Харитонов Михаил
Белая Новь
МИХАИЛ ХАРИТОНОВ
Белая Новь
Отрывок из романа-трилогии
иеромонаха Михаила (Шолохова)
"Генеральная Линия"
Россия, 1929. Село Святоспасское (бывш. Олсуфьево)
...Молодой монах перегнулся через стол. Был он из сорокатысячников, принял постриг по церковному призыву, и откомандирован в село в целях разъяснения генеральной линии Вселенского Православия на местах. Местным он не был, никого в округе не знал, и староста крепко надеялся, что погостит-погостит залётный гость, да и уедет себе восвояси.
- Вот, понимаешь ты, - горячился монах, - когда лава идёт конная, да на пулемёты... Страшная вещь пулемёты эти. Как горох люди, как горох с коней сыплютси... И вот, понимаешь ты, Их Высокоблагородие, в мундире белом, парадном, на белом жеребце, да как взмахнёт шашкою, как закричит: "За Царя! За Веру! За Русь Святую! По красным выблядкам - а-арш!" Ну и такое тогда со мною сталося от этих его слов... Вроде как ужо и земли под собой не чуйствуешь, а небо вот оно рядышком... И не страшно... Многонько тогда наших туды ушло, на небо-то... Зато красных положили всех. А главного их, комиссара, пленили. Он, грят, один десятерых наших руками заломал, такая в ём силища была. И вот, связали его, привели к Их Высокоблагородию. А тот комиссар весь из себя огромный, понимаешь ли, в два роста обыкновенных человеческих, и весь шерстями зарос, страху-то... И воняет от него дюже... то ли псиною, понимаешь ли, то ли кровью гнилою, бес его разберёт...
Монах смутился скверного слова, плюнул через левое плечо, меленько перекрестил себе груди, и даже чуть осадил назад, но потом снова переломился через столешню, и с горячностью продолжал рассказ свой:
- И вот, понимаешь ты, его волокут, а он нейдёт. Так Их Высокоблагородие с коня спрыгнуло, подходит к самому этому чудищу, комиссару, и этак в глаза его смотрит. Так тот морду-то свою воротит, не выдерживает, понимаешь ты, взгляду Их Высокоблагородия... Так Их Высокоблагородие мундир-то белый на себе рвёт, и Крест Христовый, из себя золотой, в брулиантах, личный Матушки-Императрицы подарок, с грудей сымает, и комиссару тому в рыло его поганое суёт... Так тот на колени пал, завыл страшно, и, понимаешь ли, тут же прямо на месте издохнул...
Старосту одолела дремота, и он едва успел укрыть зевающий рот горстью. Такие сказки он не раз слышал от прохожих людей, которых много прошло через село после Гражданской.
- Да, были времена, - вежливо поддержал он гостя в его разговорах, Теперь уж не то... Не те уж люди пошли... вера оскудела...
Обыкновенно такой зачин имел успех, и дело кончалось распитием четверти, но монах моментом наёжился.
- Как не то? То есть как это не то? Новая Русь отстраивается, это что ли не то? Я, понимаешь ли, в самой Москве был, так там такое творится! Великая идёт стройка, великая!
Староста прикрыл глаза, чтобы не выдать в них интересного блеску. Если чернец и впрямь побывал в Москве, значит, дело серьёзно...
- А скажи-к ты, мил человек, - ввернул староста, - что там такое в Москве творится? У нас, вишь, дикость...
Монах аж задохся от ощущения чувств.
- Эта... значит... Москва, она Москва и есть. Всё агромадное... народищу-то... черно от народу. После гражданки-то, городу от народу-то многонько полегчало. Кто на войне полёг, кто от голодомору... А сейчас карточки-то отменили, в лавках продают жамки пшеничные, говядину на скоромные дни выбрасывают, а по постным рыбу всякую... А на Красной Площади около самой стены кремлёвской - Генерала Врангеля усыпальница... Вся их белого камня, резного, а над ней Крест Животворящий воздвигнут. И говорили мне городские люди, что над каженной башней кремлёвской будет Животворящий Крест стекляной, извнутри светящий...
- А сам-то ты Врангеля видал? - староста чуть приподнял седую бровь.
Монах раскрыл было рот, да и замолчал.
- Греха на душу не возьму, врать не буду... не видал, - наконец, выдавил из себя чернец, оконфузившись, так что шея покраснела, - дюже там людей много... А говорили мне, что лежит он, родимый, в подземелье под усыпальницей, в гробе хрустальном, а в руке у него шабля, которой он самого Троцкого зарубил... И что шабля-то вся как есть черная от крови той поганой... Да не было у меня времени полдня стоять, очереди ждать. Я уж просил духовного отца мово, святого старца, отпусти ты меня, хочу на Врангеля посмотреть, мне ж потом сором будет, что был в самой Москве и Врангеля не видел... А он, понимаешь ли, мне, значь, грит: дескать, ради Вселенского Православия мученики наши святые вон что терпели от красных собак, а ты слова мирского худого боисси... И так он меня этим приложил, я уж и не знал куда очи деть...
- Ну а на царёвой-то могиле был ведь? - вежливо спросил староста, стараясь свести дело к заготовленной уже для гостя четверти.
- Да... И Регента видел, Светлейшего князя-то... Очень из себя представительный такой. Ехал в экипаже на утренний молебен, так вокруг, понимаешь ли, народу-то... А он из коляски серебром одаривает. А всё одно, вот ежели бы Патриарх проехал, так народу поболе было бы. Поболе... Под благословение-то...
- А вот кто главнее, Регент али Патриарх? - хитро свернул староста на скользкую тему, но монах, однако ж, был изрядно подкован в генеральной линии.
- Равнодостойны оба. Согласно Уложению, - в точности отрапортовал он, сурово глянув на старосту.
- А мне так думается, Регент главнее... - ещё хитрее зашёл староста с другого краю.
- Ну тебя, тоже скажешь! Регент - власть светская, а генеральную линию определяет Святая Церковь. Вызволившая Русь из красного ада к Соборности и построению Царствия Небесного в отдельно взятой стране...
Монах встряхнулся, сообразив, что таким макаром недолго и наговорить лишнего.
- Ну да заговорилси я с тобой... Грех, однакож.
Староста опять приподнял бровь.
- А ты, мил человек, не ерошься, - наставительно произнёс он, - ты тут, прости уж за такое слово, новый бушь... Нам бы посмотреть, что ты такое есть, и каким ты с нами-то будешь...
- Э, нет, не то ты говоришь, дядя! - чернец осмелел, опять подался вперёд, - Что-то я чую, Святая Вера у вас тут по жизни не на первых местах...
Староста понял, что тут надобно рассердиться.
- Да кто ты есть, - загремел он, - чтобы мне, старому человеку, такие слова говорить! Я сам на германской да на гражданской за Царя, Веру и Русь Святую кровь проливал, за то медали имею...
Монах, однако, нисколько от того не расчувствовался.
- Э, дядя, много сейчас таких образовалось, которые воевали славно, да гордыню-то от подвигов своих такую прияли, что супротив генеральной линии Церкви Вселенской встали и идти по ней не хочут! От и ваше село такое: дворы-то у вас богатые, а о Боге да о Вере вы токмо по Святым праздникам и поминаете. И будет про то у нас большой разговор с приходом твоим, дядя...
Староста спал с лица, соображая, к чему клонится генеральная линия.
- Ты меня не пугай, - наконец, решился он, - я сам тебя попугаю. Нас тут красные мучали-терзали, мы не боялись, так не гоже нам Святой Церкви, матери нашей, бояться. А хучь ты и монах, а к мирянам имей заслужонное уважение, потому как через то нерушимый блок монахов и мирян православных...
- Ты тут меня за Православие не агитируй! - чернец тоже пошел на рожон. - Вот ты мне скажи: скока из прихода твово записалось в монастырское хозяйство? Небось, беднота-то туда за милую душу, а середняки с кулаками на своём хозяйстве сидят да поглядывают?
Староста осёкся.
- Да, - наконец, выдавил он из себя, - охват у нас тут недостаточный. Дык и монастырь у нас плюнуть да растереть. Трактор-то обещались нам направить, да мало тех тракторов в городе наделали, а был бы трактор, вот и была бы нам здесь живая агитация лучше всякого крёстного хода. А на быках это что в монхозе, что на своей полоске мыкаться. Ты нас тож пойми. У нас волость идеологически неохваченная, в гражданку так вопче красные партизаны водились... Всякий тут народ. А церковных людей - я вот тебе один и есть, а больше почитай никого и нету...
- А вот тебе последняя новость, дядя, - зло прищурился инок, - вышло на сей счёт постановление новое от самого Святейшего Патриарха. О проведении поголовной монастыризации частных хозяйств и всемерной борьбе со стяжанием и мшелоимством.
- Эта... как же? - у старосты отклячилась нижняя челюсть вместе с бородою.
- А вот так, дядя. Кто не с Церковью, тот с диаволом. Лошадку да коровёнку в монастырь сведёшь, - с видимым удовольствием заключил инок. Жалко, небось? Прикипела, видать, душа к тленным сокровищам? Ужо не Иконам Святым, а коровёнке своей молимся? Нищих да сирых от порога гоним? Да красных бандитов добрым словом поминаем? Повыведем, повыведем мы вас на чистую воду, бисово семя, отродье кулацкое...
- А вот за такие хульные слова на крестьянский род, - неожиданно спокойно ответствовал староста, блеснув из-под бровей очами, - да за гордыню, придётся тебе ответ серьёзный держать перед старцем твоим. Давно ж, видать, ты гребовал исповеданием помыслов. Будет тебе епитимья. А коли узнаю, что не будет - так сам дойду до старца твово, на святой Библии поклянусь... Я герой войны, послушает меня старец-то...
- Не грозись, дедушка... что мне выйдет? - рыпнулся было в свару монах, уже почуявший, что доверия церкви не оправдал, и наговорил-таки лишнего.
- А то и выйдет, внучек, - жёстко заключил староста, - что крестик на стол положишь.
Белая Новь
Отрывок из романа-трилогии
иеромонаха Михаила (Шолохова)
"Генеральная Линия"
Россия, 1929. Село Святоспасское (бывш. Олсуфьево)
...Молодой монах перегнулся через стол. Был он из сорокатысячников, принял постриг по церковному призыву, и откомандирован в село в целях разъяснения генеральной линии Вселенского Православия на местах. Местным он не был, никого в округе не знал, и староста крепко надеялся, что погостит-погостит залётный гость, да и уедет себе восвояси.
- Вот, понимаешь ты, - горячился монах, - когда лава идёт конная, да на пулемёты... Страшная вещь пулемёты эти. Как горох люди, как горох с коней сыплютси... И вот, понимаешь ты, Их Высокоблагородие, в мундире белом, парадном, на белом жеребце, да как взмахнёт шашкою, как закричит: "За Царя! За Веру! За Русь Святую! По красным выблядкам - а-арш!" Ну и такое тогда со мною сталося от этих его слов... Вроде как ужо и земли под собой не чуйствуешь, а небо вот оно рядышком... И не страшно... Многонько тогда наших туды ушло, на небо-то... Зато красных положили всех. А главного их, комиссара, пленили. Он, грят, один десятерых наших руками заломал, такая в ём силища была. И вот, связали его, привели к Их Высокоблагородию. А тот комиссар весь из себя огромный, понимаешь ли, в два роста обыкновенных человеческих, и весь шерстями зарос, страху-то... И воняет от него дюже... то ли псиною, понимаешь ли, то ли кровью гнилою, бес его разберёт...
Монах смутился скверного слова, плюнул через левое плечо, меленько перекрестил себе груди, и даже чуть осадил назад, но потом снова переломился через столешню, и с горячностью продолжал рассказ свой:
- И вот, понимаешь ты, его волокут, а он нейдёт. Так Их Высокоблагородие с коня спрыгнуло, подходит к самому этому чудищу, комиссару, и этак в глаза его смотрит. Так тот морду-то свою воротит, не выдерживает, понимаешь ты, взгляду Их Высокоблагородия... Так Их Высокоблагородие мундир-то белый на себе рвёт, и Крест Христовый, из себя золотой, в брулиантах, личный Матушки-Императрицы подарок, с грудей сымает, и комиссару тому в рыло его поганое суёт... Так тот на колени пал, завыл страшно, и, понимаешь ли, тут же прямо на месте издохнул...
Старосту одолела дремота, и он едва успел укрыть зевающий рот горстью. Такие сказки он не раз слышал от прохожих людей, которых много прошло через село после Гражданской.
- Да, были времена, - вежливо поддержал он гостя в его разговорах, Теперь уж не то... Не те уж люди пошли... вера оскудела...
Обыкновенно такой зачин имел успех, и дело кончалось распитием четверти, но монах моментом наёжился.
- Как не то? То есть как это не то? Новая Русь отстраивается, это что ли не то? Я, понимаешь ли, в самой Москве был, так там такое творится! Великая идёт стройка, великая!
Староста прикрыл глаза, чтобы не выдать в них интересного блеску. Если чернец и впрямь побывал в Москве, значит, дело серьёзно...
- А скажи-к ты, мил человек, - ввернул староста, - что там такое в Москве творится? У нас, вишь, дикость...
Монах аж задохся от ощущения чувств.
- Эта... значит... Москва, она Москва и есть. Всё агромадное... народищу-то... черно от народу. После гражданки-то, городу от народу-то многонько полегчало. Кто на войне полёг, кто от голодомору... А сейчас карточки-то отменили, в лавках продают жамки пшеничные, говядину на скоромные дни выбрасывают, а по постным рыбу всякую... А на Красной Площади около самой стены кремлёвской - Генерала Врангеля усыпальница... Вся их белого камня, резного, а над ней Крест Животворящий воздвигнут. И говорили мне городские люди, что над каженной башней кремлёвской будет Животворящий Крест стекляной, извнутри светящий...
- А сам-то ты Врангеля видал? - староста чуть приподнял седую бровь.
Монах раскрыл было рот, да и замолчал.
- Греха на душу не возьму, врать не буду... не видал, - наконец, выдавил из себя чернец, оконфузившись, так что шея покраснела, - дюже там людей много... А говорили мне, что лежит он, родимый, в подземелье под усыпальницей, в гробе хрустальном, а в руке у него шабля, которой он самого Троцкого зарубил... И что шабля-то вся как есть черная от крови той поганой... Да не было у меня времени полдня стоять, очереди ждать. Я уж просил духовного отца мово, святого старца, отпусти ты меня, хочу на Врангеля посмотреть, мне ж потом сором будет, что был в самой Москве и Врангеля не видел... А он, понимаешь ли, мне, значь, грит: дескать, ради Вселенского Православия мученики наши святые вон что терпели от красных собак, а ты слова мирского худого боисси... И так он меня этим приложил, я уж и не знал куда очи деть...
- Ну а на царёвой-то могиле был ведь? - вежливо спросил староста, стараясь свести дело к заготовленной уже для гостя четверти.
- Да... И Регента видел, Светлейшего князя-то... Очень из себя представительный такой. Ехал в экипаже на утренний молебен, так вокруг, понимаешь ли, народу-то... А он из коляски серебром одаривает. А всё одно, вот ежели бы Патриарх проехал, так народу поболе было бы. Поболе... Под благословение-то...
- А вот кто главнее, Регент али Патриарх? - хитро свернул староста на скользкую тему, но монах, однако ж, был изрядно подкован в генеральной линии.
- Равнодостойны оба. Согласно Уложению, - в точности отрапортовал он, сурово глянув на старосту.
- А мне так думается, Регент главнее... - ещё хитрее зашёл староста с другого краю.
- Ну тебя, тоже скажешь! Регент - власть светская, а генеральную линию определяет Святая Церковь. Вызволившая Русь из красного ада к Соборности и построению Царствия Небесного в отдельно взятой стране...
Монах встряхнулся, сообразив, что таким макаром недолго и наговорить лишнего.
- Ну да заговорилси я с тобой... Грех, однакож.
Староста опять приподнял бровь.
- А ты, мил человек, не ерошься, - наставительно произнёс он, - ты тут, прости уж за такое слово, новый бушь... Нам бы посмотреть, что ты такое есть, и каким ты с нами-то будешь...
- Э, нет, не то ты говоришь, дядя! - чернец осмелел, опять подался вперёд, - Что-то я чую, Святая Вера у вас тут по жизни не на первых местах...
Староста понял, что тут надобно рассердиться.
- Да кто ты есть, - загремел он, - чтобы мне, старому человеку, такие слова говорить! Я сам на германской да на гражданской за Царя, Веру и Русь Святую кровь проливал, за то медали имею...
Монах, однако, нисколько от того не расчувствовался.
- Э, дядя, много сейчас таких образовалось, которые воевали славно, да гордыню-то от подвигов своих такую прияли, что супротив генеральной линии Церкви Вселенской встали и идти по ней не хочут! От и ваше село такое: дворы-то у вас богатые, а о Боге да о Вере вы токмо по Святым праздникам и поминаете. И будет про то у нас большой разговор с приходом твоим, дядя...
Староста спал с лица, соображая, к чему клонится генеральная линия.
- Ты меня не пугай, - наконец, решился он, - я сам тебя попугаю. Нас тут красные мучали-терзали, мы не боялись, так не гоже нам Святой Церкви, матери нашей, бояться. А хучь ты и монах, а к мирянам имей заслужонное уважение, потому как через то нерушимый блок монахов и мирян православных...
- Ты тут меня за Православие не агитируй! - чернец тоже пошел на рожон. - Вот ты мне скажи: скока из прихода твово записалось в монастырское хозяйство? Небось, беднота-то туда за милую душу, а середняки с кулаками на своём хозяйстве сидят да поглядывают?
Староста осёкся.
- Да, - наконец, выдавил он из себя, - охват у нас тут недостаточный. Дык и монастырь у нас плюнуть да растереть. Трактор-то обещались нам направить, да мало тех тракторов в городе наделали, а был бы трактор, вот и была бы нам здесь живая агитация лучше всякого крёстного хода. А на быках это что в монхозе, что на своей полоске мыкаться. Ты нас тож пойми. У нас волость идеологически неохваченная, в гражданку так вопче красные партизаны водились... Всякий тут народ. А церковных людей - я вот тебе один и есть, а больше почитай никого и нету...
- А вот тебе последняя новость, дядя, - зло прищурился инок, - вышло на сей счёт постановление новое от самого Святейшего Патриарха. О проведении поголовной монастыризации частных хозяйств и всемерной борьбе со стяжанием и мшелоимством.
- Эта... как же? - у старосты отклячилась нижняя челюсть вместе с бородою.
- А вот так, дядя. Кто не с Церковью, тот с диаволом. Лошадку да коровёнку в монастырь сведёшь, - с видимым удовольствием заключил инок. Жалко, небось? Прикипела, видать, душа к тленным сокровищам? Ужо не Иконам Святым, а коровёнке своей молимся? Нищих да сирых от порога гоним? Да красных бандитов добрым словом поминаем? Повыведем, повыведем мы вас на чистую воду, бисово семя, отродье кулацкое...
- А вот за такие хульные слова на крестьянский род, - неожиданно спокойно ответствовал староста, блеснув из-под бровей очами, - да за гордыню, придётся тебе ответ серьёзный держать перед старцем твоим. Давно ж, видать, ты гребовал исповеданием помыслов. Будет тебе епитимья. А коли узнаю, что не будет - так сам дойду до старца твово, на святой Библии поклянусь... Я герой войны, послушает меня старец-то...
- Не грозись, дедушка... что мне выйдет? - рыпнулся было в свару монах, уже почуявший, что доверия церкви не оправдал, и наговорил-таки лишнего.
- А то и выйдет, внучек, - жёстко заключил староста, - что крестик на стол положишь.