---------------------------------------------------------------------
А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 2. - М.: Правда, 1980
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 25 марта 2003 года
---------------------------------------------------------------------
В конце июля я получил несколько настойчивых писем от старого друга
Хонса, приглашавших меня то в вежливой, то в добродушно-бранчливой форме
посетить недавно приобретенное им имение. Как раз в это время я приводил в
порядок запутанные благодаря долгому отсутствию отношения мои с некоторыми
крупными редакциями и был по горло занят работой. Последнее письмо Хонса я
долго держал в руках; текст его носил отпечаток болезненного возбуждения и,
не скрою, сильно задел мое природное любопытство.
"Проклятье городу! - писал Хонс своим прыгающим тесным почерком. - Я
счастлив только теперь; кругом свет. Относительно города: имей он форму
стула, я с удовольствием сломал бы его вдребезги. Ты должен приехать. Ты
будешь поражен. Я открыл истину спасения мира".
Далее следовал ряд обычных пожеланий и вопросов. "Истина спасения мира"
заставила меня громко расхохотаться. Конечно, это был ряд веселых, пикантных
развлечений, на которые чудаковатый Хонс был мастер всегда.
В раздумьи я подошел к зеркалу. Сидячая жизнь в течение последних трех
месяцев сильно изменила мою наружность: исчезла здоровая полнота, результат
пребывания на берегах океана, слинял загар, взгляд стал рассеянным,
беспокойным, лицо осунулось. В деревне у Хонса, должно быть, действительно
хорошо. В конце концов, какая-нибудь неделя отдыха могла только помочь
впоследствии в успешном конце работы. Я позвонил и приказал горничной
собрать чемодан.
Описывать, как я приехал на вокзал, спал в душном вагоне, положив
голову на плечо уснувшей толстой молочницы, и как благополучно прибыл к
назначенному месту, - считаю совершенно излишним. Потрясающая сущность этого
рассказа начинается с того момента, когда я увидел Хонса.
Дело было вечером. Сумеречные краски зари сияли тихим благословением,
пахло полевыми цветами, росой и необыкновенно вкусным, густым, как
смородинное пиво, деревенским воздухом. Хонс стоял у ворот, широко расставив
руки. Он сильно изменился. В степенном, величественном господине трудно было
узнать прежнего Хонса, завсегдатая маленьких кабачков и тех веселых
городских мест, откуда можно уйти с распоротым животом.
- Я счастлив, - сказал он, обнимая меня, когда я соскочил с лошади, и
несколько смущенный торжественностью его голоса, пытался весело засмеяться.
- Пойдем же; Гриль, уберите лошадь и всыпьте ей двойную порцию ячменя.
Конечно, ты удивлен тем, что я разбогател, не так ли? Это поучительная
история.
В Хонсе резко вспыхнула новая для меня черта: он казался подавленным и
удрученным, что совершенно и неприятно дисгармонировало с его полной,
цветущей внешностью, великолепной бородой и кротким, проницательным
взглядом. Костюм его был оригинален: совершенно белый, он производил
впечатление, как будто на Хонса вытряхнули мешок муки. Шляпа, галстук и
сапоги были тоже белые.
Мы шли через обширный красивый сад, и, пока Хонс с неестественной для
него суетливостью, сбиваясь и путаясь, рассказывал мне действительно слегка
подозрительную историю своего обогащения (перепродал чьи-то паи), я с
любопытством осматривался. Чрезвычайно нежные, поэтические тона царствовали
вокруг. Бледно-зеленые газоны, окруженные светло-желтыми лентами дорожек,
примыкали к плоским цветущим клумбам, сплошь засаженным каждая каким-нибудь
одним видом. Преобладали левкои и розовая гвоздика; их узорные, светлые
ковры тянулись вокруг нас, заканчиваясь у высокой, хорошо выбеленной
каменной ограды маленькими полями нарциссов. Своеобразный подбор растений
дышал свежестью и невинностью. Не было ни одного дерева, нежно цветущая
земля без малейшего темного пятнышка производила восхитительное впечатление.
- Что ты скажешь? - пробормотал Хонс, заметив мое внимание. - Заметь,
что здесь нет ничего темного, так же, как и в моем доме.
- Темного? - спросил я. - Судя по твоим сапогам. Но все-таки, конечно,
у тебя есть в доме чернила.
- Цветные, - горделиво произнес Хонс. - Преимущественно бледно-лиловые.
Это моя система возрождения человечества.
Моя недоверчивая улыбка пришпорила Хонса. Он сказал:
- Мы войдем... и ты узнаешь... я объясню...
