Климов Александр. Звёздный зоопарк

Климов Александр & Белогруд Игорь
Звёздный зоопарк

   Александр Климов, Игорь Белогруд
   Звёздный зоопарк
   Вы, конечно, удивитесь и скорее всего мне не поверите. Я бы и сам не очень-то поверил человеку, рассказавшему мне такую историю. Тем более что я даже не исследователь-межпланетчик, а простой лаборант.
   Работаю я в зоопарке смотрителем отделения каракатиц. Но зоопарк не простой, а звездный.
   Это огромная космическая станция, повисшая в пустоте где-то посередине исследуемого сектора галактики и похожая с расстояния на макет кристаллической решетки. Это сотни километров металлических коридоров, маленькие электромобильчики, заменяющие обслуживающему персоналу собственные ноги, искусственная гравитация, вольеры, клетки, кормушки и... тысячи самых разнообразных существ, привезенных автоматическими разведчиками с новых планет. Среди них попадаются довольно милые зверушки, например мои каракатицы, но это уж кому как повезет.
   Вообще-то, в смотрители я попал по ошибке. Я только-только закончил курсы лаборантов-химиков и как раз ожидал рейсе на Промакс, коротая время в буфете космопорта, когда меж столиков пробрался толстый растрепанный человек и истошно завопил:
   "Лаборант Иванов! Срочно следуйте за мной. Звездолет отправляется через пять минут!"
   Я срочно последовал за толстяком и лишь через четверть часа обнаружил, что лечу к звездному зоопарку. Это происшествие открыло мне, что лаборанты Ивановы встречаются несколько чаще, чем я предполагал.
   Возвращаться из-за меня, выйдя на трассу, естественно, не стали. Растрепанный заведующий кадрами тяжело вздохнул, но уже через минуту уговорил меня принять отделение каракатиц. Я согласился. Звездный зоопарк - это звучало так романтично...
   Но романтика кончилась в первый же рабочий день. Правда, мне повезло: каракатицы, как их называли запросто, а по-научному - животные с труднопроизносимым названием, отличались мирным нравом и устойчивым добродушием. Их привезли с планеты Бромб, атмосфера и тяготение которой почти ничем не отличаются от земных. Ребята мне очень завидовали: многим из них приходилось день-деньской просиживать в барокамерах или плавать в аммиачных бассейнах вместе с прожорливыми гильдинскими тюленями.
   Но и с моими подопечными скучать не приходилось. Они постоянно требовали пищи и нисколько не заботились о поддержании в вольере чистоты и порядка.
   Кроме того, они любили петь. Я затыкал уши ватой, но каракатицы это сразу замечали и, чтобы не лишать меня удовольствия, тут же принимались визжать с удвоенной энергией.
   Обязанности мои при внешней простоте отличались трудоемкостью. Экс-смотритель отделения за два часа ввел меня в курс дела и побежал подписывать обходной лист.
   Но, честно говоря, в зоопарке мне понравилось. Я подружился с ребятами, записался в секцию настольного тенниса и отпустил бороду. Через три месяца я так изучил станцию, что с завязанными глазами смог бы найти отсек каракатиц, панцирных бегемотов или каких-нибудь электрических кур.
   А в тот памятный день я сидел возле вольеры и сочинял стихотворение для нашей стенной газеты "Веселая рептилия". Я поглаживал бороду, грыз карандаш, смотрел в потолок, но никак не мог придумать рифму к слову "жабры". В голову лезли какие-то "швабры", которые никак не хотели вписываться в выстраданный мной сюжет. В вольере шла обычная возня.
   Собственно, вольеры в традиционном понимании этого слова не было. Была просторная комната с кондиционерами, пол которой перекрывался слоем искусственного грунта. По пластмассовым свайкам взбирались гирлянды голубого бромбского вьюнка, разраставшегося под потолком в пышную ажурную кровлю. Сверху веером расположились двенадцать мощных кварцевых ламп, поддерживающих жизнедеятельность каракатиц и со временем окрасивших мое лицо и кисти рук в цвет крепко заваренного чая.
   Каракатицы, зелененькие, как молодые огурчики, покачивали овальными глянцевыми головками и задорно подпрыгивали на четырех упругих щупальцах. Их большие синие глаза тряслись на тонких антеннках и при особенно сильных прыжках стукали владельцев по головам.
   Площадку огораживала стена из шести рядов оголенного провода, оставлявшая небольшое пространство для моего стола, ведер, щеток и комбинезонов. Каракатицы пролезали через любую щелку, но как огня боялись проводов под напряжением. Учитывая их миролюбивый нрав, их вполне можно было бы держать и без
   ограды, и если это и делалось, то только для того, чтобы любопытные четырехножки не просочились в клетки каких-нибудь не очень разборчивых в пище хищников.
   К ограде припрыгала Машка - моя любимица. Она остановилась в полуметре от стены и осторожно просунула антеннки между проводами. Глазки свесились и заглянули ко мне в листок. Каракатица задумалась, механически пережевывая стебель вьюнка. Я подул на влажные глазки-капельки, и Машка, обиженно пискнув, унеслась в общую свалку.
   Рифма не находилась, я вконец разозлился и порвал листок на мелкие клочки.
   Психологи утверждают, что для снятия нервного напряжения и чувства неудовлетворенности полезно считать слонов, баранов... и просто одинаковые, похожие друг на друга предметы. Слонов у меня не было, и для успокоения я принялся пересчитывать каракатиц. Раньше их у меня было пятьдесят штук, затем двух увезли на Землю, так что на тот день в вольере должно было резвиться сорок восемь огуречных четырехножек. Я закончил подсчеты и не поверил глазам: между зарослями вьюна прыгало сорок девять каракатиц! Я пересчитал еще раз. Затем еще и еще... Их было сорок девять! Если бы одно животное исчезло, это все-таки как-то можно было объяснить. Могла ведь какая-нибудь шалунья удрать из электрической клетки, заглянуть в отсек хищников и закончить свою жизнь в необъятном желудке летающей крысы с планеты Гефест? Но появление лишней особы...
   Для верности я сверился в журнале передачи дежурств. Сорок восемь! Не мог же кто-то пронести каракатицу под халатом и выпустить ее в вольеру ради шутки?
   Я позвонил на пункт приема, где мне с иронией сказали, что с Бромба уже три месяца ничего не поступало.
   Родиться сорок девятая четырехножка за то время, что я сочинял стихи, определенно не могла. Каракатицы несут салатовые граненые яички, которые высиживают никак не меньше шести месяцев. Я пробрался в вольеру и стал пристально изучать своих питомцев. Вдруг к Машке подскочила маленькая блестящая каракатица, приложила щупальце к ее голове и тут же умчалась в заросли вьюнка.
   И тут случилось неожиданное. Машка замерла, неуверенно повела глазками и, завалившись на бок, пошла по какой-то странной кривой. Я вскрикнул, бросился вперед, но было уже поздно: каракатица налетела на оголенные провода и, обмякнув, повалилась на пол. Машка была мертва. Ее глазки затянуло белой мутью, а антеннки обвисли, вытянувшись желтыми ниточками. Каракатицы никогда и близко не подходили к проводам под напряжением. Они улавливали даже очень слабое электромагнитное поле и болезненно реагировали на его повышение.
   Я был в панике: сначала неизвестно откуда появляется лишнее животное, а затем совершенно противоестественным образом, погибает милая, сообразительная Машка. Видимо, только моим возбужденным состоянием и можно объяснить то, что я отважился позвонить самому директору зоопарка.
   Трубка прохрипела что-то неразборчивое, и послышались гудки
   отбоя.
   Надо отметить, что директора Ганса Пфаффа на станции побаивались. Он был строг, педантичен и сух. Казалось, его взгляд проникает в глубины сознания и, не обнаружив там ничего интересного, устремляется в заоконные пейзажи.
   Через несколько минут дверь отделения распахнулась и в комнату въехали на маленьких электромобильчиках тощий Ганс Пфафф со своим оруженосцем завхозом Аполлинарием Кышмарским.
   Пфафф выстрелил в меня лазерным взглядом, а Кышмарский оглядел отсек с явной подозрительностью.
   Я выскочил из-за стола и принялся сбивчиво докладывать о таинственном происшествии, имевшем место в моем владении. Глаза директора бегали из стороны в сторону, и я догадался, что он пересчитывает каракатиц. Наконец я закончил рассказ, и в комнате повисла напряженная тишина.
   Директор кашлянул и скрипуче проговорил:
   - Объявляю вам выговор за гибель животного. И за неумение
   считать хотя бы до пятидесяти.
   Автомобильчики развернулись и, бибикая, выехали в коридор. Завхоз Аполлинарий на минутку обернулся и выразительно постучал себя пальцем по виску. Потом машины растворились в полумраке тоннеля.
   Я был сбит с толку и лишь спустя некоторое время догадался
   заново пересчитать каракатиц.
   Их было снова сорок восемь!
   Все оставалось по-прежнему: Машка лежала у оголенных проводов, остальные четырехножки резвились в зарослях вьюнка, но всех теперь их было столько, сколько и положено,- сорок восемь! Мне сразу стала понятна реакция Пфаффа на мой рассказ. Сорок девятая каракатица появилась ниоткуда и исчезла в никуда...
   В бессилии я опустился на стул и вызвал ребят из патологоанатомической группы. Они ввалились шумной группой, завернули Машку в полиэтилен и ушли, посоветовав мне напоследок не принимать все так близко к сердцу. Знали бы они, что творилось у меня в голове...
   Внезапно заверещал телефонный звонок, я поднял трубку и услышал голос Олафа:
   - Малыш! Тут у меня происшествие... Заскочи на минутку.
   Я повесил трубку и вышел в коридор.
   Олаф - швед-богатырь, был смотрителем отделения перевертышей. Его отсек располагался сразу за моим.
   Олаф, спокойный и рассудительный, как нельзя лучше вписывался в свое отделение. Пушистые палевые зверушки, пойманные в пещерах Бергонии, отличались редкостным флегматизмом. Они существовали словно в замедленном времени. Каждое их движение тянулось так долго, что казалось, оно никогда не кончится. Перевертыши жили на потолке и не желали спускаться на землю. Они
   передвигались на мягких лапках-присосках, накрепко приклеиваясь к своду искусственной пещеры. Их круглые умные глазки приветливо поблескивали в вышине, и складывалось впечатление, что перевертыши способны воспринимать действительность только вниз головой.
   - Что случилось, Олаф? - спросил я.
   - Перевертыш погиб.
   - Но ты ведь знаешь: не было ни одного случая гибели перевертыша.
   - Оказывается, может! Фантастика какая-то,- пробормотал Олаф.- Ты представляешь, малыш, сидели они, как всегда, на потолке, и вдруг один разжал присоски, рухнул на пол и... Но не это главное. Мне показалось, что его подтолкнули.
   - Как подтолкнули? - не понял я.
   - За секунду до этого к нему подполз какой-то перевертыш и ткнул его лапой.
   По спине у меня побежали мурашки. Я сосчитал животных на потолке. Вместе с погибшим их было тринадцать. Сдерживая волнение, я спросил:
   - А сколько их у тебя?
   - Двенадцать,- ответил Олаф.
   - Ну-ка, сосчитай!
   Олаф обежал взглядом потолок и, побледнев, выговорил:
   - Невероятно! Что происходит, Паша? Я присел на край стола и подробно рассказал о лишней каракатице, гибели Машки и выговоре Пфаффа.
   - Что же делать, малыш? Надо бы заявить руководству,
   - Я уже заявлял,- напомнил я.
   - Но тогда ты просто не был подготовлен к докладу. Теперь же... Вот что! Ты оставайся здесь и понаблюдай за перевертышами, а я пойду в дирекцию, по телефону всего не объяснишь.
   Олаф вскочил в электромобильчик и, заложив крутой вираж,
   вырвался в коридор.
   Я отодвинулся подальше от раскаленного рефлектора и мрачно уставился на повисших вниз головой животных. Они сбились в плотную группу и, казалось, изучали меня веселыми влажными глазами.
   Один из перевертышей отделился от группы и неловко пополз по щербатому гранитному потолку. Он сделал несколько растянутых шагов, мелко задрожал и... вдруг растаял в воздухе.
   Я чуть было не свалился со стула. Перевертышей стало опять двенадцать. Только что под сводом сидел пушистый зверек, и вдруг он растворился на глазах, как кусок сахара в кипятке!
   В коридоре послышались нервные гудки, и в отсек въехал завхоз Аполлинарий. Директор же составлял годовой отчет и не был расположен отрываться от дел из-за всякой ерунды. Раздражение Кышмарского перешло точку и вошло в период. Он теребил остатки волос и свирепо вращал глазами.
   Подсчет перевертышей не занял много времени, и на нас с Олафом обрушился рокочущий бас:
   - Когда, наконец, прекратятся эти дурацкие шутки? Я давно замечаю; творится форменное безобразие. Лаборанты распустились, животные гибнут, а смотрители сочиняют глупые истории и пытаются таким образом отделаться от справедливого возмездия. Но оно грядет! Например, в четвертом отсеке от истощения скончался плантоид! Так что, по-вашему, придумал смотритель Мелини? Он уверял меня, что животное разучилось жевать!! Но это не помогло: в соответствии с приказом ему был объявлен выговор! Вы думаете, что, если я завхоз, так уж ничего не понимаю в зоологии?
   Мы промолчали, и Кышмарский, гневно махнув рукой, направился к электромобилю.
   - Ну что, попробовал? - спросил я красного, как помидор, Олафа.- Пока тебя не было, лишний перевертыш взял да и растаял у меня на глазах. Так что доказательств нет.
   Олаф пнул груду комбинезонов в углу комнаты и выпалил:
   - И все равно, этого нельзя просто так оставить! В зоопарке
   происходят странные вещи, и стоит попробовать в них разобраться. К примеру, почему мы считаем, что лишние особи появляются только в наших вольерах? Может быть, подобное происходило и в других?
   - И никто ничего не заметил? - с сарказмом спросил я.
   - А что? Ты и сам обнаружил прибавление чисто случайно.
   - Ну хорошо,- согласился я.- Тогда как ты собираешься доказать, что мы были свидетелями реальных событий, а не какого-нибудь миража или галлюцинации?
   - А вот посмотри: фантом появляется у тебя, и сразу же погибает Машка. Потом он перемещается в мой отсек - и перевертыш отклеивается от свода. Тут есть какая-то связь, с животными что-то происходит. Давай посмотрим журнал регистрации происшествий.
   Часа два мы просидели над сводками отдела регистрации и наконец получили странную картину периодичности разного рода происшествий. Животные бросались на силовые барьеры, тонули в бассейнах, отказывались принимать пищу, погибали от истощения или по неизвестным причинам. Первым погиб плантоид, про которого с таким пылом рассказывал Аполлинарий Кышмарский. Произошло это две недели назад, и с тех пор погибли еще несколько животных. Мы с удивлением обнаружили, что смерть-призрак как бы путешествует из отсека в отсек.
   - Ну что ты теперь скажешь? - спросил Олаф, и вдруг его осенила идея.Предположим, что фантом появлялся во всех отсеках, где произошли несчастья с животными. Он, по-видимому, умеет как-то воздействовать на обитателей вольер.
   - Но ведь тогда,- сообразил я,- кое-какие данные можно получить у патологоанатомов! Животные из других отделений, конечно, уже препарированы, но нашими-то наверняка пока еще не занимались.
   Олаф повернулся к телефону и заскрипел наборным диском.
   - Славик, к тебе только что привезли животных из наших двух отсеков. Нам просто необходимо узнать, что с ними случилось.
   - - Ну вы и шутники! - ответила трубка.- Что с ними случилось! Сами будто не знаете: у каракатицы электрический удар, а у твоего перевертыша в черепе дыра с палец!
   - Я не об этом. Нужен полный отчет о состоянии органов животных. Сделай по дружбе. Залезь в каждую клеточку, но найди. Какие-то аномалии у них должны быть!
   Под вечер раздался звонок, и удивленный голос Славы Сорокина сообщил:
   - Вы оказались правы, ребята. Психодиагностики установили, что с каналов памяти мозга животных снята вся информация вплоть до рефлексов.
   Олаф положил трубку и спросил:
   - Теперь тебе понятно?
   - Еще бы! - ответил я.- Фантом снимает накопленную информацию с мозга животных, и в результате те превращаются во взрослых новорожденных. Именно поэтому Машка натолкнулась на провода - она просто не знала, к чему это приведет, именно поэтому перевертыш отклеился от свода - он понятия не имел, как за него держаться, и именно поэтому плантоид смотрителя Мелини отказался принимать пищу - он действительно не представлял, как ее пережевывать. Когда мозг пуст, животное обречено: так или иначе оно погибнет.
   - Но главное не в этом,- сказал Олаф.- Необходимо понять, зачем у животных снимается информация и что собой представляет фантом.
   - Хорошо! - я рассуждал вслух.- Допустим, снятие информации - цель появления фантома. Но что же может извлечь он из
   памяти животного?
   - Между прочим, из памяти животного можно извлечь не так уж мало,задумчиво отметил Олаф.- Каждый врожденный рефлекс содержит информацию о неизменности среды обитания организма, а приобретенный - о ее эволюции. Даже анатомические признаки могут рассказать о составе атмосферы, строении поверхности планеты, температуре и ее перепадах, гравитации, звездной активности и так далее. Память же, или, вернее, ее запас, полученный при жизни, поведает об условиях обитания, повадках друзей
   и врагов.
   - Значит, если сложить все данные анатомии, физиологии и памяти животного, а потом провести подробный анализ, то можно составить довольно полное представление о планете, откуда это животное было доставлено? - спросил я, пораженный промелькнувшей вдруг догадкой.
   - Да, это будет примерно соответствовать предварительной
   разведке планетной системы.
   Мы замолчали, пытаясь восстановить порядок в мыслях. Наконец я не выдержал и спросил:
   - Послушай, если это действительно "гости оттуда" и таким образом они получают первичную информацию о неизвестных им планетах, то почему же они не вступили с нами в контакт и просто не попросили аналогичные сведения?
   - Ас чего ты взял, что это представители внеземного разума? - спросил Олаф.- Мы, между прочим, прежде чем лететь на какую-нибудь новую планету, посылаем туда автоматического разведчика, обладающего довольно скромной и чрезвычайно
   жесткой программой.
   - Ты хочешь сказать, что фантом - кибер? - Я покачал головой.
   - Если мы не занимаемся пустым фантазированием, то логичнее всего предположить, что фантом именно кибер. Представь себе: он передвигается по ранее заданному маршруту и вдруг натыкается на зоопарк! Это же море информации, и кибер тут же включается в работу. Он по порядку переходит из отсека в отсек, записывает информацию о среде обитания животных с разных планет.
   - Но зачем этот маскарад? - спросил я.- Зачем лишние каракатицы и перевертыши?
   - Для маскировки. Легче всего подобраться к животному, не вызывая у него подозрения, приняв его облик.
   - Это что же получается? - спросил я растерянно.- Кибер маскировался не от нас, а от обитателей вольер?..
   - Конечно! Он ведь не мог знать, что мы разумные существа, не сняв информацию с нашего мозга. Для него мы ничем не отличаемся от остального населения зоопарка. Кстати, вполне может случиться, что до нас, как до объектов изучения, просто не дошла очередь.
   Я представил себе, что случится, когда очередь дойдет, например, до меня, и сразу почувствовал неприятный холодок в области сердца.
   - Олаф! Фантазии фантазиями, но можно ли проверить хоть что-нибудь из наших догадок?
   - Кое-что мы определенно можем узнать. Ведь какой бы это ни был совершенный разведчик, на чем-то он должен был сюда прилететь? И потом, вполне возможно, что именно в это время фантом спокойно разгуливает по следующему отсеку.
   Через пять минут мы с Олафом разделились: он пошел к Марку в отделение "тряпичных черепах", а я помчался на пост внешнего наблюдения. За пультом сидел сменный наблюдатель.
   - Шандор! Скажи, за две-три недели не происходило ли в пространстве в районе зоопарка чего-нибудь необычного? Шандор посмотрел на меня с подозрением и спросил:
   - И как тебе удается узнавать все первому? Происходило, только не две-три недели, а две-три минуты назад. Похоже, у меня начались галлюцинации. Случайно взглянул на экран, и... представь себе, абсолютно пустой кусок космоса, и вдруг ниоткуда возникает светящаяся точка, разгоняется до скорости перехода и ныряет в подпространство.
   - Шандор! - крикнул я.- Давай побыстрее ленту регистрации.
   Он отворил дверцу регистратора и смотал с вала длинную абсолютно чистую полоску бумаги.
   - Пусто,- прокомментировал он.- Я так и думал, что это галлюцинация. Надо бы наведаться к медикам.
   Мы его спугнули! Он улетел, не оставив ни одного доказательства своего существования.
   И все же с того дня мы находимся в постоянном ожидании. От зоопарка стартовал один звездолет, но никто не скажет, сколько их к нему прилетело...