-----------------------------------------------------------------------
А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 6. - М.: Правда, 1980
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 4 мая 2003 года
-----------------------------------------------------------------------
На третьем действии "Золотой цепи", поставленной после
продолжительного перерыва в Новом Сан-Риольском театре, сидевший в ложе
второго яруса Юлий Гангард, натуралист и путешественник, был несколько
озадачен одной сценой, в отношении которой долго старался что-то
припомнить, но безуспешно. Это был как раз тот момент, когда, по пьесе,
смертельно раненный Ганувер падает и, лежа, протягивает руки к Дигэ,
принимая ее за Молли, в то время как круг озверевших гостей, мерно ударяя в
ладоши, вопит песню. Не песня, не каждое движение актеров в отдельности, но
совершенно неуловимое стечение впечатлений, подобно легкому движению
воздуха, вынесло Гангарда из театрального настроения в область неверных
воспоминаний, - тронуло и прошло, оставив неутоленный след.
Некоторое время он был задумчив, рассеянно говорил со своим приятелем,
почти не слыша его замечаний, и, когда занавес спустился, вышел один в
буфет, где, стоя у прилавка, выпил коктейль.
Он думал, что странное веяние, коснувшееся его во время описанной
сцены третьего действия, прошло, но, рассмотрев толпу, заметил, как сквозь
перебегающие обычные мысли возвращается, приближаясь и ускользая,
настойчивое воспоминание, - с закрытым смыслом, в спутанных очертаниях сна.
Оно было как твердый предмет, попавший в ботинок, - ощутительно и
неизвестно по существу. Больше того, - оно вывело его из равновесия, требуя
разрешения, и он стал самым положительным образом искать в памяти: что
такое почти припомнилось ему во время игры.
В это время через шумную тесноту фойе пробирался, рассыпая улыбки,
худощавый нервный человек с живым, напоминающим мартышку лицом, и,
рассеянно взглянув на него, Гангард разом связал потуги воспоминаний в одно
отчетливое и загадочное зрелище, которому был свидетель год назад, - очень
далеко отсюда. Вновь встал перед ним лес, из леса вышли звери с мохнатыми,
круглыми, человеческими глазами, и повторилось острое изумление, усиленное
замечательным совпадением поз, - здесь, на сцене, и в лесу - там.
Продолжая думать об этом, он разговаривал теперь с одним из своих
поклонников, молодым человеком, не умеющим отличить пули от пороха, но
несмотря на это мечтающим или, вернее, болтающим о далеких путешествиях
языком томного петушка, зачислившего себя б орлы.
- Скажите-ка мне, Перкантри, - прервал его трепет Гангард, - как
театралу плохому и случайному, - кто это играл Ганувера?
- О! Неподражаемый Бутс, конечно, - сказал Перкантри, изящно шевеля
талией, - кстати, вы знаете его историю? Ну, конечно, знаете, и в строгих,
каменных чертах вашего лица я уже уловил симпатию к Бутсу. Как же: он был в
Африке, хотя и случайно. Он ехал в Преторию с труппой, ха-ха! - вы хотите
сказать, Гагенбека? О, нет, сам великий Давид Патарон, антрепренер, вез его
в первоклассном салоне; кормил конфетами и так мягко вспоминал о контракте,
как будто горел желанием вписывать туда все новые и новые суммы. Да:
"Сингапур" толкнулся о мину, после чего на шлюпках, при хорошей погоде и
попутном ветре, вся братия высадилась где-то севернее или южнее Занзибара,
- сказать не могу. Да, их потрепало, конечно, и там были экзотика, и
таинственный лес, и хищные звери, и все. Ну, естественно, реклама
чудовищная. Теперь Бутс здорово раздул щеки.
Сославшись на телефон, Гангард оставил Перкантри и пошел за кулисы. Он
ничего не понимал, догадок у него никаких не было, но какая-то нить уже
связывала актера и путешественника и, еще отчетливее, с большими, тревожно
обращенными в прошлое глазами, увидел Гангард сцену в лесу.
Бутс, кончив роль, переоделся; уже брал он цилиндр, когда явился
Гангард.
- Я не задержу вас, - сказал гость после обмена приветствиями, с
наполовину искренней лестью. - Привычка говорить через переводчика научила
меня экономно составлять фразы, и потому я кратко расскажу о странных
наблюдениях моих на восточном берегу Африки. Сначала коснемся вашей игры,
вернее, - той сцены, которая повергла меня в недоумение. Я говорю о моменте
падения Ганувера, когда он, стараясь поймать подол платья Дигэ, принимает
ее за свою невесту, а гости, стоя вокруг умирающего, хлопают и поют.
- О! Я не был в ударе... - начал Бутс, но Гангард остановил его
жестом.
- Ваша игра прекрасна, - сказал он. - Теперь слушайте. В лесу, в
лунную ночь, я увидел на тесной, ярко озаренной поляне, как из чащи,
спускаясь по лианам, вышло стадо обезьян-сопунов, довольно редкая
разновидность человекоподобных.
Бутс стал вдруг крайне внимателен и, описав сигарой что-то
подтверждающий полукруг, согласно кивнул.
- Итак, - продолжал Гангард, пристально смотря в напряженные глаза
Бутса, - эти обезьяны, отчасти напоминающие кокетливо одетых в меха
шоферов, особенно, если принять во внимание автомобильные очки и движения
быстрые, как движения пальцев вяжущей чулок женщины, спустились с деревьев
и наполнили поляну по странному сигналу своего предводителя. Был это
фыркающий, тоскливый и глубокий, как вздох, крик, после чего на поляне
произошло смятение, подобное фальшивой тревоге пожарного обоза, когда он
выезжает на упражнения. Обезьяны толкались, бесцельно переходя с места на
место. Часть их еще скакала по веткам, но скоро все сплотилось в одну
сумасшедше-быструю кучу, и нельзя было понять смысл этого сборища. Наконец,
крики, тревожные, грустные крики знающих что-то свое зверей перешли в хор,
в режущий ухо вопль, иногда просекаемый густым ворчанием самцов.
Но вот - все они расступились. В середине круга стало два зверя;
согнувшись, руками касаясь земли, они гримасничали, блестя круглыми, в
меховых очках, глазами, и один зверь, раскачиваясь, упал. Дикий крик издал
он, пронзительный, резкий вопль, какой издает обычно антропоид, если его
подстрелят. Он упал, стараясь схватить за хвост другого, который,
увертываясь, вытягивал руки и потрясал ими, выказывая всем видом крайнее
исступление.
Я, конечно, не помню мелочей общего движения этих шоколадных фигур в
лунной пустоте чаши. Прошло несколько времени, когда, казалось, видя
всеобщее замешательство, они перейдут в драку, но упавшая обезьяна
оставалась лежать по-прежнему среди некоторого свободного пространства, и я
не видел ничему объяснения. Тогда, - обратите на это внимание, - круг
обезьян, утихнув, привстал, окружив лежащего в середине теснее, и некоторые
из них, медленно покачивая головами, стали соединять и разъединять руки,
правда, не хлопая, но совершенно так, как в глубокой рассеянности поступает
человек, - трогая рукой руку, не зная, то ли потереть их, то ли, сжав, на
чем-то сосредоточиться. Это движение, этот однообразный жест, полный
грустной механичности, вскоре стал общим, после чего на высоте дерева
раздался короткий крик, и, соскочив оттуда в гущу действия, вновь явившаяся
обезьяна стала поднимать лежащую.
Вот, собственно, все. Когда Молли, - ваша блестящая, высоко даровитая
артистка Эмилия Аренс, прибегает к раненому Гануверу к поднимает его, в то
же время разгоняя хищную толпу самозваных гостей, я вижу, что ее
драматический момент в точности совпадает, - конечно, в грубых чертах, - с
поведением той обезьяны, которая спустилась с дерева; она зарычала. Круг
обезьян отступил и рассеялся. Все смешалось. Лежавший зверь тоже вскочил, и
произошло обычное, бессмысленное для нас скаканье взад-вперед, после чего
целый дождь пружинных прыжков разнес все сборище по окружающим поляну
деревьям, и, еще несколько повозившись на высоте, сопуны скрылись, а я
вернулся в палатку, чувствуя, что подсмотрел нечто, едва ли встречаемое
натуралистами.
Крайне заинтересованный, я провел на этом месте еще три ночи подряд, и
каждый раз, с несколькими вариациями, сопуны проделывали это же непонятное
действие. На четвертую ночь я подстрелил одного из них, - именно того,
который падал посередине круга, желая узнать, не является ли какое-нибудь
органическое страдание зверя причиной этих ночных загадочных сборищ. Итак,
- но... хочу ли я что-нибудь сказать этим? Нет. Я только рассказал факт.
- Где это происходило? - спросил Бутс, едва Гангард смолк.
- На морском берегу, между Кордон Брюн и устьем небольшой речки,
называемой туземцами Ис-Ис. На картах она отмечена не везде.
- Мы выехали из Кордон Брюн, - сказал потрясенный актер, - выехали на
нефтяном пароходе, - но скажите еще одно, не начинается ли длинный овраг от
песчаной полосы - там, где вход на эту поляну?
- Да, и я пересек овраг в отдаленном его конце.
- Отдаленном от моря?
- От моря.
- Пройдя большие серые камни?
- Их пять штук, они расположены прямой линией под углом к лесу.
- Слушайте, - сказал, помолчав и усмехаясь, Бутс, - на этой поляне я и
мои товарищи, между прочим, небезызвестная в Европе Мери Кортес, разыграли,
от нечего делать, для себя и для прочей спасшейся публики третье действие
"Золотой цепи". И стая обезьян собралась смотреть на нас. О! Я все хорошо
помню. Их так густо нанесло вокруг по вершинам, что кое-кто хотел
выстрелить, чтобы их разогнать, так как они иногда мешали своим сопением и
чрезвычайным волнением, но Мери Кортес взяла их под свою защиту, объявив,
что им выданы контрамарки. Да, мы весело провели несколько дней, -
по-африкански весело. Теперь что же? Как вы объясняете все?
Гангард долго молчал.
- Я, кажется, напрасно застрелил сопуна, - сказал он с внезапной
неподдельной грустью, что-то обдумывая. - Да, конечно, так, дорогой Бутс.
Эти впечатлительные нервные существа были, надо думать, поражены действием.
Они видели притворное горе, и притворную смерть, и притворную любовь во
всей недоступной им человеческой сложности и, ничего не поняв, все же
что-то оставили для себя. Им прозвучал сильный призыв из навсегда закрытого
мира. Увы! бедняги могли только перенять внешность и тщательно повторять
ее. У вас никогда не было более потрясенных зрителей. Мы встретимся
поговорить об этом подробно, а пока что я так расстроился, что поеду домой,
и, не сердитесь, - пришлю вам чучело моего сапуна. Это ваш меньшой брат -
маленький Бутс.
Обезьяна. Впервые, под заглавием "Обезьяна-сапун", - "Красный журнал",
1924, Э 4. Печатается по изд.: А.С.Грин. Полн. собр. соч., т. 5, Л., Мысль,
1927.
Ю.Киркин
А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 6. - М.: Правда, 1980
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 4 мая 2003 года
-----------------------------------------------------------------------
На третьем действии "Золотой цепи", поставленной после
продолжительного перерыва в Новом Сан-Риольском театре, сидевший в ложе
второго яруса Юлий Гангард, натуралист и путешественник, был несколько
озадачен одной сценой, в отношении которой долго старался что-то
припомнить, но безуспешно. Это был как раз тот момент, когда, по пьесе,
смертельно раненный Ганувер падает и, лежа, протягивает руки к Дигэ,
принимая ее за Молли, в то время как круг озверевших гостей, мерно ударяя в
ладоши, вопит песню. Не песня, не каждое движение актеров в отдельности, но
совершенно неуловимое стечение впечатлений, подобно легкому движению
воздуха, вынесло Гангарда из театрального настроения в область неверных
воспоминаний, - тронуло и прошло, оставив неутоленный след.
Некоторое время он был задумчив, рассеянно говорил со своим приятелем,
почти не слыша его замечаний, и, когда занавес спустился, вышел один в
буфет, где, стоя у прилавка, выпил коктейль.
Он думал, что странное веяние, коснувшееся его во время описанной
сцены третьего действия, прошло, но, рассмотрев толпу, заметил, как сквозь
перебегающие обычные мысли возвращается, приближаясь и ускользая,
настойчивое воспоминание, - с закрытым смыслом, в спутанных очертаниях сна.
Оно было как твердый предмет, попавший в ботинок, - ощутительно и
неизвестно по существу. Больше того, - оно вывело его из равновесия, требуя
разрешения, и он стал самым положительным образом искать в памяти: что
такое почти припомнилось ему во время игры.
В это время через шумную тесноту фойе пробирался, рассыпая улыбки,
худощавый нервный человек с живым, напоминающим мартышку лицом, и,
рассеянно взглянув на него, Гангард разом связал потуги воспоминаний в одно
отчетливое и загадочное зрелище, которому был свидетель год назад, - очень
далеко отсюда. Вновь встал перед ним лес, из леса вышли звери с мохнатыми,
круглыми, человеческими глазами, и повторилось острое изумление, усиленное
замечательным совпадением поз, - здесь, на сцене, и в лесу - там.
Продолжая думать об этом, он разговаривал теперь с одним из своих
поклонников, молодым человеком, не умеющим отличить пули от пороха, но
несмотря на это мечтающим или, вернее, болтающим о далеких путешествиях
языком томного петушка, зачислившего себя б орлы.
- Скажите-ка мне, Перкантри, - прервал его трепет Гангард, - как
театралу плохому и случайному, - кто это играл Ганувера?
- О! Неподражаемый Бутс, конечно, - сказал Перкантри, изящно шевеля
талией, - кстати, вы знаете его историю? Ну, конечно, знаете, и в строгих,
каменных чертах вашего лица я уже уловил симпатию к Бутсу. Как же: он был в
Африке, хотя и случайно. Он ехал в Преторию с труппой, ха-ха! - вы хотите
сказать, Гагенбека? О, нет, сам великий Давид Патарон, антрепренер, вез его
в первоклассном салоне; кормил конфетами и так мягко вспоминал о контракте,
как будто горел желанием вписывать туда все новые и новые суммы. Да:
"Сингапур" толкнулся о мину, после чего на шлюпках, при хорошей погоде и
попутном ветре, вся братия высадилась где-то севернее или южнее Занзибара,
- сказать не могу. Да, их потрепало, конечно, и там были экзотика, и
таинственный лес, и хищные звери, и все. Ну, естественно, реклама
чудовищная. Теперь Бутс здорово раздул щеки.
Сославшись на телефон, Гангард оставил Перкантри и пошел за кулисы. Он
ничего не понимал, догадок у него никаких не было, но какая-то нить уже
связывала актера и путешественника и, еще отчетливее, с большими, тревожно
обращенными в прошлое глазами, увидел Гангард сцену в лесу.
Бутс, кончив роль, переоделся; уже брал он цилиндр, когда явился
Гангард.
- Я не задержу вас, - сказал гость после обмена приветствиями, с
наполовину искренней лестью. - Привычка говорить через переводчика научила
меня экономно составлять фразы, и потому я кратко расскажу о странных
наблюдениях моих на восточном берегу Африки. Сначала коснемся вашей игры,
вернее, - той сцены, которая повергла меня в недоумение. Я говорю о моменте
падения Ганувера, когда он, стараясь поймать подол платья Дигэ, принимает
ее за свою невесту, а гости, стоя вокруг умирающего, хлопают и поют.
- О! Я не был в ударе... - начал Бутс, но Гангард остановил его
жестом.
- Ваша игра прекрасна, - сказал он. - Теперь слушайте. В лесу, в
лунную ночь, я увидел на тесной, ярко озаренной поляне, как из чащи,
спускаясь по лианам, вышло стадо обезьян-сопунов, довольно редкая
разновидность человекоподобных.
Бутс стал вдруг крайне внимателен и, описав сигарой что-то
подтверждающий полукруг, согласно кивнул.
- Итак, - продолжал Гангард, пристально смотря в напряженные глаза
Бутса, - эти обезьяны, отчасти напоминающие кокетливо одетых в меха
шоферов, особенно, если принять во внимание автомобильные очки и движения
быстрые, как движения пальцев вяжущей чулок женщины, спустились с деревьев
и наполнили поляну по странному сигналу своего предводителя. Был это
фыркающий, тоскливый и глубокий, как вздох, крик, после чего на поляне
произошло смятение, подобное фальшивой тревоге пожарного обоза, когда он
выезжает на упражнения. Обезьяны толкались, бесцельно переходя с места на
место. Часть их еще скакала по веткам, но скоро все сплотилось в одну
сумасшедше-быструю кучу, и нельзя было понять смысл этого сборища. Наконец,
крики, тревожные, грустные крики знающих что-то свое зверей перешли в хор,
в режущий ухо вопль, иногда просекаемый густым ворчанием самцов.
Но вот - все они расступились. В середине круга стало два зверя;
согнувшись, руками касаясь земли, они гримасничали, блестя круглыми, в
меховых очках, глазами, и один зверь, раскачиваясь, упал. Дикий крик издал
он, пронзительный, резкий вопль, какой издает обычно антропоид, если его
подстрелят. Он упал, стараясь схватить за хвост другого, который,
увертываясь, вытягивал руки и потрясал ими, выказывая всем видом крайнее
исступление.
Я, конечно, не помню мелочей общего движения этих шоколадных фигур в
лунной пустоте чаши. Прошло несколько времени, когда, казалось, видя
всеобщее замешательство, они перейдут в драку, но упавшая обезьяна
оставалась лежать по-прежнему среди некоторого свободного пространства, и я
не видел ничему объяснения. Тогда, - обратите на это внимание, - круг
обезьян, утихнув, привстал, окружив лежащего в середине теснее, и некоторые
из них, медленно покачивая головами, стали соединять и разъединять руки,
правда, не хлопая, но совершенно так, как в глубокой рассеянности поступает
человек, - трогая рукой руку, не зная, то ли потереть их, то ли, сжав, на
чем-то сосредоточиться. Это движение, этот однообразный жест, полный
грустной механичности, вскоре стал общим, после чего на высоте дерева
раздался короткий крик, и, соскочив оттуда в гущу действия, вновь явившаяся
обезьяна стала поднимать лежащую.
Вот, собственно, все. Когда Молли, - ваша блестящая, высоко даровитая
артистка Эмилия Аренс, прибегает к раненому Гануверу к поднимает его, в то
же время разгоняя хищную толпу самозваных гостей, я вижу, что ее
драматический момент в точности совпадает, - конечно, в грубых чертах, - с
поведением той обезьяны, которая спустилась с дерева; она зарычала. Круг
обезьян отступил и рассеялся. Все смешалось. Лежавший зверь тоже вскочил, и
произошло обычное, бессмысленное для нас скаканье взад-вперед, после чего
целый дождь пружинных прыжков разнес все сборище по окружающим поляну
деревьям, и, еще несколько повозившись на высоте, сопуны скрылись, а я
вернулся в палатку, чувствуя, что подсмотрел нечто, едва ли встречаемое
натуралистами.
Крайне заинтересованный, я провел на этом месте еще три ночи подряд, и
каждый раз, с несколькими вариациями, сопуны проделывали это же непонятное
действие. На четвертую ночь я подстрелил одного из них, - именно того,
который падал посередине круга, желая узнать, не является ли какое-нибудь
органическое страдание зверя причиной этих ночных загадочных сборищ. Итак,
- но... хочу ли я что-нибудь сказать этим? Нет. Я только рассказал факт.
- Где это происходило? - спросил Бутс, едва Гангард смолк.
- На морском берегу, между Кордон Брюн и устьем небольшой речки,
называемой туземцами Ис-Ис. На картах она отмечена не везде.
- Мы выехали из Кордон Брюн, - сказал потрясенный актер, - выехали на
нефтяном пароходе, - но скажите еще одно, не начинается ли длинный овраг от
песчаной полосы - там, где вход на эту поляну?
- Да, и я пересек овраг в отдаленном его конце.
- Отдаленном от моря?
- От моря.
- Пройдя большие серые камни?
- Их пять штук, они расположены прямой линией под углом к лесу.
- Слушайте, - сказал, помолчав и усмехаясь, Бутс, - на этой поляне я и
мои товарищи, между прочим, небезызвестная в Европе Мери Кортес, разыграли,
от нечего делать, для себя и для прочей спасшейся публики третье действие
"Золотой цепи". И стая обезьян собралась смотреть на нас. О! Я все хорошо
помню. Их так густо нанесло вокруг по вершинам, что кое-кто хотел
выстрелить, чтобы их разогнать, так как они иногда мешали своим сопением и
чрезвычайным волнением, но Мери Кортес взяла их под свою защиту, объявив,
что им выданы контрамарки. Да, мы весело провели несколько дней, -
по-африкански весело. Теперь что же? Как вы объясняете все?
Гангард долго молчал.
- Я, кажется, напрасно застрелил сопуна, - сказал он с внезапной
неподдельной грустью, что-то обдумывая. - Да, конечно, так, дорогой Бутс.
Эти впечатлительные нервные существа были, надо думать, поражены действием.
Они видели притворное горе, и притворную смерть, и притворную любовь во
всей недоступной им человеческой сложности и, ничего не поняв, все же
что-то оставили для себя. Им прозвучал сильный призыв из навсегда закрытого
мира. Увы! бедняги могли только перенять внешность и тщательно повторять
ее. У вас никогда не было более потрясенных зрителей. Мы встретимся
поговорить об этом подробно, а пока что я так расстроился, что поеду домой,
и, не сердитесь, - пришлю вам чучело моего сапуна. Это ваш меньшой брат -
маленький Бутс.
Обезьяна. Впервые, под заглавием "Обезьяна-сапун", - "Красный журнал",
1924, Э 4. Печатается по изд.: А.С.Грин. Полн. собр. соч., т. 5, Л., Мысль,
1927.
Ю.Киркин