Иванов Всеволод. Рогулька

Иванов Всеволод
Рогулька

   Всеволод Иванов
   Рогулька
   Рассказ
   Лёнька с другими парнишками ходил на Мурачьи Озёра и вылавливал рогульки: водные орехи со скорлупкой, похожей на маленькие рога. Забрасывали в густо-синюю воду старые рогожи, ворошили ими неподвижную гладь. И вытаскивали обратно. Остроугольные чугунного цвета орехи цеплялись за рогожу, и ловцы собирали их тысячами. Было жарко. Пахло камышом, сочно блистали, точно лакированные, листья лопухов, и было приятно облегчать свою грудь радостным криком:
   - Пистери-и-и!
   И когда издали - с Косой Горы доносился к посёлку по Иртышу гулкий рёв парохода, Лёнька брал корзину с рогульками и бежал на пристань. Не столько занимала его торговля, сколь наблюдения над пробегающей мимо неизвестной жизнью. Выбегали на берег повара, весёлые матросы, господа в куцых пиджаках, как у поповского сына, и барыни с какими-то неестественными голосами. "Чимбары на выпуски носят, лешаки" - с завистью думал Лёнка.
   Сегодня пароход пришёл самый большой - "Андрей", белый, белый, как голова сахару, и столько же таящий в себе прелестей, как сахар. Два пистеря рогулек разобрали сразу, на донышке в одном немножко осталось. "На пароход пойду,- решил Лёнька,- вытурят, так пусть, а коли рогулек дать - может, и не вытурят". На нижней палубе он бывал уже не раз - изучил её достаточно.
   "На верх надо, сверху-то все на берег ушли".
   И Лёнька с пистерями в руках полез по железной лестнице вверх. Влез. В проходах никого не было. Лёньку с берега не видели - вылез он на борт, обращённый к Иртышу.
   - "Верно - никого нет,- проскользнуло у него в голове,- дураки с такого места в посёлок пошли".
   Лёнька уселся на скамейку, оглядел решётки, перила, пол.
   "Всё крашено, а у нас только ставни красят".
   Потом Лёнька повернулся и посмотрел в окно, у которого сидел:
   - Толсто. У нас в церкви таково нету. Заглянул в салон и удивился:
   - Вот, хаипы: столы-то каки? А зеркала!
   В салоне, у пианино, под цветами, сидела маленькая, бледная девочка, читавшая зелёную книжку. "Умная,- подумал Лёнька,- книжку читает, ни как те по берегу шляются. Пойду, може рогульки последние возьмёт". И, набравшись смелости, шагнул в коридор. С сильно бьющимся сердцем взялся он за стеклянную ручку двери:
   "Харю налупят али нет?"
   Бледная девочка оторвалась от книжки и с недоумением взглянула на веснушчатого белоголового мальчугана в синей дырявой рубашке, в коротких обмызганных штанишках с корзинками в руках.
   - Вам что? - спросила она.
   Лёнька почесал живот и, фыркнув, ответил:
   - А ничо. Так.
   - Кого же вам?
   - Никого. Рогулек, может, купишь?
   Девочка подошла ближе и заглянула в корзинку.
   - Какие нехорошие ягоды.
   - Сама ты ягода,- рассердился Лёнька,- не знаешь, так и молчи. Орехи, рогульки - а не ягоды.
   - Орехи-и... - протянула девочка,- у меня денег нет, мне мамочка не даёт.
   "Врёшь, поди",- подумал Лёнька, внимательно оглядывая её ещё раз. "Квёлая какая, будто репа мороженая".
   - А ты бы слямзила,- предложил он.
   - To-есть как?
   - Ну, попёрла, не понимаешь?
   - Ах, украсть? Нет, разве воровать можно! Грешно.
   - Маленьким воровать не грешно,- серьезно сообщил Лёнька,- у меня баушка так говорит.
   - Бабушка твоя ничего не понимает, она неучёная.
   Лёнька свистнул и уселся на стул.
   - Баушка знает, она зубы заговаривает, от лихоманки лечит... А ты "неучёная", брякнет тоже. А рогулек я так тебе дам, бери.
   - А как их брать?
   - Сейчас покажу.
   Лёнька взял со стола блестящий маленький ножичек и чугунное пресс-папье, наставил ножичек на орех и ударил.
   - На-а, трескай,- протянул он девочке извлечённое из рогульки беленькое ядрышко,- но, ладно?
   - Вкусно.
   - Баско? Ну я те ищо поколю, успевай в рот класть.
   Лёнька уселся на пол и стал усердно колоть рогульки.
   Девочка подумала немного и тоже села рядом с ним.
   Они мирно разговаривали:
   - Чо это? - мотнул головой Лёнька на пианино.
   - Пианино, музыка.
   - А кто играет?
   - Все.
   - Все. Ишь. И ты умеешь?
   - Умею.
   Лёнька с уважением поглядел на собеседницу.
   - Заливашь! Поиграй, айда.
   Девочка подбежала к пианино и взяла несколько аккордов.
