Игорь Додосьян. Нам не спишут грехи…

Игорь Додосьян
Нам не спишут грехи…

   «Я люблю человеческий голос. Одинокий человеческий голос, измученный любовью и вознесенный над гибельной землею. Голос должен высвободиться из гармонии мира и хора природы ради своей одинокой ноты».

Федерико Гарсиа Лорка

   Я, наверное, не поэт. Стихи не живут во мне. Мой мозг не ищет рифму по поводу и без. Я не знаю, что такое творческий замысел. Музы не прописаны в моём доме. Муки творчества не посещают меня бессонными ночами – я не ищу вдохновения и не рву в истерике исписанный пергамент. И очень крепко сплю – нет во мне поэзии. Живу. Ругаюсь и радуюсь. Люблю и нервничаю. Переживаю и восторгаюсь. Оглядываюсь на красивые ножки и покупаю туалетную бумагу. Ем шашлык и что-то презираю. Пью водку и торгуюсь с продавцами на базаре. Размышляю и ехидничаю… Но вдруг возникнет ОНО. В сердце, в мозгу, в крови. Оно мечется и плачет, кричит и терзается. И просит излиться. Как невыносимо оно болит и трепещет. Оно стучится в кожу и умоляет: «Выпусти!». И я хватаюсь за перо и бумагу…

   Через несколько часов, выжатый и опустошённый, заваливаюсь на кровать и проваливаюсь в небытие. Так, наверное, засыпает роженица, исполнив долг перед природой. Оно родилось. Наутро я просматриваю вчерашний бред – просто, как любопытный читатель. Вижу технические и грамматические ляпы, пытаюсь расшифровать отдельные слова. Сердце стучит ровно. Руки не трясутся. Губа не закусывается. Дыхание не перехватывается. Закуриваю сигарету и навожу порядок в писанине. Через месяц снова просмотрю, подчищу и причешу. И если не выброшу в мусорную корзину, то вложу листок в папку с заглавием «стихи».

Додосьян И.

Слезами моется душа…

   Глупые люди живут в социализме. Глупые люди живут в капитализме. Передо мной красивейшая женщина! Она не имеет никакого отношения ни к демократии, ни к коммунизму. Но у неё особые отношения со мной. Какие же это отношения! Вам и не снились такие… Мы пьём с ней
   «Havana Club». Никто не мешает мне выпить с любимой женщиной бутылочку хорошего рома – ни буржуй, ни комсомолец. Моя женщина кружится в танце. Не под патриотическую музыку – из динамиков льётся божественный Шуберт. Я увожу женщину в майский сад, и мы падаем с ней в дурманящие травы. Пьяный май… Он буйствует в тоталитарных и либеральных мирах, и луна бессовестно подглядывает за влюблёнными на всех социальных территориях. Мы с женщиной бесстыдно валяемся на ничейной земле. И живём мы с ней не в капитализме, не в социализме – мы живём всё на той же, грешной. Вы хотели услышать, как я понимаю счастье? А я только что рассказал о нём.

«Здесь воздух не тот, даже небо иное…»

 
Здесь воздух не тот, даже небо иное,
Здесь счастье чужое, и город не мой,
И душною ночью твоей красотою
Владеет в истоме мужчина другой.
 
 
И я, возжигая Всевышнему свечи,
За помыслы грешные крест свой несу,
Не вправе обнять эти хрупкие плечи,
Не вправе погладить тебя по лицу.
 
 
Какие права, если просто знакомы
И нету вины предо мной у тебя?
Какие права?.. Просто мозг воспалённый
Покоя не знает, ревнуя, любя…
 

«Без вина в хрустале, без оплывших свечей…»

 
Без вина в хрустале, без оплывших свечей…
Электричество, люди чужие,
Да за водкой гонцы, пафос пьяных речей,
Стол, окурки, бутылки пустые…
 
 
Мы в дыму и во лжи, словно тонущий бриг,
Сердце раненой птицею бьётся.
На губах твоих страсть, и в глазах твоих – крик,
А компания шумно смеётся…
 
 
Корабли проплывают, не видя беды –
Капитаны пьяны до упора,
И пучина смыкается всплеском воды,
Укрывая любовь от позора.
 

