-----------------------------------------------------------------------
А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 6. - М.: Правда, 1980
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 4 мая 2003 года
-----------------------------------------------------------------------
Всю ночь берега Покета рвал шторм. Ветер ударял с моря. Были сломаны
кукурузные посевы, изгороди; толевые и железные крыши местами отвернулись,
как поля шляп.
В саду Гаррисона, начальника каторжной тюрьмы, стоявшей в полумиле от
Покета, повалились два дерева. Они загромоздили аллею. Гаррисон приказал
убрать их; к десяти часам партия арестантов отправилась из тюрьмы в сад.
Они обрубили сучья и стали распиливать стволы.
Отправляясь в канцелярию, Гаррисон задержался около работающих и стал
смотреть. Работа пошла так быстро, как движение на экране при ускоренном
пропуске ленты.
Его дочь, одиннадцатилетняя Джесси, росшая свободно, как мальчик, и ни
в чем не знающая запретов, была с ним. Оставив отца, она заметила, что
нижняя ветка одного из свалившихся стволов прилегает к стволу старого дуба
так удобно, как лестница.
Джесси умела лазать по деревьям с наглостью и хладнокровием существа,
уверенного в своей безнаказанности. Ей пришло в голову закричать с вершины:
"Папа, тебя требуют к телефону".
Обдумав это, она стала влезать, переходить с сука на сук, как по
вертикальной винтовой лестнице, и скоро была на высоте двух третей ствола,
волнуясь при мысли, что отец заметит ее отсутствие раньше, чем она сообщит
ему о своей проделке.
Вскоре расположение ветвей заставило девочку искать такую ветку,
ухватясь за которую она могла бы ступить на ту сторону ствола, с какой
виден Гаррисон.
Она вытянулась, схватилась за тонкий сук левой рукой и, передав ему
свою тяжесть, отпустила правую руку. Сук, росший из более толстого
ответвления ствола, треснул в месте сращения. Вцепясь в него обеими руками,
Джесси потеряла точку опоры и повисла. Обида, испуг и самолюбие заставили
ее крикнуть те самые слова, которые она повторяла себе, взбираясь на
дерево:
- Папа, тебя требуют...
Затем она закричала и заплакала.
Гаррисон взглянул вверх и помертвел. Джесси висела высоко над ним,
подобрав ноги и стиснув коленками вертикально натянутую ветку, основание
которой медленно, но неуклонно отдиралось под ее тяжестью.
Гаррисон растерялся, потом поднял вверх руки. Его резко оттолкнул
арестант Э 332; он, расставив ноги и протянув руки, как Гаррисон, но не
вверх, а на уровне лица, принял на себя удар тела с воплем мелькнувшей вниз
девочки.
В момент толчка он присел. Руки его временно отнялись. Он опустил
сильно встряхнутую, потерявшую сознание Джесси на траву и, вытирая пошедшую
носом кровь, сел с закружившейся головой.
Повелительное и тяжелое лицо начальника каторжной тюрьмы исчезло.
Вышло его настоящее лицо, по которому текли слезы. Он поднял Джесси и унес
в дом.
Послышался шум. Некоторые арестанты, а также конвойные хлопнули Э 332
по плечу, принесли воды, и он выпил полную кружку, стуча зубами о край.
- Полсрока отработал, Эдвей, - сказал один из конвойных.
Эдвей встал, помахал руками, потряс головой. Она все еще туманилась и
гудела. В это время прибежал помощник Гаррисона и приказал Эдвею немедленно
идти к начальнику.
Эдвей никогда не был в квартире начальника тюрьмы. Он прошел ряд
светлых, красивых комнат с иллюзией возвращения в мир, покинутый пять лет
назад.
Гаррисон отослал конвойного, который сопровождал Эдвея, и сам ввел
арестанта в свой кабинет; его окна, выходя на тюремный двор, были заделаны
решеткой.
- Ваш номер? - спросил он, давая знак, что Эдвей может сесть.
- 332.
- Ваше имя?
- Томас Эдвей.
Официальный тон не помог Гаррисону овладеть волнением, и он оставил
его.
- Послушайте, Эдвей, - сказал начальник после короткого молчания, - вы
можете требовать, что хотите, за то, что вы сделали. Кроме невозможного. Я
обязан вам больше, чем жизнью, и вы это понимаете.
- Конечно, я понимаю. - Эдвей задумался. - Мне не хочется огорчать
вас, но я думаю, что если вы не сделаете, о чем я буду просить, все же
кричать на меня не будете.
Гаррисон посмотрел на Эдвея с беспокойством.
- Говорите, что там у вас? Неделя отдыха? Похлопотать о сокращении
срока? Или что?
- И больше и меньше, - сказал Эдвей. - Как взглянуть. Я прошу вас
снабдить меня городским платьем, выдать мне заработанные деньги за полгода
- это составит, приблизительно, полтора фунта - и отпустить меня на свободу
до половины шестого следующего утра. В шесть происходит поверка. К
назначенному сроку я буду здесь.
Гаррисон засопел, взял сигару резким движением и нервно захлопнул
ящик.
- В другое время, - сказал он со вздохом, - выслушав такую просьбу, я,
конечно, приказал бы дать вам дюжину-другую плетей. Теперь дело иное. О
том, что вы говорите, я читал в романах. Не знаю, чем это кончалось в
действительности. Ну, что даст вам один день? Зачем это?
- Будь вы на моем месте, вы прекрасно понимали бы, что такое свободный
день.
- Каждый из нас на своем месте, - сказал Гаррисон. - Что привело вас
сюда?
- Мои страсти.
- В образе?..
- Трех векселей. Я отбыл пять лет, осталось три года.
- Сдержите ли вы слово? Или я заранее должен приготовить прошение об
отставке?
- Я совершил подлог, но не потерял чести. - возразил Эдвей. - Разговор
становится тяжел для меня. Решите - "да" или "нет".
- Ужасный день! - сказал Гаррисон. - Что я могу? Останьтесь здесь и
ждите.
Он вышел и возвратился через несколько минут, хмурый, утомленный
собственным решением, которое, подобно трещине, зияло на эмали его
характера нервной, острой чертой. В его руках были башмаки, шляпа, костюм,
и он подал это Эдвею. Оба они смутились. Заметив, что арестант смотрит на
него с изумлением и восторгом, Гаррисон нахмурился, махнул рукой и вышел
опять, плотно прикрыв дверь.
"Невозможно, ослепительно!" - думал Эдвей. Он хватался за одну вещь,
за другую, оставлял их и снова хватал. Сознание совершившегося, причем так
неожиданно, и забегающая вперед мечта о свободной городской улице мешали
ему сообразить, что должен он сделать с брюками или жилетом. Когда он
снимал арестантское платье, его руки тряслись. Чтобы вызвать
сосредоточенность, Эдвей стиснул зубы. Вещи плясали в его руках. Порыв,
падение девочки, адская боль в плечах, взволнованный Гаррисон, просьба о
невозможном, чего хотел он, как сдавленная грудь хочет полного воздуха,
неловкое и высокое решение Гаррисона - он обо всем думал зараз, с трудом
находя среди неожиданностей дня место своему нетерпению. Он отвык
застегивать воротник, завязывать галстук. Он одевался со стыдом,
непонятным, но важным и неизбежным, как всякий хороший стыд.
Покончив с переодеванием, Эдвей подошел к стеклу книжного шкапа. Там,
сливаясь с переплетами книг, стоял в темной воде высокий мускулистый
человек статной осанки - тот самый, каким был Эдвей несколько лет назад.
- Это сон о свободе, - сказал он. - И я, конечно, вернусь.
- Покончим с этим неприятным делом, - сказал, входя, Гаррисон. - Идите
за мной.
Говоря так, он протянул ему два фунта и пошел впереди Эдвея по глаголю
коридора. Все двери были закрыты. В конце прохода был выход на шоссе,
ведущее к городу.
Гаррисон выпустил арестанта и крепко повернул ключ. На душе у него
было неверно и смутно. Он отлично сознавал значение своего поступка. С
этого дня меж ним и Э 332 образовалась неестественная связь, полная
благодарности, о которой хотелось не думать. Однако он не мог быть так
крупно обязан Эдвею и кому бы то ни было, не заплатив полной мерой. Уже
готов был он пожелать никогда не видеть его более, но сообразил, что это -
дрянная трусость.
Он вернулся в кабинет и увидел свою жену. Она, сохраняя в лице
спасительное насмешливое выражение, свертывала арестантскую одежду Эдвея.
- Оставь это здесь, Эми, - сказал Гаррисон. - Как ты узнала?
- Но... я видела в окно, как он ушел.
- Меня всегда удивляло, что женщины всегда все узнают, - сказал
Гаррисон, очень недовольный собой. Наконец он решил, что пора улыбнуться. -
Ну, он меня поддел! Это произошло врасплох. Я не мог быть меньше его, но я
надеюсь, что он не явится. До половины шестого утра завтра. Как он обещал.
- Он явится, - сказала Эми, засовывая сверток за шкап. - Можешь быть в
этом уверен.
- Что ты говоришь?!
- Но ты и сам отлично это знаешь.
- Я?
- Ты и я, - мы оба это знаем.
- Эми, он не придет.
- Зачем ты говоришь против себя?
Помолчав, Гаррисон позвонил в канцелярию:
- Латрап? Э 332, который спас Джесси, разбит. Этот день он проведет в
постели, в моей квартире. Что? Да, я рад, что вы понимаете. Поместите его в
больничный список, утром переведем в лазарет. Что? Да пусть отдохнет. Более
ничего.
Весь день Гаррисон думал о происшедшем и заснул поздно, одетый, у себя
в кабинете. Когда рассвело, он проснулся, положил на стол часы и стал
ходить, взглядывая на циферблат. Чем ближе стрелка подвигалась к половине
шестого, тем быстрее менялись его желания. Сложным, непривычным для него
путем он наконец пришел к заключению, что желать обмана - невеликодушно, и
приготовился услышать звонок.
Когда он прозвучал - и это было идеально точно, как раз на половине
шестого, - Гаррисон от этой драматической точности испытал большее
удовольствие, чем при мысли, что не надо теперь придумывать для округа
историю несуществующего побега. Он пошел к выходу и открыл дверь. В
сумерках рассвета стоял перед ним Эдвей, с слегка вольно надетой шляпой. От
него пахло вином; он был сдержан и утомлен.
- Молчите, - сказал Гаррисон, заметив в его лице искреннее движение. -
Я не хочу говорить более обо всем этом. Ступайте, переоденьтесь и
отправляйтесь в лазарет к дежурному. Вот записка.
Раскаиваясь в своей мрачности, он прибавил:
- Благодарю вас.
Снова стесняясь и избегая смотреть в глаза, они прошли тихо, как воры
или дети, в кабинет Гаррисона, где Эдвей принял свой прежний вид. Затем
Гаррисон вывел его другим ходом в дверь тюрьмы, запер дверь и облегченно
вздохнул. Его кошмар кончился, а трещина осталась и расцвела.
Через день после этой истории, рано утром, помощник Гаррисона Латрап
быстро вошел в кабинет начальника, протянув письмо.
- Вот все, что осталось от Э 332, - сказал он. - Эдвей бежал ночью,
распилив решетку. Он оставил под подушкой это письмо, которое адресовано
вам.
Гаррисон закаменел и прочел:
"Я видел сон, что я на свободе, что шторм, опрокинувший деревья в
саду, загнал в бухту. Покета яхту моего старого приятеля. Приснилось мне,
что я встретился с ним, рассказал ему свою горькую, но поправимую весть и
дал ему честное слово, что буду на палубе его судна не позднее трех часов
этой ночи. И я должен был сдержать обещание".
- Тонкой стальной пилой, - сказал Латрап.
Гаррисон стоял неподвижно. В нем возникло несколько одновременных
бессмысленных движений, но ни одно не родилось. Он был связан извне и
внутри.
- Дайте знать в город, по округу, - сказал Гаррисон.
- Немедленно? - спросил, обгрызывая ноготь, Латрап.
- Немедленно! Что вы хотите сказать?
- Ваше распоряжение...
- Ну?
- Ясно оно или нет?
- Никто не знает, что ясно, а что неясно! - ответил с сердцем
Гаррисон, выходя и оставляя Латрапа в психологическом затруднении. Здесь он
увидел Джесси и рассердился.
- Ты довольна? Твой спаситель удрал.
- Куда? - осведомилась Джесси, подбегая к нему.
- Как я могу знать, куда?
- Но ты сам сказал... Ты начал первый.
- Я думаю, что первая начала ты, - ответил Гаррисон. - Впрочем, извини
меня, я устал.
Два обещания. Впервые - журнал "Красная нива", 1927, Э 17.
Глаголь коридора - коридор в форме буквы "Г" (по старославянски -
"глаголь").
Ю.Киркин
А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 6. - М.: Правда, 1980
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 4 мая 2003 года
-----------------------------------------------------------------------
Всю ночь берега Покета рвал шторм. Ветер ударял с моря. Были сломаны
кукурузные посевы, изгороди; толевые и железные крыши местами отвернулись,
как поля шляп.
В саду Гаррисона, начальника каторжной тюрьмы, стоявшей в полумиле от
Покета, повалились два дерева. Они загромоздили аллею. Гаррисон приказал
убрать их; к десяти часам партия арестантов отправилась из тюрьмы в сад.
Они обрубили сучья и стали распиливать стволы.
Отправляясь в канцелярию, Гаррисон задержался около работающих и стал
смотреть. Работа пошла так быстро, как движение на экране при ускоренном
пропуске ленты.
Его дочь, одиннадцатилетняя Джесси, росшая свободно, как мальчик, и ни
в чем не знающая запретов, была с ним. Оставив отца, она заметила, что
нижняя ветка одного из свалившихся стволов прилегает к стволу старого дуба
так удобно, как лестница.
Джесси умела лазать по деревьям с наглостью и хладнокровием существа,
уверенного в своей безнаказанности. Ей пришло в голову закричать с вершины:
"Папа, тебя требуют к телефону".
Обдумав это, она стала влезать, переходить с сука на сук, как по
вертикальной винтовой лестнице, и скоро была на высоте двух третей ствола,
волнуясь при мысли, что отец заметит ее отсутствие раньше, чем она сообщит
ему о своей проделке.
Вскоре расположение ветвей заставило девочку искать такую ветку,
ухватясь за которую она могла бы ступить на ту сторону ствола, с какой
виден Гаррисон.
Она вытянулась, схватилась за тонкий сук левой рукой и, передав ему
свою тяжесть, отпустила правую руку. Сук, росший из более толстого
ответвления ствола, треснул в месте сращения. Вцепясь в него обеими руками,
Джесси потеряла точку опоры и повисла. Обида, испуг и самолюбие заставили
ее крикнуть те самые слова, которые она повторяла себе, взбираясь на
дерево:
- Папа, тебя требуют...
Затем она закричала и заплакала.
Гаррисон взглянул вверх и помертвел. Джесси висела высоко над ним,
подобрав ноги и стиснув коленками вертикально натянутую ветку, основание
которой медленно, но неуклонно отдиралось под ее тяжестью.
Гаррисон растерялся, потом поднял вверх руки. Его резко оттолкнул
арестант Э 332; он, расставив ноги и протянув руки, как Гаррисон, но не
вверх, а на уровне лица, принял на себя удар тела с воплем мелькнувшей вниз
девочки.
В момент толчка он присел. Руки его временно отнялись. Он опустил
сильно встряхнутую, потерявшую сознание Джесси на траву и, вытирая пошедшую
носом кровь, сел с закружившейся головой.
Повелительное и тяжелое лицо начальника каторжной тюрьмы исчезло.
Вышло его настоящее лицо, по которому текли слезы. Он поднял Джесси и унес
в дом.
Послышался шум. Некоторые арестанты, а также конвойные хлопнули Э 332
по плечу, принесли воды, и он выпил полную кружку, стуча зубами о край.
- Полсрока отработал, Эдвей, - сказал один из конвойных.
Эдвей встал, помахал руками, потряс головой. Она все еще туманилась и
гудела. В это время прибежал помощник Гаррисона и приказал Эдвею немедленно
идти к начальнику.
Эдвей никогда не был в квартире начальника тюрьмы. Он прошел ряд
светлых, красивых комнат с иллюзией возвращения в мир, покинутый пять лет
назад.
Гаррисон отослал конвойного, который сопровождал Эдвея, и сам ввел
арестанта в свой кабинет; его окна, выходя на тюремный двор, были заделаны
решеткой.
- Ваш номер? - спросил он, давая знак, что Эдвей может сесть.
- 332.
- Ваше имя?
- Томас Эдвей.
Официальный тон не помог Гаррисону овладеть волнением, и он оставил
его.
- Послушайте, Эдвей, - сказал начальник после короткого молчания, - вы
можете требовать, что хотите, за то, что вы сделали. Кроме невозможного. Я
обязан вам больше, чем жизнью, и вы это понимаете.
- Конечно, я понимаю. - Эдвей задумался. - Мне не хочется огорчать
вас, но я думаю, что если вы не сделаете, о чем я буду просить, все же
кричать на меня не будете.
Гаррисон посмотрел на Эдвея с беспокойством.
- Говорите, что там у вас? Неделя отдыха? Похлопотать о сокращении
срока? Или что?
- И больше и меньше, - сказал Эдвей. - Как взглянуть. Я прошу вас
снабдить меня городским платьем, выдать мне заработанные деньги за полгода
- это составит, приблизительно, полтора фунта - и отпустить меня на свободу
до половины шестого следующего утра. В шесть происходит поверка. К
назначенному сроку я буду здесь.
Гаррисон засопел, взял сигару резким движением и нервно захлопнул
ящик.
- В другое время, - сказал он со вздохом, - выслушав такую просьбу, я,
конечно, приказал бы дать вам дюжину-другую плетей. Теперь дело иное. О
том, что вы говорите, я читал в романах. Не знаю, чем это кончалось в
действительности. Ну, что даст вам один день? Зачем это?
- Будь вы на моем месте, вы прекрасно понимали бы, что такое свободный
день.
- Каждый из нас на своем месте, - сказал Гаррисон. - Что привело вас
сюда?
- Мои страсти.
- В образе?..
- Трех векселей. Я отбыл пять лет, осталось три года.
- Сдержите ли вы слово? Или я заранее должен приготовить прошение об
отставке?
- Я совершил подлог, но не потерял чести. - возразил Эдвей. - Разговор
становится тяжел для меня. Решите - "да" или "нет".
- Ужасный день! - сказал Гаррисон. - Что я могу? Останьтесь здесь и
ждите.
Он вышел и возвратился через несколько минут, хмурый, утомленный
собственным решением, которое, подобно трещине, зияло на эмали его
характера нервной, острой чертой. В его руках были башмаки, шляпа, костюм,
и он подал это Эдвею. Оба они смутились. Заметив, что арестант смотрит на
него с изумлением и восторгом, Гаррисон нахмурился, махнул рукой и вышел
опять, плотно прикрыв дверь.
"Невозможно, ослепительно!" - думал Эдвей. Он хватался за одну вещь,
за другую, оставлял их и снова хватал. Сознание совершившегося, причем так
неожиданно, и забегающая вперед мечта о свободной городской улице мешали
ему сообразить, что должен он сделать с брюками или жилетом. Когда он
снимал арестантское платье, его руки тряслись. Чтобы вызвать
сосредоточенность, Эдвей стиснул зубы. Вещи плясали в его руках. Порыв,
падение девочки, адская боль в плечах, взволнованный Гаррисон, просьба о
невозможном, чего хотел он, как сдавленная грудь хочет полного воздуха,
неловкое и высокое решение Гаррисона - он обо всем думал зараз, с трудом
находя среди неожиданностей дня место своему нетерпению. Он отвык
застегивать воротник, завязывать галстук. Он одевался со стыдом,
непонятным, но важным и неизбежным, как всякий хороший стыд.
Покончив с переодеванием, Эдвей подошел к стеклу книжного шкапа. Там,
сливаясь с переплетами книг, стоял в темной воде высокий мускулистый
человек статной осанки - тот самый, каким был Эдвей несколько лет назад.
- Это сон о свободе, - сказал он. - И я, конечно, вернусь.
- Покончим с этим неприятным делом, - сказал, входя, Гаррисон. - Идите
за мной.
Говоря так, он протянул ему два фунта и пошел впереди Эдвея по глаголю
коридора. Все двери были закрыты. В конце прохода был выход на шоссе,
ведущее к городу.
Гаррисон выпустил арестанта и крепко повернул ключ. На душе у него
было неверно и смутно. Он отлично сознавал значение своего поступка. С
этого дня меж ним и Э 332 образовалась неестественная связь, полная
благодарности, о которой хотелось не думать. Однако он не мог быть так
крупно обязан Эдвею и кому бы то ни было, не заплатив полной мерой. Уже
готов был он пожелать никогда не видеть его более, но сообразил, что это -
дрянная трусость.
Он вернулся в кабинет и увидел свою жену. Она, сохраняя в лице
спасительное насмешливое выражение, свертывала арестантскую одежду Эдвея.
- Оставь это здесь, Эми, - сказал Гаррисон. - Как ты узнала?
- Но... я видела в окно, как он ушел.
- Меня всегда удивляло, что женщины всегда все узнают, - сказал
Гаррисон, очень недовольный собой. Наконец он решил, что пора улыбнуться. -
Ну, он меня поддел! Это произошло врасплох. Я не мог быть меньше его, но я
надеюсь, что он не явится. До половины шестого утра завтра. Как он обещал.
- Он явится, - сказала Эми, засовывая сверток за шкап. - Можешь быть в
этом уверен.
- Что ты говоришь?!
- Но ты и сам отлично это знаешь.
- Я?
- Ты и я, - мы оба это знаем.
- Эми, он не придет.
- Зачем ты говоришь против себя?
Помолчав, Гаррисон позвонил в канцелярию:
- Латрап? Э 332, который спас Джесси, разбит. Этот день он проведет в
постели, в моей квартире. Что? Да, я рад, что вы понимаете. Поместите его в
больничный список, утром переведем в лазарет. Что? Да пусть отдохнет. Более
ничего.
Весь день Гаррисон думал о происшедшем и заснул поздно, одетый, у себя
в кабинете. Когда рассвело, он проснулся, положил на стол часы и стал
ходить, взглядывая на циферблат. Чем ближе стрелка подвигалась к половине
шестого, тем быстрее менялись его желания. Сложным, непривычным для него
путем он наконец пришел к заключению, что желать обмана - невеликодушно, и
приготовился услышать звонок.
Когда он прозвучал - и это было идеально точно, как раз на половине
шестого, - Гаррисон от этой драматической точности испытал большее
удовольствие, чем при мысли, что не надо теперь придумывать для округа
историю несуществующего побега. Он пошел к выходу и открыл дверь. В
сумерках рассвета стоял перед ним Эдвей, с слегка вольно надетой шляпой. От
него пахло вином; он был сдержан и утомлен.
- Молчите, - сказал Гаррисон, заметив в его лице искреннее движение. -
Я не хочу говорить более обо всем этом. Ступайте, переоденьтесь и
отправляйтесь в лазарет к дежурному. Вот записка.
Раскаиваясь в своей мрачности, он прибавил:
- Благодарю вас.
Снова стесняясь и избегая смотреть в глаза, они прошли тихо, как воры
или дети, в кабинет Гаррисона, где Эдвей принял свой прежний вид. Затем
Гаррисон вывел его другим ходом в дверь тюрьмы, запер дверь и облегченно
вздохнул. Его кошмар кончился, а трещина осталась и расцвела.
Через день после этой истории, рано утром, помощник Гаррисона Латрап
быстро вошел в кабинет начальника, протянув письмо.
- Вот все, что осталось от Э 332, - сказал он. - Эдвей бежал ночью,
распилив решетку. Он оставил под подушкой это письмо, которое адресовано
вам.
Гаррисон закаменел и прочел:
"Я видел сон, что я на свободе, что шторм, опрокинувший деревья в
саду, загнал в бухту. Покета яхту моего старого приятеля. Приснилось мне,
что я встретился с ним, рассказал ему свою горькую, но поправимую весть и
дал ему честное слово, что буду на палубе его судна не позднее трех часов
этой ночи. И я должен был сдержать обещание".
- Тонкой стальной пилой, - сказал Латрап.
Гаррисон стоял неподвижно. В нем возникло несколько одновременных
бессмысленных движений, но ни одно не родилось. Он был связан извне и
внутри.
- Дайте знать в город, по округу, - сказал Гаррисон.
- Немедленно? - спросил, обгрызывая ноготь, Латрап.
- Немедленно! Что вы хотите сказать?
- Ваше распоряжение...
- Ну?
- Ясно оно или нет?
- Никто не знает, что ясно, а что неясно! - ответил с сердцем
Гаррисон, выходя и оставляя Латрапа в психологическом затруднении. Здесь он
увидел Джесси и рассердился.
- Ты довольна? Твой спаситель удрал.
- Куда? - осведомилась Джесси, подбегая к нему.
- Как я могу знать, куда?
- Но ты сам сказал... Ты начал первый.
- Я думаю, что первая начала ты, - ответил Гаррисон. - Впрочем, извини
меня, я устал.
Два обещания. Впервые - журнал "Красная нива", 1927, Э 17.
Глаголь коридора - коридор в форме буквы "Г" (по старославянски -
"глаголь").
Ю.Киркин