   - Что?
   - Валынка! У нас молодяжник как заиграет на гармошках, даже в ушах пищит. У нас басче. А ты на гармошке не умешь?
   - На гармошке? Нет.
   - И гармошки нету? Чо таки вы за люди.
   Лёнька высморкался на пол и утёр унизанные ципками пальцы о портьеру.
   - У те мать-то богата? - спросил он у девочки.
   - Не знаю.
   - Ну! А коров много у вас?
   - Коров у нас нет.
   - Врешь, поди. А лошади есть?
   - Одна, папа на службу ездит.
   - Бедные, значит,- соболезнуя сказал Лёнька,- а пошто так живёте? А вы откуда?
   - Из города.
   - Ишь. Все из города. Ты чо рогульки-то не ешь?
   Девочка улыбнулась:
   - Я наелась, мне много мама запрещает есть.
   - Ничо, ешь, я и твоей маме поколю. Всем хватит. Ешь.
   - Ты почему такой грязный? - спросила девочка.
   - Я-то? Ничего не грязный... я раз десять в день купаюсь, кожа аж слупилась.
   - В ванне купаешься?
   - В Иртыше, а когда в Собачью Ямлу ходим с парнишками, только туда далеко: шесть вёрст.
   - Не боитесь?
   - А чо бояться? Это ночью боязно, тогда ведьмы бегают.
   - Разве у вас есть ведьмы? - с испугом на лице спросила девочка.
   - Сколь хош.
   - А ты видел?
   Лёньке не хотелось потерять авторитет, и он соврал:
   - Видел.
   - Когда? Расскажи,- девочка схватила его за рукав.
   - Ладно,- сказал Лёнька,- а ты мне ножик отдашь?
   - Какой?
   - А которым рогульки колем.
   - Он не мой, я бы отдала.
   - Не твой, дак я и так возьму. Не разбрасывайся.
   Лёнька сунул ножик за пазуху и стал рассказывать:
   - Лонись дедушка Калистрат да я на рыбалку поехали: переметы ставить. Осётер шёл, прямо беда, как бревно. Ладно. Напились мы с дедом чаю вечером и спать, а ночь мисячная, мисячная, будто днём. И видим мы, значит...
   - Ну! ну! - торопила девочка.
   - Видим мы, значит...
   Но договорить ему не дали: в дверь просунулась пышноволосая голова, и тонкий женский голос спросил:
   - Ты что здесь делаешь, Нора?
   - Разговариваю,- отвечала девочка.
   - С кем?
   Сердце у Лёньки сжалось, и он почувствовал пот на спине.
   - С ним, с мальчиком.
   Дама взглянула на Лёньку и закричала, как укушенная:
   - Кто тут? Мария Павловна! Мария Павловна!
   Вбежала другая женщина, помоложе.
   - Почему вы ребёнка одного оставили? Мария Павловна?
   - Я... я... на минуту... - растерялась Мария Павловна.
   "Всыпят мне",- подумал Лёнька, поддёргивая штаны.
   - Ты что тут? А? Что? Где капитан, зовите сюда капитана.
   - Рогульки... купите... - смущённо тряс для чего-то корзинку Лёнька,рогульки...
   - Я вот тебе дам рогульки!..
   Вбежал капитан, полный густобровый человек с рыкающим, сердитым голосом:
   - Тебе что тут нужно? Зачем вполз?
   - Он отравлял мою дочь какой-то гадостью! - волновалась дама.
   - Нужно доктора, скорее. Доктор!
   Капитан развернулся и шлёпнул Лёньку по затылку. Корзинка у Лёньки выпала, выскочил из-за пазухи украденный ножичек, зазвеневший на полу, а сам Лёнька укатился под стол.
   - Господи! Он ещё и воришка. Ножичек украл,- кричала дама,- капитан!
   Капитан засуетился:
   - Я сейчас, ваше превосходительство.
   Дальше пошло совсем плохо... сбежался народ. Лёньку потащили из-под стола, он уцепился за скатерть, скатерть стащил, попадали со стола чашки, чайник.
   - Чертёнок,- шлёпал Лёньку капитан жилистой рукой,- не ползи, куда не надо, не ползи.
   - Дяденька, не буду... Не буду... - кричал Лёнька.
   Под смех матросов, пассажиров и казаков его выгнали по трапу на берег.
   Было ему стыдно, обидно, и сквозь слёзы, со злостью, орал он капитану:
   - Корзину отдай, толстопузая кикимора!
   Капитан погрозил шишковатым кулаком и выругался.
   * * *
   Больше Лёнька не бывает на пароходах.
   Когда к посёлку подходит пароход, Лёнька ложится на край яра, ест рогульки и бросает в воду скорлупы.
   Кружась, уплывают скорлупы.
   Река блестит, спину греет солнце, водой пахнет.
   С пронзительным рёвом пробегают белые, чистые, опрятные пароходы, наполненные иной, не Лёнькиной жизнью.
   "Откуда их лешак прёт?" - думает Лёнька.