Наш разговор оборвался, потому что мы подошли к большому, каменному
белому дому. Хонс открыл дверь и, пропуская меня, сказал:
- Я пойду сзади, чтобы ничем не нарушать твоего внимания.
Недоумевающий, слегка растерянный, я поднялся по лестнице.
Действительно, все было светлое. Потолки, стены, ковры, оконные рамы - все
поражало однообразием бледных красок, напоминавших больничные палаты в
солнечный день.
- Иди дальше, - сказал Хонс, когда я остановился у двери первой
комнаты.
Невольно я обернулся. В двух шагах от моей спины стоял Хонс и смотрел
на меня пристальным взглядом, от которого, не знаю почему, стало жутко. В
тот же момент он взял меня под руку.
- Смотри, - сказал Хонс, показывая отделку залы, - необычайная гармония
света. Не к чему придраться, а?
Необычайная гармония? Я сомнительно покачал головой. Мне, по крайней
мере, она не нравилась. Смертельная бледность мебели и обоев казалась мне
эстетическим недомыслием. Я тотчас высказал Хонсу свои соображения по поводу
этого. Он снисходительно усмехнулся.
- Знаешь, - произнес он, - пока подают есть, пойдем в кабинет, и я
изложу тебе там свои убеждения.
По светлому паркету, через бело-розовый коридор мы прошли в голубой
кабинет Хонса. Из любопытства я сунул палец в чернильницу, и палец стал
бледно-лиловым. Хонс рассмеялся. Мы уселись.
- Видишь ли, - сказал Хонс, бегая глазами, - порочность человечества
зависит безусловно от цвета и окраски окружающих нас вещей.
- Это твое мнение, - вставил я.
- Да, - торжественно продолжал Хонс, - темные цвета вносят уныние,
подозрительность и кровожадность. Светлые - умиротворяют. Благотворное
влияние светлых тонов неопровержимо. На этом я построил свою теорию,
тщательно изгоняя из своего обихода все, что напоминает мрак. Сущность моей
теории такова:
1) Люди должны ходить в светлых одеждах.
2) Жить в светлых помещениях.
3) Смотреть только на все светлое.
4) Убить ночь.
- Послушай! - сказал я. - Как же убить ночь?
- Освещением, - возразил Хонс. - У меня по крайней мере всю ночь горит
электричество. Так вот: из поколения в поколение взор человека будет
встречать одни нежные, светлые краски, и, естественно, что души начнут
смягчаться. Пойдем ужинать. Завтра я расскажу тебе о всех моих удачах в этом
направлении.
В столовой палевого оттенка мы сели за стол. Прислуживал нам лакей,
одетый, как и сам Хонс, во все белое. За ужином Хонс ел мало, но тщательно
угощал меня прекрасными деревенскими кушаньями.
- Хонс, - сказал я, - а ты... ты чувствуешь возрождение?
- Безусловно. - Глаза его стали унылыми. - Я чувствую себя чистым душой
и телом. Во мне свет.
Я выпил стакан вина.
- Хонс, - сказал я, - мне чертовски хочется спать.
- Пойдем.
Хонс поднялся, я следовал за ним; конечно, он привел меня в
светло-сиреневую комнату; я пожелал ему доброй ночи. Кротко мерцая глазами,
Хонс вышел и тихо притворил дверь.
Засыпая, я громко хихикал в одеяло.
Затем наступили совершенно невероятные события. Какой-то шум разбудил
меня. Я сел на кровати, протирая глаза. Издали доносился топот, крики,
металлическое бряцание. Первой моей мыслью было то, что в доме пожар.
Полуодетый я выбежал в коридор, пробежал ряд ярко-освещенных, бледно-цветных
комнат, в направлении, откуда слышался шум, открыл какую-то дверь и
превратился в соляной столб...
Мертвецки пьяный, в одном нижнем белье, Хонс сидел на коленях у
полуголой женщины. На полу валялись бутылки, еще две красавицы с
растрепанными волосами орали во все горло непристойные песни, размахивая
руками и изредка хлопая Хонса по его маленькой лысине. На подоконнике три
оборванца с лицами преступных кретинов изображали оркестр. Один дул что есть
мочи в железную трубку от холодильника, другой бил кулаком в медный таз,
третий, схватив крышку от котла, пытался сломать ее каминной кочергой. Хонс
пел:
И-трах-тах-тах,
И-трах-тах-тах,
У-ы, у-ы, у-ы.
При моем появлении произошло замешательство. Кретины бежали через окно,
прыгая, как обезьяны, в кусты. Взбешенный Хонс, схватив кухонный нож,
бросился на меня, я быстро захлопнул дверь и повернул ключ. Тогда за
запертой дверью поднялся невероятный содом.
Поспешно удалившись, я стал обдумывать меры, могущие успокоить Хонса.
Конечно, прежде всего следовало уничтожить следы Гоморры, но Хонс был в той
комнате, с ножом, следовательно...
Постояв с минуту, я прошел к себе, взял револьвер и снова подкрался к
двери. К моему удивлению, наступила тишина. Употребив две минуты на то,
чтобы вытащить ключ, не брякнув им, я успешно выполнил это и посмотрел в
скважину.
Хонс, сраженный вином, лежал на полу и, по-видимому, спал. Женщин не
было, вероятно, они, так же как и кретины, удалились через окно. Тогда я
вложил ключ, открыл дверь и, осторожно, чтобы не разбудить Хонса, привел все
в порядок, выкинув за окно бутылки и музыкальные инструменты.
Затем я легонько встряхнул Хонса. Он не пошевелился. Я удвоил усилия.
- Ну, что? - слабо простонал Хонс, приподымаясь на локте.
Я взял его под мышки и поставил на ноги. Он стоял против меня,
покачиваясь, с опухшим, бледным лицом.
- Ты... - начал я, но вдруг свирепая, сумасшедшая ярость исказила его
черты: я был свидетелем.
С находчивостью, свойственной многим в подобных же положениях, я мягко
улыбнулся и положил руку на его плечо.
- Тебе приснилось, - кротко сказал я. - Галлюцинация. Вспомни
преподобных отцов.
- Что приснилось? - подозрительно спросил он.
- Не знаю, что-то, должно быть, страшное.
Он с сомнением осматривал меня. Я сделал невинное лицо. Хонс
осмотрелся. Порядок в комнате, видимо, поразил его. Еще мгновение, еще
ласковая гримаса с моей стороны, и он уверовал в мое неведение.
- Что же такое страшное могло мне присниться? - с наивной
доверчивостью, свойственной многим сумасшедшим, сказал он. - С тех пор, как
я живу здесь, сны мои светлы и приятны.
Он громко и стыдливо захохотал, в полной уверенности, что обманул меня.
Тогда я вздохнул свободно.
Имение Хонса. Впервые - журнал "Весь мир", 1910, Э 8. Под заглавием
"Море блаженства" - журнал "Вершины", 1915, Э 31-32.
Ю.Киркин
А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 2. - М.: Правда, 1980
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 25 марта 2003 года
---------------------------------------------------------------------
В конце июля я получил несколько настойчивых писем от старого друга
Хонса, приглашавших меня то в вежливой, то в добродушно-бранчливой форме
посетить недавно приобретенное им имение. Как раз в это время я приводил в
порядок запутанные благодаря долгому отсутствию отношения мои с некоторыми
крупными редакциями и был по горло занят работой. Последнее письмо Хонса я
долго держал в руках; текст его носил отпечаток болезненного возбуждения и,
не скрою, сильно задел мое природное любопытство.
"Проклятье городу! - писал Хонс своим прыгающим тесным почерком. - Я
счастлив только теперь; кругом свет. Относительно города: имей он форму
стула, я с удовольствием сломал бы его вдребезги. Ты должен приехать. Ты
будешь поражен. Я открыл истину спасения мира".
Далее следовал ряд обычных пожеланий и вопросов. "Истина спасения мира"
заставила меня громко расхохотаться. Конечно, это был ряд веселых, пикантных
развлечений, на которые чудаковатый Хонс был мастер всегда.
В раздумьи я подошел к зеркалу. Сидячая жизнь в течение последних трех
месяцев сильно изменила мою наружность: исчезла здоровая полнота, результат
пребывания на берегах океана, слинял загар, взгляд стал рассеянным,
беспокойным, лицо осунулось. В деревне у Хонса, должно быть, действительно
хорошо. В конце концов, какая-нибудь неделя отдыха могла только помочь
впоследствии в успешном конце работы. Я позвонил и приказал горничной
собрать чемодан.
Описывать, как я приехал на вокзал, спал в душном вагоне, положив
голову на плечо уснувшей толстой молочницы, и как благополучно прибыл к
назначенному месту, - считаю совершенно излишним. Потрясающая сущность этого
рассказа начинается с того момента, когда я увидел Хонса.
Дело было вечером. Сумеречные краски зари сияли тихим благословением,
пахло полевыми цветами, росой и необыкновенно вкусным, густым, как
смородинное пиво, деревенским воздухом. Хонс стоял у ворот, широко расставив
руки. Он сильно изменился. В степенном, величественном господине трудно было
узнать прежнего Хонса, завсегдатая маленьких кабачков и тех веселых
городских мест, откуда можно уйти с распоротым животом.
