Эрнест Хемингуэй
«Che Ti Dice La Patria?»
[1]
Рано утром дорога через перевал была твердая, гладкая и еще не пыльная. Внизу были холмы, поросшие дубом и каштановыми деревьями, а еще ниже вдали – море. По другую сторону – снеговые горы.
Мы спускались с перевала по лесистой местности. Вдоль дороги лежали груды угля, а между деревьями виднелись шалаши угольщиков. Был воскресный день. Дорога то поднималась, то опускалась, но все время удалялась от перевала, шла через деревни и мелкие кустарники.
За деревнями раскинулись виноградники. Они уже потемнели, и лоза стала жесткой и грубой. Домики были белые, а на улицах люди, одетые по-праздничному, гоняли мяч. Вдоль домиков росли грушевые деревья, и их ветки на фоне белых стен были похожи на канделябры. На листьях были заметны следы опрыскивания, и на стенах еще виднелись пятна, отливавшие сине-зеленым металлическим блеском. Вокруг деревень были небольшие расчищенные участки, где рос виноград, а за ними – леса.
В деревне, в двадцати километрах от Специи, на площади собралась толпа. Какой-то молодой человек с чемоданом в руке подошел к нашему автомобилю и попросил довезти его до Специи.
– Только два места, и оба заняты, – сказал я.
У нас был старый двухместный форд.
– Я поеду на подножке.
– Вряд ли вам будет удобно.
– Ничего. Мне нужно в Специю.
– Возьмем его? – спросил я Гая.
– Он все равно увяжется, – ответил Гай.
Молодой человек протянул нам в окно сверток.
– Возьмите это к себе, – сказал он.
Двое мужчин привязали его чемодан поверх нашего сзади машины. Он попрощался с ними за руку, сказав, что для фашиста и человека, привыкшего к путешествиям, не существует неудобств, вскочил на левую подножку автомобиля, просунув правую руку в окно.
– Можно ехать, – сказал он.
Из толпы ему замахали. Он махнул в ответ свободной рукой.
– Что он сказал? – спросил меня Гай.
– Что мы можем ехать.
– Хорош, а? – заметил Гай.
Дорога шла вдоль реки. За рекой тянулись горы. Иней на траве таял на солнце. Холодный прозрачный воздух врывался через поднятый щит машины.
– Интересно, как он там себя чувствует?
Гай смотрел вперед. С левой стороны наш спутник закрывал от него дорогу. Молодой человек торчал на подножке машины, как фигура на носу корабля. Он поднял воротник пальто и нахлобучил шляпу. Нос его посинел от холода.
– Может быть, это ему скоро надоест. С той стороны у нас садится шина, – сказал Гай.
– Да он живо соскочит, если шина лопнет, – ответил я. – Он не захочет испачкать в пыли свой дорожный костюм.
– Ладно. Он мне не мешает, – сказал Гай. – Только здорово кренит машину на поворотах.
Леса кончились; река осталась позади; дорога пошла в гору; вода в радиаторе кипела; молодой человек со скучающим и недоверчивым видом смотрел на пар и ржавую воду; машина кряхтела. Гай нажал педаль первой скорости, толчок вперед, еще вперед, потом назад, опять вперед, и машина взяла подъем. Кряхтенье прекратилось, и в наступившей тишине слышно было только бульканье воды в радиаторе. Мы были на самой высокой точке над Специей и морем. Дорога стала спускаться короткими крутыми петлями. Наш попутчик свешивался на виражах, почти опрокидывая на себя перегруженную машину.
– Нельзя же запретить ему, – сказал я Гаю. – Ведь это инстинкт самосохранения.
– Великий итальянский инстинкт.
– Величайший итальянский инстинкт.
Крутыми поворотами, сквозь густую пыль, мы спускались к морю. Оливы посерели от пыли. Внизу раскинулась Специя. Перед городом дорога выровнялась. Наш попутчик просунул голову в окно.
– Мне здесь надо сойти.
– Стой, – сказал я Гаю.
Мы замедлили ход и остановились у края дороги. Молодой человек соскочил, подошел сзади к машине и отвязал чемодан.
– Ну, я останусь здесь. Теперь у вас не будет неприятностей из-за пассажира. Мой сверток.
Я протянул ему сверток. Он порылся в кармане.
– Сколько с меня?
– Ничего.
– Почему?
– Да так, – ответил я.
– Ну что же, благодарю.
Молодой человек не сказал: «благодарю вас», или «очень вам благодарен», или «тысяча благодарностей», – словом, все то, что полагалось раньше говорить в Италии человеку, который протягивал вам расписание поездов или объяснял, как пройти куда-нибудь. Он выбрал самое сухое «благодарю» и очень подозрительно посмотрел на нас, когда Гай тронул машину. Я помахал ему рукой. Он был слишком преисполнен собственного достоинства, чтобы ответить. Мы въехали в город.
– Этот молодой человек в Италии далеко пойдет, – сказал я Гаю.
– Конечно, – ответил Гай. – На двадцать километров он уже продвинулся.
Мы спускались с перевала по лесистой местности. Вдоль дороги лежали груды угля, а между деревьями виднелись шалаши угольщиков. Был воскресный день. Дорога то поднималась, то опускалась, но все время удалялась от перевала, шла через деревни и мелкие кустарники.
За деревнями раскинулись виноградники. Они уже потемнели, и лоза стала жесткой и грубой. Домики были белые, а на улицах люди, одетые по-праздничному, гоняли мяч. Вдоль домиков росли грушевые деревья, и их ветки на фоне белых стен были похожи на канделябры. На листьях были заметны следы опрыскивания, и на стенах еще виднелись пятна, отливавшие сине-зеленым металлическим блеском. Вокруг деревень были небольшие расчищенные участки, где рос виноград, а за ними – леса.
В деревне, в двадцати километрах от Специи, на площади собралась толпа. Какой-то молодой человек с чемоданом в руке подошел к нашему автомобилю и попросил довезти его до Специи.
– Только два места, и оба заняты, – сказал я.
У нас был старый двухместный форд.
– Я поеду на подножке.
– Вряд ли вам будет удобно.
– Ничего. Мне нужно в Специю.
– Возьмем его? – спросил я Гая.
– Он все равно увяжется, – ответил Гай.
Молодой человек протянул нам в окно сверток.
– Возьмите это к себе, – сказал он.
Двое мужчин привязали его чемодан поверх нашего сзади машины. Он попрощался с ними за руку, сказав, что для фашиста и человека, привыкшего к путешествиям, не существует неудобств, вскочил на левую подножку автомобиля, просунув правую руку в окно.
– Можно ехать, – сказал он.
Из толпы ему замахали. Он махнул в ответ свободной рукой.
– Что он сказал? – спросил меня Гай.
– Что мы можем ехать.
– Хорош, а? – заметил Гай.
Дорога шла вдоль реки. За рекой тянулись горы. Иней на траве таял на солнце. Холодный прозрачный воздух врывался через поднятый щит машины.
– Интересно, как он там себя чувствует?
Гай смотрел вперед. С левой стороны наш спутник закрывал от него дорогу. Молодой человек торчал на подножке машины, как фигура на носу корабля. Он поднял воротник пальто и нахлобучил шляпу. Нос его посинел от холода.
– Может быть, это ему скоро надоест. С той стороны у нас садится шина, – сказал Гай.
– Да он живо соскочит, если шина лопнет, – ответил я. – Он не захочет испачкать в пыли свой дорожный костюм.
– Ладно. Он мне не мешает, – сказал Гай. – Только здорово кренит машину на поворотах.
Леса кончились; река осталась позади; дорога пошла в гору; вода в радиаторе кипела; молодой человек со скучающим и недоверчивым видом смотрел на пар и ржавую воду; машина кряхтела. Гай нажал педаль первой скорости, толчок вперед, еще вперед, потом назад, опять вперед, и машина взяла подъем. Кряхтенье прекратилось, и в наступившей тишине слышно было только бульканье воды в радиаторе. Мы были на самой высокой точке над Специей и морем. Дорога стала спускаться короткими крутыми петлями. Наш попутчик свешивался на виражах, почти опрокидывая на себя перегруженную машину.
– Нельзя же запретить ему, – сказал я Гаю. – Ведь это инстинкт самосохранения.
– Великий итальянский инстинкт.
– Величайший итальянский инстинкт.
Крутыми поворотами, сквозь густую пыль, мы спускались к морю. Оливы посерели от пыли. Внизу раскинулась Специя. Перед городом дорога выровнялась. Наш попутчик просунул голову в окно.
– Мне здесь надо сойти.
– Стой, – сказал я Гаю.
Мы замедлили ход и остановились у края дороги. Молодой человек соскочил, подошел сзади к машине и отвязал чемодан.
– Ну, я останусь здесь. Теперь у вас не будет неприятностей из-за пассажира. Мой сверток.
Я протянул ему сверток. Он порылся в кармане.
– Сколько с меня?
– Ничего.
– Почему?
– Да так, – ответил я.
– Ну что же, благодарю.
Молодой человек не сказал: «благодарю вас», или «очень вам благодарен», или «тысяча благодарностей», – словом, все то, что полагалось раньше говорить в Италии человеку, который протягивал вам расписание поездов или объяснял, как пройти куда-нибудь. Он выбрал самое сухое «благодарю» и очень подозрительно посмотрел на нас, когда Гай тронул машину. Я помахал ему рукой. Он был слишком преисполнен собственного достоинства, чтобы ответить. Мы въехали в город.
– Этот молодой человек в Италии далеко пойдет, – сказал я Гаю.
– Конечно, – ответил Гай. – На двадцать километров он уже продвинулся.
Завтрак в специи
Мы заехали в Специю, чтобы закусить. Улица была широкая, дома высокие и желтые. По трамвайным путям мы добрались до центра города. На стенах домов виднелись сделанные при помощи трафарета портреты Муссолини с вытаращенными глазами, а под ними от руки «Vivas»; от двух V по стене шли брызги черной краски. Боковые улочки спускались к гавани. День был яркий, и все высыпали на улицу по случаю воскресенья. Мостовая была только что спрыснута, и струйки воды сбегали в пыли. Мы ехали вдоль тротуара, чтобы не столкнуться с трамваем.
– Выберем ресторанчик попроще, – сказал Гай.
Мы затормозили около двух ресторанных вывесок. Наша машина остановилась на противоположной стороне улицы. Я купил газеты. Оба ресторана были рядом. Женщина, стоявшая у входа одного из них, улыбнулась нам. Мы пересекли улицу и вошли.
Внутри было темно. В глубине комнаты за столом сидели три девушки и старуха. Прямо против нас за другим столиком сидел матрос. Он ничего не ел и не пил. Еще дальше – молодой человек в синем костюме писал за столом. Волосы его были напомажены и блестели; он был хорошо одет и имел франтоватый вид.
Свет проникал через входную дверь и окно, где на витрине были выставлены фрукты, овощи, ветчина. Одна из девушек подошла к нам принять заказ, другая стояла в дверях. Мы заметили, что платье ее было надето на голое тело. Девушка, принимавшая заказ, обняла Гая за шею, пока мы рассматривали меню. Девушек было три, и они по очереди выходили и стояли в дверях. Старуха, сидевшая в глубине комнаты за столом, пошепталась с ними, и они снова уселись вместе с ней.
В комнате была только одна дверь, которая вела в кухню. На ней висела занавеска. Девушка, принявшая заказ, принесла из кухни спагетти. Она поставила перед нами блюдо, подала бутылку красного вина и подсела к столику.
– Ну вот, – сказал Гай, – ты искал местечка попроще.
– Да, здесь как будто совсем не просто. Скорее – наоборот.
– Что вы говорите? – спросила девушка. – Вы немцы?
– Южные немцы, – ответил я. – Южные немцы, приветливый, хороший народ.
– Не понимаю, – сказала девушка.
– Как здесь принято? – спросил Гай. – Обязательно, чтобы она меня обнимала за шею?
– Конечно, – ответил я. – Муссолини уничтожил публичные дома. Это ресторан.
На девушке было надето гладкое платье. Она облокотилась на стол, скрестила руки на груди и улыбнулась. С одной стороны лица улыбка у нее была привлекательнее, чем с другой, и она все время поворачивала эту сторону к нам. Очарование этой стороны подчеркивалось еще тем, что с другой нос ее был вдавлен, точно он был из теплого воска. Но, в сущности, ее нос не был похож на теплый воск. Он был очень холодный и твердый, только сбоку немного вдавлен.
– Я вам нравлюсь? – спросила она Гая.
– Он обожает вас, – сказал я. – Только он не говорит по-итальянски.
– Ich spreche deutsch [я говорю по-немецки (нем.)], – сказала она и погладила Гая по волосам.
– Гай, поговори с леди на твоем родном языке.
– Откуда вы приехали? – спросила девушка.
– Из Потсдама.
– И побудете здесь?
– В этой чудесной Специи? – спросил я.
– Скажи ей, что мы собираемся уезжать. Скажи, что мы очень больны и у нас нет денег, – сказал Гай.
– Мой друг – закоренелый женоненавистник. Он настоящий немец и ненавидит женщин.
– Скажите, что я люблю его.
Я сказал.
– Перестань болтать вздор, и давай лучше удерем, – продолжал Гай.
Девушка обняла его другой рукой.
– Скажите ему, что он мой.
Я сказал.
– Уйдем мы отсюда когда-нибудь или нет?
– Отчего вы ссоритесь? – сказала девушка. – Вы не любите друг друга?
– Мы немцы, – ответил я с гордостью. – Настоящие немцы с юга.
– Скажите ему, что он красивый малый, – сказала девушка.
Гаю тридцать восемь лет, и он слегка гордится тем, что во Франции его принимают за путешествующего коммивояжера.
– Ты красивый малый, – сказал я.
– Кто это говорит? – спросил Гай. – Ты или она?
– Конечно, она. Я всего-навсего переводчик. Ведь только потому ты и взял меня с собой.
– Хорошо, что это она, – сказал Гай. – А не то пришлось бы нам тут расстаться.
– Ну что же. Специя – приятное местечко.
– Специя? – спросила девушка. – Вы говорите о Специи?
– Приятное местечко, – сказал я.
– Это моя родина. Специя – мой родной город, а Италия – моя родина.
– Она говорит, что Италия – ее родина.
– Оно и видно, что это ее родина.
– Что у вас на десерт? – спросил я.
– Фрукты, – сказала она. – Есть бананы.
– Бананы, пожалуй, можно, – заметил Гай. – Они хоть с кожурой.
– Ах, он любит бананы, – сказала девушка. Она обняла Гая.
– Что она говорит? – спросил Гай, отворачивая лицо.
– Она радуется, что ты любишь бананы.
– Скажи ей, что я не люблю бананов.
– Синьор не любит бананов.
– Ах, – сказала девушка упавшим голосом, – он не любит бананов.
– Скажи ей, что я люблю утром холодную ванну.
– Синьор любит холодную ванну по утрам.
– Не понимаю, – сказала девушка.
Сидевший против нас бутафорский моряк не двигался с места. Никто в комнате не обращал на него никакого внимания.
– Дайте нам счет, – сказал я.
– Нет, нет, останьтесь!
– Послушай! – сказал франтоватый молодой человек из-за стола, за которым он писал. – Пускай они уходят, они ничего не стоят.
Девушка взяла меня за руку.
– Ну останьтесь! Попросите его остаться.
– Нам нужно ехать, – сказал я. – Сегодня к вечеру мы должны попасть в Пизу, а если удастся, то и во Флоренцию. Мы можем вечером там поразвлечься. Сейчас еще рано. Мы должны доехать засветло.
– Отдохнуть немного – тоже хорошо.
– Путешествовать необходимо при дневном свете.
– Послушай, – сказал франтоватый молодой человек. – Не трать с ними времени понапрасну. Говорю тебе, они ничего не стоят. Уж я-то знаю.
– Подайте нам счет, – сказал я.
Девушка взяла счет у старухи, вернулась обратно и села опять за стол. Другая девушка вошла из кухни. Она прошла через всю комнату и стала в дверях.
– Не трать с ними времени понапрасну, – сказал опять франтоватый молодой человек недовольным голосом. – Садись и ешь. Они ничего не стоят.
Мы заплатили по счету и встали. Все девушки, старуха и франтоватый молодой человек сели вместе за стол. Бутафорский моряк сидел, опустив голову на руки. Пока мы завтракали, никто с ним не заговаривал. Девушка принесла нам сдачу, которую отсчитала старуха, и вернулась к своему месту за столиком. Мы оставили ей на чай и вышли. Когда мы сели в машину, чтобы двинуться в путь, девушка вышла и стала в дверях. Машина тронулась, и я махнул рукой девушке. Она не ответила, только посмотрела нам вслед.
– Выберем ресторанчик попроще, – сказал Гай.
Мы затормозили около двух ресторанных вывесок. Наша машина остановилась на противоположной стороне улицы. Я купил газеты. Оба ресторана были рядом. Женщина, стоявшая у входа одного из них, улыбнулась нам. Мы пересекли улицу и вошли.
Внутри было темно. В глубине комнаты за столом сидели три девушки и старуха. Прямо против нас за другим столиком сидел матрос. Он ничего не ел и не пил. Еще дальше – молодой человек в синем костюме писал за столом. Волосы его были напомажены и блестели; он был хорошо одет и имел франтоватый вид.
Свет проникал через входную дверь и окно, где на витрине были выставлены фрукты, овощи, ветчина. Одна из девушек подошла к нам принять заказ, другая стояла в дверях. Мы заметили, что платье ее было надето на голое тело. Девушка, принимавшая заказ, обняла Гая за шею, пока мы рассматривали меню. Девушек было три, и они по очереди выходили и стояли в дверях. Старуха, сидевшая в глубине комнаты за столом, пошепталась с ними, и они снова уселись вместе с ней.
В комнате была только одна дверь, которая вела в кухню. На ней висела занавеска. Девушка, принявшая заказ, принесла из кухни спагетти. Она поставила перед нами блюдо, подала бутылку красного вина и подсела к столику.
– Ну вот, – сказал Гай, – ты искал местечка попроще.
– Да, здесь как будто совсем не просто. Скорее – наоборот.
– Что вы говорите? – спросила девушка. – Вы немцы?
– Южные немцы, – ответил я. – Южные немцы, приветливый, хороший народ.
– Не понимаю, – сказала девушка.
– Как здесь принято? – спросил Гай. – Обязательно, чтобы она меня обнимала за шею?
– Конечно, – ответил я. – Муссолини уничтожил публичные дома. Это ресторан.
На девушке было надето гладкое платье. Она облокотилась на стол, скрестила руки на груди и улыбнулась. С одной стороны лица улыбка у нее была привлекательнее, чем с другой, и она все время поворачивала эту сторону к нам. Очарование этой стороны подчеркивалось еще тем, что с другой нос ее был вдавлен, точно он был из теплого воска. Но, в сущности, ее нос не был похож на теплый воск. Он был очень холодный и твердый, только сбоку немного вдавлен.
– Я вам нравлюсь? – спросила она Гая.
– Он обожает вас, – сказал я. – Только он не говорит по-итальянски.
– Ich spreche deutsch [я говорю по-немецки (нем.)], – сказала она и погладила Гая по волосам.
– Гай, поговори с леди на твоем родном языке.
– Откуда вы приехали? – спросила девушка.
– Из Потсдама.
– И побудете здесь?
– В этой чудесной Специи? – спросил я.
– Скажи ей, что мы собираемся уезжать. Скажи, что мы очень больны и у нас нет денег, – сказал Гай.
– Мой друг – закоренелый женоненавистник. Он настоящий немец и ненавидит женщин.
– Скажите, что я люблю его.
Я сказал.
– Перестань болтать вздор, и давай лучше удерем, – продолжал Гай.
Девушка обняла его другой рукой.
– Скажите ему, что он мой.
Я сказал.
– Уйдем мы отсюда когда-нибудь или нет?
– Отчего вы ссоритесь? – сказала девушка. – Вы не любите друг друга?
– Мы немцы, – ответил я с гордостью. – Настоящие немцы с юга.
– Скажите ему, что он красивый малый, – сказала девушка.
Гаю тридцать восемь лет, и он слегка гордится тем, что во Франции его принимают за путешествующего коммивояжера.
– Ты красивый малый, – сказал я.
– Кто это говорит? – спросил Гай. – Ты или она?
– Конечно, она. Я всего-навсего переводчик. Ведь только потому ты и взял меня с собой.
– Хорошо, что это она, – сказал Гай. – А не то пришлось бы нам тут расстаться.
– Ну что же. Специя – приятное местечко.
– Специя? – спросила девушка. – Вы говорите о Специи?
– Приятное местечко, – сказал я.
– Это моя родина. Специя – мой родной город, а Италия – моя родина.
– Она говорит, что Италия – ее родина.
– Оно и видно, что это ее родина.
– Что у вас на десерт? – спросил я.
– Фрукты, – сказала она. – Есть бананы.
– Бананы, пожалуй, можно, – заметил Гай. – Они хоть с кожурой.
– Ах, он любит бананы, – сказала девушка. Она обняла Гая.
– Что она говорит? – спросил Гай, отворачивая лицо.
– Она радуется, что ты любишь бананы.
– Скажи ей, что я не люблю бананов.
– Синьор не любит бананов.
– Ах, – сказала девушка упавшим голосом, – он не любит бананов.
– Скажи ей, что я люблю утром холодную ванну.
– Синьор любит холодную ванну по утрам.
– Не понимаю, – сказала девушка.
Сидевший против нас бутафорский моряк не двигался с места. Никто в комнате не обращал на него никакого внимания.
– Дайте нам счет, – сказал я.
– Нет, нет, останьтесь!
– Послушай! – сказал франтоватый молодой человек из-за стола, за которым он писал. – Пускай они уходят, они ничего не стоят.
Девушка взяла меня за руку.
– Ну останьтесь! Попросите его остаться.
– Нам нужно ехать, – сказал я. – Сегодня к вечеру мы должны попасть в Пизу, а если удастся, то и во Флоренцию. Мы можем вечером там поразвлечься. Сейчас еще рано. Мы должны доехать засветло.
– Отдохнуть немного – тоже хорошо.
– Путешествовать необходимо при дневном свете.
– Послушай, – сказал франтоватый молодой человек. – Не трать с ними времени понапрасну. Говорю тебе, они ничего не стоят. Уж я-то знаю.
– Подайте нам счет, – сказал я.
Девушка взяла счет у старухи, вернулась обратно и села опять за стол. Другая девушка вошла из кухни. Она прошла через всю комнату и стала в дверях.
– Не трать с ними времени понапрасну, – сказал опять франтоватый молодой человек недовольным голосом. – Садись и ешь. Они ничего не стоят.
Мы заплатили по счету и встали. Все девушки, старуха и франтоватый молодой человек сели вместе за стол. Бутафорский моряк сидел, опустив голову на руки. Пока мы завтракали, никто с ним не заговаривал. Девушка принесла нам сдачу, которую отсчитала старуха, и вернулась к своему месту за столиком. Мы оставили ей на чай и вышли. Когда мы сели в машину, чтобы двинуться в путь, девушка вышла и стала в дверях. Машина тронулась, и я махнул рукой девушке. Она не ответила, только посмотрела нам вслед.