Каринти Ф
Гримаса
ФРИДЬЕШ КАРИНТИ
ГРИМАСА
В первое время над ним никто не смеялся, о нет! Болезнь, которую он привез с фронта, доктора называли стиком - это была разновидность нервного шока, результат контузии, полученной от взрыва снаряда. Его губы и левое ухо непрерывно дергались, и от этого щурился левый глаз, словно, усмехаясь или озорно подмигивая кому-то. Гримаса смеха была рождена случаем, и никакой комедийный актер или карикатурист не мог бы так искусно подделать ее. В то время все знали, откуда эти усмешки,- война, где пострадал несчастный, еще жила у всех в памяти.
Вначале его пробовали лечить электричеством, гипнозом, но, как видно, болезнь засела в его нервах очень прочно. Другие контуженные постепенно вылечивались, забывали ужасы, пережитые в сражениях, и с новыми силами вступали в житейские битвы...
А ему ничто не помогало. Он так и не избавился от гримас и ужимок, искажавших его лицо и напоминавших постоянно о перенесенных страданиях. В первые послевоенные годы он кое-как мог все же существовать. Он нес свое уродство, как римский воин рубцы от ран: горделиво и веря в людское сочувствие.
Но шло время, и настал день, когда его гримасы перестали внушать сочувствие. Самодовольный буржуа и мещанин теперь лишь пожимал плечами, встречая его, и даже вслух возмущался страданьем несчастного: как же он не сумел избавиться от своей беды? (Несчастье - вовсе не заслуга, а признак слабости, за это надо бы не награждать, а наказывать!)
Новый передел границ оторвал его от тех, от кого он мог еще надеяться получить помощь. Ему пришлось скитаться по Швейцарии, нищенствовать на окраинах Лондона. Потом в угольном трюме океанского корабля он попал в Америку, Нью-Йорк вышвырнул его, как ненужный хлам, и на другом пароходе он прибыл в Рио-де-Жанейро.
И вот здесь, на другой стороне земли, он наконец нашел себя, обрел свое призвание. Оно, конечно, есть у каждого человека, но ведь далеко не каждому удается открыть его в себе.
Миллионер де Гуарес, оловянный король, десять лет путешествовал по свету, пытаясь излечиться от хандры. Он приехал домой на несколько дней.
Этот человек прославился тем, что ничего не знал о мировой войне. Людям, которые его окружали, было строго-настрого запрещено упоминать в разговоре с ним о страданиях, горе, несчастье. Газет он не читал, ни с кем не виделся и посещал только увеселительные заведения, цирк и спортивные залы.
И вот де Гуарес увидел его: человек упал без чувств на тротуар под балконом и был,казалось, уже счастлив, что освободится наконец от своей гримасы, ибо на этот раз лицо его дергалось еще и от конвульсий, предшествующих голодной смерти.
Но сквозь затуманенное, погружающееся в небытие сознание он вдруг услышал оглушительный хохот:
- А ну-ка, еще раз, дружище! Чудо! Где ты этому научился?
Миллионер де Гуарес, оловянный король, смотрел на его лицо и смеялся до слез.
- Бьюсь об заклад, ни один клоун в мире так не сумеет! Я-то видел их всех... Ну-ка, давай снова, прошу тебя! Но так, как в первый раз,-чтобы ухо тоже дергалось!
И несчастное лицо снова исказилось гримасой. Де Гуарес от восторга захлопал в ладоши.
- Шельма! Да ты же гений! Такую рожу не скорчит ни Чаплин, ни Бестер Китон! Не знаю, сколько тебе платят в цирке, где ты работаешь, но я, не торгуясь, даю тебе в десять раз больше за то, чтобы ты три месяца был при мне! А дальше не беспокойся. Ради одной этой гримасы мой друг кинокороль Корд построит целую фабрику и сделает из нее бизнес. Я сам куплю все акции, я один!
Так был рожден один из прославленных комиков нашего времени, придворный шут этого мира.
ГРИМАСА
В первое время над ним никто не смеялся, о нет! Болезнь, которую он привез с фронта, доктора называли стиком - это была разновидность нервного шока, результат контузии, полученной от взрыва снаряда. Его губы и левое ухо непрерывно дергались, и от этого щурился левый глаз, словно, усмехаясь или озорно подмигивая кому-то. Гримаса смеха была рождена случаем, и никакой комедийный актер или карикатурист не мог бы так искусно подделать ее. В то время все знали, откуда эти усмешки,- война, где пострадал несчастный, еще жила у всех в памяти.
Вначале его пробовали лечить электричеством, гипнозом, но, как видно, болезнь засела в его нервах очень прочно. Другие контуженные постепенно вылечивались, забывали ужасы, пережитые в сражениях, и с новыми силами вступали в житейские битвы...
А ему ничто не помогало. Он так и не избавился от гримас и ужимок, искажавших его лицо и напоминавших постоянно о перенесенных страданиях. В первые послевоенные годы он кое-как мог все же существовать. Он нес свое уродство, как римский воин рубцы от ран: горделиво и веря в людское сочувствие.
Но шло время, и настал день, когда его гримасы перестали внушать сочувствие. Самодовольный буржуа и мещанин теперь лишь пожимал плечами, встречая его, и даже вслух возмущался страданьем несчастного: как же он не сумел избавиться от своей беды? (Несчастье - вовсе не заслуга, а признак слабости, за это надо бы не награждать, а наказывать!)
Новый передел границ оторвал его от тех, от кого он мог еще надеяться получить помощь. Ему пришлось скитаться по Швейцарии, нищенствовать на окраинах Лондона. Потом в угольном трюме океанского корабля он попал в Америку, Нью-Йорк вышвырнул его, как ненужный хлам, и на другом пароходе он прибыл в Рио-де-Жанейро.
И вот здесь, на другой стороне земли, он наконец нашел себя, обрел свое призвание. Оно, конечно, есть у каждого человека, но ведь далеко не каждому удается открыть его в себе.
Миллионер де Гуарес, оловянный король, десять лет путешествовал по свету, пытаясь излечиться от хандры. Он приехал домой на несколько дней.
Этот человек прославился тем, что ничего не знал о мировой войне. Людям, которые его окружали, было строго-настрого запрещено упоминать в разговоре с ним о страданиях, горе, несчастье. Газет он не читал, ни с кем не виделся и посещал только увеселительные заведения, цирк и спортивные залы.
И вот де Гуарес увидел его: человек упал без чувств на тротуар под балконом и был,казалось, уже счастлив, что освободится наконец от своей гримасы, ибо на этот раз лицо его дергалось еще и от конвульсий, предшествующих голодной смерти.
Но сквозь затуманенное, погружающееся в небытие сознание он вдруг услышал оглушительный хохот:
- А ну-ка, еще раз, дружище! Чудо! Где ты этому научился?
Миллионер де Гуарес, оловянный король, смотрел на его лицо и смеялся до слез.
- Бьюсь об заклад, ни один клоун в мире так не сумеет! Я-то видел их всех... Ну-ка, давай снова, прошу тебя! Но так, как в первый раз,-чтобы ухо тоже дергалось!
И несчастное лицо снова исказилось гримасой. Де Гуарес от восторга захлопал в ладоши.
- Шельма! Да ты же гений! Такую рожу не скорчит ни Чаплин, ни Бестер Китон! Не знаю, сколько тебе платят в цирке, где ты работаешь, но я, не торгуясь, даю тебе в десять раз больше за то, чтобы ты три месяца был при мне! А дальше не беспокойся. Ради одной этой гримасы мой друг кинокороль Корд построит целую фабрику и сделает из нее бизнес. Я сам куплю все акции, я один!
Так был рожден один из прославленных комиков нашего времени, придворный шут этого мира.