- Я счастлив, - сказал он, обнимая меня, когда я соскочил с лошади, и
несколько смущенный торжественностью его голоса, пытался весело засмеяться.
- Пойдем же; Гриль, уберите лошадь и всыпьте ей двойную порцию ячменя.
Конечно, ты удивлен тем, что я разбогател, не так ли? Это поучительная
история.
В Хонсе резко вспыхнула новая для меня черта: он казался подавленным и
удрученным, что совершенно и неприятно дисгармонировало с его полной,
цветущей внешностью, великолепной бородой и кротким, проницательным
взглядом. Костюм его был оригинален: совершенно белый, он производил
впечатление, как будто на Хонса вытряхнули мешок муки. Шляпа, галстук и
сапоги были тоже белые.
Мы шли через обширный красивый сад, и, пока Хонс с неестественной для
него суетливостью, сбиваясь и путаясь, рассказывал мне действительно слегка
подозрительную историю своего обогащения (перепродал чьи-то паи), я с
любопытством осматривался. Чрезвычайно нежные, поэтические тона царствовали
вокруг. Бледно-зеленые газоны, окруженные светло-желтыми лентами дорожек,
примыкали к плоским цветущим клумбам, сплошь засаженным каждая каким-нибудь
одним видом. Преобладали левкои и розовая гвоздика; их узорные, светлые
ковры тянулись вокруг нас, заканчиваясь у высокой, хорошо выбеленной
каменной ограды маленькими полями нарциссов. Своеобразный подбор растений
дышал свежестью и невинностью. Не было ни одного дерева, нежно цветущая
земля без малейшего темного пятнышка производила восхитительное впечатление.
- Что ты скажешь? - пробормотал Хонс, заметив мое внимание. - Заметь,
что здесь нет ничего темного, так же, как и в моем доме.
- Темного? - спросил я. - Судя по твоим сапогам. Но все-таки, конечно,
у тебя есть в доме чернила.
- Цветные, - горделиво произнес Хонс. - Преимущественно бледно-лиловые.
Это моя система возрождения человечества.
Моя недоверчивая улыбка пришпорила Хонса. Он сказал:
- Мы войдем... и ты узнаешь... я объясню...
Наш разговор оборвался, потому что мы подошли к большому, каменному
белому дому. Хонс открыл дверь и, пропуская меня, сказал:
- Я пойду сзади, чтобы ничем не нарушать твоего внимания.
Недоумевающий, слегка растерянный, я поднялся по лестнице.
Действительно, все было светлое. Потолки, стены, ковры, оконные рамы - все
поражало однообразием бледных красок, напоминавших больничные палаты в
солнечный день.
- Иди дальше, - сказал Хонс, когда я остановился у двери первой
комнаты.
Невольно я обернулся. В двух шагах от моей спины стоял Хонс и смотрел
на меня пристальным взглядом, от которого, не знаю почему, стало жутко. В
тот же момент он взял меня под руку.
- Смотри, - сказал Хонс, показывая отделку залы, - необычайная гармония
света. Не к чему придраться, а?
Необычайная гармония? Я сомнительно покачал головой. Мне, по крайней
мере, она не нравилась. Смертельная бледность мебели и обоев казалась мне
эстетическим недомыслием. Я тотчас высказал Хонсу свои соображения по поводу
этого. Он снисходительно усмехнулся.
- Знаешь, - произнес он, - пока подают есть, пойдем в кабинет, и я
изложу тебе там свои убеждения.
По светлому паркету, через бело-розовый коридор мы прошли в голубой
кабинет Хонса. Из любопытства я сунул палец в чернильницу, и палец стал
бледно-лиловым. Хонс рассмеялся. Мы уселись.
- Видишь ли, - сказал Хонс, бегая глазами, - порочность человечества
зависит безусловно от цвета и окраски окружающих нас вещей.
- Это твое мнение, - вставил я.
- Да, - торжественно продолжал Хонс, - темные цвета вносят уныние,
подозрительность и кровожадность. Светлые - умиротворяют. Благотворное
влияние светлых тонов неопровержимо. На этом я построил свою теорию,
тщательно изгоняя из своего обихода все, что напоминает мрак. Сущность моей
теории такова:
1) Люди должны ходить в светлых одеждах.
2) Жить в светлых помещениях.
3) Смотреть только на все светлое.
4) Убить ночь.
- Послушай! - сказал я. - Как же убить ночь?
- Освещением, - возразил Хонс. - У меня по крайней мере всю ночь горит
электричество. Так вот: из поколения в поколение взор человека будет
встречать одни нежные, светлые краски, и, естественно, что души начнут
смягчаться. Пойдем ужинать. Завтра я расскажу тебе о всех моих удачах в этом
направлении.
В столовой палевого оттенка мы сели за стол. Прислуживал нам лакей,
одетый, как и сам Хонс, во все белое. За ужином Хонс ел мало, но тщательно
угощал меня прекрасными деревенскими кушаньями.
- Хонс, - сказал я, - а ты... ты чувствуешь возрождение?
- Безусловно. - Глаза его стали унылыми. - Я чувствую себя чистым душой
и телом. Во мне свет.
Я выпил стакан вина.
- Хонс, - сказал я, - мне чертовски хочется спать.
- Пойдем.
Хонс поднялся, я следовал за ним; конечно, он привел меня в
светло-сиреневую комнату; я пожелал ему доброй ночи. Кротко мерцая глазами,
Хонс вышел и тихо притворил дверь.
Засыпая, я громко хихикал в одеяло.
Затем наступили совершенно невероятные события. Какой-то шум разбудил
меня. Я сел на кровати, протирая глаза. Издали доносился топот, крики,
металлическое бряцание. Первой моей мыслью было то, что в доме пожар.
Полуодетый я выбежал в коридор, пробежал ряд ярко-освещенных, бледно-цветных
комнат, в направлении, откуда слышался шум, открыл какую-то дверь и
превратился в соляной столб...
Мертвецки пьяный, в одном нижнем белье, Хонс сидел на коленях у
полуголой женщины. На полу валялись бутылки, еще две красавицы с
растрепанными волосами орали во все горло непристойные песни, размахивая
руками и изредка хлопая Хонса по его маленькой лысине. На подоконнике три
оборванца с лицами преступных кретинов изображали оркестр. Один дул что есть
мочи в железную трубку от холодильника, другой бил кулаком в медный таз,
третий, схватив крышку от котла, пытался сломать ее каминной кочергой. Хонс
пел:
И-трах-тах-тах,
И-трах-тах-тах,
У-ы, у-ы, у-ы.
При моем появлении произошло замешательство. Кретины бежали через окно,
прыгая, как обезьяны, в кусты. Взбешенный Хонс, схватив кухонный нож,
бросился на меня, я быстро захлопнул дверь и повернул ключ. Тогда за
запертой дверью поднялся невероятный содом.
Поспешно удалившись, я стал обдумывать меры, могущие успокоить Хонса.
Конечно, прежде всего следовало уничтожить следы Гоморры, но Хонс был в той
комнате, с ножом, следовательно...
Постояв с минуту, я прошел к себе, взял револьвер и снова подкрался к
двери. К моему удивлению, наступила тишина. Употребив две минуты на то,
чтобы вытащить ключ, не брякнув им, я успешно выполнил это и посмотрел в
скважину.
Хонс, сраженный вином, лежал на полу и, по-видимому, спал. Женщин не
было, вероятно, они, так же как и кретины, удалились через окно. Тогда я
вложил ключ, открыл дверь и, осторожно, чтобы не разбудить Хонса, привел все
в порядок, выкинув за окно бутылки и музыкальные инструменты.
Затем я легонько встряхнул Хонса. Он не пошевелился. Я удвоил усилия.
- Ну, что? - слабо простонал Хонс, приподымаясь на локте.
Я взял его под мышки и поставил на ноги. Он стоял против меня,
покачиваясь, с опухшим, бледным лицом.
- Ты... - начал я, но вдруг свирепая, сумасшедшая ярость исказила его
черты: я был свидетелем.
С находчивостью, свойственной многим в подобных же положениях, я мягко
улыбнулся и положил руку на его плечо.
- Тебе приснилось, - кротко сказал я. - Галлюцинация. Вспомни
преподобных отцов.
- Что приснилось? - подозрительно спросил он.
- Не знаю, что-то, должно быть, страшное.
Он с сомнением осматривал меня. Я сделал невинное лицо. Хонс
осмотрелся. Порядок в комнате, видимо, поразил его. Еще мгновение, еще
ласковая гримаса с моей стороны, и он уверовал в мое неведение.
- Что же такое страшное могло мне присниться? - с наивной
доверчивостью, свойственной многим сумасшедшим, сказал он. - С тех пор, как
я живу здесь, сны мои светлы и приятны.
Он громко и стыдливо захохотал, в полной уверенности, что обманул меня.
Тогда я вздохнул свободно.
Имение Хонса. Впервые - журнал "Весь мир", 1910, Э 8. Под заглавием
"Море блаженства" - журнал "Вершины", 1915, Э 31-32.
Ю.Киркин