Керуак Джек
Ангелы опустошения (Книга 1, часть 1)
ДЖЕК КЕРУАК
АНГЕЛЫ ОПУСТОШЕНИЯ
КНИГА ПЕРВАЯ
Часть первая
Опустошение в уединении
1
Те деньки, те ленивые денечки, когда я сидел бывало, или ложился и лежал, на Пике Опустошения, иногда на альпийской травке, вокруг со всех сторон сотни миль заснеженных скал, гора Хозомин высится к северу от меня, огромный снежный Джек к югу, очарованный вид озера внизу к западу, и снежный горб горы Бейкер за ним, а к востоку изборожденные хребтами и ущельями чудовищности громоздящиеся к Каскадному Хребту, и после того первого раза осознавая "Это я вот кто изменился и все это совершил и приходил и уходил и хлюздил и болел и радовался и вопил, а вовсе не Пустота" и поэтому всякий раз когда я думал о пустоте то смотрел на Хозомин (поскольку и стул и постель и вся луговина были обращены к северу) до тех пор пока не понял "Хозомин и есть Пустота -- по меньшей мере Хозомин означает пустоту в моих глазах" -- Совершенно нагие камни, скальные пики и тысячи футов в вышину выпирающие из горбомускулов еще тысячу футов высотой выпирающих из гигантских лесистых плеч, и зеленая ощетинившаяся елками змея моего собственного (Голода) хребта извивающаяся к нему, к его ужасающим скальным куполам из голубой дымки, и "облака надежды" лениво раскинувшиеся в Канаде еще дальше с их лицами из мельчайших капелек и с параллельными комьями и оскалами и ухмылками и барашковыми провалами и кучерявыми облачками рыл и зевами трещин говорящими "Хой! привет земля!" -самые высшие неустойчивейшие пиковые ужасности Хозомина сложенные из черной скалы и только когда налетает буря я их не вижу а они лишь возвращают буре зуб за зуб непоколебимая угрюмость перед тучевзрывающейся дымкой -- Хозомин который не треснет как хижина наскоро сляпанная на ветрах, которая если посмотреть вверх тормашками (когда я делаю стойку на голове во дворе) так просто висящий пузырек в неограниченном океане пространства -
Хозомин, Хозомин, прекраснее горы я не видел, как тигр иногда с полосами, омытыми солнцем ущельями и тенями пропастей корчащимися линиями в Ярком Свете Дня, вертикальные борозды и бугры и Буу! расселины, бум, отвесная величественная Благоразумная гора, никто про нее и не слыхал, а она всего лишь 8000 футов в высоту, но какой кошмар когда я впервые увидел эту пустоту в самую первую ночь своего пребывания на Пике Опустошения когда я проснулся от глубоких туманов в звездной ночи и внезапно надо мной возвысился Хозомин со своими двумя остриями, черный у меня в самом окне -- Пустота, всякий раз когда я думаю о Пустоте то вижу Хозомин и понимаю -- Больше 70 дней пришлось мне на него смотреть.
2
Да, ибо я думал, в июне, стопаря сюда в долину Скагита на северо-западе Вашингтона к себе на пожарную вахту "Когда доберусь до вершины Пика Опустошения и все на мулах уедут обратно и я останусь один то встречусь лицом к лицу с Богом или Татхагатой и узнаю раз и навсегда каково значение всего этого существованья и страданья и метанья взад и вперед понапрасну" но вместо этого встретился лицом к лицу с самим собой, никакого кира, никаких наркотиков, ни единого шанса прикинуться шлангом а лишь лицом к лицу со старым Ненавистным Дулуозом Мною и сколько же раз я думал что умру, издохну от скуки, или прыгну с горы, но дни, нет часы тянулись все дальше и у меня не хватало кишок для такого прыжка, мне приходилось ждать чтобы неизбежно увидеть лицо реальности -- и вот наконец наступает тот день 8 августа и я расхаживаю по своему высокогорному дворику по небольшой хорошо утоптанной тропке что сам проложил, в пыли и в дожде, многими ночами, со своей масляной лампой прикрученной низко-низко в хижине с окнами на все четыре стороны и островерхой крышей пагоды и стержнем громоотвода, наконец ко мне приходит, после даже слез, и скрежета зубовного, и убийства мыши и покушения на убийство еще одной, чего я никогда не делал в своей жизни (не убивал животных даже грызунов), ко мне приходит такими словами: "Пустоту не потревожат никакие взлеты и падения, Боже мой взгляни на Хозомин, в тревоге ли он, в слезах ли? Склоняется ли перед бурями рычит ли когда светит солнце или вздыхает в дреме позднего дня? Улыбается? Не рожден ли он из завихрений безумного мозга и восстаний ливневого пламени а теперь он Хозомин и ничего больше? С чего бы мне выбирать и быть горьким или сладким, он же ничего этого не делает? -- Почему не могу я быть как Хозомин и О Банальность, О одряхлевшая древняя банальность буржуазного разума "принимай жизнь такой какой она приходит" -- Это тот биограф-алкаш, У.Э.Вудворд, сказал: "В жизни ничего нет кроме просто житья ее" -- Но О Господи как же мне скучно! А Хозомину скучно? И мне осточертели слова и объяснения. А Хозомину?
Аврора Бореалис
над Хозомином -
Пустота неподвижнее
-- Даже Хозомин растрескается и развалится, ничто не вечно, оно лишь поживает-в-том-чем-все-является, проездом, вот что происходит, к чему задавать вопросы рвать на себе волосы или рыдать, болбочет затуманенный лиловый Лир на этих вересковых болотах горестей он лишь скрежещет зубами старый дуралей с крылатыми бакенбардами постоянно помыкаемый другим дурнем -- быть и не быть, вот что суть мы -- Принимает ли Пустота какое-то участие в жизни и смерти? бывают у нее похороны? или торты на день рожденья? почему я не могу быть как Пустота, неистощимо плодородным, за пределами безмятежности, даже за пределами радости, просто Старина Джек (и еще даже не он) и вести свою жизнь начиная с этого момента (хоть ветры и дуют сквозь мою трахею), этот неухватимый образ в хрустальном шаре не Пустота. Пустота есть сам хрустальный шар и все мои горести Писание Ланкаватары волосяная сеть дураков: "Взгляните господа, великолепная печальная сеть" -- Держись воедино, Джек, проездом через всё, а всё суть один сон, одна видимость, одна вспышка, один печальный глаз, одна хрустальная светлая тайна, одно слово -- Не шелохнись, чувак, возврати себе любовь к жизни и сойди с этой горы и просто будь -- будь -- будь бесконечными плодородностями единого разума бесконечности, ничего не говори об этом, не жалуйся, не критикуй, не хвали, не признавай, не остри, не выстреливай звездочками мысли, просто теки, теки, будь собою всем, будь собою какой ты есть, это только то что оно есть всегда -- Надежда это слово как снежный занос -- Это великое Знание, это Пробуждение, это Пустотность -- Поэтому заткнись, живи, путешествуй, ищи себе приключений, благословляй и не жалей -- Сливы, слива, жуй свои сливы -- И был ты вечно, и будешь вечно, и все замороченные пинки твоей ноги о невинные дверцы буфета то лишь Пустота притворившаяся человеком притворившимся не знающим Пустоты -
Я возвращаюсь в дом новым человеком.
Мне нужно лишь подождать 30 долгих дней чтоб спуститься со скалы и вновь увидеть сладкую жизнь -- зная что она ни сладка ни горька а просто она вот такая, и всё вот так вот -
И вот длинными днями я сижу в своем легком (полотняном) кресле лицом к Пустоте Хозомину, тишина никшнет в моей хижинке, печка моя молчит, тарелки посверкивают, мои дрова (старый хворост который суть форма воды и пульпы, которым я разжигаю индейские костерки у себя в печке, чтобы наскоро приготовить поесть) мои дрова лежат в углу кучей и змеятся, консервы ждут когда я их открою, мои старые растрескавшиеся башмаки плачут, сковородки клонятся друг на друга, вихотки висят, различные мои вещи тихо сидят по всей комнате, глаза у меня болят, ветер налетает порывами и лупит в окна и верхние ставни, свет в гаснущем дне оттеняет и темносинит Хозомин (выявляя его проблеск срединно-красного) и мне ничего не остается делать а только ждать -и дышать (а дышать трудно в разреженном высокогорном воздухе с моими сопатыми синусами Западного Побережья) -- ждать, дышать, есть, спать, готовить, стирать, ходить, наблюдать, никогда никаких лесных пожаров здесь нет -- и грезить: "Что я стану делать когда доберусь до Фриско? Так ну первым делом найду себе в Чайнатауне комнату" -- но еще ближе и слаже я грежу о том что буду делать в День Отъезда, в какой-то из свято чтимых дней начала сентября: "Спушусь по тропе, два часа, встречусь с Филом в лодке, доеду до Плотов Росса, переночую там, поболтаю в кухне, утром пораньше выеду на Лодке Дьябло, прямо от этого маленького пирса (поздороваюсь с Уолтом), доеду прямиком до Марблмаунта, получу зарплату, расплачусь с долгами, куплю бутылку вина и разопью ее днем у Скагита, а на следующее утро уеду в Сиэттл" -- и дальше, до самого Фриско, потом в Л.А., потом Ногалес, потом Гвадалахара, потом Мехико -И по-прежнему Пустота неподвижна и никогда не пошелохнется -
Но я сам буду Пустотой, двигаясь не пошелохнувшись.
3
О-о, и я вспоминаю милые дни проведенные дома которых не ценил когда они у меня были -- целые полдни еще когда мне было 15, 16, они означали крекеры Братьев Ритц и ореховое масло и молоко, за старым круглым кухонным столом, и мои шахматные задачи или мною же придуманные игры в бейсбол, пока оранжевое солнце лоуэллского октября наискось проникает сквозь шторы веранды и кухни и падает ленивым пыльным столбом и в нем мой кот обычно лижет свою переднюю лапку ляпляп тигриным язычком и зубцом хвостика, все подвергнуто и прах убран. Господи -- поэтому сейчас в своих грязных драных одеждах я бичую в Высоких Каскадах и вместо кухни у меня лишь вот эта сумасшедшая битая-перебитая печка с потрескавшейся ржавчиной на трубе -- набитой, ага, на потолке, старой мешковиной, чтобы не пропустить внутрь крыс ночи -- дни давным-давно когда я мог просто подойти и поцеловать либо маму либо отца и сказать: "Вы мне нравитесь потому что однажды я стану старым бродягой в опустошении и буду совсем один и печален" -- О Хозомин, скалы его блещут под опускающимся солнцем, неприступные крепостные парапеты возвышаются как Шекспир над миром и на многие мили вокруг ни единая тварь не знает имен ни Шекспира, ни Хозомина, ни моего -
Конец дня давным-давно дома, и даже недавно в Северной Каролине когда, чтобы вызвать в памяти детство, я действительно ел Ритц и ореховое масло и пил молоко в четыре часа, и играл в бейсбол у себя за столом, и это школьники в исшарканных башмаках возвращались домой совсем как я, голодные (а я делал им особые Банановые Сплиты Джека всего лишь каких-то ничтожных полгода тому назад) -- Но здесь на Опустошении ветер вихрится, покинутый песней, сотрясая стропила земли, порождая собою ночь -- Тени облака гигантскими летучими мышами парят над горой.
Скоро темно, скоро дневные тарелки мои вымыты, еда съедена, жду сентября, жду нисхождения в мир снова.
4
Тем временем закаты безумное оранжевое дурачье неистовствующее в сумраке, пока далеко на юге в направлении предполагаемых мною любящих объятий сеньорит, снежнорозовые груды ждут у подножья мира, во всеобщих городах серебряных лучей -- озеро такая твердая сковородка, серое, голубое, ожидающее на туманных днах своих пока я проеду по нему в лодке Фила -- Гора Джек как всегда принимает свое вознаграждение облачком на высоколобую основу, вся его тысяча футбольных полей снега запутана и розова, этот единственный невообразимый отвратительный снежный человек все еще сидит на корточках окаменев на хребте -- Золотой Рог вдали пока еще золотист посреди серого юго-востока -- чудовищный горб Сауэрдау нависает над озером -- Угрюмые тучи чернеют чтобы зажглись огнем кромки в той кузнице где куется ночь, спятившие горы маршируют к закату как пьяные кавалеры в Мессине когда Урсула была справедлива, я бы поклялся что Хозомин бы задвигался если б мы могли его к этому подвигнуть но он проводит со мною ночь и скоро когда звезды дождем хлынут вниз по снежным полям он окажется на снежной верхушке своей гордыни весь черный и рыскающий к северу где (прямо над ним каждую ночь) Полярная Звезда вспыхивает пастельно-оранжевым, пастельно-зеленым, железно-оранжевым, железно-синим, сине-малахитовым явные созвездные предзнаменования ее грима там в вышине которые ты мог бы взвесить на весах золотого мира -
Ветер, этот ветер -
И вот мой бедный старающийся изо всех сил человеческий письменный стол за которые я сижу так часто в течение дня, обратясь лицом к югу, бумаги и карандаши и кофейная чашка с побегами альпийской ели и диковинной высотной орхидеей вянущей за один день -- Моя буковая резинка, мой кисет, пылинки, жалкое журнальное чтиво что приходится читать, вид на юг на все те заснеженные величества -- Ожидание долго.
На Хребте Голода
палочки
Пытаются вырасти.
5
Вот только в ночь перед своим решением жить любя, я был унижен, оскорблен и повергнут в скорбь таким сном:
"И найди хороший бифштекс из вырезки!" говорит Ма протягивая Дени Блё деньги, она посылает нас в магазин купить чего-нибудь хорошего на ужин, к тому же она вдруг решила полностью доверяться Дени эти последние годы когда я стал таким модным эфемерным нерешительным существом которое проклинает богов спя в постели и бродит вокруг с непокрытой головой и дурное в серой тьме -- Всё это в кухне, все уговорено, я ничего не отвечаю, мы отправляемся -- В передней спальне у самой лестнилы умирает Па, на своем смертном ложе и практически уже мертвый, именно вопреки этому Ма хочет хорощего бифштекса, хочет возложить свою последнюю человеческую надежду на Дени, на что-то вроде решительной солидарности -- Па худ, бледен, простыни его ложа белы, мне кажется он уже умер -- Мы спускаемся в сумраке и как-то проделываем путь до мясной лавки в Бруклине посреди главных улиц центра вокруг Флэтбуша -- Там Роб Доннелли и вся остальная компания, простоволосые и как бродяги на улице -- В глазах Дени теперь возникает некий блеск когда он видит возможность на всё забить и приколоться по маминым денежкам, в лавке он заказывает мясо но я вижу как он отслюнивает сдачу и запихивает деньги в карман и устраивает как-то так чтобы отречься от ее уговора, ее последнего уговора -- Она возложила на него свои надежды, от меня-то больше толку никакого не было -- Мы как-то отваливаем оттуда и не возвращаемся домой к Ма а заруливаем на Речную Армию которая отправляется, посмотрев гонки быстроходных катеров, плыть вниз по течению в холодном круженье опасных вод -- Катер, если б он был "длинным" мог бы запросто поднырнуть под самую сутолоку флотилии и выскочить на другой стороне и побить бы всех по времени но из-за неправильно короткого корпуса гонщик (Г-н Дарлинг) жалуется что именно по этой причине его катер просто клюнул носом перед толпой и застрял в ней и не смог двигаться дальше -- большие официальные плоты взяли это на заметку.
