Губин Валерий. Свет в окне

Губин Валерий Дмитриевич
Свет в окне

   Валерий Дмитриевич ГУБИН
   СВЕТ В ОКНЕ
   Фантастический рассказ
   Уже неделю Григорий Иванович чувствовал угнетающую слабость во всем теле. От малейших усилий дрожали ноги, плыло перед глазами. В воскресенье вечером он не выдержал и лег с виноватой улыбкой.
   - Ты прости меня, Маша, что-то неможется.
   - Заболел?
   - Нет, видно, это уже не болезнь, а последний звонок. Да и пора честь знать - сколько можно коптить небо.
   - Бог с тобой, что ты опять заговорил?
   - На этот раз серьезно. Я чувствую. И отец мой и дед померли ровно в восемьдесят. Это нам такой срок отмерен, нашему роду. И мне совсем не страшно умирать, потому что ты еще будешь жить после меня.
   - Не буду я жить после тебя, - старушка обошла со всех сторон кровать, заботливо подтыкая одеяло, - ты же меня знаешь, не буду ни одного дня.
   - Будешь, - улыбнулся Григорий Иванович, - у нас ведь дети еще есть, нельзя, чтобы они враз осиротели.
   - Молчи, дуралей, - она села рядом, сунула свою сухую маленькую ладошку ему под щеку, и они замерли так и просидели много часов, разговаривая друг с другом и друг друга утешая, хотя не сказали ни слова.
   Была уже глубокая ночь, когда Григорий Иванович зашевелился.
   - Помнишь Лутохинский дворец за Черным прудом?
   - Помню, конечно.
   - Говорят, что там есть какая-то комната, если прийти в нее ночью и немного там постоять, то вернется молодость.
   - Слышала я с детства эти сказки.
   - Наверное сказки, но все-таки давай сходим.
   - Очумел, за Черный пруд идти ночью! Да откуда у тебя такие силы возьмутся?
   - Мне кажется сейчас, что на это сил у меня хватит. Да мы и не за молодостью пойдем. Просто мне надо пойти. Последний раз с тобой прогуляться. Помнишь, когда-то давным-давно мы там были и тоже ночью.
   - Что-то я не помню.
   - А потом, кто знает, может, не зря люди говорят.
   - Люди рады всякой чепухе, еще столько же лет будут говорить, старушка задумалась и представила себе этот жуткий Лутохинский дворец дикую фантазию давно сгинувшего помещика - обгоревшая коробка с провалившейся по краям крышей, с зияющими дырами окон и дверей, с обломками гипсовых статуй перед входом. Он и сейчас, наверное, выглядит так, как много лет назад. Ни у кого до этого "дворца" руки не доходят. И стоит он на небольшой поляне в глухом лесу. Была когда-то дорога, но давно заросла.
   - Пойдем, Маша, сходим.
   Она всмотрелась в его лицо, едва белеющее в темноте, и тихо сказала:
   - Спи. Завтра сходим.
   Весь следующий день она надеялась, что он передумает. Но Григорий Иванович, с трудом поднявшись к обеду, больше не ложился, а сидел на улице, с опаской поглядывая на небо - не пойдет ли дождь.
   - Как чувствуешь себя?
   - Да хорошо, хорошо. Я так славно выспался, и ноги вот почти не дрожат. Сижу, силы коплю.
   - А если не дойдем?
   - Потихоньку дойдем, с перекурами. Тут всего километра четыре наберется.
   - Не боишься заблудиться ночью? Столько лет прошло.
   - Ты что, Маша, я и сейчас всю нашу округу могу с закрытыми глазами пройти.
   Стояла удивительно тихая, теплая для конца октября погода, словно природа, устав от бесконечных дождей, в преддверии близких морозов решила сделать небольшую передышку и замерла в неподвижности на несколько дней. Слышно было даже шуршание упавшего листа, который несколько раз приподнимался, переворачивался, чтобы выбрать себе место и окончательно улечься.
   Когда совсем стемнело, старики долго сидели у окна, ожидая, пока улягутся соседи, мимо которых шла дорога в лес. Вот наконец свет погас, и они, стараясь не шуметь, вышли из дома и отправились в путь.
   Лес встретил их приветливо. Здесь было совсем тепло и немного сыро. Они шли медленно - Григорий Иванович впереди, тяжело опираясь на палку, а старушка семенила за ним, держась рукой за хлястик его плаща. Ей все было страшно - и эта абсолютная тишина ночного леса, и непроглядная темень вокруг - и она озиралась по сторонам, вся сжавшись внутри.
   - Да неужели ты правильно идешь, ведь не видно ничего?
   - Правильно, мать, не волнуйся. Вот черничник, - он с шумом ударил по кустам палкой, - скоро он кончится и начнется березовая роща. Там и отдохнем.
   Действительно, вскоре впереди забелели стволы берез. Григорий Иванович кряхтя опустился на поваленное дерево. Она села рядом и достала термос.
   - Выпей вот чайку, я тут еще хлеба с салом взяла.
   - Не могу, Маша, есть, что-то я сейчас очень волнуюсь. А ты поешь, обязательно поешь, - он обнял ее за спину, - не замерзла?
   - А почему волнуешься? Тебе страшно?
   - Нет, чего тут бояться. А волнуюсь от всяких воспоминаний. Я вот так же волновался, когда к тебе на свидание шел первый раз.
   - Будто ты помнишь, как тогда волновался, - она недоверчиво хмыкнула.
   - Помню - а как же, я это всю жизнь помню.
   Посветлело, видимо поднявшийся ветерок немного сдвинул плотную массу облаков, и прямо над стариками засверкали, дрожа в лесных испарениях, две или три звезды.
   - Вон как звезды дрожат, наверное, дождь будет.
   - Сегодня уже не будет, разве что к вечеру соберется. Помоги-ка мне встать.
   Они двинулись дальше, березовая роща кончилась, начались высоченные ели вперемежку с соснами, потянуло терпким запахом смолы, земля пошла плотная и почти голая. Григорий Иванович больше не загребал сапогами листьев, и они шли бесшумно, как две тени, еще более темные, чем окружающий мрак. Старуха думала про свой участок - какой он маленький, обжитый по сравнению с этой громадой леса, неба и тишины, такой странной тишины, которая как будто вслушивается во все вокруг, и потому они стараются идти как можно тише. И этот лес, и вся природа давно уже стали ей чужими, а сейчас ночью - так просто страшными. Но если бы эта тишина вдруг разорвалась и какой-нибудь громовой голос спросил: "А вы что тут бродите, старые люди? Что потеряли и что хотите от меня?" - она бы наверное не растерялась и сумела попросить еще несколько лет жизни Григорию Ивановичу и спокойной смерти им обоим.
   Они еще три раза отдыхали, и хотя Григорий Иванович тянул вперед, но после каждого привала все тяжелее было ему вставать, и все медленнее он шел, тяжело, прерывисто дыша.
   "Не дойдем мы", - с грустью и досадой подумала она, и тут же лес внезапно кончился. Они вышли на поляну. Лутохинский дворец смутно темнел впереди большой бесформенной массой.
   - Вот он, - прошептал старик, - сейчас чуть передохнем и пойдем на ту сторону - там вход.
   - Ты почему шепотом?
   - Не знаю, а ты?
   - Да мне страшно, вдруг там кто-то есть?
   - Вот глупая, - возмутился Григорий Иванович, но без особой отваги в голосе.
   Они стали обходить дворец, но, не признаваясь себе в охватившей их робости, на поляну не выходили, а шли по опушке леса. И вдруг остановились как вкопанные. В левом крыле дворца в третьем от угла окне горел свет. Григорий Иванович почувствовал, как пальцы жены впились ему в ладонь. Свет чуть-чуть дрожал, колебался, так могла гореть только свеча или керосиновая лампа.
   - Не зря я боялась, - опять зашептала она, - пойдем отсюда скорее.
   - Что же, так и уйдем?
   - Уйдем, уйдем, никуда тебя не пущу!
   Они еще постояли, прислушиваясь. Никакого шума из дворца не доносилось, и ничьи тени лампу не заслоняли. Но это не прибавило им смелости.
   - Обидно, - вздохнул старик и повернул к лесу.
   Она плохо помнила, как доплелись до дома, как она, шатаясь от усталости, стелила постель, и лишь одна мысль ее ужасала - теперь Григорий Иванович ляжет и уже больше не встанет.
   Но все обошлось. Проснулась она поздно и услышала, как он что-то колотит во дворе под окном и бубнит себе под нос, как будто напевает.
   - Никак тебе наше гулянье на пользу пошло, дед! - обрадованно крикнула она с крыльца.
   - Да, я сам удивляюсь, откуда силы взялись, - он снял с верстака сколоченную рамку, - жаль вот только, что не получилось ничего с дворцом.
   - Не расстраивайся, как-нибудь еще сходим.
   - Ты серьезно говоришь? Неужели опять пойдешь, не испугаешься?
   - Может, и пойду.
   В обед пришел племянник, принес хлеба, крупы, рассказал все районные новости.
   - Послушай, Петя, - сказал ему старик, - у меня к тебе просьба. По деревне разные слухи ползут об этом Лутохинском дворце, что якобы по ночам там кто-то шастает - то ли привидения, то ли еще кто. Мне как бывшему вашему учителю это неприятно. Со всеми слухами и суевериями надо бороться. Сходил бы ты туда с кем-нибудь на пару. Я в милицию не хочу обращаться еще на смех поднимут.
   - Да что вам до слухов, Григорий Иванович, плюньте, пусть болтают.
   - Сходи, прошу тебя, - сказал Григорий Иванович с такой тоской в голосе, что племянник недоуменно поднял голову и долго смотрел на него.
   - А почему ночью?
   - Ну днем там ясно никого нет. Поле рядом, трактора работают.
   - Странно все это, но если вы просите, схожу. Я Саню соседского возьму, того, что из армии недавно пришел. Он десантником был, ничего не боится.
   Племянник объявился снова через два дня.
   - Ну что там? - нетерпеливо поднялся ему навстречу Григорий Иванович.
   - Ничего, - развел тот руками, - абсолютно ничего, сплошная свалка мусора и никаких свежих следов людей. Хотя, конечно, место там неприятное.
   В ту же ночь они снова вышли из дома. Пока шли улицей, в лицо брызгал мелкий дождь, но в лесу было суше, только редкие крупные капли время от времени стучали по брезентовому плащу старика. Они опять отдыхали в березовой роще, и старуха, как и в первый раз, с тем же испугом вглядывалась в окружающую темноту, и ей опять мерещились лихие ночные люди.
   Григорий Иванович на этот раз решил сократить путь. Они пошли через поле. Идти по сжатой глинистой стерне оказалось труднее, зато здесь было не так страшно, и легче дышалось. Они дошли до середины и, выбившись из сил, сели под огромной копной соломы. Облака бежали так низко, что отсюда с земли казалось, задевают верх копны. За сеткой дождя не было видно конца поля, и старухе чудилось, что они сидят где-то в бескрайней степи, всеми забытые и заброшенные, и ждут своей смерти. Хотя они сидели на соломе, было холодно и жестко, и старуха почувствовала вдруг, какая эта земля, что держит их, стылая и огромная. Она все в себя принимает, как приняла ее двух первых детей, родившихся мертвыми, и их скоро примет тоже, и они станут соломой, редким ночным дождем или березами в той роще, где они отдыхали, и тоже будут стоять и вслушиваться вместе со всеми в ночную осеннюю тишину. Она даже всхлипнула.
   - Ты чего? Плачешь?
   - Да так я, чуть-чуть. Жалко вдруг стало.
   - Кого жалко?
   - Нас с тобой жалко, детей наших жалко, внуков.
   - Внуков-то что жалеть, они гораздо счастливее нас будут.
   - Если вырастут хорошими людьми, им будет так же тяжело и трудно, как нам было, - вздохнула она.
   Лес оборвался неожиданно, как и в прошлый раз. И они опять по опушке огибали дворец, чтобы выйти к фасаду, и опять как будто в сердце толкнуло - в третьем слева окне горел свет.
   - Пойдем туда, - решительно сказал Григорий Иванович, - поздно нам уже бояться.
   Она покорно пошла за ним, вцепившись трясущейся рукой в его хлястик. Они осторожно заглянули в окно. На куче битой штукатурки стояла старая шахтерская лампа. Фитиль ее немного коптил, с левой стороны вытягивая длинную тонкую струйку дыма.
   - Там никого нет.
   Они вернулись к дверям, вернее к пролому на месте бывших дверей, и вошли в темный вестибюль, где пахло трухлявым деревом и мышами. Свернули в коридор и тут же увидели полоску света из-под двери.
   По пути старик поднял ящик с продавленным боком. Войдя в комнату, он отгреб мусор от стенки, поставил ящик. Они сели и уставились на лампу, которая по-прежнему немного коптила. Она не помнила, сколько они просидели так, не шевелясь, только Григорий Иванович громко, с присвистом дышал.
   - Зачем же здесь лампа? - спросила она.
   - А ею отмечают комнату, в которую нужно зайти, - Григорий Иванович еще не отдышался, но в глазах уже дрожали смешинки.
   - Кто?
   - Откуда я знаю.
   Почему-то вдруг исчез страх. Она повернулась к нему и сказала:
   - Ну что, сейчас начнем молодеть.
   Он поднялся, потом помог ей встать, обнял ее и заглянул в лицо.
   - Ты, по-моему, молодеешь, вот здесь у тебя на виске были морщинки и уже исчезли.
   - Да и ты не отстаешь, вроде у тебя седины меньше стало. Да, точно меньше, - она счастливо засмеялась, - и глаза опять синие, совсем как в молодости.
   Тут они услышали шаги, чьи-то голоса в коридоре и в ужасе шарахнулись к стене.
   Молодой женский голос говорил:
   - Подожди, Гриша, у меня тут нога за что-то зацепилась.
   - Ну ты и растяпа. Давай скорей, уже поздно, заберем лампу - и домой.
   - А зачем ты ее там поставил?
   - Не знаю, мне все кажется, кто-то должен прийти из леса. Чтоб не блуждали.
   - Ты меня, Гриша, не пугай, кто это может сейчас прийти?
   Старик задел спиной отошедший пласт штукатурки, и она с грохотом обрушилась.
   - Ой! - вскрикнул женский голос. - Там кто-то есть!
   - Это, Маша, дом от сырости разваливается. Пошли скорей.
   - Нет, не пойду, прошу тебя, и ты не ходи. Бог с ней, с лампой, бежим домой!
   - Трусиха! Со мной - и боишься, - сказал мужчина совсем уже рядом.
   - С тобой, - еле слышно ответила та, - а ну увидят, как учитель со своей ученицей по ночам гуляет. Прошу, не ходи, видишь, светает, без лампы дойдем.
   - Ну ладно, бежим. Завтра приду за ней.
   Послышались удаляющиеся шаги. Старики постояли еще немного, боясь вздохнуть, потом, крадучись, подошли к окну. Парень и девушка, взявшись за руки, бежали к лесу, поднимая фонтаны брызг.
   - По-моему, это мы с тобой, Гриша, только давным-давно, в прошлом.
   У нее вдруг сильно закружилась голова, и Григорий Иванович едва успел ее подхватить.
   Когда она открыла глаза, они стояли на опушке леса.
   - Смотри, Машка, - говорил он ей, наша лампа, как маяк на море, может, и впрямь поможет каким-нибудь заблудившимся или несчастным?
   - Уже помогает. Пока горит.