Керуак Джек
Ангелы опустошения (Книга 2, часть 2)
ДЖЕК КЕРУАК
АНГЕЛЫ ОПУСТОШЕНИЯ
Книга вторая
Часть вторая
Проездом через Нью-Йорк
22
Это была кошмарная поездка. Мы вышли, то есть Ирвин вышел в своей совершенно деловой эффективной манере на этого итальянца из Нью-Йорка который преподавал язык в Мексике но выглядел точь-в-точь как лас-вегасский игрок, громила с Мотт-Стрит, на самом деле мне было непонятно чего он вообще в Мексике делает. Он дал объявление в газету, машина есть, найден уже один пассажир-пуэрториканец, а все остальные мы должны разместиться вокруг со всем багажом кодлы на крыше машины. Трое спереди и твое сзади, коленями упираясь друг в дружку в кошмаре на три тысячи миль! Но другого пути нет -
В то утро когда мы уезжали (я забыл упомянуть что Гэйнз несколько раз болел и посылал нас в центр по своим мусорным поручениям которые были трудны и опасны) Гэйнзу стало худо в то утро когда мы уезжали но мы постарались улизнуть побыстрее и понезаметнее. На самом же деле конечно мне хотелось зайти и сказать ему до свиданья но машина ждала и не было сомнений в том что он захотел бы чтоб я сгонял в город принести ему морфию (он опять был на подсосе). Мы слышали как он кашляет когда проходили по улице мимо его окна с грустной розовой шторой, в 8 утра, и я не мог хотя бы просто не просунуть голову в дырку в окошке и не сказать: "Эй Бык, мы едем. Увидимся -- когда я вернусь -- я вернусь скоро -- "
"Нет! Нет!" вскричал он дрожащим больным голосом который у него появлялся когда он пытался преобразовать свои мучительные отходняки в барбитуратное отупение, после чего он весь сплошь запутывался в халатах и простынях с потеками мочи. "Нет! Я хочу чтоб ты съездил в город и кое-что для меня сделал -- Много это не займет -- "
Ирвин попытался успокоить его через окно но Гэйнз расплакался. "Такой старик как я, вы не должны бросать меня одного. А особенно теперь когда мне плохо и я руку поднять не могу чтоб сигареты нащупать -- "
"Но с тобой же все нормально было до того как мы с Джеком приехали, и опять все в порядке будет."
"Нет, нет, позови Джека! Не бросайте меня вот так! Разве вы не помните как раньше мы бывало все вместе были и я выручал вас ломбардными квитанциями и вносил за вас деньги -- Если вы меня сегодня утром вот так вот бросите я умру!" возопил он. Нам его видно не было, мы только слышали его голос с подушки. Ирвин позвал Саймона чтобы тот покричал что-нибудь Гэйнзу и вместе мы на самом деле бежали позорно и в жалком ужасе, со всем своим багажом, вниз по улице -- Саймон побледнев глядел на нас. Мы в смятении вихрем неслись по тротуару. Но такси уже пойманное нами ждало нас и самой естественной трусостью в тот момент было просто всем вместе взять и туда загрузиться и рвануть в Нью-Йорк. Саймон прибежал последним, запрыгнув. Раздался "Фуу" облегчения но я так никогда и не узнал как Гэйнз выкарабкался в тот день из своей болезни. А он выкарабкался. Однако сами увидите что произошло, дальше...
Водителя звали Норман. Когда мы расселись в машине Нормана тот заявил что рессоры лопнут еще до Нью-Йорка или даже до Техаса. Шесть человек да еще куча сумок и рюкзаков на крыше обвязанная веревками. Снова жалкая американская сцена. И вот Норман завел мотор, дал полный газ, и как те грузовики с динамитом в кино про Южную Америку покатился на одной миле в час, затем 2, затем 5, а мы все затаили дыхание конечно, но он разогнал ее до 20, затем до 30, потом на шоссе до 40 и 50 и мы вдруг все поняли что это просто долгая поездка и мы будем просто с ветерком нестись по трассам в старой доброй американской машине.
Поэтому мы решили отметить начало путешествия забитием косяков, на что молодой пассажир-пуэрториканец Тони не возражал -- сам он ехал в Гарлем. Самое странное когда этот здоровенный гангстер Норман за рулем ни с того ни с сего начинает распевать арии пронзительным тенором, что продолжается всю ночь до самого Монтерея. Ирвин тоже подпевает сидя рядом со мной позади причем я и не подозревал что он знает такие арии, или поет ноты баховой Токкаты и Фуги. Я настолько все попутал за годы своих скитаний и мучений печали что почти забываю понять как мы с Ирвином сами же бывало слушали Токкату и Фугу Баха через наушники в Библиотеке Колумбии.
Лазарь сидит впереди а пуэрториканец заинтересовавшись пускается расспрашивать его, в конце концов подключается и Норман осознав что это за прикольный пацан. К тому времени как мы добираемся до Нью-Йорка три дня и три ночи спустя он сурово советует Лазарю побольше упражняться, пить молоко, ходить не горбясь и вступить в Армию.
Но в самом начале в машине витает вражда. Норман наезжает на нас считая что мы просто кучка поэтов-педиков. Когда мы въехали в горы у Зимопана то все равно все уже торчали по чаю и нас переполняли подозрения. Он же все только усугублял. "Теперь вам всем следует считать меня капитаном и полным хозяином этого судна. Вы не должны просто сидеть пока я за вас делаю всю работу. Помогайте! Когда подъедем к левому повороту, все вместе не переставая петь наклоняемся влево, и наобоот с пуавыми повоотами. Начали?" Сначала я хохочу считая что это смешно (к тому же очень практично для шин как он нам объяснил) но только когда мы минуем первый горный поворот и мы (парни) наклоняемся, Норман и Тони не только не наклоняются вообще а только сидят и ржут "Теперь направо!" командует Норман, и снова та же самая дурь.
"Эй а ты почему не наклоняешься!" ору я.
"Мне надо думать о том как машину вести. А вы мальчики делайте то что я говорю и все будет прекрасно и мы доедем до Нью-Йорка," уже немного брюзгливо когда кто-то осмелился голос подать. По первости я его боялся. В своей конопляной паранойе я подозревал что они с Тони жулики которые по дороге отнимут у нас все что только есть, хоть там было и немного. Но мы ехали дальше и когда он начал доставать сильнее именно Ирвин (который никогда ни с кем не ссорится) наконец сказал:
"Ох заткнись"
и вся машина с тех пор остыла.
23
Это даже превратилось в хорошую поездку и на границе в Ларедо стало почти совсем в кайф когда надо было распаковывать всю нашу невероятную кучу на крыше включая велосипед Нормана и показывать всё очкастым пограничникам которые поняли что проверить все в такой безнадежной горе барахла никак не возможно.
В Долине Рио-Гранде резко задул ветер, я ощутил себя великолепно. Мы снова были в Техасе. Это чувствовалось по запаху. Первым что я заказал были молочные коктейли для всех, никто нисколечки не возражал. И мы покатились в Сан-Антонио в ночи. Был День Благодарения. Грустные вывески объявляли обеды с индейками в кафешках Сан-Антона. Мы не осмеливались останавливаться. Для беспокойных американских скитальцев по дорогам ужасно расслабиться даже на минутку. Но за Сан-Антонио в 10 вечера Норман слишком обессилел чтоб ехать дальше и остановил машину у сухого русла вздремнуть на переднем сиденье а Ирвин я Лаз и Саймон вытащили свои спальники и расстелили их на 20-градусной морозной земле. Тони спал на заднем сиденье. Ирвин и Саймон кое-как втиснулись в новый купленный в Мексике синий французский спальник Ирвина с капюшоном, узкий мешок к тому же недостаточно длинный для их ног. Лазарь должен был залезть ко мне в армейский спальник. Я пропустил его первым а затем протиснулся сам так чтобы застегнуть молнию на шее. Перевернуться было невозможно не потревожив соседа. Звезды были холодны и сухи. Полынь с морозцем, запах холодного зимнего коровьего навоза. Но воздух, этот божественный воздух Равнин, я в самом деле заснул надышавшись им и посреди нашего сна попытался перевернуться и Лаз тоже перекатился. Это было странно. И к тому же неудобно поскольку пошевелиться нельзя было вообще никак а только всей массой. Но у нас все получалось отлично и это Норман с Тони не выдержав холода в машине разбудили нас в 3 часа ночи чтоб ехать дальше со включенным обогревателем.
Расхристанная заря во Фредериксбурге или еще где-то сквозь которую я проезжал тыщу раз наверное.
24
Те долгие гудящие перегоны через весь полдень штата и некоторые из нас спят, некоторые разговаривают, некоторые жуют бутерброды отчаянья. Всякий раз когда я вот так еду то всегда просыпаюсь днем с ощущением того что меня везет в Небеса Небесный Возчик, кем бы он там ни был. Есть нечто странное в том одном человеке который ведет машину пока все остальные грезят вручив свои жизни его уверенной руке, нечто благородное, нечто древнее в человечестве, какая-то давняя вера в Старого Доброго Человека. Выкарабкиваешься из вязкого сна о простынях на крыше и вот ты уже на сосновых пустошах Арканзаса несешься на 60, недоумевая почему и глядя на водителя а он суров, а он недвижен, а он одинок у своих рулей и рычагов.
Мы прибыли в Мемфис вечером и наконец хорошенько поели в ресторане. Это тогда Ирвин разозлился на Нормана и я испугался что тот остановит машину и даст ему в морду прямо посреди дороги: какая-то свара из-за того что Норман всех доставал всю дорогу что на самом деле было уже неправдой: поэтому я сказал "Ирвин нельзя так с ним разговаривать, он вправе обидеться." Так я дал всем понять в машине что я большой гудливый трепач который не хочет никаких ссор вообще. Но Ирвин на меня тоже не разозлился и Норман об этом замолк. Я на самом деле единственный раз подрался с человеком когда тот мочил моего согнувшегося пополам кореша Стива Вадковского об машину ночью, сам избитый но продолжал его бить, здоровый кабан. Я подлетел и навтыкал ему гоняя по всей дороге справа и слева причем некоторые из ударов соприкасались все легкие как хлопки, или шлепки, с его спиной, откуда меня и стащил его папаша в смятении. Я не умею защищать себя, только друзей. Поэтому и не хотел чтобы Ирвин дрался с Норманом. Как-то я рассвирепел на Ирвина (в 1953) и сказал что дам ему пинка но тот ответил "Я могу избить тебя своей мистической силой," что меня и отпугнуло. Как бы то ни было Ирвин никогда ни от кого ничего не терпит, в то время как я, я всегда сижу там со своим буддистским "обетом доброты" (данным в одиночестве в лесах) воспринимая оскорбления с затаенным чувством обиды которое никогда не прорывается наружу. Но человек, услыхав что Будда (мой герой) (мой другой герой, Христос -- первый) никогда не отвечает на оскорбления, подошел к вздыхавшему Бхагавате и плюнул ему в лицо. Будда говорят ответил: "Поскольку я не могу воспользоваться твоим оскорблением, можешь забрать его себе."
В Мемфисе Саймон и Лаз братья вдруг затеяли возню на тротуаре возле заправки. В раздражении, Лазарь толкнул Саймона один-единственный раз и тот юзом пролетел чуть ли не через всю улицу, сильный как бык. Один большой Русский Патриарший Толчок изумивший меня. В Лазе шесть футов росту и он жилистый но как я уже говорил ходит согнувшись, как старый хипан 1910 года, скорее как фермер в большом городе. (Слово "битый" происходит как раз из сельской местности старого Юга.)
В Западной Виргинии на заре Норман неожиданно заставил меня вести машину. "Ты можешь, не беспокойся, просто веди и все, я расслаблюсь." И вот именно в то утро я по-настоящему научился водить. Держась одной рукой за низ руля я каким-то манером умудрялся идеально преодолевать всевозможные повороты налево и направо а ехавшие на работу машины протискивались по узенькой двухрядке. Для правого поворота правую руку, для левого левую. Я был поражен. На заднем сиденье все спали, Норман трепался с Тони.
Я так гордился собой что в тот же вечер купил кварту портвейна в Уилинге. То была ночь ночей нашего путешествия. Мы все торчали и пели миллион одновременных арий пока Саймон хмуро вел машину (Саймон старый водила с неотложки) до самого Вашингтона Округ Колумбия на заре, по сверхскоростной трассе через леса. Когда мы вкатили в город Ирвин завопил и затряс Лазаря чтоб тот проснулся и посмотрел на столицу Нации. "Я спать хочу."
"Нет проснись! ты возможно никогда больше не увидишь Вашингтона! Смотри! Белый Дом это вон тот белый купол с огнем! Памятник Вашингтону, вон та большая иголка в небе -- "
"Старый притон," сказал я, когда мы проезжали мимо.
"Это здесь живет Президент Соединенных Штатов и думает все свои мысли о том что Америке делать дальше. Проснись -- сядь вот так -- смотри -- большие Министерства Юстиции где вырабатывают цензуру -- " Лазарь выглянул кивая.
"Большие пустые негры стоят у почтовых ящиков," сказал я.
"А где Эмпай-Стейт-Билдинг," спрашивает Лаз. Он думает что Вашингтон находится в Нью-Йорке. Эму все едино и Мексика вероятно где-то тут за углом.
25
Потом мы мчим к выезду на Нью-Джерси посреди глазопродравшего утра трансконтинентального автомобильного кошмара который суть вся история Америки от фургона первопоселенцев до Форда -- В Вашингтоне Ирвин позвонил Поэтическому Консультанту Библиотеки Конгресса спросить о Рафаэле, который до сих пор не приехал (разбудив на заре женщину этого человека) (но поэзия есть поэзия) -- И пока мы едем по Магистрали Норман и Тони впереди с Лазом оба настойчиво советуют ему как следует жить дальше, как не лопухнуться, как хорошо себя держать -- Что же касается ухода в Армию Лаз говорит "Я не хочу чтоб мне указывали что делать" но Норман настаивает что нам всем следует указывать что нужно делать, но я с ним не согласен потому что по части Армии да и Флота тоже я считаю в точности как Лазарь -- (если мне может сойти это с рук, если ему может, нырнув в ночь своего я и став одержимым своим собственным единственным Ангелом-Хранителем) -- Между тем Ирвин и Саймон теперь уже полностью и окончательно выдохлись и сидят выпрямившись на заднем сиденье со мной (всё в кайф, лапа) но головы их уронены потно и мученически на грудь, один лишь вид их, их отполированных усталостью небритых потных физиономий с губами надутыми в ужасе -- Ах -- Он заставляет меня осознать что почему-то стоило отринуть мир и спокойствие моей Мексиканской Лунной Крыши чтобы в муках и лязге тащиться с ними через все крутые прихоти мира, навстречу какой-то глупой но божественной судьбе в какой-то другой части Духа Святого -- Хоть я и не согласен с их мыслями о поэзии и мире я не могу не любить их страдающие потные лица и взъерошенные копны волос на головах как волосы моего отца когда я нашел его мертвым в кресле -- В кресле нашего дома -- Когда я был абсолютно неспособен поверить что существует такая штука как смерть Папы не говоря уже о своей собственной -- Два сумасшедших паренька измочаленные много лет спустя головы поникли как у моего мертвого отца (с которым я бы тоже жарко спорил, О почему? или почему бы и нет, когда ангелам надо будет про что-нибудь завопить) -- Бедные Ирвин и Саймон в мире вместе, соmaneros (1) своей собственной Испании, унылые автостоянки на их челе, их носы сломаны сальными... беспокойные философы без костей... святые и ангелы высшего созыва из прошлого на том посту который я занимаю как Крошка Небес -- Падают, падают со мною и Люцифером и с Норманом тоже, падают, падают в машине -
Какова будет смерть Ирвина? Смерть моего кота это коготь в земле. Ирвин зуб? Саймон лобная кость? Скалящиеся черепа в машине? Ради этого Лазарю надо идти в Армию? Матери всех этих людей сейчас чахнут в занавешенных гостиных? Отцы с зароговевшими руками похороненные с лопатами на груди? Или чернильные пальцы печатника скрючившиеся вокруг четок в могиле? А их предки? Певцы арий глотающие землю? Сейчас? Пуэрториканец со своей тростниковой тросточкой где цапли общипывают могилы? Мягкий рассветный ветерок Кариба действительно ерошит нефтяную дрожь Камачо? Глубокие французские лица Канады вечно глядят в земле? Певцы Рассветного Мехико зависают на corazon (сердце), не откроется больше высокое решетчатое окно серенада платок губы девушки?
Нет.
Да.
26
Я сам уже был готов найти хлебный живот что заставило бы меня на несколько месяцев позабыть о смерти -- ее звали Рут Хипер.
Произошло это так: мы приехали на Манхэттен дубарным ноябрьским утром, Норман откланялся и вот мы остались на тротуаре, вчетвером, кашляя как туберкулезники от недосыпа и в результате слишком активного сопутствующего курения. Фактически же я был уверен что у меня ТБ. К тому же я был худее чем когда бы то ни было в своей жизни, около 155 фунтов (по сравнению с нынешними 195), щеки ввалились а глаза по-настоящему запали в пещеры глазниц. Как же было холодно в Нью-Йорке. Мне вдруг пришло в голову что возможно мы все тут так и умрем, без денег, кашляя, на тротуаре с сумками, глядя по всем четырем сторонам обычного старого кислого Манхэттена спешащего на работу ради вечерних утех с пиццей.
"Старые Манхэтты" -- "закрученные вспыхивающими приливами" -- "низкие ВИИП или ВИИМ гудков сухогрузов в Канале или в доке. Пустоглазые кашляющие уборщицы в кондитерских вспоминающие былую славу... где-то"... Как бы то ни было: "Ирвин, какого дьявола будем теперь делать?"
"Не переживай, позвоним в дверь к Филлипу Вогэну всего в двух кварталах отсюда на Четырнадцатой" -- Филлипа Вогэна нет дома -- "Можно было бы стать лагерем у него на ковре с французскими переводами от стенки до стенки пока бы не нашли себе комнат. Давайте попробуем еще двух девчонок которых я тут знаю."
Звучит неплохо но я ожидал увидеть пару подозрительных рыжеватых лесбух которым все по фиг и в сердцах у которых для нас только песок -- Но когда мы стоим там и орем в высокие окна Челси (изо ртов у нас выдувается пар в ледяном солнечном свете) они высовывают две своих хорошеньких черноволосых головки и видят внизу четверых бродяг окруженных разором своего неизбежного провонявшегося потом багажа.
"Кто там?"
"Ирвин Гарден!"
"Привет Ирвин!"
"Мы только что вернулись из Мексики где женщинам точно так же поют серенады с улицы."
"Ну так спойте что-нибудь, чем стоять просто так и кашлять."
"Нам бы хотелось подняться позвонить кое-куда и передохнуть минутку."
"Окей"
Да уж минутка...
Мы пропыхтели наверх четыре пролета и вошли в квартиру где был скрипучий деревянный пол и камин. Первая девушка, Рут Эриксон, встала встретить нас, я внезапно вспомнил ее: -- старая подружка Жюльена еще до женитьбы, про которую он говорил что ил Миссури течет сквозь ее волосы, в том смысле что он любил и ее и Миссури (его родной штат) и любил брюнеток. У нее были черные глаза, белая кожа, черные волосы и большие груди: что за куколка! Мне кажется она стала выше с той ночи когда я подрался с нею и Жюльеном и ее соседкой по комнате. Но вот из другой спальни выходит Рут Хипер до сих пор в пижаме, коричневые блестящие волосы, черные глаза, слегка надув губки и кто вы такие и зачем? И сложена. Или как говорил Эдгар Кэйс (2), сложена.
Ну да ладно но стоит ей броситься в кресло да так что видно самый низ ее пижамы я схожу с ума. К тому же в лице у нее нечто чего я никогда раньше не видел: -- странное мальчишечье озорное или избалованное шаленье лицо но с розовыми женскими губами и мягкими скулами в прекраснейшем наряде утра.
"Рут Хипер?" говорю я когда нас знакомят "Рут которая нагромоздила груду кукурузы?" (3)
"Она самая," отвечает та (или мне кажется что отвечает, не помню). А тем временем Эриксон спустилась вниз за воскресными газетами а Ирвин моется в ванной, поэтому мы все читаем газету но я не могу отвлечься от мыслей о сладких бедрах Хипер в этой пижаме прямо передо мной.
Эриксон на самом деле девушка неимоверного значения у нас на Манхэттене которая теперь влияет на целую кучу всего своими телефонными звонками и снами и заговорами за пивом о том как свести кого-нибудь с кем-нибудь, и делает мужчин виноватыми. Потому что (возлагая вину на мужчин) она безупречно чувствительная открытая барышня хоть я сразу и подозреваю ее в злых умыслах. Что же касается Хипер, то у нее тоже дурной глаз, но это лишь потому что ее избаловал дед-самоучка, который присылает ей на Рождество что-нибудь типа Телевизоров прямо на квартиру а на нее это не производит ровным счетом никакого впечатления -- Только позже я выяснил что она к тому же ходила по Гринвич-Виллидж в сапогах, и с хлыстом. Но я не могу видеть что причина-то врожденная.
АНГЕЛЫ ОПУСТОШЕНИЯ
Книга вторая
Часть вторая
Проездом через Нью-Йорк
22
Это была кошмарная поездка. Мы вышли, то есть Ирвин вышел в своей совершенно деловой эффективной манере на этого итальянца из Нью-Йорка который преподавал язык в Мексике но выглядел точь-в-точь как лас-вегасский игрок, громила с Мотт-Стрит, на самом деле мне было непонятно чего он вообще в Мексике делает. Он дал объявление в газету, машина есть, найден уже один пассажир-пуэрториканец, а все остальные мы должны разместиться вокруг со всем багажом кодлы на крыше машины. Трое спереди и твое сзади, коленями упираясь друг в дружку в кошмаре на три тысячи миль! Но другого пути нет -
В то утро когда мы уезжали (я забыл упомянуть что Гэйнз несколько раз болел и посылал нас в центр по своим мусорным поручениям которые были трудны и опасны) Гэйнзу стало худо в то утро когда мы уезжали но мы постарались улизнуть побыстрее и понезаметнее. На самом же деле конечно мне хотелось зайти и сказать ему до свиданья но машина ждала и не было сомнений в том что он захотел бы чтоб я сгонял в город принести ему морфию (он опять был на подсосе). Мы слышали как он кашляет когда проходили по улице мимо его окна с грустной розовой шторой, в 8 утра, и я не мог хотя бы просто не просунуть голову в дырку в окошке и не сказать: "Эй Бык, мы едем. Увидимся -- когда я вернусь -- я вернусь скоро -- "
"Нет! Нет!" вскричал он дрожащим больным голосом который у него появлялся когда он пытался преобразовать свои мучительные отходняки в барбитуратное отупение, после чего он весь сплошь запутывался в халатах и простынях с потеками мочи. "Нет! Я хочу чтоб ты съездил в город и кое-что для меня сделал -- Много это не займет -- "
Ирвин попытался успокоить его через окно но Гэйнз расплакался. "Такой старик как я, вы не должны бросать меня одного. А особенно теперь когда мне плохо и я руку поднять не могу чтоб сигареты нащупать -- "
"Но с тобой же все нормально было до того как мы с Джеком приехали, и опять все в порядке будет."
"Нет, нет, позови Джека! Не бросайте меня вот так! Разве вы не помните как раньше мы бывало все вместе были и я выручал вас ломбардными квитанциями и вносил за вас деньги -- Если вы меня сегодня утром вот так вот бросите я умру!" возопил он. Нам его видно не было, мы только слышали его голос с подушки. Ирвин позвал Саймона чтобы тот покричал что-нибудь Гэйнзу и вместе мы на самом деле бежали позорно и в жалком ужасе, со всем своим багажом, вниз по улице -- Саймон побледнев глядел на нас. Мы в смятении вихрем неслись по тротуару. Но такси уже пойманное нами ждало нас и самой естественной трусостью в тот момент было просто всем вместе взять и туда загрузиться и рвануть в Нью-Йорк. Саймон прибежал последним, запрыгнув. Раздался "Фуу" облегчения но я так никогда и не узнал как Гэйнз выкарабкался в тот день из своей болезни. А он выкарабкался. Однако сами увидите что произошло, дальше...
Водителя звали Норман. Когда мы расселись в машине Нормана тот заявил что рессоры лопнут еще до Нью-Йорка или даже до Техаса. Шесть человек да еще куча сумок и рюкзаков на крыше обвязанная веревками. Снова жалкая американская сцена. И вот Норман завел мотор, дал полный газ, и как те грузовики с динамитом в кино про Южную Америку покатился на одной миле в час, затем 2, затем 5, а мы все затаили дыхание конечно, но он разогнал ее до 20, затем до 30, потом на шоссе до 40 и 50 и мы вдруг все поняли что это просто долгая поездка и мы будем просто с ветерком нестись по трассам в старой доброй американской машине.
Поэтому мы решили отметить начало путешествия забитием косяков, на что молодой пассажир-пуэрториканец Тони не возражал -- сам он ехал в Гарлем. Самое странное когда этот здоровенный гангстер Норман за рулем ни с того ни с сего начинает распевать арии пронзительным тенором, что продолжается всю ночь до самого Монтерея. Ирвин тоже подпевает сидя рядом со мной позади причем я и не подозревал что он знает такие арии, или поет ноты баховой Токкаты и Фуги. Я настолько все попутал за годы своих скитаний и мучений печали что почти забываю понять как мы с Ирвином сами же бывало слушали Токкату и Фугу Баха через наушники в Библиотеке Колумбии.
Лазарь сидит впереди а пуэрториканец заинтересовавшись пускается расспрашивать его, в конце концов подключается и Норман осознав что это за прикольный пацан. К тому времени как мы добираемся до Нью-Йорка три дня и три ночи спустя он сурово советует Лазарю побольше упражняться, пить молоко, ходить не горбясь и вступить в Армию.
Но в самом начале в машине витает вражда. Норман наезжает на нас считая что мы просто кучка поэтов-педиков. Когда мы въехали в горы у Зимопана то все равно все уже торчали по чаю и нас переполняли подозрения. Он же все только усугублял. "Теперь вам всем следует считать меня капитаном и полным хозяином этого судна. Вы не должны просто сидеть пока я за вас делаю всю работу. Помогайте! Когда подъедем к левому повороту, все вместе не переставая петь наклоняемся влево, и наобоот с пуавыми повоотами. Начали?" Сначала я хохочу считая что это смешно (к тому же очень практично для шин как он нам объяснил) но только когда мы минуем первый горный поворот и мы (парни) наклоняемся, Норман и Тони не только не наклоняются вообще а только сидят и ржут "Теперь направо!" командует Норман, и снова та же самая дурь.
"Эй а ты почему не наклоняешься!" ору я.
"Мне надо думать о том как машину вести. А вы мальчики делайте то что я говорю и все будет прекрасно и мы доедем до Нью-Йорка," уже немного брюзгливо когда кто-то осмелился голос подать. По первости я его боялся. В своей конопляной паранойе я подозревал что они с Тони жулики которые по дороге отнимут у нас все что только есть, хоть там было и немного. Но мы ехали дальше и когда он начал доставать сильнее именно Ирвин (который никогда ни с кем не ссорится) наконец сказал:
"Ох заткнись"
и вся машина с тех пор остыла.
23
Это даже превратилось в хорошую поездку и на границе в Ларедо стало почти совсем в кайф когда надо было распаковывать всю нашу невероятную кучу на крыше включая велосипед Нормана и показывать всё очкастым пограничникам которые поняли что проверить все в такой безнадежной горе барахла никак не возможно.
В Долине Рио-Гранде резко задул ветер, я ощутил себя великолепно. Мы снова были в Техасе. Это чувствовалось по запаху. Первым что я заказал были молочные коктейли для всех, никто нисколечки не возражал. И мы покатились в Сан-Антонио в ночи. Был День Благодарения. Грустные вывески объявляли обеды с индейками в кафешках Сан-Антона. Мы не осмеливались останавливаться. Для беспокойных американских скитальцев по дорогам ужасно расслабиться даже на минутку. Но за Сан-Антонио в 10 вечера Норман слишком обессилел чтоб ехать дальше и остановил машину у сухого русла вздремнуть на переднем сиденье а Ирвин я Лаз и Саймон вытащили свои спальники и расстелили их на 20-градусной морозной земле. Тони спал на заднем сиденье. Ирвин и Саймон кое-как втиснулись в новый купленный в Мексике синий французский спальник Ирвина с капюшоном, узкий мешок к тому же недостаточно длинный для их ног. Лазарь должен был залезть ко мне в армейский спальник. Я пропустил его первым а затем протиснулся сам так чтобы застегнуть молнию на шее. Перевернуться было невозможно не потревожив соседа. Звезды были холодны и сухи. Полынь с морозцем, запах холодного зимнего коровьего навоза. Но воздух, этот божественный воздух Равнин, я в самом деле заснул надышавшись им и посреди нашего сна попытался перевернуться и Лаз тоже перекатился. Это было странно. И к тому же неудобно поскольку пошевелиться нельзя было вообще никак а только всей массой. Но у нас все получалось отлично и это Норман с Тони не выдержав холода в машине разбудили нас в 3 часа ночи чтоб ехать дальше со включенным обогревателем.
Расхристанная заря во Фредериксбурге или еще где-то сквозь которую я проезжал тыщу раз наверное.
24
Те долгие гудящие перегоны через весь полдень штата и некоторые из нас спят, некоторые разговаривают, некоторые жуют бутерброды отчаянья. Всякий раз когда я вот так еду то всегда просыпаюсь днем с ощущением того что меня везет в Небеса Небесный Возчик, кем бы он там ни был. Есть нечто странное в том одном человеке который ведет машину пока все остальные грезят вручив свои жизни его уверенной руке, нечто благородное, нечто древнее в человечестве, какая-то давняя вера в Старого Доброго Человека. Выкарабкиваешься из вязкого сна о простынях на крыше и вот ты уже на сосновых пустошах Арканзаса несешься на 60, недоумевая почему и глядя на водителя а он суров, а он недвижен, а он одинок у своих рулей и рычагов.
Мы прибыли в Мемфис вечером и наконец хорошенько поели в ресторане. Это тогда Ирвин разозлился на Нормана и я испугался что тот остановит машину и даст ему в морду прямо посреди дороги: какая-то свара из-за того что Норман всех доставал всю дорогу что на самом деле было уже неправдой: поэтому я сказал "Ирвин нельзя так с ним разговаривать, он вправе обидеться." Так я дал всем понять в машине что я большой гудливый трепач который не хочет никаких ссор вообще. Но Ирвин на меня тоже не разозлился и Норман об этом замолк. Я на самом деле единственный раз подрался с человеком когда тот мочил моего согнувшегося пополам кореша Стива Вадковского об машину ночью, сам избитый но продолжал его бить, здоровый кабан. Я подлетел и навтыкал ему гоняя по всей дороге справа и слева причем некоторые из ударов соприкасались все легкие как хлопки, или шлепки, с его спиной, откуда меня и стащил его папаша в смятении. Я не умею защищать себя, только друзей. Поэтому и не хотел чтобы Ирвин дрался с Норманом. Как-то я рассвирепел на Ирвина (в 1953) и сказал что дам ему пинка но тот ответил "Я могу избить тебя своей мистической силой," что меня и отпугнуло. Как бы то ни было Ирвин никогда ни от кого ничего не терпит, в то время как я, я всегда сижу там со своим буддистским "обетом доброты" (данным в одиночестве в лесах) воспринимая оскорбления с затаенным чувством обиды которое никогда не прорывается наружу. Но человек, услыхав что Будда (мой герой) (мой другой герой, Христос -- первый) никогда не отвечает на оскорбления, подошел к вздыхавшему Бхагавате и плюнул ему в лицо. Будда говорят ответил: "Поскольку я не могу воспользоваться твоим оскорблением, можешь забрать его себе."
В Мемфисе Саймон и Лаз братья вдруг затеяли возню на тротуаре возле заправки. В раздражении, Лазарь толкнул Саймона один-единственный раз и тот юзом пролетел чуть ли не через всю улицу, сильный как бык. Один большой Русский Патриарший Толчок изумивший меня. В Лазе шесть футов росту и он жилистый но как я уже говорил ходит согнувшись, как старый хипан 1910 года, скорее как фермер в большом городе. (Слово "битый" происходит как раз из сельской местности старого Юга.)
В Западной Виргинии на заре Норман неожиданно заставил меня вести машину. "Ты можешь, не беспокойся, просто веди и все, я расслаблюсь." И вот именно в то утро я по-настоящему научился водить. Держась одной рукой за низ руля я каким-то манером умудрялся идеально преодолевать всевозможные повороты налево и направо а ехавшие на работу машины протискивались по узенькой двухрядке. Для правого поворота правую руку, для левого левую. Я был поражен. На заднем сиденье все спали, Норман трепался с Тони.
Я так гордился собой что в тот же вечер купил кварту портвейна в Уилинге. То была ночь ночей нашего путешествия. Мы все торчали и пели миллион одновременных арий пока Саймон хмуро вел машину (Саймон старый водила с неотложки) до самого Вашингтона Округ Колумбия на заре, по сверхскоростной трассе через леса. Когда мы вкатили в город Ирвин завопил и затряс Лазаря чтоб тот проснулся и посмотрел на столицу Нации. "Я спать хочу."
"Нет проснись! ты возможно никогда больше не увидишь Вашингтона! Смотри! Белый Дом это вон тот белый купол с огнем! Памятник Вашингтону, вон та большая иголка в небе -- "
"Старый притон," сказал я, когда мы проезжали мимо.
"Это здесь живет Президент Соединенных Штатов и думает все свои мысли о том что Америке делать дальше. Проснись -- сядь вот так -- смотри -- большие Министерства Юстиции где вырабатывают цензуру -- " Лазарь выглянул кивая.
"Большие пустые негры стоят у почтовых ящиков," сказал я.
"А где Эмпай-Стейт-Билдинг," спрашивает Лаз. Он думает что Вашингтон находится в Нью-Йорке. Эму все едино и Мексика вероятно где-то тут за углом.
25
Потом мы мчим к выезду на Нью-Джерси посреди глазопродравшего утра трансконтинентального автомобильного кошмара который суть вся история Америки от фургона первопоселенцев до Форда -- В Вашингтоне Ирвин позвонил Поэтическому Консультанту Библиотеки Конгресса спросить о Рафаэле, который до сих пор не приехал (разбудив на заре женщину этого человека) (но поэзия есть поэзия) -- И пока мы едем по Магистрали Норман и Тони впереди с Лазом оба настойчиво советуют ему как следует жить дальше, как не лопухнуться, как хорошо себя держать -- Что же касается ухода в Армию Лаз говорит "Я не хочу чтоб мне указывали что делать" но Норман настаивает что нам всем следует указывать что нужно делать, но я с ним не согласен потому что по части Армии да и Флота тоже я считаю в точности как Лазарь -- (если мне может сойти это с рук, если ему может, нырнув в ночь своего я и став одержимым своим собственным единственным Ангелом-Хранителем) -- Между тем Ирвин и Саймон теперь уже полностью и окончательно выдохлись и сидят выпрямившись на заднем сиденье со мной (всё в кайф, лапа) но головы их уронены потно и мученически на грудь, один лишь вид их, их отполированных усталостью небритых потных физиономий с губами надутыми в ужасе -- Ах -- Он заставляет меня осознать что почему-то стоило отринуть мир и спокойствие моей Мексиканской Лунной Крыши чтобы в муках и лязге тащиться с ними через все крутые прихоти мира, навстречу какой-то глупой но божественной судьбе в какой-то другой части Духа Святого -- Хоть я и не согласен с их мыслями о поэзии и мире я не могу не любить их страдающие потные лица и взъерошенные копны волос на головах как волосы моего отца когда я нашел его мертвым в кресле -- В кресле нашего дома -- Когда я был абсолютно неспособен поверить что существует такая штука как смерть Папы не говоря уже о своей собственной -- Два сумасшедших паренька измочаленные много лет спустя головы поникли как у моего мертвого отца (с которым я бы тоже жарко спорил, О почему? или почему бы и нет, когда ангелам надо будет про что-нибудь завопить) -- Бедные Ирвин и Саймон в мире вместе, соmaneros (1) своей собственной Испании, унылые автостоянки на их челе, их носы сломаны сальными... беспокойные философы без костей... святые и ангелы высшего созыва из прошлого на том посту который я занимаю как Крошка Небес -- Падают, падают со мною и Люцифером и с Норманом тоже, падают, падают в машине -
Какова будет смерть Ирвина? Смерть моего кота это коготь в земле. Ирвин зуб? Саймон лобная кость? Скалящиеся черепа в машине? Ради этого Лазарю надо идти в Армию? Матери всех этих людей сейчас чахнут в занавешенных гостиных? Отцы с зароговевшими руками похороненные с лопатами на груди? Или чернильные пальцы печатника скрючившиеся вокруг четок в могиле? А их предки? Певцы арий глотающие землю? Сейчас? Пуэрториканец со своей тростниковой тросточкой где цапли общипывают могилы? Мягкий рассветный ветерок Кариба действительно ерошит нефтяную дрожь Камачо? Глубокие французские лица Канады вечно глядят в земле? Певцы Рассветного Мехико зависают на corazon (сердце), не откроется больше высокое решетчатое окно серенада платок губы девушки?
Нет.
Да.
26
Я сам уже был готов найти хлебный живот что заставило бы меня на несколько месяцев позабыть о смерти -- ее звали Рут Хипер.
Произошло это так: мы приехали на Манхэттен дубарным ноябрьским утром, Норман откланялся и вот мы остались на тротуаре, вчетвером, кашляя как туберкулезники от недосыпа и в результате слишком активного сопутствующего курения. Фактически же я был уверен что у меня ТБ. К тому же я был худее чем когда бы то ни было в своей жизни, около 155 фунтов (по сравнению с нынешними 195), щеки ввалились а глаза по-настоящему запали в пещеры глазниц. Как же было холодно в Нью-Йорке. Мне вдруг пришло в голову что возможно мы все тут так и умрем, без денег, кашляя, на тротуаре с сумками, глядя по всем четырем сторонам обычного старого кислого Манхэттена спешащего на работу ради вечерних утех с пиццей.
"Старые Манхэтты" -- "закрученные вспыхивающими приливами" -- "низкие ВИИП или ВИИМ гудков сухогрузов в Канале или в доке. Пустоглазые кашляющие уборщицы в кондитерских вспоминающие былую славу... где-то"... Как бы то ни было: "Ирвин, какого дьявола будем теперь делать?"
"Не переживай, позвоним в дверь к Филлипу Вогэну всего в двух кварталах отсюда на Четырнадцатой" -- Филлипа Вогэна нет дома -- "Можно было бы стать лагерем у него на ковре с французскими переводами от стенки до стенки пока бы не нашли себе комнат. Давайте попробуем еще двух девчонок которых я тут знаю."
Звучит неплохо но я ожидал увидеть пару подозрительных рыжеватых лесбух которым все по фиг и в сердцах у которых для нас только песок -- Но когда мы стоим там и орем в высокие окна Челси (изо ртов у нас выдувается пар в ледяном солнечном свете) они высовывают две своих хорошеньких черноволосых головки и видят внизу четверых бродяг окруженных разором своего неизбежного провонявшегося потом багажа.
"Кто там?"
"Ирвин Гарден!"
"Привет Ирвин!"
"Мы только что вернулись из Мексики где женщинам точно так же поют серенады с улицы."
"Ну так спойте что-нибудь, чем стоять просто так и кашлять."
"Нам бы хотелось подняться позвонить кое-куда и передохнуть минутку."
"Окей"
Да уж минутка...
Мы пропыхтели наверх четыре пролета и вошли в квартиру где был скрипучий деревянный пол и камин. Первая девушка, Рут Эриксон, встала встретить нас, я внезапно вспомнил ее: -- старая подружка Жюльена еще до женитьбы, про которую он говорил что ил Миссури течет сквозь ее волосы, в том смысле что он любил и ее и Миссури (его родной штат) и любил брюнеток. У нее были черные глаза, белая кожа, черные волосы и большие груди: что за куколка! Мне кажется она стала выше с той ночи когда я подрался с нею и Жюльеном и ее соседкой по комнате. Но вот из другой спальни выходит Рут Хипер до сих пор в пижаме, коричневые блестящие волосы, черные глаза, слегка надув губки и кто вы такие и зачем? И сложена. Или как говорил Эдгар Кэйс (2), сложена.
Ну да ладно но стоит ей броситься в кресло да так что видно самый низ ее пижамы я схожу с ума. К тому же в лице у нее нечто чего я никогда раньше не видел: -- странное мальчишечье озорное или избалованное шаленье лицо но с розовыми женскими губами и мягкими скулами в прекраснейшем наряде утра.
"Рут Хипер?" говорю я когда нас знакомят "Рут которая нагромоздила груду кукурузы?" (3)
"Она самая," отвечает та (или мне кажется что отвечает, не помню). А тем временем Эриксон спустилась вниз за воскресными газетами а Ирвин моется в ванной, поэтому мы все читаем газету но я не могу отвлечься от мыслей о сладких бедрах Хипер в этой пижаме прямо передо мной.
Эриксон на самом деле девушка неимоверного значения у нас на Манхэттене которая теперь влияет на целую кучу всего своими телефонными звонками и снами и заговорами за пивом о том как свести кого-нибудь с кем-нибудь, и делает мужчин виноватыми. Потому что (возлагая вину на мужчин) она безупречно чувствительная открытая барышня хоть я сразу и подозреваю ее в злых умыслах. Что же касается Хипер, то у нее тоже дурной глаз, но это лишь потому что ее избаловал дед-самоучка, который присылает ей на Рождество что-нибудь типа Телевизоров прямо на квартиру а на нее это не производит ровным счетом никакого впечатления -- Только позже я выяснил что она к тому же ходила по Гринвич-Виллидж в сапогах, и с хлыстом. Но я не могу видеть что причина-то врожденная.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента