Илья Семененко-Басин
Ручьевинами серебра
О СТИХАХ ИЛЬИ СЕМЕНЕНКО-БАСИНА
Сергей Стратановский как-то сравнил писание стихов на кириллице с монашеским подвигом – с упорным трудом, совершаемым в самоограничении и во внутреннем сосредоточении. Слишком велик соблазн заняться чем-то другим, более публичным, приносящим славу и успех, а если ты всё-таки выбрал подобную форму писательства, то почему непременно алфавитом, изобретённым греческими монахами-проповедниками для миссионерских и катехизаторских нужд? Всякому, кто сочиняет стихи по-русски, рано или поздно приходится честно отвечать самому себе на этот вопрос.
В 1980-е годы Илья Семененко-Басин был известен как художник (у меня долгое время висела его картина с красным, как бы супрематическим многоэтажным московским домом, залитым кровавым солнцем), тонкий искусствовед и историк русской религиозности (занимался атрибуцией текста знаменитых «Откровенных рассказов странника духовному своему отцу»), а также как автор время от времени появлявшихся в самиздате гротесково-мрачных стихов. И мировоззренчески, и эстетически Илья – наследник той не богемной части русской неофициальной культуры XX века, что ставила поиск истины и духовное совершенствование выше эстетического самоутверждения.
Разве эстетическое самоутверждение не есть эгоизм в одной из предельных своих форм? Тут мы снова возвращаемся к уединённому и по сути благочестному труду подвижника. В кругах, из которых вышел Семененко-Басин, чисто поэтически некоторые футуристы, гениальный Введенский и отрекшийся от себя самого Красовицкий, а также Геннадий Айги ценились выше иных куда более заметных имён. А если принималась и более традиционная поэзия, то отмеченная беспощадной внутренней честностью – например, Ходасевич 1920-х годов. Ставки тут были слишком высоки, чтобы рассчитывать на непременный успех в пусть узких, но подверженных частым эстетическим поветриям кругах. Какой успех может быть у отшельника, отвечающего, в первую очередь, перед Абсолютным?
Но в 1990-е сломалось цельное ощущение времени, и прежний подвиг уединённого служения стал представляться даже в упомянутых узких кругах чуть ли не смешным. Обстоятельства стали выталкивать всех нас в больший мир.
Илья не только расширил круг чувственно воспринимаемого – по его собственному признанию, переломными стали поездки в Италию и знакомство с пространством степей, являющихся внутренней основой равнинной России, – но и забросил на четырнадцать лет писание стихов. И только в XXI веке родился новый автор, укоренённый в прежнем неподцензурном стихотворце, но дышащий полными лёгкими, видящий мир в большем объёме и в более ярких цветах.
Первые по времени стихи в этой книге датируются 2006 годом. Господствует нерифмованный ударный стих, графика отражает память о прежнем (всегда Мiр в смысле «сообщество людей» вместо утвердившегося после 1917 «мира», прежде означавшего лишь «покой»), виден цепкий глаз художника, а сам графически и интонационно чётко и ясно организованный текст временами превращается в нечто заумное, что указывает на неожиданные, внечеловеческие возможности поэтической речи. «Заумно, может быть, поёт // Лишь ангел, Богу предстоящий, – //Да Бога не узревший скот // Мычит заумно и ревёт», – сказал ещё в 1923 году упомянутый нами Ходасевич.
То, как работает с русским стихом Семененко-Басин, внутренне оправдано и логически необходимо в качестве неизбежного восстановления почти пресекшихся в 1990-е – в начале 2000-х связей с традицией свободной поэзии 1920—1960-х. Как только она оказалась снова востребованной, традиция эта нашла того, чьими устами ей оказалось выразить себя естественней всего.
Игорь Вишневецкий
В 1980-е годы Илья Семененко-Басин был известен как художник (у меня долгое время висела его картина с красным, как бы супрематическим многоэтажным московским домом, залитым кровавым солнцем), тонкий искусствовед и историк русской религиозности (занимался атрибуцией текста знаменитых «Откровенных рассказов странника духовному своему отцу»), а также как автор время от времени появлявшихся в самиздате гротесково-мрачных стихов. И мировоззренчески, и эстетически Илья – наследник той не богемной части русской неофициальной культуры XX века, что ставила поиск истины и духовное совершенствование выше эстетического самоутверждения.
Разве эстетическое самоутверждение не есть эгоизм в одной из предельных своих форм? Тут мы снова возвращаемся к уединённому и по сути благочестному труду подвижника. В кругах, из которых вышел Семененко-Басин, чисто поэтически некоторые футуристы, гениальный Введенский и отрекшийся от себя самого Красовицкий, а также Геннадий Айги ценились выше иных куда более заметных имён. А если принималась и более традиционная поэзия, то отмеченная беспощадной внутренней честностью – например, Ходасевич 1920-х годов. Ставки тут были слишком высоки, чтобы рассчитывать на непременный успех в пусть узких, но подверженных частым эстетическим поветриям кругах. Какой успех может быть у отшельника, отвечающего, в первую очередь, перед Абсолютным?
Но в 1990-е сломалось цельное ощущение времени, и прежний подвиг уединённого служения стал представляться даже в упомянутых узких кругах чуть ли не смешным. Обстоятельства стали выталкивать всех нас в больший мир.
Илья не только расширил круг чувственно воспринимаемого – по его собственному признанию, переломными стали поездки в Италию и знакомство с пространством степей, являющихся внутренней основой равнинной России, – но и забросил на четырнадцать лет писание стихов. И только в XXI веке родился новый автор, укоренённый в прежнем неподцензурном стихотворце, но дышащий полными лёгкими, видящий мир в большем объёме и в более ярких цветах.
Первые по времени стихи в этой книге датируются 2006 годом. Господствует нерифмованный ударный стих, графика отражает память о прежнем (всегда Мiр в смысле «сообщество людей» вместо утвердившегося после 1917 «мира», прежде означавшего лишь «покой»), виден цепкий глаз художника, а сам графически и интонационно чётко и ясно организованный текст временами превращается в нечто заумное, что указывает на неожиданные, внечеловеческие возможности поэтической речи. «Заумно, может быть, поёт // Лишь ангел, Богу предстоящий, – //Да Бога не узревший скот // Мычит заумно и ревёт», – сказал ещё в 1923 году упомянутый нами Ходасевич.
То, как работает с русским стихом Семененко-Басин, внутренне оправдано и логически необходимо в качестве неизбежного восстановления почти пресекшихся в 1990-е – в начале 2000-х связей с традицией свободной поэзии 1920—1960-х. Как только она оказалась снова востребованной, традиция эта нашла того, чьими устами ей оказалось выразить себя естественней всего.
Игорь Вишневецкий
песнь посвящения
2006
Золотом
светись от окна до печи.
Тяжёлые двери тебя приведут
в колеблемый лесом покой.
Видишь?
Свадьбу комарью танцует орда.
Брезентовые плащи стоят по окоёму болот.
Дети: смеются – исчезли. Здесь начинай.
Иди по верхушкам черёмухи и ольхи,
и повсюду —
раскатываются, взрывом, сминая себя, ложатся
мехом.
Сомкнутым зрением.
Лопнувшим обручем слов.
I
* * *
2006
Тёмный звук над лиловой землёй,
предвестник имени,
как же ты нужен мне в пустоте
этого поля, не давшего плодов.
До нас с тобою – только венец
одноэтажных домов, линза
скатавшегося пространства,
лес, который был озером,
поле, исчезнувшее в домах, —
всё, что накрыли мы ветром,
ударив с юго-востока.
И бьём теперь по хребтам коровьим
огромным воздухом.
* * *
2006
Если синий ушёл из пейзажа, небо закрылось в облаках.
Движется чёрный полукруг, потому что глядишь в колодец.
Белым колеблемым белым отражается небо на ущербе.
И только липы простираются
в ином измерении, нарядные,
посторонние, дети неласковые.
Если вытянул воротом ведро и в лужи ударил громовник,
тотчас сделались широкими пределы, —
в зеркале глаз земных
синий огонь грозы.
в Москве
2006
Только подумал имя,
росчерк на ста листах
услышанный, —
зрения обмирает ось,
странно как-то язык
ворочается внутри, —
анжамбман вечно не вовремя —
утри —
рованными победами озарён,
пером нумерованным шевеля,
ёж броненосный латы раскатывает,
вот-вот сверкнут,
рябью подёрнутся, и тогда
ты наступаешь на дно
в светящуюся икру,
восстанавливаешь свою речь,
больше не говори
такого даже шутя,
Сталин страх
вселяет тело вождя.
philosophia
2007
дети малоподвижные
обросшие
волосами, скомканные опекой
традиции —
слушайте
философы
после всех неудач
говорят
о связи рода людского
учат
возраст горечи (и аскетизма)
почему?
пламя
или же пустота
крови, лишённой души?
учат
и спорят
поверх голов
тяжёлыми
волосами
поросших
дети
толкают друг друга
молчат
проблема
2006
Службы милосердия взлетают по тревоге,
в словах голодают мохнатые люди.
Внутрь слов угнездились,
а речи простой не понимают
и прокормить себя сами не умеют.
Им скажешь: черешня – они рвутся в клочья,
август для них – болезнь,
от голода лечатся дымом.
Наши слова не саркофаги,
жизнь истощённых – под защитой.
Самолёты милосердия несут продовольствие,
заполняют небо,
бомбят съедобными кладями.
Пускай погибнут слова,
но голодающий вопьётся в картофелину.
перечитывая «Тяжёлую лиру»
2007
…Ее сосцы губами теребя…
Две изюмины, вмещённые в тесто.
И всё-таки чувствует себя
вычеркнутым из контекста,
бесполезным. Горящий спирт
за лесом изнемогающего заката
нервирует. Гуляй, спи,
крестьянским детям виноватый.
В санатории заперт, но от владений змеи
не отойдёт отрава
целительная деревенской ворожеи.
…Я высосал мучительное право…
* * *
2008
Не вижу города за ветхим валом.
На Красной площади растёт трава,
где прежде бился лях и татарва —
на пять минут жеманница с бахвалом.
Не здесь ли схоронить помершего кота?
меж гульбищем и дровяным сараем.
Так в сердце Божие мы собираем
тех, без кого нам в людях тягота.
* * *
A.2006
Закрой глаза. В лесах, забывших тропы,
уснувших, потерявших имя,
поднялся из заросшего болота
зелёный партизан.
Глаза открой.
И видишь веточку моих усов.
Ты под защитой губ. Не бойся.
Закрой глаза.
И снова разлетелся
мiр на цветные стёкла, трубки света,
зачем они летят? Двойным страданьем
мы обладаем в этот миг
бессонницы,
бессмыслицы,
светлеющего в полшестого неба.
Открой глаза —
мiр неподвижник и прямоугольник,
и светит милость губ не разомкнувшим.
* * *
2007
В сияющем отражении у подножья горы,
в озере восходящем
белые металлы обретают свой розовый, изобилье и силу,
а вечером растворяются над Ломбардией, озаряя поля
светящимся туманом, изордевшим серебром.
В сияющем отражении фабричного окна
виден след солнца,
яхонтовая улыбка, быть может, скрывающая строгость.
Заиграли огни предгорий
и дыханье сжимает горечью, рыданьем долины
безлесной, вечереющей.
Сияющим отражением слова
дня, обращённого к ночи,
льётся леденистый синий, молчанье оседает на стенах.
В металлических отсветах, провожая меня,
повторяется ритурнель:
на севере, на два часа назад, ты скоро расстанешься с любимой.
зимний поворот
2006–2007
Светило не восходит одно. Слева и справа
по целому солнцу, сердце слева и сердце справа.
Разрушь этот город, под ним
снег, земля, валуны,
летящие влево и вправо, ввергающиеся в материк.
Если не хочешь лететь, лучше лежи в снегу,
в дуплястом сугробе, где жгут огни,
обсыхают и спят.
Кого не убил полуночный лёд,
помилует тлеющий жар.
карта января
Белое, чёрное и цвет
Борис Сафронов
Проходя тёмным вечером городским
поздним дождём, не смывающим людей
эфемерным запахом времени из-под чугунных крышек
ты ожидаешь
на так называемых улицах становится всё тесней
и наступает число поворота: мороз!
Теперь, после металлического движенья и блеска
всё определяет белый, впереди и повсюду
наполняя дыханье, поднимается по коре и ветвям
стволы под снегом становятся как белокожие деревья (берёзы)
а над домами, где переметает, является тело метели
там ловят завинчивающихся в молитвенном танце
плавающих, рассыпающихся в мгновенном мерцанье
кубарем исчезающих и тому подобных оригиналов
воздушных стихий
ямочки найдёшь на пороше, в птичьем царстве
нехоженого бульвара
в пространстве, открытом глазу, запретном для ходока
бывают всякие фигуры на плоскости, читаются
только с высоты соседственной колокольни, а так не разберёшь
и снегиря теперь не услышишь, повсюду воробьиные дети
Настоящее запустенье не на крышах автомобилей,
если хочешь увидеть
бери свою трубку и войлочные сапоги (валенки)
спускайся по склону к прудам, где ни зги
шумно дыши, как собака
вот причина страданья
поток идёт из неведомых величин прошедшего
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента