-----------------------------------------------------------------------
А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 6. - М.: Правда, 1980
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 4 мая 2003 года
-----------------------------------------------------------------------
Слово не воробей,
вылетит - не поймаешь.
Больная девушка лежала на спине, укутанная по самый подбородок меховым
одеялом. Черное ночное окно отражало красноватый огонь лампы. По
закопченным стенам хижины висели пробочные балберки, грузила, остроги,
мережки, удочки и другие рыбные снасти. Над изголовьем больной,
прикрепленная шпилькой, виднелась вырезанная из журнала картинка,
изображавшая молодого человека в плаще, отбивающего нападение разбойников.
Услышав за окном шаги, девушка приподнялась на локте. Это, видимо,
стоило немалых усилий ослабевшему телу, так как брови ее, поднявшись и
морщась, выразили мучение. Глаза, однако, светились оживлением.
- Ну что? - спросила она, прежде чем вошедший успел закрыть дверь. -
Дали тебе "Звезду"?
- Не прыгай, Дзета, - сказал старик Спуль, отставляя в угол ведерко с
пойманной рыбой. - Валяйся себе потихоньку.
- Ты просто невыносим, отец, - сказала девушка. Углы ее рта
вздрогнули, а обнажившаяся рука нервно потянула одеяло. - Не понимаю, зачем
меня нужно дразнить! Есть или нет? Скажи честно!
- Чего честнее, - захохотал Спуль, торжественно замахиваясь, как
мечом, длинной желтенькой бандеролью и бережно подавая ее томящейся руке
дочери. - Почта запоздала, видишь ли, на неделю, потому что...
Дзета уже не слушала. Она попробовала разорвать бандероль, но,
ослабев, в изнеможении, с закружившейся головой откинулась на подушку,
крепко зажав в худеньком кулаке драгоценный журнал.
- Эй, старуха, - тревожно сказал Спуль, - тебе ведь спички не
переломить, а туда же... Пусти-ка, я сам. - Он взял у дочери "Звезду",
помуслил палец и, словно вспарывая рыбу, произвел весьма чинно на столе
деликатную операцию открытия бандероли.
Затем Спуль приступил к делу.
- Посмотри прежде "Эмиль и Араминту", - тревожно сказала Дзета. -
Должно же быть, наконец, продолжение. Не могу же я верить до бесконечности.
Ведь вот полгода прошло, как сама я прочла... помнишь? После того, где
Эмиль сказал Араминте: "Ты, дорогая, не беспокойся. Я возвращусь, и мы
будем счастливы". Да, так там ведь напечатано внизу: "Продолжение следует".
Она взволновалась, как бы предчувствуя, что и на этот раз ожидания ее
будут обмануты.
Пока девушка говорила, старик осторожно перевертывал страницы,
опасливо приглядываясь к каждому заголовку. Его широкое, прекрасное наивной
старостью и смелыми, но добродушными глазами лицо делалось все растеряннее
по мере того, как он приближался к обложке, смущенно бормоча что-то вроде:
"пропустил, надо быть", "вот поди найди", "экое дело" - и другие,
облегчающие подавленное состояние, слова-вздохи. Он сам был немало
заинтересован дальнейшей судьбой главных героев оборванного романа, но
стеснялся показывать это.
- "Моисей в пустыне", рассказ, - монотонно говорил он, по временам
вглядываясь в петит, словно исчезнувший граф Эмиль притаился как в
загадочной картинке, среди букв, - "Волны", стихотворение. "Открытие Южного
полюса", научно-популярный очерк. "Испытание огнем", очерк средневековой
жизни. "Про то, про се", мелочи. "Смесь". "Пейте шоколад"... Хм, Дзета, ты
опять не уснешь... нет, ровнешенько ничего нет!
- Ну что это, право! - жалобно воскликнула девушка. - Ты понимаешь тут
что-нибудь?
Старик не ответил. Он был сильно расстроен, Дзета таяла на его глазах
с каждым днем. Болезнь ее, как говорил приезжавший врач, "не поддается
определению". Он думал, что это на нервной почве. Началось с того, что
девушка стала страдать бессонницей, отсутствием аппетита, а месяц спустя
слегла с признаками сильного истощения.
- Ее нужно развлекать, - сказал врач, и Спуль по его совету выписал
"Звезду", маленький журнал с картинками, с невинным, почти сказочным
содержанием.
Отец и дочь свято верили в то, что каждая печатная строка - правда.
Вымышленных лиц в "Эмиле и Араминте" для них не было. Герои романа,
конечно, живы, и приключения их по мере шествия событий протокольно
описываются доверенными сего дела - писателями. Роман увлек Дзету нежной
любовью Эмиля и Араминты, девушки, как и она, бедной, но преданной своему
возлюбленному. Граф Эмиль, блестящий придворный, отправился в Америку
добывать завещание, украденное разбойниками, и простодушная Дзета,
обманутая извещением: "Продолжение следует", искренно страдала от
неизвестности дальнейших событий. За полгода, как оборвался роман, - потому
ли, что автору надоело возиться с благородным Эмилем, по причине ли
скудности авансов в "Звезде", из-за смерти ли романиста, - но только в эти
полгода, как думала Дзета, все должно было уже закончиться или
благополучно, или катастрофой.
Болезненно страстно хотела она узнать, что случилось, а каждый номер
приносил ей новое и новое разочарование. И что главное - в одиноких мечтах
ее, в заученном наизусть романе Араминта постепенно превратилась в нее,
Дзету, а Эмиль - в того, который год назад стал для ее сердца далекой
обетованной страной. Случайный городской гость пробыл несколько дней в
пустыне, и Спуль не знал, что притихшая и больная девушка год назад
смеялась, крепко целуясь в береговом кустарнике с широкоплечим молодым
человеком, модная бородка которого, мягкие усы и быстрые ореховые глаза
застряли неподалеку от Хоха (деревня Спуля) благодаря поломке пароходного
колеса. Он сказал Дзете, что любит полевые цветы и скоро вернется к ним.
И...
- "Продолжение следует", - невольно пронеслись перед ее глазами
знакомые буквы.
"Как его зовут? Акаст. Милый Акаст... милый обманщик".
Она вытерла мигающие глаза и снова спросила:
- Отец, какое же твое мнение?
Спуль раздувал очаг.
- Я думаю, что его... ф-ф-ф-фух! щепки сырые... что его сиятельство
граф, видишь ли, - ф-ф-фух! - отдал распоряжение... Сварить тебе рыбки,
Дзета? Ну, затрещало.
- Какое распоряжение?
- А чтобы... этого... его не пропечатывали.
- Ну вот! - Она стала смотреть на огонь. - Если он терпел и знал, что
о нем все до сих пор написано... Не понимаю. Зачем запрещать теперь?
Меж ними возгорелся легкий спор. Старик доказывал, что
высокопоставленные люди имеют свои резоны - публиковать или не публиковать
их приключения; а Дзета утверждала, что здесь замешана какая-то неизвестная
дама, которая влюблена в Эмиля и которой, мстительных ради целей, хочется,
чтобы бедная Араминта пребывала в неизвестности относительно судьбы своего
возлюбленного.
- Если бы поговорить с тем человеком, который писал это! - сказала,
вздыхая, девушка. - "Дон-Эстебан" - сказано там. Роман Дон-Эстебана.
Писатели, наверное, все знают... Уж я бы у него выспросила.
- Хочешь посмотреть "Звезду"? - спросил Спуль, кончив есть.
Он примостился уже было на краю кровати с журналом в руках, но Дзета
нерешительно покачала головой:
- Я не буду смотреть картинки. Отец, - робко прибавила она, помолчав,
- если хочешь, почитай мне конец... там, где остановились.
- Опять? Вчера ведь читали, Дзета.
- Ну что ж... жалко тебе?
Спуль взял с полки старый, замызганный номерок и, смотря поверх
страницы, - так как наизусть знал развернутое, - отбарабанил далеко не
нежным голосом:
"Араминта, обливаясь слезами, обняла Эмиля за шею, и ее прекрасное
лицо наполнило сердце героя состраданием и любовью.
- Не плачь, бесценная возлюбленная, - сказал Эмиль, - беру в свидетели
небо и землю, что вернусь к радостям семейной жизни с тобой. Мне надо
только преодолеть коварный замысел дяди, вручившего жестокому атаману Грому
завещание моего отца. Не беспокойся, дорогая. Я вернусь, и мы будем
счастливы".
"Продолжение следует", - хмуро закончил старик.
- Дзета!
Девушка лежала навзничь, уткнув лицо в мокрые от слез ладони. Она не
откликнулась. Скоро дыхание ее стало ровнее, тише, и сон, вызванный
непосильным волнением, положил свою теплую руку на ее маленькую горячую
голову.
После рассказанного в течение добрых десяти дней, на протяжении тысячи
верст, одинокая старческая фигура - с платком вокруг черной от солнца шеи,
в высоких сапогах, в страшной трубообразной шляпе и красной шерстяной
блузе, - совершала, не останавливаясь, перемещение от одной точки земного
шара к другой, пока не появилась на площади Амбазур.
Сначала фигура сидела на одном из звеньев длинного речного плота,
затем путешествовала верст пятьдесят от берега к берегу другой реки, где
села на пароход, а с парохода, дней пять спустя, в шумный вагон, который к
вечеру десятого дня доставил благополучно фигуру на упомянутую блестящую
площадь.
Было без четверти пять, когда в передней "Звезды" раздался неуверенный
короткий звонок, и редакционный сторож, злобно открыв дверь, увидел
живописную фигуру Спуля, благоговейно созерцающего эмалевую дощечку, где
строгими черными буквами возвещалось, что секретарь "Звезды" сидит за своей
конторкой ровно от трех до пяти - ни секунды более или менее.
- Подписка внизу, - отрывисто, подражая редактору, заявил сторож, - да
затворяй двери, дед!
- Послушай-ка, паренек, - таинственно зашептал Спуль, продвигаясь в
переднюю, - я, видишь ты, дальний... Мне, видишь, нужно поговорить с
вашими. А прежде скажи: здесь находится господин писатель Дон-Эстебан?
- Вот, надо быть, к вам пришел, - сказал сторож, приотворяя дверь в
комнату секретаря. - Я, хоть убей, не понимаю этого человека.
Секретарь "Звезды", желчный толстенький господин, измученный флюсом и
корректурой, выскочил на каблуках к Спулю.
- От кого? - процедил он сквозь карандаш, зажатый в зубах, тонким,
словно оскорбленным, голосом. - Стихи? Проза? Рисунки?
- Как бы мне, - запинаясь, проговорил старик, - потолковать малость с
господином Дон-Эстебаном?
- А! Фельетонист?
- Может быть... может быть, - кивнул Спуль, уступчиво улыбаясь, - не
знаю я этого. Может, он ваш директор, может, и побольше того.
- В трактире, - сердито сказал секретарь, прыгнул за дверь, подержался
с той стороны за дверную ручку, снова приоткрыл дверь, высунул голову и
крикливо адресовал: - "Голубиная почта"! Трактир на той стороне площади!
Вот где ваш Дон-Эстебан!
Старик печально надел шляпу. Он не понимал ничего: ни ободранности
темной, грязной редакции, где, однако, знают о жизни герцогов и князей
больше, чем их прислуга; ни того, почему надо идти в трактир; ни
раздражительности толстенького господина. У Спуля был такой обескураженный
вид, что сторож пояснил ему, наконец, в чем дело.
- Зайди в "Голубиную почту", дед, - жалостливо сказал он, - там
спроси: где тут сидит Акаст? Потому что, видишь, пишет-то он под именем
одним, а настоящее его имя Акаст. Вот он Дон-Эстебан и есть.
С холодом и тяжестью недоверия к своему положению Спуль переступил
порог "Голубиной почты". Здесь его не мучили; слуга, услышав:
"Дон-Эстебан", вытащил палец из соусника и ткнул им в направлении большого
стола, за которым сидело и возлежало человек шесть в позах более свободных,
чем пьяных. Малое количество бутылок указывало, что головы пока на местах.
- Кто из вас, добрые господа... - начал Спуль, но сбился. - Не тут
ли... Который здесь господин писатель Дон-Эстебан?
- Я, - сказал высокий в накидке и серой широкополой шляпе. - Откуда
ты, одетый в первобытные одежды, странник Киферии? Кто указал тебе путь в
жилище богов? Бессмертных ты или смертных дел древний глашатай? Сядь и
скажи, Гекуба, что тебе в моем имени?
- Господин, - сказал Спуль, - послушайте-ка меня... Уж, право, не
знаю, как это вам все объяснить, в точку-то самую, а только, изволите
видеть, без вас в этом деле, вижу, не обойтись.
И вот, путаясь и волнуясь, поощряемый сначала возгласами и смехом, а
затем общим молчанием, рыбак рассказал Акасту, как в глухом, пустынном
уголке дикой реки читалась с трепетным напряжением, со страхом и радостью,
с опасениями и облегчениями история любви блистательного графа Эмиля и
Араминты, дочери угольщика.
- Дзета-то, дочка моя, - говорил Спуль, - хлопочет об них не знамо
как, прямо так и скажу: надрывается Дзета. А тут и застопорило, да целых
полгода... этого... никаких известий. Здоровому, так скажем, каприз, потому
его сиятельство может ведь свои резоны иметь... а больному - горе; только
ей, бедняге, Дзете-то, и радости было, что мечтала, будто граф женится на
той барышне. И выходит теперь одно-единственное мучение... как принесу это,
"Звезду", ну, вроде ребенка моя Дзета: "Опять, - говорит, - нет ничего".
Читай ей вот опять про старое, где прощались. Меня измаяла, и сама
извелась; да не встает; хоть бы гуляла или что: слаба, видишь... Ну, я и
поехал. Чего там? Сердце-то ведь того... Думаю, разузнаю у вас. Так что на
вас вся надежда...
Старик замолчал; Акаст, опустив глаза, водил пальцем по скатерти.
- Вот тебе и макулатура, Акаст, - серьезно сказал сутулый человек в
синих очках. - Что ты об этом думаешь?
Акаст поднял голову.
- Вы приехали как раз вовремя, Спуль, - сказал он, протягивая рыбаку
полный стакан. - Теперь все известно. Эмиль... впрочем, придите сюда завтра
к этому же времени. Дела графа блестящи.
- Ну-те?! - повеселел Спуль. - Значит, благополучно?
- Просто прекрасно. Лучше нельзя.
- И пропечатано?
- Конечно. Завтра я дам вам конец романа, и вы отвезете его домой.
Спуль встал.
- Так я рад, что и сидеть никак не могу, - засуетился он, ища шляпу. -
Я и то думал: где же и знать, как не здесь? Я ведь грамотный. "Идти уж, -
думаю, - так уж по самой по первой линии! По прямой то есть! Приду".
Кончину и причину, значит, представите? Ангел вы, господин Дон-Эстебан...
ну - запрыгал старик!
Он вышел, то оборачиваясь и пятясь, чтобы еще раз отвесить поклон, то
спотыкаясь о тесно расставленные стулья.
- За здоровье Дзеты! - сказал Акаст, поднимая стакан.
Стемнело, когда "Дон-Эстебан", присев дома к столу, вспомнил остановку
буксирного парохода, на котором, спасаясь от полуголодной жизни
провинциального репортера, перекочевывал бесплатно к центрам цивилизации.
Вспомнил он веселую Дзету - знакомство с ней у плотов, где девушка
полоскала белье, и ее доверчивые слова: "Раз вы говорите, что приедете, -
чего же еще?" Затем Акаст вспомнил "Эмиля и Араминту" - роман, шитый белыми
нитками, ради нужды, и властно оборванный издателем, сказавшим однажды:
"Довольно. Строчек вы выгоняете много, а конца не предвидится". Погрустив
обо всем этом, мысленно улыбнувшись больной Дзете и думая о читательской ее
душе с тем пристальным, глубоким вниманием, какое сопутствует серьезным
решениям, - Акаст взял перо, бумагу, старательно превратил белые листы в
строчки, украшающие судьбу влюбленных помпезной свадьбой, стряхнул с колена
изрядную кучу папиросного пепла и, зайдя в типографию, сказал метранпажу:
- Дорогой генерал свинца, наберите это к утру.
- Редакционно?
- Ну... между нами. Кстати, я вам обещал два литра коньяку. Коньяк у
меня. Вы всегда сможете его получить. Эта рукопись мне нужна самому - в
наборе. Поняли?
- Ничего не понял. Коньяк есть - вот это я понял. Хорошо, будьте
покойны!
После этого прошло десять дней, в течение которых одинокая старческая
фигура с драгоценным печатным оттиском в зашитом кармане и с письмом в
сапоге перемещалась с одной точки земного шара к другой, пока не
постучалась у дверей старого маленького дома деревни Хох.
- Ну, тетка, - сказал Спуль старухе-соседке, в его отсутствие ходившей
за больной, - ступай-ка пока. Потом поболтаем. Дзета! Дело-то ведь
выгорело! Прочти-ка это письмо! Сам Дон-Эстебан написал тебе! "Я, -
говорит, - уважаю читателей!" Вот как!
Говоря это, он трудился над распарыванием кармана. Меж тем изумленная
и счастливая девушка, едва переводя дух, прочла:
"Дорогая Дзета! Я очень виноват, но дела с графом Эмилем страшно
мешали мне приехать или хотя написать. Прости. Знай, что я тот самый
писатель, чей роман о незаслуженно страдавшей Араминте ты читала с таким
увлечением и который ты дочитаешь теперь, потому что я передал твоему отцу
продолжение и окончание. Я скоро приеду; лучшей жены для писателя, чем ты,
нигде не найти. Крепко целую. Твой - виноватый - Акаст".
- Что там в письме, Дзета? - спросил старик, разглаживая сверстанный
оттиск.
- Что там? - сказала девушка. - Самое простое письмо. Здравствуйте да
прощайте, так, ничего... вежливо. Знаешь, я хочу есть. Дай-ка мне молока и
хлеба... Нет, ты отрежь потолще. Теперь читай... ну же!
Пока Спуль читал, девушка боролась с волнением и, окончательно,
наконец, победив его, громко, довольная, засмеялась, когда, воодушевляясь и
притоптывая ногой, Спуль проголосил последние строки:
"...их свадебное путешествие длилось два месяца, после чего граф Эмиль
и его молодая жена поселились в замке Арктур, на берегу моря, вспоминая в
счастливые эти дни все приключения и опасности, испытанные Эмилем среди
шайки бандитов, потерпевших заслуженное и грозное наказание".
"Продолжение следует". Впервые - "Синий журнал", 1917, Э 5. Печатается
по изд.: А.С.Грин. Полн. собр. соч., т. 5, Л., Мысль, 1927.
Ю.Киркин
А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 6. - М.: Правда, 1980
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 4 мая 2003 года
-----------------------------------------------------------------------
Слово не воробей,
вылетит - не поймаешь.
Больная девушка лежала на спине, укутанная по самый подбородок меховым
одеялом. Черное ночное окно отражало красноватый огонь лампы. По
закопченным стенам хижины висели пробочные балберки, грузила, остроги,
мережки, удочки и другие рыбные снасти. Над изголовьем больной,
прикрепленная шпилькой, виднелась вырезанная из журнала картинка,
изображавшая молодого человека в плаще, отбивающего нападение разбойников.
Услышав за окном шаги, девушка приподнялась на локте. Это, видимо,
стоило немалых усилий ослабевшему телу, так как брови ее, поднявшись и
морщась, выразили мучение. Глаза, однако, светились оживлением.
- Ну что? - спросила она, прежде чем вошедший успел закрыть дверь. -
Дали тебе "Звезду"?
- Не прыгай, Дзета, - сказал старик Спуль, отставляя в угол ведерко с
пойманной рыбой. - Валяйся себе потихоньку.
- Ты просто невыносим, отец, - сказала девушка. Углы ее рта
вздрогнули, а обнажившаяся рука нервно потянула одеяло. - Не понимаю, зачем
меня нужно дразнить! Есть или нет? Скажи честно!
- Чего честнее, - захохотал Спуль, торжественно замахиваясь, как
мечом, длинной желтенькой бандеролью и бережно подавая ее томящейся руке
дочери. - Почта запоздала, видишь ли, на неделю, потому что...
Дзета уже не слушала. Она попробовала разорвать бандероль, но,
ослабев, в изнеможении, с закружившейся головой откинулась на подушку,
крепко зажав в худеньком кулаке драгоценный журнал.
- Эй, старуха, - тревожно сказал Спуль, - тебе ведь спички не
переломить, а туда же... Пусти-ка, я сам. - Он взял у дочери "Звезду",
помуслил палец и, словно вспарывая рыбу, произвел весьма чинно на столе
деликатную операцию открытия бандероли.
Затем Спуль приступил к делу.
- Посмотри прежде "Эмиль и Араминту", - тревожно сказала Дзета. -
Должно же быть, наконец, продолжение. Не могу же я верить до бесконечности.
Ведь вот полгода прошло, как сама я прочла... помнишь? После того, где
Эмиль сказал Араминте: "Ты, дорогая, не беспокойся. Я возвращусь, и мы
будем счастливы". Да, так там ведь напечатано внизу: "Продолжение следует".
Она взволновалась, как бы предчувствуя, что и на этот раз ожидания ее
будут обмануты.
Пока девушка говорила, старик осторожно перевертывал страницы,
опасливо приглядываясь к каждому заголовку. Его широкое, прекрасное наивной
старостью и смелыми, но добродушными глазами лицо делалось все растеряннее
по мере того, как он приближался к обложке, смущенно бормоча что-то вроде:
"пропустил, надо быть", "вот поди найди", "экое дело" - и другие,
облегчающие подавленное состояние, слова-вздохи. Он сам был немало
заинтересован дальнейшей судьбой главных героев оборванного романа, но
стеснялся показывать это.
- "Моисей в пустыне", рассказ, - монотонно говорил он, по временам
вглядываясь в петит, словно исчезнувший граф Эмиль притаился как в
загадочной картинке, среди букв, - "Волны", стихотворение. "Открытие Южного
полюса", научно-популярный очерк. "Испытание огнем", очерк средневековой
жизни. "Про то, про се", мелочи. "Смесь". "Пейте шоколад"... Хм, Дзета, ты
опять не уснешь... нет, ровнешенько ничего нет!
- Ну что это, право! - жалобно воскликнула девушка. - Ты понимаешь тут
что-нибудь?
Старик не ответил. Он был сильно расстроен, Дзета таяла на его глазах
с каждым днем. Болезнь ее, как говорил приезжавший врач, "не поддается
определению". Он думал, что это на нервной почве. Началось с того, что
девушка стала страдать бессонницей, отсутствием аппетита, а месяц спустя
слегла с признаками сильного истощения.
- Ее нужно развлекать, - сказал врач, и Спуль по его совету выписал
"Звезду", маленький журнал с картинками, с невинным, почти сказочным
содержанием.
Отец и дочь свято верили в то, что каждая печатная строка - правда.
Вымышленных лиц в "Эмиле и Араминте" для них не было. Герои романа,
конечно, живы, и приключения их по мере шествия событий протокольно
описываются доверенными сего дела - писателями. Роман увлек Дзету нежной
любовью Эмиля и Араминты, девушки, как и она, бедной, но преданной своему
возлюбленному. Граф Эмиль, блестящий придворный, отправился в Америку
добывать завещание, украденное разбойниками, и простодушная Дзета,
обманутая извещением: "Продолжение следует", искренно страдала от
неизвестности дальнейших событий. За полгода, как оборвался роман, - потому
ли, что автору надоело возиться с благородным Эмилем, по причине ли
скудности авансов в "Звезде", из-за смерти ли романиста, - но только в эти
полгода, как думала Дзета, все должно было уже закончиться или
благополучно, или катастрофой.
Болезненно страстно хотела она узнать, что случилось, а каждый номер
приносил ей новое и новое разочарование. И что главное - в одиноких мечтах
ее, в заученном наизусть романе Араминта постепенно превратилась в нее,
Дзету, а Эмиль - в того, который год назад стал для ее сердца далекой
обетованной страной. Случайный городской гость пробыл несколько дней в
пустыне, и Спуль не знал, что притихшая и больная девушка год назад
смеялась, крепко целуясь в береговом кустарнике с широкоплечим молодым
человеком, модная бородка которого, мягкие усы и быстрые ореховые глаза
застряли неподалеку от Хоха (деревня Спуля) благодаря поломке пароходного
колеса. Он сказал Дзете, что любит полевые цветы и скоро вернется к ним.
И...
- "Продолжение следует", - невольно пронеслись перед ее глазами
знакомые буквы.
"Как его зовут? Акаст. Милый Акаст... милый обманщик".
Она вытерла мигающие глаза и снова спросила:
- Отец, какое же твое мнение?
Спуль раздувал очаг.
- Я думаю, что его... ф-ф-ф-фух! щепки сырые... что его сиятельство
граф, видишь ли, - ф-ф-фух! - отдал распоряжение... Сварить тебе рыбки,
Дзета? Ну, затрещало.
- Какое распоряжение?
- А чтобы... этого... его не пропечатывали.
- Ну вот! - Она стала смотреть на огонь. - Если он терпел и знал, что
о нем все до сих пор написано... Не понимаю. Зачем запрещать теперь?
Меж ними возгорелся легкий спор. Старик доказывал, что
высокопоставленные люди имеют свои резоны - публиковать или не публиковать
их приключения; а Дзета утверждала, что здесь замешана какая-то неизвестная
дама, которая влюблена в Эмиля и которой, мстительных ради целей, хочется,
чтобы бедная Араминта пребывала в неизвестности относительно судьбы своего
возлюбленного.
- Если бы поговорить с тем человеком, который писал это! - сказала,
вздыхая, девушка. - "Дон-Эстебан" - сказано там. Роман Дон-Эстебана.
Писатели, наверное, все знают... Уж я бы у него выспросила.
- Хочешь посмотреть "Звезду"? - спросил Спуль, кончив есть.
Он примостился уже было на краю кровати с журналом в руках, но Дзета
нерешительно покачала головой:
- Я не буду смотреть картинки. Отец, - робко прибавила она, помолчав,
- если хочешь, почитай мне конец... там, где остановились.
- Опять? Вчера ведь читали, Дзета.
- Ну что ж... жалко тебе?
Спуль взял с полки старый, замызганный номерок и, смотря поверх
страницы, - так как наизусть знал развернутое, - отбарабанил далеко не
нежным голосом:
"Араминта, обливаясь слезами, обняла Эмиля за шею, и ее прекрасное
лицо наполнило сердце героя состраданием и любовью.
- Не плачь, бесценная возлюбленная, - сказал Эмиль, - беру в свидетели
небо и землю, что вернусь к радостям семейной жизни с тобой. Мне надо
только преодолеть коварный замысел дяди, вручившего жестокому атаману Грому
завещание моего отца. Не беспокойся, дорогая. Я вернусь, и мы будем
счастливы".
"Продолжение следует", - хмуро закончил старик.
- Дзета!
Девушка лежала навзничь, уткнув лицо в мокрые от слез ладони. Она не
откликнулась. Скоро дыхание ее стало ровнее, тише, и сон, вызванный
непосильным волнением, положил свою теплую руку на ее маленькую горячую
голову.
После рассказанного в течение добрых десяти дней, на протяжении тысячи
верст, одинокая старческая фигура - с платком вокруг черной от солнца шеи,
в высоких сапогах, в страшной трубообразной шляпе и красной шерстяной
блузе, - совершала, не останавливаясь, перемещение от одной точки земного
шара к другой, пока не появилась на площади Амбазур.
Сначала фигура сидела на одном из звеньев длинного речного плота,
затем путешествовала верст пятьдесят от берега к берегу другой реки, где
села на пароход, а с парохода, дней пять спустя, в шумный вагон, который к
вечеру десятого дня доставил благополучно фигуру на упомянутую блестящую
площадь.
Было без четверти пять, когда в передней "Звезды" раздался неуверенный
короткий звонок, и редакционный сторож, злобно открыв дверь, увидел
живописную фигуру Спуля, благоговейно созерцающего эмалевую дощечку, где
строгими черными буквами возвещалось, что секретарь "Звезды" сидит за своей
конторкой ровно от трех до пяти - ни секунды более или менее.
- Подписка внизу, - отрывисто, подражая редактору, заявил сторож, - да
затворяй двери, дед!
- Послушай-ка, паренек, - таинственно зашептал Спуль, продвигаясь в
переднюю, - я, видишь ты, дальний... Мне, видишь, нужно поговорить с
вашими. А прежде скажи: здесь находится господин писатель Дон-Эстебан?
- Вот, надо быть, к вам пришел, - сказал сторож, приотворяя дверь в
комнату секретаря. - Я, хоть убей, не понимаю этого человека.
Секретарь "Звезды", желчный толстенький господин, измученный флюсом и
корректурой, выскочил на каблуках к Спулю.
- От кого? - процедил он сквозь карандаш, зажатый в зубах, тонким,
словно оскорбленным, голосом. - Стихи? Проза? Рисунки?
- Как бы мне, - запинаясь, проговорил старик, - потолковать малость с
господином Дон-Эстебаном?
- А! Фельетонист?
- Может быть... может быть, - кивнул Спуль, уступчиво улыбаясь, - не
знаю я этого. Может, он ваш директор, может, и побольше того.
- В трактире, - сердито сказал секретарь, прыгнул за дверь, подержался
с той стороны за дверную ручку, снова приоткрыл дверь, высунул голову и
крикливо адресовал: - "Голубиная почта"! Трактир на той стороне площади!
Вот где ваш Дон-Эстебан!
Старик печально надел шляпу. Он не понимал ничего: ни ободранности
темной, грязной редакции, где, однако, знают о жизни герцогов и князей
больше, чем их прислуга; ни того, почему надо идти в трактир; ни
раздражительности толстенького господина. У Спуля был такой обескураженный
вид, что сторож пояснил ему, наконец, в чем дело.
- Зайди в "Голубиную почту", дед, - жалостливо сказал он, - там
спроси: где тут сидит Акаст? Потому что, видишь, пишет-то он под именем
одним, а настоящее его имя Акаст. Вот он Дон-Эстебан и есть.
С холодом и тяжестью недоверия к своему положению Спуль переступил
порог "Голубиной почты". Здесь его не мучили; слуга, услышав:
"Дон-Эстебан", вытащил палец из соусника и ткнул им в направлении большого
стола, за которым сидело и возлежало человек шесть в позах более свободных,
чем пьяных. Малое количество бутылок указывало, что головы пока на местах.
- Кто из вас, добрые господа... - начал Спуль, но сбился. - Не тут
ли... Который здесь господин писатель Дон-Эстебан?
- Я, - сказал высокий в накидке и серой широкополой шляпе. - Откуда
ты, одетый в первобытные одежды, странник Киферии? Кто указал тебе путь в
жилище богов? Бессмертных ты или смертных дел древний глашатай? Сядь и
скажи, Гекуба, что тебе в моем имени?
- Господин, - сказал Спуль, - послушайте-ка меня... Уж, право, не
знаю, как это вам все объяснить, в точку-то самую, а только, изволите
видеть, без вас в этом деле, вижу, не обойтись.
И вот, путаясь и волнуясь, поощряемый сначала возгласами и смехом, а
затем общим молчанием, рыбак рассказал Акасту, как в глухом, пустынном
уголке дикой реки читалась с трепетным напряжением, со страхом и радостью,
с опасениями и облегчениями история любви блистательного графа Эмиля и
Араминты, дочери угольщика.
- Дзета-то, дочка моя, - говорил Спуль, - хлопочет об них не знамо
как, прямо так и скажу: надрывается Дзета. А тут и застопорило, да целых
полгода... этого... никаких известий. Здоровому, так скажем, каприз, потому
его сиятельство может ведь свои резоны иметь... а больному - горе; только
ей, бедняге, Дзете-то, и радости было, что мечтала, будто граф женится на
той барышне. И выходит теперь одно-единственное мучение... как принесу это,
"Звезду", ну, вроде ребенка моя Дзета: "Опять, - говорит, - нет ничего".
Читай ей вот опять про старое, где прощались. Меня измаяла, и сама
извелась; да не встает; хоть бы гуляла или что: слаба, видишь... Ну, я и
поехал. Чего там? Сердце-то ведь того... Думаю, разузнаю у вас. Так что на
вас вся надежда...
Старик замолчал; Акаст, опустив глаза, водил пальцем по скатерти.
- Вот тебе и макулатура, Акаст, - серьезно сказал сутулый человек в
синих очках. - Что ты об этом думаешь?
Акаст поднял голову.
- Вы приехали как раз вовремя, Спуль, - сказал он, протягивая рыбаку
полный стакан. - Теперь все известно. Эмиль... впрочем, придите сюда завтра
к этому же времени. Дела графа блестящи.
- Ну-те?! - повеселел Спуль. - Значит, благополучно?
- Просто прекрасно. Лучше нельзя.
- И пропечатано?
- Конечно. Завтра я дам вам конец романа, и вы отвезете его домой.
Спуль встал.
- Так я рад, что и сидеть никак не могу, - засуетился он, ища шляпу. -
Я и то думал: где же и знать, как не здесь? Я ведь грамотный. "Идти уж, -
думаю, - так уж по самой по первой линии! По прямой то есть! Приду".
Кончину и причину, значит, представите? Ангел вы, господин Дон-Эстебан...
ну - запрыгал старик!
Он вышел, то оборачиваясь и пятясь, чтобы еще раз отвесить поклон, то
спотыкаясь о тесно расставленные стулья.
- За здоровье Дзеты! - сказал Акаст, поднимая стакан.
Стемнело, когда "Дон-Эстебан", присев дома к столу, вспомнил остановку
буксирного парохода, на котором, спасаясь от полуголодной жизни
провинциального репортера, перекочевывал бесплатно к центрам цивилизации.
Вспомнил он веселую Дзету - знакомство с ней у плотов, где девушка
полоскала белье, и ее доверчивые слова: "Раз вы говорите, что приедете, -
чего же еще?" Затем Акаст вспомнил "Эмиля и Араминту" - роман, шитый белыми
нитками, ради нужды, и властно оборванный издателем, сказавшим однажды:
"Довольно. Строчек вы выгоняете много, а конца не предвидится". Погрустив
обо всем этом, мысленно улыбнувшись больной Дзете и думая о читательской ее
душе с тем пристальным, глубоким вниманием, какое сопутствует серьезным
решениям, - Акаст взял перо, бумагу, старательно превратил белые листы в
строчки, украшающие судьбу влюбленных помпезной свадьбой, стряхнул с колена
изрядную кучу папиросного пепла и, зайдя в типографию, сказал метранпажу:
- Дорогой генерал свинца, наберите это к утру.
- Редакционно?
- Ну... между нами. Кстати, я вам обещал два литра коньяку. Коньяк у
меня. Вы всегда сможете его получить. Эта рукопись мне нужна самому - в
наборе. Поняли?
- Ничего не понял. Коньяк есть - вот это я понял. Хорошо, будьте
покойны!
После этого прошло десять дней, в течение которых одинокая старческая
фигура с драгоценным печатным оттиском в зашитом кармане и с письмом в
сапоге перемещалась с одной точки земного шара к другой, пока не
постучалась у дверей старого маленького дома деревни Хох.
- Ну, тетка, - сказал Спуль старухе-соседке, в его отсутствие ходившей
за больной, - ступай-ка пока. Потом поболтаем. Дзета! Дело-то ведь
выгорело! Прочти-ка это письмо! Сам Дон-Эстебан написал тебе! "Я, -
говорит, - уважаю читателей!" Вот как!
Говоря это, он трудился над распарыванием кармана. Меж тем изумленная
и счастливая девушка, едва переводя дух, прочла:
"Дорогая Дзета! Я очень виноват, но дела с графом Эмилем страшно
мешали мне приехать или хотя написать. Прости. Знай, что я тот самый
писатель, чей роман о незаслуженно страдавшей Араминте ты читала с таким
увлечением и который ты дочитаешь теперь, потому что я передал твоему отцу
продолжение и окончание. Я скоро приеду; лучшей жены для писателя, чем ты,
нигде не найти. Крепко целую. Твой - виноватый - Акаст".
- Что там в письме, Дзета? - спросил старик, разглаживая сверстанный
оттиск.
- Что там? - сказала девушка. - Самое простое письмо. Здравствуйте да
прощайте, так, ничего... вежливо. Знаешь, я хочу есть. Дай-ка мне молока и
хлеба... Нет, ты отрежь потолще. Теперь читай... ну же!
Пока Спуль читал, девушка боролась с волнением и, окончательно,
наконец, победив его, громко, довольная, засмеялась, когда, воодушевляясь и
притоптывая ногой, Спуль проголосил последние строки:
"...их свадебное путешествие длилось два месяца, после чего граф Эмиль
и его молодая жена поселились в замке Арктур, на берегу моря, вспоминая в
счастливые эти дни все приключения и опасности, испытанные Эмилем среди
шайки бандитов, потерпевших заслуженное и грозное наказание".
"Продолжение следует". Впервые - "Синий журнал", 1917, Э 5. Печатается
по изд.: А.С.Грин. Полн. собр. соч., т. 5, Л., Мысль, 1927.
Ю.Киркин