«Осень серая бродит в садах облетевших…»

 
Осень серая бродит в садах облетевших.
Город в тусклых потеках несвежих дождей.
Нас, промерзших в ночи и к теплу не успевших,
Во дворец не пускает швейцар у дверей.
 
 
Там, за окнами, свет и звучат менуэты,
А в каминах огонь, и в бокалах вино…
И красивые пары кружат по паркету…
Не смотри в освещенное это окно:
 
 
Наш просрочен билет, и, по лету тоскуя,
Мы стоим под дождем на осенних ветрах;
Я дождинки солёные тихо целую
На лице дорогом, на озябших губах.
 

«Мы на разных с тобой полюсах…»

 
Мы на разных с тобой полюсах,
Об одном мы двояко толкуем;
Мы на разных поем голосах
И по-разному даже тоскуем.
 
 
Вправо, влево от точки нуля
Наши доблести, наши пороки;
Лишь, по разным дорогам бредя,
Одинаково мы одиноки…
 

«Как ты прильнула трепетно!..»

 
Как ты прильнула трепетно!
Как ты призывно глянула!
Что-то невнятным лепетом
В душу вдохнула пряное…
 
 
Потом рукою дрожащей
Ломал сигареты я
Во тьме, тишиной звучащей,
Как песня неспетая…
 
 
Неслышные эти звуки
Не дали тогда заснуть,
И тело искали руки,
И губы искали грудь…
 
 
Тобою хотел согреться
И ласкою плоть томилась,
И сердце искало сердце…
С чего бы? Скажи на милость!
 
 
Ах, да, ты прильнула, помню я,
А я возомнил… да что там!
Прости мне ту ночь бессонную
С фантазий моих полётом…
 

«В глазах твоих тепло и страх…»

 
В глазах твоих тепло и страх,
Природы зов к тебе и только.
Но почему же на губах
От поцелуев стало горько?
 
 
В грехе своём святая ты,
А я в святом безумстве грешник.
Я весь – надежда, ты – мечты,
Я – злой февраль, а ты – подснежник.
 

«Настанет час: терзаясь давней мукой…»

 
Настанет час: терзаясь давней мукой,
Авансом бога за грехи моля,
Пойдёшь туда, где девственной порукой
Душились страсти, душу опаля.
 
 
Однажды ночью, слыша зов Эрота,
Крадучись в зарослях домов, как в дебрях зверь,
Отыщешь номер 49 на воротах,
Скользнёшь тайком в незапертую дверь.
 
 
Войдёшь ко мне, чтоб прошептать: «Не надо…»,
И грубой нежности чтоб уступить,
За одиночество принять награды,
И грех пред сердцем плотью искупить.
 
 
В объятьях жарких заплетутся руки
Чтоб прекратились, в жажде утолясь,
Протяжным стоном сладостные муки,
И ты заплачешь, поздно застыдясь.
 

«Ещё вчера всё – без печали…»

 
Ещё вчера всё – без печали,
Покоя долгого пора,
Часы тихонечко стучали,
И ночь со сном – ещё вчера.
 
 
Терзаний не было и муки,
Был день на прожитый похож,
В нем – не заломленные руки,
И не измена, и не ложь,
 
 
И не любовь… В огне сомненья
Вдруг мозг кипит, стон на губах…
Величье взлёта и паденье,
Объятий жар, холодный страх…
 
 
Тут грех и святость, свет и тени,
В глазах пьянеющих туман…
Гордыня духа и смиренье,
Надежда, вера и… обман.
 
 
И горечь дум, и сладость речи
Для укрощения стыда…
Всё сразу, вдруг!.. И гнутся плечи.
О, как кружится голова…
 
 
И руки падают бессильно,
И высший суд себе верша,
Как пыльный сад прохладным ливнем
Слезами моется душа.
 

«В одиночестве сердце затравленно стынет…»

 
В одиночестве сердце затравленно стынет,
И огня не видать в беспредельной ночи,
Вопиющего глас пропадает в пустыне,
Даже эха не слышно – кричи, не кричи…
 
 
Но в захлёбе кричу я до хрипа, до писка,
Как в заснеженном поле подраненный волк…
Ну, а ты ждёшь стихи, как доставку подписки,
Принимая любовь, как просроченный долг…
 
 
Я уйду – только вот докурю сигарету.
Не доставит печали тебе мой уход…
Развернулась не так, понимаешь, планета –
По ошибке я принял закат за восход.
 

Женщине

 
Как на исходе жизни сердце сжалось
И мечется затравленно в груди.
На сколько в нём любви ещё осталось?
Глоток иль море? Что там впереди:
 
 
Величие иль слёзы покаянья?
Отверженность? Насмешка подлеца?
И бьётся сердце сгустком мирозданья,
И ты любить готова без венца,
 
 
Без пения псалмов благословенных,
Кровинкой, плотью, сердцем и душой
Под взором глаз насмешливо-надменных,
Под рёв толпы, бездушной и слепой.
 
 
И страсть кипит, прорвавшись из оков;
Вершит свой суд недобрая толпа:
На плаху чёрную жестоких языков
Под меч молвы кладётся голова.
 
 
Они беснуются и пьяные без водки,
По телу чистому, слепящем белизной,
Плевками с губ, шипением из глотки,
По сердцу метя грязью и слюной.
 
 
А ты, слезами грязь с себя смывая,
В последний раз, страдая и любя,
Стоишь над ними гордая, святая,
Величие в паденьи обретя.
 

«Зажгла костёр в душе моей…»

 
Зажгла костёр в душе моей:
Спасибо, нам тепло в ненастье.
Присядь, и руки обогрей,
И насладись недолгим счастьем.
 
 
Ты просто путник – что скрывать?!
Уйдёшь, костром моим согрета,
Чтобы другие зажигать,
Тропой своей скитаясь где-то.
 
 
Огонь иной души разгонит
Холодный мрак твоих ночей,
На грудь твою лицо уронит
Другой, меня не горячей.
 
 
А мой костёр затопчет кто-то,
Присыплет пыль, дожди зальют,
Холодным вылившись потопом
На твой сегодняшний приют.
 

Шалом

 
Всё катится жизнь торопливая,
И в ритме бездушном таком,
Меня молодая, красивая
Приветствует нежно: «Шалом!».
 
 
А взгляд у неё, как у бога
(они ведь по крови родня!) –
Такою небесной тревогой
Ласкает земного меня!
 
 
В нём зной раскалённой пустыни,
В нём вечность без дна и границ,
Покорность восточной рабыни
И дерзость библейских цариц.
 
 
«Шалом!» – как к сближенью призыв.
«Шалом!» – словно молния в сердце.
«Шалом!» – как душевный надрыв,
И памяти – не отвертеться!
 
 
И памяти топится лёд,
И прошлое вдруг оживает.
А там меня женщина ждёт
И руки ко мне простирает…
 
 
О, как же была хороша
Та женщина – слов не имею.
Сплавлялась еврейки душа
С нерусской душою моею
 
 
В огне, что так жарко пылал…
Но катится жизнь торопливая.
Тут кто-то «Шалом» мне сказал?
– Шалом, молодая, красивая!
 

Той женщине

 
Я так хочу, чтоб ты
Не ведала печаль,
Чтоб детские мечты,
Безоблачная даль…
 
 
Чтоб под ногой, скрипя –
Пушинки снежные.
Чтоб трогали тебя
Лишь руки нежные.
 
 
Пусть кружится метель,
Как вальсы венские.
Пусть жизнь без потерь,
И счастье женское.
 

«Если пишется стих…»

 
Если пишется стих,
Значит время потерь.
Если голос – на крик,
Значит больно, поверь.
 
 
Поезд в снежной ночи –
Не поспеть на него.
И с остывшей печи
Не стекает тепло.
 
 
Как же зябко рукам…
А в купе у окна –
Недоступна снегам,
Может быть, не одна
 
 
В этом поезде ты.
В этом холоде – я,
Со стихами листы
И свеча без огня.
 

«Стыдливости нежной томление…»

 
Стыдливости нежной томление
Окутало облачком нас…
Но тянутся руки к сплетению…
А эта слезинка из глаз –
 
 
Как капля смолы на иконе…
Задутой свечи сизый дым…
И сердце твоё на ладони
Я грею дыханьем своим…
 
 
Травы напитаны росами,
Небо пылает в заре,
И душеньки наши босые
Ступают легко по земле.
 

«Я люблю тебя, грешную…»

 
Я люблю тебя, грешную,
Потонувшей в грехе.
Я люблю безутешную
В твоей женской тоске.
 
 
Я люблю так уставшую
От печали разлук.
Я люблю задрожавшую
От сплетения рук.
 
 
На коленях стоящую,
И лицом – до земли.
В исступленье кричащую
От конвульсий любви.
 
 
Я люблю тебя нежную –
Как молчанье храня,
Своей лаской безбрежною
Ты спасаешь меня.
 
 
Я люблю тебя, страстную.
Всю люблю тебя пить…
Как, такую прекрасную,
Мне тебя не любить!
 

Дожди

 
Незнакомая женщина мне улыбнулась,
Теплым взглядом скользнув, словно луч по воде.
И забытое чувство воскресло, вернулось,
И в тоске заметалось, и кровь к голове…
 
 
Вроде в возрасте этом уже не прилично
Вслед кричать уходящей: «Постой! Подожди!».
Отчего все не так, как всегда, как привычно?
Может, город чужой? Может, просто дожди…
 
 
Позабросить дела и бежать за билетом!
Иль за ней? От себя? От чего и куда?!
…Ох уж эти дожди… поскорее бы лето,
Или пусть все как есть, как сейчас – навсегда?
 

Исповедь любящей

 
Я б***ю буду для тебя –
Распутства воплощеньем;
Я так паду, тебя любя,
Отдавшись прегрешеньям!
 
 
Святою буду для других:
Такой – хоть бей поклоны!
С меня напишешь грешный стих,
Другие же – иконы!
 
 
Святая я зачем тебе?
Не для тебя моя пристойность.
Тебе – и ласки на заре,
И стон любви, и тела знойность…
 
 
Бесстыдной пусть войду в стихи –
Горжусь своей развратной ролью!
А ты карай мои грехи
Своей спасительной любовью!
 

«Не знаю, может, сон приснился…»

 
Не знаю, может, сон приснился,
А может, было всё: в руке
Моей твоя была; катился
Слезинкой дождик по щеке.
 
 
Звучала речь как дивный стих,
Плыла мелодия дождя
Над сонным городом. Притих
Пустынный парк. Спала земля.
 
 
Мы шли без спешки, без заботы –
Так безмятежно было нам…
И дождь аккордом нежной ноты
Аккомпанировал словам…
 
 
Не знаю, может, сон приснился,
А может, было всё: в руке
Моей твоя была; катился
Слезинкой дождик по щеке.
 

«Всё растворится словно дым…»

 
Всё растворится словно дым:
Душа к чертям, а тело – прахом.
Из потревоженных глубин
Повеет холодом и мраком.
 
 
И я уйду. Но от любви
Моей спасения не будет –
Она настигнет там, вдали,
Тебя. И чувства все погубит,