Андрей Корф
Эротический этюд № 31
Соната соль-минор для фортепиано в четыре руки. Опус 31
Часть первая. Vivo non tanto
…Ну и голос, – подумала Она. – Вероятно, таким будут читать список грешников на Страшном суде. И вся она хороша, эта тумба, запертая на ключ своей воинствующей девственности. А шаги-то, шаги! Акустик Малого зала был и впрямь не дурак, коли сумел придать стенам именно тот насмешливый градус крутизны, когда музыка превращается в свободу, а такой вот мерный топот – в поступь ее конвойного.
Однако стоило выставить ее на рампу для контраста с двумя гнедыми жеребцами, выскочившими на смену. Какие мальчишки! Как разделившийся пополам кентавр, они обходят с флангов черное одиночество рояля, и тот улыбается им во все свои восемь октав в нетерпеливом ожидании.
Наступившая тишина откашливается из последнего ряда, рвется фольгой нахальной шоколадки. Но мальчики не спешат. Они знают свои дело. Они дожидаются той тишины, что заключена в капле сталактита. И, наконец, дают ей упасть на первую клавишу.
Публика еще не здесь. Она потирает троллейбусные мозоли и часто моргает от еще не остывших телевизоров. Но она уже притихла, чудо началось, и даже те, кто оказался здесь случайно, притихают по необходимости, чтобы не прослыть невеждами.
Музыка проходит по рядам, как кошка мимо хозяина, делая вид, что ей и дела нет до его коленей и пледа на них. Она направляется к выходу, умывается там всеми четырьмя лапами, и лишь затем, капризно передумав, возвращается. А коленям-то холодно уже, и никакой плед не заменит это теплейшее пульсирующее брюшко. Но нужно отвернуться, чтобы она прыгнула. И вот все зажмуриваются на резкий аккорд, а когда открывают глаза – у каждого на коленях оказывается по ласковому и нежному… И зал умиленно замирает, боясь спугнуть. Каждый – своего зверя. Каждый – своего…
Однако стоило выставить ее на рампу для контраста с двумя гнедыми жеребцами, выскочившими на смену. Какие мальчишки! Как разделившийся пополам кентавр, они обходят с флангов черное одиночество рояля, и тот улыбается им во все свои восемь октав в нетерпеливом ожидании.
Наступившая тишина откашливается из последнего ряда, рвется фольгой нахальной шоколадки. Но мальчики не спешат. Они знают свои дело. Они дожидаются той тишины, что заключена в капле сталактита. И, наконец, дают ей упасть на первую клавишу.
Публика еще не здесь. Она потирает троллейбусные мозоли и часто моргает от еще не остывших телевизоров. Но она уже притихла, чудо началось, и даже те, кто оказался здесь случайно, притихают по необходимости, чтобы не прослыть невеждами.
Музыка проходит по рядам, как кошка мимо хозяина, делая вид, что ей и дела нет до его коленей и пледа на них. Она направляется к выходу, умывается там всеми четырьмя лапами, и лишь затем, капризно передумав, возвращается. А коленям-то холодно уже, и никакой плед не заменит это теплейшее пульсирующее брюшко. Но нужно отвернуться, чтобы она прыгнула. И вот все зажмуриваются на резкий аккорд, а когда открывают глаза – у каждого на коленях оказывается по ласковому и нежному… И зал умиленно замирает, боясь спугнуть. Каждый – своего зверя. Каждый – своего…
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента