---------------------------------------------------------------------
А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 2. - М.: Правда, 1980
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 25 марта 2003 года
---------------------------------------------------------------------
Замечательно, что при всей своей откровенности Эли Стар ни разу не
проболтался мне о своем странном открытии; это-то, конечно, и погубило его.
Признайся он мне в самом начале, я приложил бы все усилия, чтобы исправить
дело. Но он был скрытен; может быть, он думал, что ему не поверят.
Все объяснилось в тот день, когда взволнованный Генникер, не снимая
шляпы, появился в моем кабинете, нервно размахивая хлыстом, готовый,
кажется, ударить меня, если я помешаю ему выражать свои ощущения. Он сел
(нет - он с силой плюхнулся в кресло), и мы несколько секунд бодали друг
друга взглядами.
- Кестер, - сказал он наконец, - думаете ли вы, что Эли порядочный
человек?
Я встал, снова сел и вытаращил на него глаза.
- Вы выпили немного, Генникер, - сказал я. - Улыбнитесь сейчас же,
тогда я поверю, что вы шутите.
- Вчера, - сказал он таким голосом, как будто читал по книге завещание
одного из персонажей романа, - вчера Эли Стар пришел к нам. У него был
подавленный, удрученный вид, он просидел с нами, как истукан, почти не
разговаривая, до вечера.
После чая явился один из клиентов с просьбой перестроить фасад дома. Я
уединился с ним, но сквозь неплотно притворенную дверь кабинета слышал, как
моя сестра Синтия предложила Эли прогуляться в саду. Приблизительно через
полчаса после этого, когда клиент удалился, Синтия с заплаканным лицом
подошла ко мне. На ее голове был шерстяной платок, она только что вернулась
из сада.
- Ну, что? - немного встревоженный спросил я. - Вы поссорились?
- Нет, - сказала она, подходя к окну, так что мне были видны только ее
вздрагивающие плечи, - но между нами все кончено. Я не буду его женой.
Пораженный, я встал; первой моей мыслью было отыскать Эли. Синтия
угадала мое движение. - Он ушел, - сказала она, - ушел так поспешно, что я
даже не разобрала, в чем дело. Он говорил, кажется, что должен уехать. - Она
рассмеялась злым смехом; действительно, Кестер, что может быть
оскорбительнее для женщины?
Я засыпал ее вопросами, но мне не удалось ничего добиться. Эли ушел,
отказался от своего слова, не объясняя причины. Попробуй защитить его,
Кестер.
Я внимательно посмотрел на Генникера, его трясло от негодования, кончик
хлыста бешено извивался на полу. Для меня это было еще большей
неожиданностью.
- Может быть, он скажет тебе в чем дело, - продолжал Генникер. - До сих
пор его прямые глаза служили мне отдыхом.
Я взял шляпу и трость.
- Посиди здесь, Генникер. Я прохожу недолго. Кстати, когда ты видел его
последний раз? Раньше вчерашнего?
- В прошлое воскресенье, за городом. Он шел от парка к молочной ферме.
- Да, - подхватил я, - постой, вы встретились.
- Да.
- Ты поклонился?
- Да.
- И у него был такой вид, как будто он не замечает твоего
существования.
- Да, - сказал изумленный Генникер. - Но тебя ведь с ним не было?
- Это не трудно угадать, милый; в то же самое воскресенье я встретился
с ним лицом к лицу; но он смотрел сквозь меня и прошел меня. Он стал
рассеян. Я ухожу, Генникер, к нему; я умею расспрашивать.
В серой полутьме комнаты я рассмотрел Эли. Он лежал на диване ничком,
без сюртука и штиблет. Шторы были опущены, последний румянец заката слабо
окрашивал их плотные складки.
- Это ты, Кестер? - спросил Стар. - Прости, здесь темно. Нажми кнопку.
В электрическом свете тонкое юношеское лицо Эли показалось мне
детски-суровым - он смотрел на меня в упор, сдвинув брови, упираясь руками в
диван, словно собирался встать, но раздумал. Я подошел ближе.
- Эли! - громко произнес я, стремясь бодростью голоса стряхнуть
гнетущее настроение. - Я видел Генникера. Он взбешен. Поставь себя на его
место. Он вправе требовать объяснения. Наверное, и меня это также немного
интересует, ведь ты мне друг. Что случилось?
- Ничего, - процедил он сквозь зубы, в то время как глаза его силились
улыбнуться. - Я попрошу прощения и напишу Синтии письмо, из которого для
всех будет ясно, что я, например, негодяй. Тогда меня оставят в покое.
- Конечно, - сказал я мирным тоном, - ты или подделал вексель, или убил
тетку. Это ведь так на тебя похоже. Элион Стар, я тебя спрашиваю - отбросим
шутки в сторону, - почему ты обидел эту прекрасную девушку?
Эли беспомощно развел руками и стал смотреть вниз. Кажется, он сильно
страдал. Я не торопил его; мы молчали.
- Расскажешь, - подозрительно сказал он, испытующе взглянув на меня. -
Я не хочу этого, потому что мне нельзя верить, Кестер, - конечно, я
отбрасываю прежнюю жизнь в сторону, но я не в силах поступить иначе. Если я
расскажу тебе в чем дело, то погублю все. Вы - то есть ты и Генникер -
отправите меня с доктором и будете уверять Синтию, что все обстоит
прекрасно.
- Эли, я даю слово.
Не знаю почему, - эти мои вялые, неуверенные слова ободрили его. Может
быть, он и сам искал случая поделиться с кем-нибудь тем странным и
величественным миром, который стал близок его душе.
Он как будто повеселел. "В самом деле", - говорили его глаза. Но он все
еще колебался; казалось, желание быть в роли вынужденного рассказчика
превышало его собственную потребность в откровенности. Я продолжал
уговаривать его, понукать, он сдавался. Излишне приводить здесь те
скомканные полуотрывочные фразы, которые обыкновенно предшествуют рассказу
всякого потрясенного человека. Эли высыпал их достаточно, пока коснулся
сущности дела, и вот что он рассказал мне:
"Две недели назад утром я проснулся в тоскливом настроении духа и тела.
К этому обычному для меня в последнее время состоянию примешивалось
непонятное, тревожное ожидание. Вместе с тем я испытывал ощущение глубокого,
торжественного простора, который, так сказать, проникал в меня неизвестно
откуда; я был в четырех стенах.
Я вышел на улицу, погруженный в молчаливое созерцание солнечных улиц и
движущейся толпы. У первого перекрестка меня поразил маленький цветущий
холм, пересекавший дорогу как раз в середине каменного тротуара. С глубоким
удивлением (потому что это центральная часть города) рассматривал я степную
ромашку, маргаритки и зеленую невысокую траву. Тогда господин, шедший
впереди меня по тому же самому тротуару, прошел сквозь холм, да, он
погрузился в него по пояс и удалился, как будто это была не земля, а легкий
ночной туман.
Я оглянулся, Кестер; город принимал странный вид: дома, улицы, вывески,
трубы - все было как бы сделано из кисеи, в прозрачности которой лежали
странные пейзажи, мешаясь своими очертаниями с угловатостью городских линий;
совершенно новая, невиданная мною местность лежала на том же месте, где
город. Случалось ли тебе испытывать мгновенный дефект зрения, когда все
окружающее двоится в глазах? Это может дать тебе некоторое представление о
моих впечатлениях, с той разницей, что для меня предметы стали как бы
прозрачными, и я видел одновременно сливающимися, пронизывающими друг друга
- два мира, из которых один был наш город, а другой представлял цветущую,
холмистую степь, с далекими на горизонте голубыми горами.
Я был бы идиотом, если бы захотел дать тебе уразуметь степень
потрясения, уничтожившего меня до полного паралича мысли; пестрая вереница
красок сверкала перед моими глазами, небо стало почти темным от густой
синевы, в то время как яркий поток света обнимал землю. Ошеломленный, я
поспешил назад. Я пришел домой по каменному настилу мостовой и восхитительно
густой траве изумрудного блеска. Поднимаясь по лестнице, я видел внизу, в
комнате привратника, продолжение все той же, имевшей полную реальность
картины - дикие кусты, ручей, пересекавший улицу.
С наступлением вечера двойственность стала тускнеть; еще некоторое
время я различал линию таинственного горизонта, но и она угасла, как солнце
на западе, когда мрак ночи охватил город.
На следующий день я проснулся, продолжая разглядывать второй мир земли
с чувством непостижимого сладкого ужаса. Не было более оснований
сомневаться; тот же странный, великолепный пейзаж сверкал сквозь очертания
города; я мог изучать его, не поднимаясь с постели. Широкая, туманная от
голубой пыли, дорога вилась поперек степи, уходя к горам, теряясь в их
величавой громаде, полной лиловых теней. Неизвестные, полуголые люди
двигались непрерывной толпой по этой дороге; то был настоящий живой поток;
скрипели обозы, караваны верблюдов, нагруженных неизвестной кладью,
двигались, мотая головами, к таинственному амфитеатру гор; смуглые дети,
женщины нездешней красоты, воины в странном вооружении, с золотыми
украшениями в ушах и на груди стремились неудержимо, перегоняя друг друга.
Это походило на огромное переселение. Сверкающая цветная лента толпы, звуки
музыкальных инструментов, скрип колес, крик верблюдов и мулов, смешанный
разговор на непонятном наречии - все это действовало на меня так же, как
солнечный свет на прозревшего слепца.
Толпы эти проходили сквозь город, дома, и странно было видеть, Кестер,
как чистенько одетые горожане, трамваи, экипажи скрещиваются с этим потоком,
сливаются и расходятся, не оставляя друг на друге следов малейшего
прикосновения. Тогда я заметил, что лица смуглых людей, мужчин и женщин -
ясны, как весенний поток.
Снова с наступлением темноты я перестал видеть виденное и проходил всю
ночь, не раздеваясь, по комнатам. Куда идут эти люди? - спрашивал я себя.
Движение не прекращалось вплоть до сегодняшнего дня. Кестер, я вижу изо дня
в день эту стремительную массу людей, проходящих через великую степь.
Несомненно, их привлекает страна, лежащая за горами. Я пойду с ними. Я
твердо решил это, я завидую глубокой уверенности их лиц. Там, куда
направляются эти люди, непременно должны быть чудесные, немыслимые для нас
вещи. Я буду идти, придерживаясь направления степной дороги".
Он смолк. Лицо его было необыкновенно в этот момент, я действительно
верил тогда, что Эли видит что-то непостижимое для обыкновенного человека.
Он не мистифицировал. Глубокое волнение, с которым он закончил свой рассказ,
производило потрясающее впечатление. Вместе с тем я чувствовал потребность
немедленно идти к Генникеру и обсудить качества одной хорошей лечебницы.
Я ушел, оставив Эли в глубокой задумчивости. Мне нечего было сказать
ему, расспросы же могли вызвать только новый приступ экзальтации. Генникера
я не застал, он ушел, соскучившись ждать. Но на другой же день родственникам
Эли пришлось поместить газетную публикацию:
"Разыскивается молодой человек, Элион Стар, среднего роста, блондин, с
хорошими манерами, маленькие руки и ноги, тихий голос; вышел из дома с
небольшим ручным саквояжем в 11 ч. утра. Указавшему местопребывание Стара
будет выдано хорошее вознаграждение".
В солидной, купеческой гостиной сидели пожилые люди, коммерсанты, две
барышни, их мамаша и я. Хозяин дома, выйдя из кабинета, сказал мне:
- Кестер, помните нашумевшую десять лет назад историю с загадочным
исчезновением юноши Элиона Стар? Он был ваш друг.
- Да, помню, - сказал я.
- Он умер. Родственники его получили на днях полицейское официальное
уведомление об этом из Рио-Жанейро. При нем нашли документы, указывающие его
имя и звание.
Я встал.
- Да... бедняга, - продолжал хозяин, - он умер в отрепьях, с
наружностью закоренелого бродяги, если судить по фотографической карточке,
снятой полицейским врачом. Умер он в какой-то харчевне. Отец Эли за большие
деньги выписал сюда этого врача, чтобы расспросить самому, как выглядел его
сын.
- Он лежал совершенно спокойно, - сказал отцу Эли врач, - казалось, что
он спит. В лице его было непонятно одно - улыбка. Мертвый, он улыбался.
Я наклонил голову, отдавая этим последнюю дань моему молодому другу.
"Он улыбался". Неужели он нашел перед смертью страну, лежащую за горами?
Путь. Впервые - журнал "Аргус", 1915, Э 8.
Ю.Киркин
А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 2. - М.: Правда, 1980
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 25 марта 2003 года
---------------------------------------------------------------------
Замечательно, что при всей своей откровенности Эли Стар ни разу не
проболтался мне о своем странном открытии; это-то, конечно, и погубило его.
Признайся он мне в самом начале, я приложил бы все усилия, чтобы исправить
дело. Но он был скрытен; может быть, он думал, что ему не поверят.
Все объяснилось в тот день, когда взволнованный Генникер, не снимая
шляпы, появился в моем кабинете, нервно размахивая хлыстом, готовый,
кажется, ударить меня, если я помешаю ему выражать свои ощущения. Он сел
(нет - он с силой плюхнулся в кресло), и мы несколько секунд бодали друг
друга взглядами.
- Кестер, - сказал он наконец, - думаете ли вы, что Эли порядочный
человек?
Я встал, снова сел и вытаращил на него глаза.
- Вы выпили немного, Генникер, - сказал я. - Улыбнитесь сейчас же,
тогда я поверю, что вы шутите.
- Вчера, - сказал он таким голосом, как будто читал по книге завещание
одного из персонажей романа, - вчера Эли Стар пришел к нам. У него был
подавленный, удрученный вид, он просидел с нами, как истукан, почти не
разговаривая, до вечера.
После чая явился один из клиентов с просьбой перестроить фасад дома. Я
уединился с ним, но сквозь неплотно притворенную дверь кабинета слышал, как
моя сестра Синтия предложила Эли прогуляться в саду. Приблизительно через
полчаса после этого, когда клиент удалился, Синтия с заплаканным лицом
подошла ко мне. На ее голове был шерстяной платок, она только что вернулась
из сада.
- Ну, что? - немного встревоженный спросил я. - Вы поссорились?
- Нет, - сказала она, подходя к окну, так что мне были видны только ее
вздрагивающие плечи, - но между нами все кончено. Я не буду его женой.
Пораженный, я встал; первой моей мыслью было отыскать Эли. Синтия
угадала мое движение. - Он ушел, - сказала она, - ушел так поспешно, что я
даже не разобрала, в чем дело. Он говорил, кажется, что должен уехать. - Она
рассмеялась злым смехом; действительно, Кестер, что может быть
оскорбительнее для женщины?
Я засыпал ее вопросами, но мне не удалось ничего добиться. Эли ушел,
отказался от своего слова, не объясняя причины. Попробуй защитить его,
Кестер.
Я внимательно посмотрел на Генникера, его трясло от негодования, кончик
хлыста бешено извивался на полу. Для меня это было еще большей
неожиданностью.
- Может быть, он скажет тебе в чем дело, - продолжал Генникер. - До сих
пор его прямые глаза служили мне отдыхом.
Я взял шляпу и трость.
- Посиди здесь, Генникер. Я прохожу недолго. Кстати, когда ты видел его
последний раз? Раньше вчерашнего?
- В прошлое воскресенье, за городом. Он шел от парка к молочной ферме.
- Да, - подхватил я, - постой, вы встретились.
- Да.
- Ты поклонился?
- Да.
- И у него был такой вид, как будто он не замечает твоего
существования.
- Да, - сказал изумленный Генникер. - Но тебя ведь с ним не было?
- Это не трудно угадать, милый; в то же самое воскресенье я встретился
с ним лицом к лицу; но он смотрел сквозь меня и прошел меня. Он стал
рассеян. Я ухожу, Генникер, к нему; я умею расспрашивать.
В серой полутьме комнаты я рассмотрел Эли. Он лежал на диване ничком,
без сюртука и штиблет. Шторы были опущены, последний румянец заката слабо
окрашивал их плотные складки.
- Это ты, Кестер? - спросил Стар. - Прости, здесь темно. Нажми кнопку.
В электрическом свете тонкое юношеское лицо Эли показалось мне
детски-суровым - он смотрел на меня в упор, сдвинув брови, упираясь руками в
диван, словно собирался встать, но раздумал. Я подошел ближе.
- Эли! - громко произнес я, стремясь бодростью голоса стряхнуть
гнетущее настроение. - Я видел Генникера. Он взбешен. Поставь себя на его
место. Он вправе требовать объяснения. Наверное, и меня это также немного
интересует, ведь ты мне друг. Что случилось?
- Ничего, - процедил он сквозь зубы, в то время как глаза его силились
улыбнуться. - Я попрошу прощения и напишу Синтии письмо, из которого для
всех будет ясно, что я, например, негодяй. Тогда меня оставят в покое.
- Конечно, - сказал я мирным тоном, - ты или подделал вексель, или убил
тетку. Это ведь так на тебя похоже. Элион Стар, я тебя спрашиваю - отбросим
шутки в сторону, - почему ты обидел эту прекрасную девушку?
Эли беспомощно развел руками и стал смотреть вниз. Кажется, он сильно
страдал. Я не торопил его; мы молчали.
- Расскажешь, - подозрительно сказал он, испытующе взглянув на меня. -
Я не хочу этого, потому что мне нельзя верить, Кестер, - конечно, я
отбрасываю прежнюю жизнь в сторону, но я не в силах поступить иначе. Если я
расскажу тебе в чем дело, то погублю все. Вы - то есть ты и Генникер -
отправите меня с доктором и будете уверять Синтию, что все обстоит
прекрасно.
- Эли, я даю слово.
Не знаю почему, - эти мои вялые, неуверенные слова ободрили его. Может
быть, он и сам искал случая поделиться с кем-нибудь тем странным и
величественным миром, который стал близок его душе.
Он как будто повеселел. "В самом деле", - говорили его глаза. Но он все
еще колебался; казалось, желание быть в роли вынужденного рассказчика
превышало его собственную потребность в откровенности. Я продолжал
уговаривать его, понукать, он сдавался. Излишне приводить здесь те
скомканные полуотрывочные фразы, которые обыкновенно предшествуют рассказу
всякого потрясенного человека. Эли высыпал их достаточно, пока коснулся
сущности дела, и вот что он рассказал мне:
"Две недели назад утром я проснулся в тоскливом настроении духа и тела.
К этому обычному для меня в последнее время состоянию примешивалось
непонятное, тревожное ожидание. Вместе с тем я испытывал ощущение глубокого,
торжественного простора, который, так сказать, проникал в меня неизвестно
откуда; я был в четырех стенах.
Я вышел на улицу, погруженный в молчаливое созерцание солнечных улиц и
движущейся толпы. У первого перекрестка меня поразил маленький цветущий
холм, пересекавший дорогу как раз в середине каменного тротуара. С глубоким
удивлением (потому что это центральная часть города) рассматривал я степную
ромашку, маргаритки и зеленую невысокую траву. Тогда господин, шедший
впереди меня по тому же самому тротуару, прошел сквозь холм, да, он
погрузился в него по пояс и удалился, как будто это была не земля, а легкий
ночной туман.
Я оглянулся, Кестер; город принимал странный вид: дома, улицы, вывески,
трубы - все было как бы сделано из кисеи, в прозрачности которой лежали
странные пейзажи, мешаясь своими очертаниями с угловатостью городских линий;
совершенно новая, невиданная мною местность лежала на том же месте, где
город. Случалось ли тебе испытывать мгновенный дефект зрения, когда все
окружающее двоится в глазах? Это может дать тебе некоторое представление о
моих впечатлениях, с той разницей, что для меня предметы стали как бы
прозрачными, и я видел одновременно сливающимися, пронизывающими друг друга
- два мира, из которых один был наш город, а другой представлял цветущую,
холмистую степь, с далекими на горизонте голубыми горами.
Я был бы идиотом, если бы захотел дать тебе уразуметь степень
потрясения, уничтожившего меня до полного паралича мысли; пестрая вереница
красок сверкала перед моими глазами, небо стало почти темным от густой
синевы, в то время как яркий поток света обнимал землю. Ошеломленный, я
поспешил назад. Я пришел домой по каменному настилу мостовой и восхитительно
густой траве изумрудного блеска. Поднимаясь по лестнице, я видел внизу, в
комнате привратника, продолжение все той же, имевшей полную реальность
картины - дикие кусты, ручей, пересекавший улицу.
С наступлением вечера двойственность стала тускнеть; еще некоторое
время я различал линию таинственного горизонта, но и она угасла, как солнце
на западе, когда мрак ночи охватил город.
На следующий день я проснулся, продолжая разглядывать второй мир земли
с чувством непостижимого сладкого ужаса. Не было более оснований
сомневаться; тот же странный, великолепный пейзаж сверкал сквозь очертания
города; я мог изучать его, не поднимаясь с постели. Широкая, туманная от
голубой пыли, дорога вилась поперек степи, уходя к горам, теряясь в их
величавой громаде, полной лиловых теней. Неизвестные, полуголые люди
двигались непрерывной толпой по этой дороге; то был настоящий живой поток;
скрипели обозы, караваны верблюдов, нагруженных неизвестной кладью,
двигались, мотая головами, к таинственному амфитеатру гор; смуглые дети,
женщины нездешней красоты, воины в странном вооружении, с золотыми
украшениями в ушах и на груди стремились неудержимо, перегоняя друг друга.
Это походило на огромное переселение. Сверкающая цветная лента толпы, звуки
музыкальных инструментов, скрип колес, крик верблюдов и мулов, смешанный
разговор на непонятном наречии - все это действовало на меня так же, как
солнечный свет на прозревшего слепца.
Толпы эти проходили сквозь город, дома, и странно было видеть, Кестер,
как чистенько одетые горожане, трамваи, экипажи скрещиваются с этим потоком,
сливаются и расходятся, не оставляя друг на друге следов малейшего
прикосновения. Тогда я заметил, что лица смуглых людей, мужчин и женщин -
ясны, как весенний поток.
Снова с наступлением темноты я перестал видеть виденное и проходил всю
ночь, не раздеваясь, по комнатам. Куда идут эти люди? - спрашивал я себя.
Движение не прекращалось вплоть до сегодняшнего дня. Кестер, я вижу изо дня
в день эту стремительную массу людей, проходящих через великую степь.
Несомненно, их привлекает страна, лежащая за горами. Я пойду с ними. Я
твердо решил это, я завидую глубокой уверенности их лиц. Там, куда
направляются эти люди, непременно должны быть чудесные, немыслимые для нас
вещи. Я буду идти, придерживаясь направления степной дороги".
Он смолк. Лицо его было необыкновенно в этот момент, я действительно
верил тогда, что Эли видит что-то непостижимое для обыкновенного человека.
Он не мистифицировал. Глубокое волнение, с которым он закончил свой рассказ,
производило потрясающее впечатление. Вместе с тем я чувствовал потребность
немедленно идти к Генникеру и обсудить качества одной хорошей лечебницы.
Я ушел, оставив Эли в глубокой задумчивости. Мне нечего было сказать
ему, расспросы же могли вызвать только новый приступ экзальтации. Генникера
я не застал, он ушел, соскучившись ждать. Но на другой же день родственникам
Эли пришлось поместить газетную публикацию:
"Разыскивается молодой человек, Элион Стар, среднего роста, блондин, с
хорошими манерами, маленькие руки и ноги, тихий голос; вышел из дома с
небольшим ручным саквояжем в 11 ч. утра. Указавшему местопребывание Стара
будет выдано хорошее вознаграждение".
В солидной, купеческой гостиной сидели пожилые люди, коммерсанты, две
барышни, их мамаша и я. Хозяин дома, выйдя из кабинета, сказал мне:
- Кестер, помните нашумевшую десять лет назад историю с загадочным
исчезновением юноши Элиона Стар? Он был ваш друг.
- Да, помню, - сказал я.
- Он умер. Родственники его получили на днях полицейское официальное
уведомление об этом из Рио-Жанейро. При нем нашли документы, указывающие его
имя и звание.
Я встал.
- Да... бедняга, - продолжал хозяин, - он умер в отрепьях, с
наружностью закоренелого бродяги, если судить по фотографической карточке,
снятой полицейским врачом. Умер он в какой-то харчевне. Отец Эли за большие
деньги выписал сюда этого врача, чтобы расспросить самому, как выглядел его
сын.
- Он лежал совершенно спокойно, - сказал отцу Эли врач, - казалось, что
он спит. В лице его было непонятно одно - улыбка. Мертвый, он улыбался.
Я наклонил голову, отдавая этим последнюю дань моему молодому другу.
"Он улыбался". Неужели он нашел перед смертью страну, лежащую за горами?
Путь. Впервые - журнал "Аргус", 1915, Э 8.
Ю.Киркин