг мой, - как можно мягче начал я, - если наука не помогла вам, то,
быть может, вы поможете ей. Науке.
- Она мне нет, и я ей нет. Баш на баш.
Он был прост в своем великолепном невежестве. Он уже воображал, что
наука и впрямь зависит от него. Правда, не все его термины были понятны
мне. Но в общем я его понимал.
- А может, дружок, попробуем еще разок?
- На свете счастья нет, - с чувством затянул собеседник, - а есть покой
и воля. - Некоторые слова романса он кроил на свой лад, но что делать, я
пошел ва-банк.
- Давно, усталый раб, замыслил я побег, - наши голоса сплелись, поплыли
над опустевшими столиками.
Обнявшись, мы вышли на улицу. Дома уже притушили окна, отходили ко сну.
Запоздалые прохожие почтительно обходили нас стороной.
- Отчаливай! - радостно кричал им спутник, но песню не бросал.
- В обитель даль-льнюю трудов и чистых нег-г, - голосам не хватало
тесного уличного пространства, и они уходили вверх, к утопающим в темноте
крышам. Да, в обитель. Трудов. Нет.
Мы шли ко мне домой.
Утром я на цыпочках прошел в кабинет, тихо открыл жалюзи. Золотистый
поток пронзил простор кабинета, сквозь узкие прорези жалюзи рвалась теплая
солнечная метель. Я огляделся. Все оставалось на местах. В углу стоял
готовый к старту трансформатор сна, на диване нежился в крахмальных
простынях вчерашний человек. Еще не старый, но осунувшийся, воспаленный,
проспиртованный. "Хронический алкоголизм", - значилось в его пенсионной
книжке.
- Рассолу, - прохрипел он, не открывая глаз. Банка рассола, играя
изумрудными глубинами, уже стояла вплотную к дивану. Это понравилось ему.
Он сделал несколько мощных глотков, оглядел комнату, потом закурил, ничуть
не удивляясь месту пробуждения. Видно, привык он просыпаться где угодно,
только не у себя дома.
- Болит? - я постучал по голове.
- Гудит, корыто, - брови его горестно полезли вверх, - уснуть бы самый
раз, да не усну уж.
- Сделаем, - события сами пошли куда надо. - Уснуть сделаем.
Я кивнул в угол, на трансформатор сна. Он недоверчиво проследил за моим
взглядом.
Разумеется, будущий напарник начисто забыл все деловые моменты
вчерашнего разговора. Пожалуй, и к лучшему. Теперь рядом с грифельной
доской я был во всеоружии. В ход были пущены и графики ускорений роста
научной мысли, и трактовка энтропийного состояния всеобщего интеллекта, и
действующие модели моих последних изобретений: летающие, ползающие,
ныряющие, бегущие, счетно-решающие, и еще бездействующая модель главного,
будущего изобретения, одновременно летающего, ползающего, ныряющего,
прыгающего и притом счетно-решающего.
Услышал он и о пользе внедрения всех этих образцов, а под конец получил
обещание, что один экземпляр новейшего образца достанется и ему, по
существу соавтору и товарищу в разработке. Он получил права консультанта.
Графики, формулы и схемы почти не действовали на человека из пивного
зала. Он смотрел на них, как, наверное, какой-нибудь древний торговец
мехами на сгнившую шкурку горностая, украшавшую в прошлом королевскую
мантию. Только изящные в почерке зигзаги фигур Лиссажу на миг задержали
его внимание.
- Петляет, значит. Следы заметает, - скучно сказал он и зевнул. Нет, с
точки зрения аналитического восприятия мира он был слеп, глух и нем.
Но, как только в комнату ворвались мои автоматы малого калибра и начали
плясать, взлетать, кувыркаться, пищать, взбираться к нам на колени,
бормоча всякие предложения, он стал сдавать.
- Загвоздочка, - озадаченно сказал он, отцепляя с шеи синтетического
чертика, успевшего причесать и спрыснуть одеколоном голову собеседника. Он
был заинтригован, ошеломлен. - Такую прорву заделать...
- Коллега! - на радостях я обратился к нему именно так. - Вдвоем-то мы
и горы своротим. Кривая интенсивности подскоч...
- Включай. - И он махнул рукой.
Я ли его переубедил, победило ли желание отоспаться, неизвестно. Так
или иначе педаль была нажата, и трансформатор, урча, вышел на рабочий
режим.
Надо ли говорить, как рванулись вперед мои дела! Вот, слегка усталые,
все приходят домой, разворачивают газеты в ожидании ужина. Я работаю. Все
расходятся по кинотеатрам, стадионам, кафе, чтобы переключить мозг на
иную, легкую волну. А мне ничего не надо, мой мозг свеж, как у
новорожденного, и я опять работаю. Полночь. Все ворочаются в постелях,
считают до тысячи, чтобы как-нибудь отключиться. Я ворочаю в голове
миллионами, кручу арифмометр, шастаю логарифмической линейкой, я
наслаждаюсь этими действиями! Наука, дочь удивления и любопытства, я
безраздельно твой!
- А ведь было, было время, - торжествующе говорил я сам себе, - ты
проклинал свою неутолимую жажду творчества. Голова трещала, сердце
выписывало на электрокардиограммах прямо-таки кренделя, волосы вылезали,
как из старой сапожной щетки. Ты уповал на последнее, на докторов - кто
еще мог помочь? Мудрецы! Они твердили свое: ледяной душ, фрукты, легкое
вино и меньше, как можно меньше работы.
Как бы не так! Меньше работы! Ха-ха-ха! И меня разбирало натуральным,
жизнерадостным смехом. Напарника я разбудить не боялся. Он спал как
убитый.
КПД аппарата достигал пятидесяти одного процента. Поэтому вместо меня
требовалось спать не 8, а 16 часов. И еще 8 часов, необходимых для него
самого. Итого, сутки.
Иногда я будил его, в те дни, когда к работе прибавлялся новый
выдающийся успех, завершался этап. Он слушал объяснения если и не с
интересом, то, по крайней мере, с заметным любопытством, пытаясь вникнуть
в детали. Было видно, как от случая к случаю он все больше проникается
сознанием соучастия в важном, безотлагательном деле.
Если после первого сеанса он только махнул рукой - а ладно, чего там, -
то через месяц ему уже доставляло удовольствие обводить чертежи рамкой,
подкручивать гайки на полусобранных моделях и, заглядывая через плечо,
наблюдать, как я убористо заполняю журнал формулами и уравнениями. "А плюс
Б, скобка в квадрате", - шевелил он губами. Взгляд его становился все
более светлым, разумным, а иногда сосредоточенно-задумчивым, с теми
оттенками жесткой мудрости, какая свойственна людям аналитического ума в
момент формулирования внезапных и широких обобщений.
"Вот что значит беспрерывный сон. Перманентное состояние", - мысленно
ликовал я, а вслух говорил:
- Коллега! Уверен, что смогу подготовить вас до уровня техникума. Да
что техникума. Одолеем кое-какие программы и самого вуза!
Последнее я восклицал, пожалуй, из чистого энтузиазма, но уж в
первое-то верил незыблемо. Напарник уже сделал первый глоток из
живительных атмосфер творчества. Теперь выдох - и второй глоток, стойка
принята, ноги на ширине плеч.
Несколько месяцев прошли как бы в опьянении, словно бы в состоянии
невесомости. В моем институте все только плечами пожимали, когда я
устраивал еженедельные доклады о проделанной работе.
- Когда он только успевает? - слышалось из рядов конференц-зала.
- За неделю он способен напечь расчетов и чертежей на новую
диссертацию, - говорили в курилках. - Прямой дорогой идет в академики.
- Вас не узнать, - сказал директор, хитро прищуриваясь. - И в кино вас
стали замечать, и по общественной линии, и на елке с детьми появились, и
чаще других с коллективом на лыжные прогулки выходите. А производственные
успехи! Говорить нечего.
На секунду директор замялся и, помахав в-воздухе пальцем, добавил:
- Что-то тут не так...
- В том-то и дело, что лыжные прогулки, - ответил я, тоже прищуриваясь
с хитрецой, - чистый воздух! Он делает чудеса. Слушайте докторов, дорогой
мой директор!
Конечно, можно было и не хитрить, выложить все начистоту. Дескать,
так-то и так-то, доступно каждому. Коллектив бы не осудил. К
таинственностям, хитростям лукавым сердце мое не лежало никогда. Но в
научных вопросах, не доведенных до принципиального завершения, иначе
нельзя. Так уж повелось. Рвется душа на откровенный разговор, да молчок.
Выдержка! А вдруг что не так! Прослывешь любителем легких сенсаций.
(Как было, например, с конструкцией печально знаменитого рога изобилия?
Нашумели, крику подняли. Перерабатывает утиль в ценности любого
назначения! Прямо, непосредственно. В один конец рога - утиль, из другого
- продукция ширпотреба! А потом р-раз! - полная катастрофа. Изобретатель
гибнет в пучинах собственной конструкции. Агрегат - в клочья. Восстановить
невозможно. Оправдываются: на уровне, мол, будущих эпох. Да что там
оправдания, позор на все инстанции! Фиаско, короче говоря.)
Береженого бог бережет.
Возвращаясь однажды со службы домой, пешком как всегда, с плащом в
нагрудном кармашке, я заметил, что происходящее кругом, уличное занимает
меня меньше, чем того заслуживает. Вот вышла из переулка компания
разбитных школьников со скрипками в руках, с лихими песенками. Еще вчера я
бы прислушался, остановился. О чем поет, как жить собирается беспокойное
поколение? Вот кряхтит старушка, силясь одолеть ступеньки троллайна.
Несомненно, вчера я пришел бы на выручку поколению уходящих. А тут иду
мимо. Неинтересно! Что за чертовщина? Я тотчас сконцентрировался на самом
себе.
Да, ничтожное, едва заметное недомогание командовало организмом. Так,
легкая дрожь в коленях, испарина послебанного типа, пустяки в общем. И
вдруг пришел день, когда к моим уравнениям не прибавилось ни строчки. И ни
одной гайки к моделям.
Пошел второй, третий день, рабочий стол начал покрываться отложениями
квартирной, горьковатой на вкус пыли. Пришлось проверить аппарат
трансформации. Нет, он по-прежнему действовал безукоризненно.
Напрасно я усаживал себя за письменный стол. В глазах рябило, строчки
мелькали передо мной бессмысленно, как телеграфные столбы в окне вагона.
Напрягшись, я вдруг осознал, что с трудом понимаю уравнения, составленные
мною самим не так давно.
- А плюс Б, скобка в квадрате... - губы шевелились с трудом. Губы
саднило едким, осязание жаждало нового, неизвестного.
Неведомое, страстное желание вынесло меня из кабинета в неоновый мрак
улицы. Швырнуло, закрутило, погнало через туманно сияющие магистрали.
Куда? В темпе ускоренного фильма мелькали мимо прохожие. Вдруг я увидел
себя в большом зале за столом. В дальнем конце помещения оркестр наяривал
музыку, приспособленную для танцев.
- Триста! - заправски рявкнул я. - И закусить!..
Асфальт тротуара плыл из-под ног, как черная река, уходящая в ночь.
Город уже потушил огни. Ноги несли домой. Помню еще, как точным пинком
сшиб мусорную урну. Потом другую, третью. Это приносило удовлетворение.
Урны, гремя жестяным нутром, катились в неположенные места.
Но то, что я увидел, добравшись до кабинета, мгновенно отрезвило меня.
За рабочим столом сидел напарник, донор сна, и, вместо того чтобы мирно
спать, строчил, да, строчил в рабочих тетрадях!
- Это неслыханно! - я шагнул к столу. - Ваши прерогативы...
- Коллега, - услышал я в ответ, - рукопись содержит ошибки. В первых
главах безукоризненно все. Но в последние дни расчет запутался.
Ингредиенты шалят.
С каждым его словом запальчивость моя возрастала.
- Все уже исправлено, коллега, - чуть усмехнувшись, продолжал напарник,
не давая опомниться. - Извольте проверить.
На несколько секунд обычная ясность вернулась ко мне, я впился в ряды
строк. Напарник, а может и впрямь коллега, был прав. Ошибочные места уже
были обведены красным карандашом и исправлены.
Я присел на краешек дивана, напротив, в кресле расположился он, и будто
из тумана ко мне шли слова, его слова:
- Хорошо ли, плохо ли, но вы не ошиблись тогда, назвав меня коллегой.
Факты - упрямая вещь. Как видите, теперь я не хуже вас разбираюсь во всех
этих схемах, чертежах, выкладках и машинах. По-видимому, аппарат,
придуманный вами, передал мне качества и знания вашего мозга. Войдя в
контакт, холодное тело качает энергию из теплого. Пока не сравняются
температуры. Так гласит второй закон термодинамики. Заряд вашего образа
мыслей перешел на меня. Температуры сравнялись!
Обратная картина. Обрабатывая наши тормозные процессы, аппарат передал
вам кое-какие из моих качеств. Увы, не лучшие. Так случилось. Но общее
дело не должно страдать. Плохо, если эмоции помешают делу. Выход один.
Спите вы, а я занимаюсь делами. До тех пор, пока мы снова не вернемся к
изначальным состояниям.
Бог мой, он говорил моими формулировками! Моими интонациями! Я готов
спорить с кем угодно, но что противопоставишь своей логике, своим
интонациям?
- Да, эмоции лучше уж не впутывать, - отозвался я безжизненно. Мне было
все равно. И аппарат снова вышел на проектную мощность.
Теперь мы подменяли друг друга, как по вахтенному расписанию. Работа,
что и говорить, кипела. До чего не догадывался я - догадывался он, даст
маху напарник - я выручаю. В особо ответственные моменты аппарат
отключался, загвоздка устранялась сообща.
Производственные успехи говорили за себя. Со стороны могло показаться,
что ситуация пришла к полному благополучию. А на самом деле? Разве все
сводится к радости от достигнутого результата? Сам процесс достижения с
его треволнениями, взлетами тоже цель исканий.
Сознание того, что пятьдесят процентов наслаждения от бурно кипящей
работы проплывает мимо, не давало мне покоя. С какой стати дернуло меня
делиться своим, кровным с человеком, в сущности, неизвестным, чуждым духу
исканий? На каком основании? Впрочем, основание он нашел. Мол, работа выше
эмоций, эмоции не должны ей мешать. Мешать! Да из-за них весь сыр-бор,
из-за эмоций. Именно их добываем мы в поте лица, в труде. А тут вынь и
положь, отрежь от себя пятьдесят процентов.
Конечно, недолго думая, можно было просто ликвидировать аппарат. Но кто
мог поручиться, что подсознание полностью освободится от печально
приобретенных свойств? Избиение ночных урн вызывало спазмы в памяти. А
ведь теперь я мог войти во вкус.
Нет, непредвиденностей больше не хотелось, и однажды глухой, темной
ночью под завывание ветра в камине я перебрал механизм аппарата. Настроил
его таким образом, чтобы сумма наших биомозговых процессов сложилась иным
образом и привела нас наконец к изначальным, стабильным состояниям.
Монтаж оказался сложным, хлопотливым. Чтобы напарник не проснулся,
аппарат ни на секунду не выключался, пришлось работать под напряжением.
Словом, монтаж занял почти весь период моего очередного бодрствования. Но
зато уснул я, как не засыпал давно. Ободренный и успокоенный.
Увы, напарник мой оказался не из тех, кого легко провести. Следы
демонтажа были замаскированы отлично, однако непостижимым образом он
распознал их. И, в свою очередь, тоже ухлопал весь свой срок на
реставрирование аппарата.
Вот где началась борьба гигантов! Он свое, а я свое. И все молча, с
утайкой, будто ничего особенного. Здороваться мы еще здоровались, но чтобы
обменяться мнениями, поделиться информацией, этого не жди. И не
проглядывалось в новой, мучительной жизни ни конца, ни края. Схватка
абсолютно равных возможностей.
Основная работа, конечно, оказалась заброшенной. Куда там - обоих
охватило состояние азарта. Кто кого!
Да, в самом деле, кто кого? А вдруг не я его, а он меня?! Вот тебе и
прямая дорога в академики.
Я сдался. Я прервал демонтаж и разбудил коллегу. Он проснулся
недовольный и удивленный.
- Простите, я не доспал положенное, - ледяным тоном сказал он,
поворачиваясь на другой бок.
- Хватит! - в моем тоне появилось нечто от спортивной злости.
Коллега замер, не перевернувшись на другой бок.
- Ни меня, ни вас не может удовлетворить создавшаяся ситуация.
Статус-кво, позорное для обоих. Как человек науки, вы должны понимать...
- Да, да, да, человек науки! - Он рывком приподнялся из-под простыни,
грудь его мощно поднялась. Русалка, дремлющая на его груди у основания
галактического корабля, плеснула хвостом.
- Да, человек науки. И не смотрите на это. - Он ткнул пальцем в
русалку. - Не хочу быть" кем-то другим. Уговорить не удастся.
- Коллега, стоит ли нам уговаривать друг друга? - Я очистил голос от
всего постороннего. - Не уговаривать мы должны, а гордиться. Сообща
гордиться тем, что создали вас, нового человека. Доказали, что любой, даже
откровенный дурак способен к нетрудовому перевоспитанию. Теперь любой мозг
открыт для просветления.
Коллега готовился спорить, доказывать, наступать, а тут наступать не
требовалось. Он сомневался: может быть, я заманиваю в невидимую ловушку,
тяну время?
- Мозг открыт, да мы-то с вами как двухатомная молекула. Отделился один
атом - и нет молекулы. - Он осторожничал, выбирая линию поведения.
- Предлагаю разделяться. Закрепить за каждым жизнь человека науки.
По-новому настраиваем аппарат, спим оба, вредные привычки рассасываются,
скапливаются в конденсаторных коробках аппарата и выбрасываются вместе с
коробками вон. - Я решил прикончить сомнения одним ударом. Мы встали у
грифельной доски.
Через час доска украсилась уравнениями, в общих чертах решавшими
поставленную задачу...
...С тех пор прошло достаточно времени, чтобы я мог все оценить,
взвесить, прежде чем выступить с открытым рассказом об эксперименте.
Мой первый коллега по-прежнему бодр и энергичен, люди науки с
удовольствием знакомятся с его последними разработками, журналисты любят
брать у него интервью о горизонтах техники. Последних он привлекает
неожиданностью образов, доступностью сравнений, какими может располагать
только сын улицы, знаток быта читателей.
Ни он, ни я не тревожимся за будущее. Оно обеспечено.
Аппарат-посредник, в корне переделанный нами, сообщил ему заряд умственной
энергии такого потенциала, что с лихвой хватит и на две жизни. А я,
подключенный параллельно, целиком очистился от паразитических помех.
Ошибки прошлого были учтены, все последующие Доноры прошли через
аппарат без треволнений, психологических драм. Они отпочковались, полные
творческих идей, смелых замыслов. Одни пошли в технику, другие углубились
в сугубо теоретические дисциплины, даже один скрипач непонятным образом
откристаллизовался в ходе смен разнообразных партнеров. Я получал время,
они - новое будущее.
Доктора наук, эрудиты - они доподлинно знают о многом, и когда мы
сталкиваемся на перекрестках, то раскланиваемся, подолгу стоим,
наслаждаемся беседой о последних достижениях наук. А иногда запросто
собираемся компанией, все свои. Вот уж где понаслышишься всякой всячины!
Особенное оживление вносит история о моем первом эксперименте. Слушают
затаив дыхание. Собственная-то их биография оказалась лишенной той остроты
переломного момента. Когда просят, достаю старый будильник, говорю:
- Вот с него все и началось. Плохо будил...