---------------------------------------------------------------------
А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 4. - М.: Правда, 1980
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 26 апреля 2003 года
---------------------------------------------------------------------
Страшное употребление, какое дал своим бесчисленным богатствам Авель
Хоггей, долго еще будет жить в памяти всех, кто знал этого человека без
сердца. Не раз его злодейства - так как деяния Хоггея были безмерными,
утонченными злодействами - грозили, сломав гроб купленного молчания, пасть
на его голову, но золото вывозило, и он продолжал играть с живыми людьми
самым различным образом; неистощимый на выдумку, Хоггей не преследовал иных
целей, кроме забавы. Это был мистификатор и палач вместе. В основе его
забав, опытов, экспериментов и игр лежал скучный вопрос: "Что выйдет, если
я сделаю так?"
Четырнадцать лет назад вдова Эльгрев, застигнутая родами в момент
безвыходной нищеты, отдала новорожденного малютку-сына неизвестному
человеку, вручившему ей крупную сумму денег. Он сказал, что состоятельный
аноним - бездетная и детолюбивая семья - хочет усыновить мальчика. Мать не
должна была стараться увидеть или искать сына.
На этом сделка была покончена. Утешаясь тем, что ее Роберт вырастет
богачом и счастливцем, обезумевшая от нужды женщина вручила свое дитя
неизвестному, и он скрылся во тьме ночи, унес крошечное сердце, которому
были суждены страдание и победа.
Купив человека, Авель Хоггей приказал содержать ребенка в особо
устроенном помещении, где не было окон. Комнаты освещались только
электричеством. Слуги и учитель Роберта должны были на все его вопросы
отвечать, что его жизнь - именно такова, какой живут все другие люди.
Специально для него были заказаны и отпечатаны книги того рода, из каких
обычно познает человек жизнь и мир, с той лишь разницей, что в них
совершенно не упоминалось о солнце*. Всем, кто говорил с мальчиком или по
роду своих обязанностей вступал с ним в какое бы ни было общение, строго
было запрещено Хоггеем употреблять это слово.
______________
* Равным образом, ни о чем светящемся в небе - луне, звездах. Фергюсон
- правая рука Хоггея, - чаще других навещавший Роберта, приучил его думать,
что люди сами не желают многого в этом роде. А.Г.
Роберт рос. Он был хил и задумчив. Когда ему исполнилось четырнадцать
лет, Хоггей среди иных сложных забав, еще во многом не раскрытых данных,
вспомнив о Роберте, решил, что можно, наконец, посмеяться. И он велел
привести Роберта.
Хоггей сидел на блестящей, огромной террасе среди тех, кому мог
довериться в этой запрещенной игре. То были люди с богатым, запертым на
замок прошлым, с лицами, бесстрастно эмалированными развратом и скукой.
Кроме Фергюсона, здесь сидели и пили Харт - поставщик публичных домов Южной
Америки, и Блюм - содержатель одиннадцати игорных домов.
Был полдень. В безоблачном небе стояло пламенным белым железом вечное
Солнце. По саду, окруженному высокой стеной, бродил трогательный и
прелестный свет. За садом сияли леса и снежные цепи отрогов Ахуан-Скапа.
Мальчик вошел с повязкой на глазах. Левую руку он бессознательно
держал у сильно бьющегося сердца, а правая нервно шевелилась в кармане
бархатной куртки. Его вел глухонемой негр, послушное животное в руках
Хоггея. Немного погодя вышел Фергюсон.
- Что, доктор? - сказал Хоггей.
- Сердце в порядке, - ответил Фергюсон по-французски, - нервы истощены
и вялы.
- Это и есть Монте-Кристо? - спросил Харт.
- Пари, - сказал Блюм, знавший, в чем дело.
- Ну? - протянул Хоггей.
- Пари, что он помешается с наступлением тьмы.
- Э, пустяки, - возразил Хоггей. - Я говорю, что придет проситься
обратно с единственной верой в лампочку Эдисона.
- Есть. Сто миллионов.
- Ну, хорошо. - сказал Хоггей. - Что, Харт?
- Та же сумма на смерть, - сказал Харт. - Он умрет.
- Принимаю. Начнем. Фергюсон, говорите, что надо сказать.
Роберт Эльгрев не понял ни одной фразы. Он стоял и ждал, волнуясь
безмерно. Его привели без объяснений, крепко завязав глаза, и он мог думать
что угодно.
- Роберт, - сказал Фергюсон, придвигая мальчика за плечо к себе, -
сейчас ты увидишь солнце - солнце, которое есть жизнь и свет мира. Сегодня
последний день, как оно светит. Это утверждает наука. Тебе не говорили о
солнце потому, что оно не было до сих пор в опасности, но так как сегодня
последний день его света, жестоко было бы лишать тебя этого зрелища. Не рви
платок, я сниму сам. Смотри.
Швырнув платок, Фергюсон внимательно стал приглядываться к
побледневшему, ослепленному лицу. И как над микроскопом согнулся над ним
Хоггей.
Наступило молчание, во время которого Роберт Эльгрев увидел
необычайное зрелище и ухватился за Фергюсона, чувствуя, что пол исчез, и он
валится в сверкающую зеленую пропасть с голубым дном. Обычное зрелище дня -
солнечное пространство - было для него потрясением, превосходящим все
человеческие слова. Не умея овладеть громадной перспективой, он содрогался
среди взметнувшихся весьма близких к нему стен из полей и лесов, но наконец
пространство стало на свое место.
Подняв голову, он почувствовал, что лицо горит. Почти прямо над ним,
над самыми, казалось, его глазами, пылал величественный и прекрасный огонь.
Он вскрикнул. Вся жизнь всколыхнулась в нем, зазвучав вихрем, и догадка,
что до сих пор от него было отнято все, в первый раз громовым ядом схватила
его, стукнувшись по шее и виску, сердце. В этот момент переливающийся
раскаленный круг вошел из центра небесного пожара в остановившиеся зрачки,
по глазам как бы хлестнуло резиной, и мальчик упал в судорогах.
- Он ослеп, - сказал Харт. - Или умер.
Фергюсон расстегнул куртку, взял пульс и помолчал с значительным
видом.
- Жив? - сказал, улыбаясь и довольно откидываясь в кресле, Хоггей.
- Жив.
Тогда решено было посмотреть, как поразит Роберта тьма, которую,
ничего не зная и не имея причины подозревать обман, он должен был считать
вечной. Все скрылись в укромный уголок, с окном в сад, откуда среди чинной,
но жестокой попойки наблюдали за мальчиком. Воспользовавшись обмороком,
Фергюсон поддержал бесчувственное состояние до той минуты, когда лишь
половина солнца виднелась над горизонтом. Затем он ушел, а Роберт открыл
глаза.
"Я спал или был болен", - но память не изменила ему; сев рядом, она
ласково рассказала о грустном и же стоком восторге. Воспрянув, заметил он,
что темно, тихо и никого нет, но, почти не беспокоясь об одиночестве, резко
устремил взгляд на запад, где угасал, проваливаясь, круг цвета розовой
меди. Заметно было, как тускнут и исчезают лучи. Круг стал как бы горкой
углей. Еще немного, - еще, - последний сноп искр озарил белый снег гор - и
умер, - навсегда! навсегда! навсегда!
Лег и уснул мрак. Направо горели огни третьего этажа.
- Свалилось! Свалилось! - закричал мальчик. Он сбежал в сад, ища и
зовя людей, так как думал, что наступит невыразимо страшное. Но никто не
отозвался на его крик. Он проник в чащу померанцевых и тюльпанных деревьев,
где журчание искусственных ручьев сливалось с шелестом крон.
Сад рос и жил; цвела и жила невидимая земля, и подземные силы
расстилали веера токов своих в дышащую теплом почву. В это время Хоггей
сказал Харту и Блюму: "Сад заперт, стены высоки; там найдем, что найдем, -
утром. Игрушка довольно пресная; не все выходит так интересно, как
думаешь".
Что касается мальчика, то в напряжении его, в волнении, в безумной
остроте чувств все перешло в страх. Он стоял среди кустов, стволов и
цветов. Он слышал их запах. Вокруг все звучало насыщенной жизнью. Трепет
струй, ход соков в стволах, дыхание трав и земли, голоса лопающихся
бутонов, шум листьев, возня сонных птиц и шаги насекомых, - сливалось в
ощущение спокойного, непобедимого рокота, летящего от земли к небу.
Мальчику казалось, что он стоит на живом, теплом теле, заснувшем в некой
твердой уверенности, недоступной никакому отчаянию. Это было так
заразительно, что Роберт понемногу стал дышать легче и тише. Обман открылся
ему внутри.
- Оно вернется, - сказал он. - Не может быть. Они надули меня.
За несколько минут до рассвета Фергюсон разыскал жертву среди
островков бассейна и привел ее в кабинет. Между тем в просветлевшей тьме за
окном чей-то пристальный, горячий взгляд уперся в затылок мальчика, он
обернулся и увидел красный сегмент, пылающий за равниной.
- Вот! - сказал он, вздрогнув, но сжав торжество, чтобы не
разрыдаться. - Оно возвращается оттуда же, куда провалилось! Видели? Все
видели?
Так как мальчик спутал стороны горизонта, то это был единственный -
для одного человека - случай, когда солнце поднялось с запада.
- Мы тоже рады. Наука ошиблась, - сказал Фергюсон.
Авель Хоггей сидел, низко согнувшись, в кресле, соединив колено,
локоть и ладонь с подбородком, смотря и тоскуя в ужасной игре нам
непостижимой мечты на хилого подростка, который прямо смотрел в его тусклые
глаза тигра взглядом испуга и торжества. Наконец, бьющий по непривычным
глазам свет ослепил Роберта, заставил его прижать руки к глазам; сквозь
пальцы потекли слезы.
Проморгавшись, мальчик спросил:
- Я должен стоять еще или идти?
- Выгнать его, - мрачно сказал Хоггей, - я вижу, что затея не удалась.
А жаль Фергюсон, ликвидируйте этот материал. И уберите остатки прочь.
Пропавшее солнце. Впервые - "Красная газета", веч. вып., 1923, 29
января.
Ю.Киркин
А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 4. - М.: Правда, 1980
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 26 апреля 2003 года
---------------------------------------------------------------------
Страшное употребление, какое дал своим бесчисленным богатствам Авель
Хоггей, долго еще будет жить в памяти всех, кто знал этого человека без
сердца. Не раз его злодейства - так как деяния Хоггея были безмерными,
утонченными злодействами - грозили, сломав гроб купленного молчания, пасть
на его голову, но золото вывозило, и он продолжал играть с живыми людьми
самым различным образом; неистощимый на выдумку, Хоггей не преследовал иных
целей, кроме забавы. Это был мистификатор и палач вместе. В основе его
забав, опытов, экспериментов и игр лежал скучный вопрос: "Что выйдет, если
я сделаю так?"
Четырнадцать лет назад вдова Эльгрев, застигнутая родами в момент
безвыходной нищеты, отдала новорожденного малютку-сына неизвестному
человеку, вручившему ей крупную сумму денег. Он сказал, что состоятельный
аноним - бездетная и детолюбивая семья - хочет усыновить мальчика. Мать не
должна была стараться увидеть или искать сына.
На этом сделка была покончена. Утешаясь тем, что ее Роберт вырастет
богачом и счастливцем, обезумевшая от нужды женщина вручила свое дитя
неизвестному, и он скрылся во тьме ночи, унес крошечное сердце, которому
были суждены страдание и победа.
Купив человека, Авель Хоггей приказал содержать ребенка в особо
устроенном помещении, где не было окон. Комнаты освещались только
электричеством. Слуги и учитель Роберта должны были на все его вопросы
отвечать, что его жизнь - именно такова, какой живут все другие люди.
Специально для него были заказаны и отпечатаны книги того рода, из каких
обычно познает человек жизнь и мир, с той лишь разницей, что в них
совершенно не упоминалось о солнце*. Всем, кто говорил с мальчиком или по
роду своих обязанностей вступал с ним в какое бы ни было общение, строго
было запрещено Хоггеем употреблять это слово.
______________
* Равным образом, ни о чем светящемся в небе - луне, звездах. Фергюсон
- правая рука Хоггея, - чаще других навещавший Роберта, приучил его думать,
что люди сами не желают многого в этом роде. А.Г.
Роберт рос. Он был хил и задумчив. Когда ему исполнилось четырнадцать
лет, Хоггей среди иных сложных забав, еще во многом не раскрытых данных,
вспомнив о Роберте, решил, что можно, наконец, посмеяться. И он велел
привести Роберта.
Хоггей сидел на блестящей, огромной террасе среди тех, кому мог
довериться в этой запрещенной игре. То были люди с богатым, запертым на
замок прошлым, с лицами, бесстрастно эмалированными развратом и скукой.
Кроме Фергюсона, здесь сидели и пили Харт - поставщик публичных домов Южной
Америки, и Блюм - содержатель одиннадцати игорных домов.
Был полдень. В безоблачном небе стояло пламенным белым железом вечное
Солнце. По саду, окруженному высокой стеной, бродил трогательный и
прелестный свет. За садом сияли леса и снежные цепи отрогов Ахуан-Скапа.
Мальчик вошел с повязкой на глазах. Левую руку он бессознательно
держал у сильно бьющегося сердца, а правая нервно шевелилась в кармане
бархатной куртки. Его вел глухонемой негр, послушное животное в руках
Хоггея. Немного погодя вышел Фергюсон.
- Что, доктор? - сказал Хоггей.
- Сердце в порядке, - ответил Фергюсон по-французски, - нервы истощены
и вялы.
- Это и есть Монте-Кристо? - спросил Харт.
- Пари, - сказал Блюм, знавший, в чем дело.
- Ну? - протянул Хоггей.
- Пари, что он помешается с наступлением тьмы.
- Э, пустяки, - возразил Хоггей. - Я говорю, что придет проситься
обратно с единственной верой в лампочку Эдисона.
- Есть. Сто миллионов.
- Ну, хорошо. - сказал Хоггей. - Что, Харт?
- Та же сумма на смерть, - сказал Харт. - Он умрет.
- Принимаю. Начнем. Фергюсон, говорите, что надо сказать.
Роберт Эльгрев не понял ни одной фразы. Он стоял и ждал, волнуясь
безмерно. Его привели без объяснений, крепко завязав глаза, и он мог думать
что угодно.
- Роберт, - сказал Фергюсон, придвигая мальчика за плечо к себе, -
сейчас ты увидишь солнце - солнце, которое есть жизнь и свет мира. Сегодня
последний день, как оно светит. Это утверждает наука. Тебе не говорили о
солнце потому, что оно не было до сих пор в опасности, но так как сегодня
последний день его света, жестоко было бы лишать тебя этого зрелища. Не рви
платок, я сниму сам. Смотри.
Швырнув платок, Фергюсон внимательно стал приглядываться к
побледневшему, ослепленному лицу. И как над микроскопом согнулся над ним
Хоггей.
Наступило молчание, во время которого Роберт Эльгрев увидел
необычайное зрелище и ухватился за Фергюсона, чувствуя, что пол исчез, и он
валится в сверкающую зеленую пропасть с голубым дном. Обычное зрелище дня -
солнечное пространство - было для него потрясением, превосходящим все
человеческие слова. Не умея овладеть громадной перспективой, он содрогался
среди взметнувшихся весьма близких к нему стен из полей и лесов, но наконец
пространство стало на свое место.
Подняв голову, он почувствовал, что лицо горит. Почти прямо над ним,
над самыми, казалось, его глазами, пылал величественный и прекрасный огонь.
Он вскрикнул. Вся жизнь всколыхнулась в нем, зазвучав вихрем, и догадка,
что до сих пор от него было отнято все, в первый раз громовым ядом схватила
его, стукнувшись по шее и виску, сердце. В этот момент переливающийся
раскаленный круг вошел из центра небесного пожара в остановившиеся зрачки,
по глазам как бы хлестнуло резиной, и мальчик упал в судорогах.
- Он ослеп, - сказал Харт. - Или умер.
Фергюсон расстегнул куртку, взял пульс и помолчал с значительным
видом.
- Жив? - сказал, улыбаясь и довольно откидываясь в кресле, Хоггей.
- Жив.
Тогда решено было посмотреть, как поразит Роберта тьма, которую,
ничего не зная и не имея причины подозревать обман, он должен был считать
вечной. Все скрылись в укромный уголок, с окном в сад, откуда среди чинной,
но жестокой попойки наблюдали за мальчиком. Воспользовавшись обмороком,
Фергюсон поддержал бесчувственное состояние до той минуты, когда лишь
половина солнца виднелась над горизонтом. Затем он ушел, а Роберт открыл
глаза.
"Я спал или был болен", - но память не изменила ему; сев рядом, она
ласково рассказала о грустном и же стоком восторге. Воспрянув, заметил он,
что темно, тихо и никого нет, но, почти не беспокоясь об одиночестве, резко
устремил взгляд на запад, где угасал, проваливаясь, круг цвета розовой
меди. Заметно было, как тускнут и исчезают лучи. Круг стал как бы горкой
углей. Еще немного, - еще, - последний сноп искр озарил белый снег гор - и
умер, - навсегда! навсегда! навсегда!
Лег и уснул мрак. Направо горели огни третьего этажа.
- Свалилось! Свалилось! - закричал мальчик. Он сбежал в сад, ища и
зовя людей, так как думал, что наступит невыразимо страшное. Но никто не
отозвался на его крик. Он проник в чащу померанцевых и тюльпанных деревьев,
где журчание искусственных ручьев сливалось с шелестом крон.
Сад рос и жил; цвела и жила невидимая земля, и подземные силы
расстилали веера токов своих в дышащую теплом почву. В это время Хоггей
сказал Харту и Блюму: "Сад заперт, стены высоки; там найдем, что найдем, -
утром. Игрушка довольно пресная; не все выходит так интересно, как
думаешь".
Что касается мальчика, то в напряжении его, в волнении, в безумной
остроте чувств все перешло в страх. Он стоял среди кустов, стволов и
цветов. Он слышал их запах. Вокруг все звучало насыщенной жизнью. Трепет
струй, ход соков в стволах, дыхание трав и земли, голоса лопающихся
бутонов, шум листьев, возня сонных птиц и шаги насекомых, - сливалось в
ощущение спокойного, непобедимого рокота, летящего от земли к небу.
Мальчику казалось, что он стоит на живом, теплом теле, заснувшем в некой
твердой уверенности, недоступной никакому отчаянию. Это было так
заразительно, что Роберт понемногу стал дышать легче и тише. Обман открылся
ему внутри.
- Оно вернется, - сказал он. - Не может быть. Они надули меня.
За несколько минут до рассвета Фергюсон разыскал жертву среди
островков бассейна и привел ее в кабинет. Между тем в просветлевшей тьме за
окном чей-то пристальный, горячий взгляд уперся в затылок мальчика, он
обернулся и увидел красный сегмент, пылающий за равниной.
- Вот! - сказал он, вздрогнув, но сжав торжество, чтобы не
разрыдаться. - Оно возвращается оттуда же, куда провалилось! Видели? Все
видели?
Так как мальчик спутал стороны горизонта, то это был единственный -
для одного человека - случай, когда солнце поднялось с запада.
- Мы тоже рады. Наука ошиблась, - сказал Фергюсон.
Авель Хоггей сидел, низко согнувшись, в кресле, соединив колено,
локоть и ладонь с подбородком, смотря и тоскуя в ужасной игре нам
непостижимой мечты на хилого подростка, который прямо смотрел в его тусклые
глаза тигра взглядом испуга и торжества. Наконец, бьющий по непривычным
глазам свет ослепил Роберта, заставил его прижать руки к глазам; сквозь
пальцы потекли слезы.
Проморгавшись, мальчик спросил:
- Я должен стоять еще или идти?
- Выгнать его, - мрачно сказал Хоггей, - я вижу, что затея не удалась.
А жаль Фергюсон, ликвидируйте этот материал. И уберите остатки прочь.
Пропавшее солнце. Впервые - "Красная газета", веч. вып., 1923, 29
января.
Ю.Киркин