Я в ведущей бригаде. Армия начинает плыть по течению, мы движемся к мостам и городам внизу. Вода холодна а течение крайне плохое но я плыву и выгребаю потихоньку. "Как я сюда попал?" думаю я. "Что с маминым бифштексом? Что Дени Блё сделал с ее деньгами? Где он теперь сам? О у меня нет времени подумать!" Неожиданно с лужайки у церкви Св. Луи Французского на берегу я слышу как ребятишки кричат мне: "Эй, твоя мать в психбольнице! Твоя мать уехала в психбольницу! У тебя отец умер!" и до меня доходит что произошло и все же, плывя и в Армии, я застрял колотясь в холодной воде, и могу лишь горевать в седом вынужденном ужасе утра, мучительно я ненавижу себя, мучительно слишком поздно и все же пока я чувствую себя лучше я по-прежнему ощущаю себя эфемерным и нереальным и неспособным выправить свои мысли или даже горевать по-настоящему, фактически я чувствую себя слишком по-дурацки чтобы на самом деле мучиться, короче говоря я не знаю что делаю и Армия мне говорит что делать а Дени Блё тоже сыграл мною в кегли, наконец-то, чтобы сладко отомстить но главным образом дело просто в том что он решил стать прожженным жуликом и это его шанс -
...И даже хотя шафранное леденящее послание может прийти с солнечных ледовых шапок мира, О какими бы мы преследуемыми призраками придурками ни были, я добавляю приписку к длинному любящему письму которое пишу маме вот уже много недель
Не отчаивайся, Ма, я буду о тебе заботиться когда бы я тебе ни понадобился -- ты только покричи... Я вот тут, плыву по реке трудностей, но я знаю как плавать -- Не думай даже ни единой минутки что ты осталась одна.
Она за 3000 миль отсюда живет в кабале у гадкой родни. Опустошение, опустошение, как смогу я когда-нибудь отплатить тебе?
6
Я мог бы сойти в этом с ума -- О всевбиральная менайя но верша может засечь трещотку-репейника, пониак избегательно лишенностный побродяжник, минаизбегай крэйла -- Песнь моего всего глощение меня частично кру шение сними всю колоду -- частично ты тоже можешь зеленеть и летать -- никнущая луна исторгла соль на приливы подступающей ночи, покачайся на плече луговины, перекати валун Будды через розоворазделенную в западно тихоокеанском тумане скирду -- О крохотная крохотная крохотная надежда человеческая, О заплесневевшее трескающееся ты зеркало ты сотрясло па т н а ваталака -- и еще больше предстоит -
Пиньг.
7
Каждый вечер в 8 все посты на различных горных вершинах Национального Заповедника Маунт-Бейкер проводят сеанс трепа по своим рациям -- У меня тоже есть приемопередатчик Пакмастер и я его включаю и слушаю.
Это значительное событие в одиночестве -
"Он спросил ты спать собираешься, Чак."
"Знаешь чего он делает, Чак когда идет на обход? -- находит себе славное местечко в теньке где-нибудь и просто задрыхивает."
"Ты сказал Луиз?"
"...Ни знааю..."
"...Ну мне всего три недели ждать осталось..."
"...на самой 99.."
"Слушай Тед?"
"Чё?"
"Как ты нагреваешь свою печку когда делаешь эту, э-э, сдобу?"
"Ох да просто огонь поддерживаю..."
"У них там только одна дорога которая э-э зигзагами по всему творению..."
"Ага надеюсь -- Я все равно там ждать буду."
Бззззз бзгг радио -- долгое молчание задумчивых молодых наблюдателей -
"Ну а твой кореш собирается подыматься сюда и забирать тебя?"
"Эй Дик -- Эй Студебекер..."
"Ты просто дрова подкладывай, и все, она остается горячей..."
"Ты по-прежнему собираешься платить ему столько же сколько э-э заплатил ему при выходе?"
"...Ага но э-э три четыре ходки за три часа?"
Моя жизнь это громадная и безумная легенда дотягивающаяся всюду не начинаясь и не заканчиваясь, как Пустота -- как Сансара -- Тысяча воспоминаний дергаются нервными тиками весь день смущая мой жизненный ум почти что мускульными спазмами ясности и памяти -- Распевая с фальшивым английским акцентом Лох Ломонд пока разогреваю себе вечерний кофе в холодных розовых сумерках, я сразу же думаю о том времени в 1942 году в Нова-Скотии когда наше убогое суденышко зашло из Гренландии и всех отпустили в увольнение на всю ночь, Осень, сосны, холодные сумерки а потом закатное солнце, по радио из военной Америки слабый голос Дайны Шор поет, и как мы напились, как мы скользили и падали, как радость взбухала у меня в сердце и взрывалась вырываясь в ночь оттого что я вернулся в свою возлюбленную Америку почти что -- холодный собачий закат -
Почти одновременно, просто потому что я переодеваю брюки, или то есть надеваю лишнюю пару перед воющей ночью, я думаю об изумительной сексуальной фантазии чуть раньще днем когда читал ковбойскую историю про бандита похитившего девушку она с ним совсем одна в поезде (кроме одной старухи) которая (старуха теперь у меня в грезах спит на лавке пока старый крутой омбре я бандит вталкивает блондинку в мужское купе, под дулом пистолета, а та не отвечает и только царапается) (танцуется) (она любит честного убийцу а я старый Эрдавай Мольер убийственный ухмыляющийся техасец который разделывает быков в Эль-Пасо и блистал на сцене когда делал дырки только в людях) -- Я толкаю ее на сиденье опускаюсь на колени и начинаю обрабатывать, в стиле французских открыток, до тех пор пока глаза у нее не закрываются рот не приоткрывается пока она уже не может этого вынести и любит этого любящего бандита поэтому она по своему собственному дикому желающему хотению вскакивает чтоб упасть на колени и приступает, потом когда я готов поворачивается пока старуха спит а поезд грохочет дальше -- "Просто восхитительно мой дорогой" говорю я самому себе на Пике Опустошения и как бы Быку Хаббарду, пользуясь его манерой речи, и как бы чтоб развлечь его, как будто бы он здесь, и слышу как Бык говорит "Не обабивайся Джек" как он серьезно сказал мне в 1953-м когда я начал прикалываться с ним в его женственной манере "На тебе это не смотрится Джек" и вот я тут хочу оказаться в Лондоне с Быком сегодня же вечером -
А молодая луна, бурая, рано опускается вон там рядом с тьмой реки Бейкер.
Моя жизнь есть громадный непоследовательный эпос с тысячей и миллионом персонажей -- вот они все подходят, так же быстро как мы катимся на восток, так же быстро как катится на восток земля.
8
На курево у меня есть только бумага ВВС делать самокрутки, добросовестный сержант прочел нам лекцию о важности Корпуса Наземных Наблюдателей и раздал толстые книжки бланков для записи целых армад явно вражеских бомбардировщиков в каком-то параноичном Конелраде его мозга -- Он был сам из Нью-Йорка и говорил быстро и был евреем и мне захотелосъ домой -- "Журнал Регистрации Пролета Воздушных Объектов", с линейками и цифрами, я беру свои алюминиевые ножнички и вырезаю квадратик и сворачиваю чинарик и когда самолеты пролетают я занимаюсь своим делом хоть он (Сержант) и говорил "если видите летающую тарелку сообщайте о летающей тарелке" -- На бланке сказано: "Количество самолетов, один, два, три, четыре, много, неизв.", напоминает мне про тот сон что был у меня про меня и У.Х.Одена когда мы стояли в баре на реке Миссиссиппи элегантно пошучивая о "женской моче" -- "Тип самолета," говорится дальше, "одно-, двух-, много-, реактивный, неизв." -- Естественно мне страшно нравится это неизв., мне здесь делать больше нечего на Опустошении -- "Высота самолета" (врубитесь только) "Очень низко, низко, высоко, очень высоко, неизв." -- затем "ОСОБЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ: НАПРИМЕР: Неприятельский самолет, нежесткий дирижабль" (опаньки), "вертолет, воздушный шар, самолет ведущий боевые действия или терпящий бедствие и т.д." (или кит) -- О бедственная роза неизвестный горестный самолет, прилети!
Моя папиросная бумага так грустна.
"Когда Энди и Фред доберутся сюда!" ору я, когда они поднимутся по этой тропе на мулах и лошадях у меня будет настоящая папиросная бумага и моя дорогая почта от моих миллионов персонажей -
Поскольку беда с Опустошением, в том, нет персонажей, один, изолирован, но изолирован ли Хозомин?
9
Мои глаза в моей руке, приваренные к колесу приваренно к бздынь.
10
Чтобы скоротать время я играю в свой солитерно-карточные бейсбол который мы с Лайонелом изобрели в 1942 году когда он приезжал в Лоуэлл и на Рождество перемерзли трубы -- игра между Питтсбургскими Плимутами (самая старая моя команда, а теперь едва-едва на верхушке 2-й лиги) и Нью-Йоркскими Шевролетами поднимающимися из самого подвала постыдно поскольку в прошлом году они были чемпионами мира -- Я перетасовываю колоду, выписываю составы, и раскладываю команды -- На сотни миль вокруг, черная ночъ, лампы Опустошения зажжены, занимаюсь детским спортом, но Пустота тоже дитя -- и вот как проходит игра: -что происходит: -- как ее выигрывают и кто: -
Питчеры соперников это, у Шевви, Джо МакКэнн, заслуженный ветеран 20 лет в моих лигах с того первого раза когда в возрасте 13 лет я гвоздем выковыривал железные шарики из подшипника под сенью яблонь в цвету на заднем дворе на Саре, Ах как грустно -- Джо МакКэнн рекордсмен (это 14-я игра сезона для обоих клубов), по набранному среднему количеству очков 4.86, Шевви натурально с подавляющим преимуществом и в особенности поскольку МакКэнн звезда подачи а Гэвин посредственность в моих официальных раскладах по эффективности игроков -- и Шевви в любом случае горяченькие, лезут все выше, и сделали первую игру в этой серии 11-5...
Шевви сразу выскакивают вперед на своей атаке когда Фрэнк Келли капитан посылает затяжной мяч далеко в поле заманивая домой Стэна Орсовского со второй базы который делал пробежку к Даффи -- бу-бу-бу, слышно как эти Шевви (у меня в уме) громко обсуждают и свистят и хлопают заводя игру -- несчастные Плимуты в зеленой форме выходят на свою атаку, это совсем как в реальной жизни, в настоящем бейсболе, не могу отличить его от воя ветра и сотен миль Арктической Скалы без -
Но Томми Тёрнер на своей коронной скорости посылает мяч за пределы поля и в любом случае у Дылды Келли рук там не хватит а у Томми это уже шестой хоум-ран, он "великолепный" так оно и есть -- и его 15-й удар забит а он сыграл всего шесть игр поскольку у него была травма, ну Мики Мэнтл да и только -
Сразу же следом забивает мяч за правую ограду черная бита Пая Тиббса и Плимы вырываются вперед... у-ух...
(зрители фанатеют в недрах моей горы, я слышу рокот небесных гоночных машин в расселинах ледников)
-- Затем Лью Бэдгёрст срезает мяч вправо и Джо МакКэнн получает шанс отличиться (с его с неба свалившимися средними очками) (фи, идет выпендриваться) -
А на самом деле МакКэнна чуть не вышибают из коробки поскольку он вынужден прервать перебежку на базу к Тоду Гэвину, но Надежный Старина Генри Прэй заканчирает эту попытку, накинув мяч вдоль земли Фрэнку Колли на третьей базе -- да здесь уж базовых целая куча будет.
Потом вдруг у питчеров завязывается неожиданно блестящая дуэль подач -- по нолям, ни один не дает кетчеру ни шанса для удара кроме одного (это удается Неду Гэвину) во втором иннинге, блистательно прямиком до крайней восьмерки когда Загг Паркер наконец взламывает лед одиночным вправо -- мяч из-за великолепной скорости оставшийся неперехваченным -- и в игре появляется новая тональность как можно было бы решить но нет! -- Нед Гэвин выманивает Клайда Кэстлмана к центру затем спокойно выбивает Мужика Стэна Орсовского и сходит с насыпи преспокойненько пожевывая табачок, сама пустота -- По-прежнему преимущество в игре в пользу его команды -
МакКэнн уступает удар большому гадкому Лью Бэдгёрсту (большущей левой ручищей обхватившему свою биту) в его половине восьмерки, а у него перехватывает базу пинчраннер Аллеи Уэйн, но опасности нет потому что он ловит Тода Гэвина приземляя мяч -
Начинается последний иннинг, счет тот же самый, та же самая ситуация.
Неду Гэвину нужно лишь придержать Шевви на три попытки. Фанаты затаили дыхание и напряглись. Он должен сойтись с Птицей Даффи (набравшим .346 до нынешней игры), Фрэнком Келли, и пинчхиттером Тексом Дэвидсоном -
Он поддергивает ремень, вздыхает, и выходит на приземистого Даффи -- и делает первый бросок -- Низко, мяч раз.
Вне зоны, мяч два.
Долгий перелет мяча в центр поля но прямиком в руки Томми Тёрнеру.
Осталось всего две попытки.
"Давай Недди!" надсаживается капитан Сай Лок с З-ей базы, Сай Лок у которого был величайший перехват всех времен в свое время и в мое время цветения яблонь когда Па был еще молод и хохотал на кухне летним вечером с пивом и Шэмми и пиноклем -
Выступает Фрэнк Келли, опасный, грозный, жадный до денег и вымпелов, подстрекатель, смутьян -
Недди завершает: бросок: в зоне.
Мяч раз.
Передача.
Келли бьет вправо, от шеста, Тод Гэвин догоняет мяч, это двойной, связующая перебежка на вторую, толпа звереет. Свист, свист, свист -
Скоростника Зельмана Пиву отправляют на подмогу Келли.
Текс Дэвидсон здоровенный ветеран чавкающий старый аутфилдер старинных баталий, ночами он квасит, ему плевать -- Он лупит по воздуху сокрушительным круговым замахом биты.
Нед Гэвин закручивает ему все 3 попытки. Фрэнк Келли матерится в убежише, Пива, на связуюшей перебежке, до сих пор на второй базе. Остался еще один удар!
АНГЕЛЫ ОПУСТОШЕНИЯ
КНИГА ПЕРВАЯ
Часть первая
Опустошение в уединении
1
Те деньки, те ленивые денечки, когда я сидел бывало, или ложился и лежал, на Пике Опустошения, иногда на альпийской травке, вокруг со всех сторон сотни миль заснеженных скал, гора Хозомин высится к северу от меня, огромный снежный Джек к югу, очарованный вид озера внизу к западу, и снежный горб горы Бейкер за ним, а к востоку изборожденные хребтами и ущельями чудовищности громоздящиеся к Каскадному Хребту, и после того первого раза осознавая "Это я вот кто изменился и все это совершил и приходил и уходил и хлюздил и болел и радовался и вопил, а вовсе не Пустота" и поэтому всякий раз когда я думал о пустоте то смотрел на Хозомин (поскольку и стул и постель и вся луговина были обращены к северу) до тех пор пока не понял "Хозомин и есть Пустота -- по меньшей мере Хозомин означает пустоту в моих глазах" -- Совершенно нагие камни, скальные пики и тысячи футов в вышину выпирающие из горбомускулов еще тысячу футов высотой выпирающих из гигантских лесистых плеч, и зеленая ощетинившаяся елками змея моего собственного (Голода) хребта извивающаяся к нему, к его ужасающим скальным куполам из голубой дымки, и "облака надежды" лениво раскинувшиеся в Канаде еще дальше с их лицами из мельчайших капелек и с параллельными комьями и оскалами и ухмылками и барашковыми провалами и кучерявыми облачками рыл и зевами трещин говорящими "Хой! привет земля!" -самые высшие неустойчивейшие пиковые ужасности Хозомина сложенные из черной скалы и только когда налетает буря я их не вижу а они лишь возвращают буре зуб за зуб непоколебимая угрюмость перед тучевзрывающейся дымкой -- Хозомин который не треснет как хижина наскоро сляпанная на ветрах, которая если посмотреть вверх тормашками (когда я делаю стойку на голове во дворе) так просто висящий пузырек в неограниченном океане пространства -
Хозомин, Хозомин, прекраснее горы я не видел, как тигр иногда с полосами, омытыми солнцем ущельями и тенями пропастей корчащимися линиями в Ярком Свете Дня, вертикальные борозды и бугры и Буу! расселины, бум, отвесная величественная Благоразумная гора, никто про нее и не слыхал, а она всего лишь 8000 футов в высоту, но какой кошмар когда я впервые увидел эту пустоту в самую первую ночь своего пребывания на Пике Опустошения когда я проснулся от глубоких туманов в звездной ночи и внезапно надо мной возвысился Хозомин со своими двумя остриями, черный у меня в самом окне -- Пустота, всякий раз когда я думаю о Пустоте то вижу Хозомин и понимаю -- Больше 70 дней пришлось мне на него смотреть.
2
Да, ибо я думал, в июне, стопаря сюда в долину Скагита на северо-западе Вашингтона к себе на пожарную вахту "Когда доберусь до вершины Пика Опустошения и все на мулах уедут обратно и я останусь один то встречусь лицом к лицу с Богом или Татхагатой и узнаю раз и навсегда каково значение всего этого существованья и страданья и метанья взад и вперед понапрасну" но вместо этого встретился лицом к лицу с самим собой, никакого кира, никаких наркотиков, ни единого шанса прикинуться шлангом а лишь лицом к лицу со старым Ненавистным Дулуозом Мною и сколько же раз я думал что умру, издохну от скуки, или прыгну с горы, но дни, нет часы тянулись все дальше и у меня не хватало кишок для такого прыжка, мне приходилось ждать чтобы неизбежно увидеть лицо реальности -- и вот наконец наступает тот день 8 августа и я расхаживаю по своему высокогорному дворику по небольшой хорошо утоптанной тропке что сам проложил, в пыли и в дожде, многими ночами, со своей масляной лампой прикрученной низко-низко в хижине с окнами на все четыре стороны и островерхой крышей пагоды и стержнем громоотвода, наконец ко мне приходит, после даже слез, и скрежета зубовного, и убийства мыши и покушения на убийство еще одной, чего я никогда не делал в своей жизни (не убивал животных даже грызунов), ко мне приходит такими словами: "Пустоту не потревожат никакие взлеты и падения, Боже мой взгляни на Хозомин, в тревоге ли он, в слезах ли? Склоняется ли перед бурями рычит ли когда светит солнце или вздыхает в дреме позднего дня? Улыбается? Не рожден ли он из завихрений безумного мозга и восстаний ливневого пламени а теперь он Хозомин и ничего больше? С чего бы мне выбирать и быть горьким или сладким, он же ничего этого не делает? -- Почему не могу я быть как Хозомин и О Банальность, О одряхлевшая древняя банальность буржуазного разума "принимай жизнь такой какой она приходит" -- Это тот биограф-алкаш, У.Э.Вудворд, сказал: "В жизни ничего нет кроме просто житья ее" -- Но О Господи как же мне скучно! А Хозомину скучно? И мне осточертели слова и объяснения. А Хозомину?
Аврора Бореалис
над Хозомином -
Пустота неподвижнее
-- Даже Хозомин растрескается и развалится, ничто не вечно, оно лишь поживает-в-том-чем-все-является, проездом, вот что происходит, к чему задавать вопросы рвать на себе волосы или рыдать, болбочет затуманенный лиловый Лир на этих вересковых болотах горестей он лишь скрежещет зубами старый дуралей с крылатыми бакенбардами постоянно помыкаемый другим дурнем -- быть и не быть, вот что суть мы -- Принимает ли Пустота какое-то участие в жизни и смерти? бывают у нее похороны? или торты на день рожденья? почему я не могу быть как Пустота, неистощимо плодородным, за пределами безмятежности, даже за пределами радости, просто Старина Джек (и еще даже не он) и вести свою жизнь начиная с этого момента (хоть ветры и дуют сквозь мою трахею), этот неухватимый образ в хрустальном шаре не Пустота. Пустота есть сам хрустальный шар и все мои горести Писание Ланкаватары волосяная сеть дураков: "Взгляните господа, великолепная печальная сеть" -- Держись воедино, Джек, проездом через всё, а всё суть один сон, одна видимость, одна вспышка, один печальный глаз, одна хрустальная светлая тайна, одно слово -- Не шелохнись, чувак, возврати себе любовь к жизни и сойди с этой горы и просто будь -- будь -- будь бесконечными плодородностями единого разума бесконечности, ничего не говори об этом, не жалуйся, не критикуй, не хвали, не признавай, не остри, не выстреливай звездочками мысли, просто теки, теки, будь собою всем, будь собою какой ты есть, это только то что оно есть всегда -- Надежда это слово как снежный занос -- Это великое Знание, это Пробуждение, это Пустотность -- Поэтому заткнись, живи, путешествуй, ищи себе приключений, благословляй и не жалей -- Сливы, слива, жуй свои сливы -- И был ты вечно, и будешь вечно, и все замороченные пинки твоей ноги о невинные дверцы буфета то лишь Пустота притворившаяся человеком притворившимся не знающим Пустоты -
Я возвращаюсь в дом новым человеком.
Мне нужно лишь подождать 30 долгих дней чтоб спуститься со скалы и вновь увидеть сладкую жизнь -- зная что она ни сладка ни горька а просто она вот такая, и всё вот так вот -
И вот длинными днями я сижу в своем легком (полотняном) кресле лицом к Пустоте Хозомину, тишина никшнет в моей хижинке, печка моя молчит, тарелки посверкивают, мои дрова (старый хворост который суть форма воды и пульпы, которым я разжигаю индейские костерки у себя в печке, чтобы наскоро приготовить поесть) мои дрова лежат в углу кучей и змеятся, консервы ждут когда я их открою, мои старые растрескавшиеся башмаки плачут, сковородки клонятся друг на друга, вихотки висят, различные мои вещи тихо сидят по всей комнате, глаза у меня болят, ветер налетает порывами и лупит в окна и верхние ставни, свет в гаснущем дне оттеняет и темносинит Хозомин (выявляя его проблеск срединно-красного) и мне ничего не остается делать а только ждать -и дышать (а дышать трудно в разреженном высокогорном воздухе с моими сопатыми синусами Западного Побережья) -- ждать, дышать, есть, спать, готовить, стирать, ходить, наблюдать, никогда никаких лесных пожаров здесь нет -- и грезить: "Что я стану делать когда доберусь до Фриско? Так ну первым делом найду себе в Чайнатауне комнату" -- но еще ближе и слаже я грежу о том что буду делать в День Отъезда, в какой-то из свято чтимых дней начала сентября: "Спушусь по тропе, два часа, встречусь с Филом в лодке, доеду до Плотов Росса, переночую там, поболтаю в кухне, утром пораньше выеду на Лодке Дьябло, прямо от этого маленького пирса (поздороваюсь с Уолтом), доеду прямиком до Марблмаунта, получу зарплату, расплачусь с долгами, куплю бутылку вина и разопью ее днем у Скагита, а на следующее утро уеду в Сиэттл" -- и дальше, до самого Фриско, потом в Л.А., потом Ногалес, потом Гвадалахара, потом Мехико -И по-прежнему Пустота неподвижна и никогда не пошелохнется -
Но я сам буду Пустотой, двигаясь не пошелохнувшись.
3
О-о, и я вспоминаю милые дни проведенные дома которых не ценил когда они у меня были -- целые полдни еще когда мне было 15, 16, они означали крекеры Братьев Ритц и ореховое масло и молоко, за старым круглым кухонным столом, и мои шахматные задачи или мною же придуманные игры в бейсбол, пока оранжевое солнце лоуэллского октября наискось проникает сквозь шторы веранды и кухни и падает ленивым пыльным столбом и в нем мой кот обычно лижет свою переднюю лапку ляпляп тигриным язычком и зубцом хвостика, все подвергнуто и прах убран. Господи -- поэтому сейчас в своих грязных драных одеждах я бичую в Высоких Каскадах и вместо кухни у меня лишь вот эта сумасшедшая битая-перебитая печка с потрескавшейся ржавчиной на трубе -- набитой, ага, на потолке, старой мешковиной, чтобы не пропустить внутрь крыс ночи -- дни давным-давно когда я мог просто подойти и поцеловать либо маму либо отца и сказать: "Вы мне нравитесь потому что однажды я стану старым бродягой в опустошении и буду совсем один и печален" -- О Хозомин, скалы его блещут под опускающимся солнцем, неприступные крепостные парапеты возвышаются как Шекспир над миром и на многие мили вокруг ни единая тварь не знает имен ни Шекспира, ни Хозомина, ни моего -
Конец дня давным-давно дома, и даже недавно в Северной Каролине когда, чтобы вызвать в памяти детство, я действительно ел Ритц и ореховое масло и пил молоко в четыре часа, и играл в бейсбол у себя за столом, и это школьники в исшарканных башмаках возвращались домой совсем как я, голодные (а я делал им особые Банановые Сплиты Джека всего лишь каких-то ничтожных полгода тому назад) -- Но здесь на Опустошении ветер вихрится, покинутый песней, сотрясая стропила земли, порождая собою ночь -- Тени облака гигантскими летучими мышами парят над горой.
Скоро темно, скоро дневные тарелки мои вымыты, еда съедена, жду сентября, жду нисхождения в мир снова.
4
Тем временем закаты безумное оранжевое дурачье неистовствующее в сумраке, пока далеко на юге в направлении предполагаемых мною любящих объятий сеньорит, снежнорозовые груды ждут у подножья мира, во всеобщих городах серебряных лучей -- озеро такая твердая сковородка, серое, голубое, ожидающее на туманных днах своих пока я проеду по нему в лодке Фила -- Гора Джек как всегда принимает свое вознаграждение облачком на высоколобую основу, вся его тысяча футбольных полей снега запутана и розова, этот единственный невообразимый отвратительный снежный человек все еще сидит на корточках окаменев на хребте -- Золотой Рог вдали пока еще золотист посреди серого юго-востока -- чудовищный горб Сауэрдау нависает над озером -- Угрюмые тучи чернеют чтобы зажглись огнем кромки в той кузнице где куется ночь, спятившие горы маршируют к закату как пьяные кавалеры в Мессине когда Урсула была справедлива, я бы поклялся что Хозомин бы задвигался если б мы могли его к этому подвигнуть но он проводит со мною ночь и скоро когда звезды дождем хлынут вниз по снежным полям он окажется на снежной верхушке своей гордыни весь черный и рыскающий к северу где (прямо над ним каждую ночь) Полярная Звезда вспыхивает пастельно-оранжевым, пастельно-зеленым, железно-оранжевым, железно-синим, сине-малахитовым явные созвездные предзнаменования ее грима там в вышине которые ты мог бы взвесить на весах золотого мира -
Ветер, этот ветер -
И вот мой бедный старающийся изо всех сил человеческий письменный стол за которые я сижу так часто в течение дня, обратясь лицом к югу, бумаги и карандаши и кофейная чашка с побегами альпийской ели и диковинной высотной орхидеей вянущей за один день -- Моя буковая резинка, мой кисет, пылинки, жалкое журнальное чтиво что приходится читать, вид на юг на все те заснеженные величества -- Ожидание долго.
На Хребте Голода
палочки
Пытаются вырасти.
5
Вот только в ночь перед своим решением жить любя, я был унижен, оскорблен и повергнут в скорбь таким сном:
"И найди хороший бифштекс из вырезки!" говорит Ма протягивая Дени Блё деньги, она посылает нас в магазин купить чего-нибудь хорошего на ужин, к тому же она вдруг решила полностью доверяться Дени эти последние годы когда я стал таким модным эфемерным нерешительным существом которое проклинает богов спя в постели и бродит вокруг с непокрытой головой и дурное в серой тьме -- Всё это в кухне, все уговорено, я ничего не отвечаю, мы отправляемся -- В передней спальне у самой лестнилы умирает Па, на своем смертном ложе и практически уже мертвый, именно вопреки этому Ма хочет хорощего бифштекса, хочет возложить свою последнюю человеческую надежду на Дени, на что-то вроде решительной солидарности -- Па худ, бледен, простыни его ложа белы, мне кажется он уже умер -- Мы спускаемся в сумраке и как-то проделываем путь до мясной лавки в Бруклине посреди главных улиц центра вокруг Флэтбуша -- Там Роб Доннелли и вся остальная компания, простоволосые и как бродяги на улице -- В глазах Дени теперь возникает некий блеск когда он видит возможность на всё забить и приколоться по маминым денежкам, в лавке он заказывает мясо но я вижу как он отслюнивает сдачу и запихивает деньги в карман и устраивает как-то так чтобы отречься от ее уговора, ее последнего уговора -- Она возложила на него свои надежды, от меня-то больше толку никакого не было -- Мы как-то отваливаем оттуда и не возвращаемся домой к Ма а заруливаем на Речную Армию которая отправляется, посмотрев гонки быстроходных катеров, плыть вниз по течению в холодном круженье опасных вод -- Катер, если б он был "длинным" мог бы запросто поднырнуть под самую сутолоку флотилии и выскочить на другой стороне и побить бы всех по времени но из-за неправильно короткого корпуса гонщик (Г-н Дарлинг) жалуется что именно по этой причине его катер просто клюнул носом перед толпой и застрял в ней и не смог двигаться дальше -- большие официальные плоты взяли это на заметку.
Я в ведущей бригаде. Армия начинает плыть по течению, мы движемся к мостам и городам внизу. Вода холодна а течение крайне плохое но я плыву и выгребаю потихоньку. "Как я сюда попал?" думаю я. "Что с маминым бифштексом? Что Дени Блё сделал с ее деньгами? Где он теперь сам? О у меня нет времени подумать!" Неожиданно с лужайки у церкви Св. Луи Французского на берегу я слышу как ребятишки кричат мне: "Эй, твоя мать в психбольнице! Твоя мать уехала в психбольницу! У тебя отец умер!" и до меня доходит что произошло и все же, плывя и в Армии, я застрял колотясь в холодной воде, и могу лишь горевать в седом вынужденном ужасе утра, мучительно я ненавижу себя, мучительно слишком поздно и все же пока я чувствую себя лучше я по-прежнему ощущаю себя эфемерным и нереальным и неспособным выправить свои мысли или даже горевать по-настоящему, фактически я чувствую себя слишком по-дурацки чтобы на самом деле мучиться, короче говоря я не знаю что делаю и Армия мне говорит что делать а Дени Блё тоже сыграл мною в кегли, наконец-то, чтобы сладко отомстить но главным образом дело просто в том что он решил стать прожженным жуликом и это его шанс -
...И даже хотя шафранное леденящее послание может прийти с солнечных ледовых шапок мира, О какими бы мы преследуемыми призраками придурками ни были, я добавляю приписку к длинному любящему письму которое пишу маме вот уже много недель
Не отчаивайся, Ма, я буду о тебе заботиться когда бы я тебе ни понадобился -- ты только покричи... Я вот тут, плыву по реке трудностей, но я знаю как плавать -- Не думай даже ни единой минутки что ты осталась одна.
Она за 3000 миль отсюда живет в кабале у гадкой родни. Опустошение, опустошение, как смогу я когда-нибудь отплатить тебе?
6
Я мог бы сойти в этом с ума -- О всевбиральная менайя но верша может засечь трещотку-репейника, пониак избегательно лишенностный побродяжник, минаизбегай крэйла -- Песнь моего всего глощение меня частично кру шение сними всю колоду -- частично ты тоже можешь зеленеть и летать -- никнущая луна исторгла соль на приливы подступающей ночи, покачайся на плече луговины, перекати валун Будды через розоворазделенную в западно тихоокеанском тумане скирду -- О крохотная крохотная крохотная надежда человеческая, О заплесневевшее трескающееся ты зеркало ты сотрясло па т н а ваталака -- и еще больше предстоит -
Пиньг.
7
Каждый вечер в 8 все посты на различных горных вершинах Национального Заповедника Маунт-Бейкер проводят сеанс трепа по своим рациям -- У меня тоже есть приемопередатчик Пакмастер и я его включаю и слушаю.
Это значительное событие в одиночестве -
"Он спросил ты спать собираешься, Чак."
"Знаешь чего он делает, Чак когда идет на обход? -- находит себе славное местечко в теньке где-нибудь и просто задрыхивает."
"Ты сказал Луиз?"
"...Ни знааю..."
"...Ну мне всего три недели ждать осталось..."
"...на самой 99.."
"Слушай Тед?"
"Чё?"
"Как ты нагреваешь свою печку когда делаешь эту, э-э, сдобу?"
"Ох да просто огонь поддерживаю..."
"У них там только одна дорога которая э-э зигзагами по всему творению..."
"Ага надеюсь -- Я все равно там ждать буду."
Бззззз бзгг радио -- долгое молчание задумчивых молодых наблюдателей -
"Ну а твой кореш собирается подыматься сюда и забирать тебя?"
"Эй Дик -- Эй Студебекер..."
"Ты просто дрова подкладывай, и все, она остается горячей..."
"Ты по-прежнему собираешься платить ему столько же сколько э-э заплатил ему при выходе?"
"...Ага но э-э три четыре ходки за три часа?"
Моя жизнь это громадная и безумная легенда дотягивающаяся всюду не начинаясь и не заканчиваясь, как Пустота -- как Сансара -- Тысяча воспоминаний дергаются нервными тиками весь день смущая мой жизненный ум почти что мускульными спазмами ясности и памяти -- Распевая с фальшивым английским акцентом Лох Ломонд пока разогреваю себе вечерний кофе в холодных розовых сумерках, я сразу же думаю о том времени в 1942 году в Нова-Скотии когда наше убогое суденышко зашло из Гренландии и всех отпустили в увольнение на всю ночь, Осень, сосны, холодные сумерки а потом закатное солнце, по радио из военной Америки слабый голос Дайны Шор поет, и как мы напились, как мы скользили и падали, как радость взбухала у меня в сердце и взрывалась вырываясь в ночь оттого что я вернулся в свою возлюбленную Америку почти что -- холодный собачий закат -
Почти одновременно, просто потому что я переодеваю брюки, или то есть надеваю лишнюю пару перед воющей ночью, я думаю об изумительной сексуальной фантазии чуть раньще днем когда читал ковбойскую историю про бандита похитившего девушку она с ним совсем одна в поезде (кроме одной старухи) которая (старуха теперь у меня в грезах спит на лавке пока старый крутой омбре я бандит вталкивает блондинку в мужское купе, под дулом пистолета, а та не отвечает и только царапается) (танцуется) (она любит честного убийцу а я старый Эрдавай Мольер убийственный ухмыляющийся техасец который разделывает быков в Эль-Пасо и блистал на сцене когда делал дырки только в людях) -- Я толкаю ее на сиденье опускаюсь на колени и начинаю обрабатывать, в стиле французских открыток, до тех пор пока глаза у нее не закрываются рот не приоткрывается пока она уже не может этого вынести и любит этого любящего бандита поэтому она по своему собственному дикому желающему хотению вскакивает чтоб упасть на колени и приступает, потом когда я готов поворачивается пока старуха спит а поезд грохочет дальше -- "Просто восхитительно мой дорогой" говорю я самому себе на Пике Опустошения и как бы Быку Хаббарду, пользуясь его манерой речи, и как бы чтоб развлечь его, как будто бы он здесь, и слышу как Бык говорит "Не обабивайся Джек" как он серьезно сказал мне в 1953-м когда я начал прикалываться с ним в его женственной манере "На тебе это не смотрится Джек" и вот я тут хочу оказаться в Лондоне с Быком сегодня же вечером -
А молодая луна, бурая, рано опускается вон там рядом с тьмой реки Бейкер.
Моя жизнь есть громадный непоследовательный эпос с тысячей и миллионом персонажей -- вот они все подходят, так же быстро как мы катимся на восток, так же быстро как катится на восток земля.
8
На курево у меня есть только бумага ВВС делать самокрутки, добросовестный сержант прочел нам лекцию о важности Корпуса Наземных Наблюдателей и раздал толстые книжки бланков для записи целых армад явно вражеских бомбардировщиков в каком-то параноичном Конелраде его мозга -- Он был сам из Нью-Йорка и говорил быстро и был евреем и мне захотелосъ домой -- "Журнал Регистрации Пролета Воздушных Объектов", с линейками и цифрами, я беру свои алюминиевые ножнички и вырезаю квадратик и сворачиваю чинарик и когда самолеты пролетают я занимаюсь своим делом хоть он (Сержант) и говорил "если видите летающую тарелку сообщайте о летающей тарелке" -- На бланке сказано: "Количество самолетов, один, два, три, четыре, много, неизв.", напоминает мне про тот сон что был у меня про меня и У.Х.Одена когда мы стояли в баре на реке Миссиссиппи элегантно пошучивая о "женской моче" -- "Тип самолета," говорится дальше, "одно-, двух-, много-, реактивный, неизв." -- Естественно мне страшно нравится это неизв., мне здесь делать больше нечего на Опустошении -- "Высота самолета" (врубитесь только) "Очень низко, низко, высоко, очень высоко, неизв." -- затем "ОСОБЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ: НАПРИМЕР: Неприятельский самолет, нежесткий дирижабль" (опаньки), "вертолет, воздушный шар, самолет ведущий боевые действия или терпящий бедствие и т.д." (или кит) -- О бедственная роза неизвестный горестный самолет, прилети!
Моя папиросная бумага так грустна.
"Когда Энди и Фред доберутся сюда!" ору я, когда они поднимутся по этой тропе на мулах и лошадях у меня будет настоящая папиросная бумага и моя дорогая почта от моих миллионов персонажей -
Поскольку беда с Опустошением, в том, нет персонажей, один, изолирован, но изолирован ли Хозомин?
9
Мои глаза в моей руке, приваренные к колесу приваренно к бздынь.
10
Чтобы скоротать время я играю в свой солитерно-карточные бейсбол который мы с Лайонелом изобрели в 1942 году когда он приезжал в Лоуэлл и на Рождество перемерзли трубы -- игра между Питтсбургскими Плимутами (самая старая моя команда, а теперь едва-едва на верхушке 2-й лиги) и Нью-Йоркскими Шевролетами поднимающимися из самого подвала постыдно поскольку в прошлом году они были чемпионами мира -- Я перетасовываю колоду, выписываю составы, и раскладываю команды -- На сотни миль вокруг, черная ночъ, лампы Опустошения зажжены, занимаюсь детским спортом, но Пустота тоже дитя -- и вот как проходит игра: -что происходит: -- как ее выигрывают и кто: -
Питчеры соперников это, у Шевви, Джо МакКэнн, заслуженный ветеран 20 лет в моих лигах с того первого раза когда в возрасте 13 лет я гвоздем выковыривал железные шарики из подшипника под сенью яблонь в цвету на заднем дворе на Саре, Ах как грустно -- Джо МакКэнн рекордсмен (это 14-я игра сезона для обоих клубов), по набранному среднему количеству очков 4.86, Шевви натурально с подавляющим преимуществом и в особенности поскольку МакКэнн звезда подачи а Гэвин посредственность в моих официальных раскладах по эффективности игроков -- и Шевви в любом случае горяченькие, лезут все выше, и сделали первую игру в этой серии 11-5...
Шевви сразу выскакивают вперед на своей атаке когда Фрэнк Келли капитан посылает затяжной мяч далеко в поле заманивая домой Стэна Орсовского со второй базы который делал пробежку к Даффи -- бу-бу-бу, слышно как эти Шевви (у меня в уме) громко обсуждают и свистят и хлопают заводя игру -- несчастные Плимуты в зеленой форме выходят на свою атаку, это совсем как в реальной жизни, в настоящем бейсболе, не могу отличить его от воя ветра и сотен миль Арктической Скалы без -
Но Томми Тёрнер на своей коронной скорости посылает мяч за пределы поля и в любом случае у Дылды Келли рук там не хватит а у Томми это уже шестой хоум-ран, он "великолепный" так оно и есть -- и его 15-й удар забит а он сыграл всего шесть игр поскольку у него была травма, ну Мики Мэнтл да и только -
Сразу же следом забивает мяч за правую ограду черная бита Пая Тиббса и Плимы вырываются вперед... у-ух...
(зрители фанатеют в недрах моей горы, я слышу рокот небесных гоночных машин в расселинах ледников)
-- Затем Лью Бэдгёрст срезает мяч вправо и Джо МакКэнн получает шанс отличиться (с его с неба свалившимися средними очками) (фи, идет выпендриваться) -
А на самом деле МакКэнна чуть не вышибают из коробки поскольку он вынужден прервать перебежку на базу к Тоду Гэвину, но Надежный Старина Генри Прэй заканчирает эту попытку, накинув мяч вдоль земли Фрэнку Колли на третьей базе -- да здесь уж базовых целая куча будет.
Потом вдруг у питчеров завязывается неожиданно блестящая дуэль подач -- по нолям, ни один не дает кетчеру ни шанса для удара кроме одного (это удается Неду Гэвину) во втором иннинге, блистательно прямиком до крайней восьмерки когда Загг Паркер наконец взламывает лед одиночным вправо -- мяч из-за великолепной скорости оставшийся неперехваченным -- и в игре появляется новая тональность как можно было бы решить но нет! -- Нед Гэвин выманивает Клайда Кэстлмана к центру затем спокойно выбивает Мужика Стэна Орсовского и сходит с насыпи преспокойненько пожевывая табачок, сама пустота -- По-прежнему преимущество в игре в пользу его команды -
МакКэнн уступает удар большому гадкому Лью Бэдгёрсту (большущей левой ручищей обхватившему свою биту) в его половине восьмерки, а у него перехватывает базу пинчраннер Аллеи Уэйн, но опасности нет потому что он ловит Тода Гэвина приземляя мяч -
Начинается последний иннинг, счет тот же самый, та же самая ситуация.
Неду Гэвину нужно лишь придержать Шевви на три попытки. Фанаты затаили дыхание и напряглись. Он должен сойтись с Птицей Даффи (набравшим .346 до нынешней игры), Фрэнком Келли, и пинчхиттером Тексом Дэвидсоном -
Он поддергивает ремень, вздыхает, и выходит на приземистого Даффи -- и делает первый бросок -- Низко, мяч раз.
Вне зоны, мяч два.
Долгий перелет мяча в центр поля но прямиком в руки Томми Тёрнеру.
Осталось всего две попытки.
"Давай Недди!" надсаживается капитан Сай Лок с З-ей базы, Сай Лок у которого был величайший перехват всех времен в свое время и в мое время цветения яблонь когда Па был еще молод и хохотал на кухне летним вечером с пивом и Шэмми и пиноклем -
Выступает Фрэнк Келли, опасный, грозный, жадный до денег и вымпелов, подстрекатель, смутьян -
Недди завершает: бросок: в зоне.
Мяч раз.
Передача.
Келли бьет вправо, от шеста, Тод Гэвин догоняет мяч, это двойной, связующая перебежка на вторую, толпа звереет. Свист, свист, свист -
Скоростника Зельмана Пиву отправляют на подмогу Келли.
Текс Дэвидсон здоровенный ветеран чавкающий старый аутфилдер старинных баталий, ночами он квасит, ему плевать -- Он лупит по воздуху сокрушительным круговым замахом биты.
Нед Гэвин закручивает ему все 3 попытки. Фрэнк Келли матерится в убежише, Пива, на связуюшей перебежке, до сих пор на второй базе. Остался еще один удар!
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента