Корф Андрей. Эротический этюд № 52

Андрей Корф
Эротический этюд № 52

Часть первая

   Шашлычный пятачок на Горбушке. Громко звучит музыка: идет фестиваль на открытой площадке. Камера направляется к одиноко стоящей девушке. Она небрежно одета и на первый взгляд кажется совершенно непривлекательной. Перед ней на столике стоит бутылка пива, а в руке – бутерброд с колбасой. Вид у девчонки неприветливый. Она немного пьяна. В этой и последующих первых сценах она ведет себя как кошка на чужих коленях – напряженно и с готовностью спрыгнуть. И одновременно – так же беззащитно.
   Подойдя к девушке, камера молча смотрит на нее. Девица нервничает, но не сбегает и в атаку не бросается. Ждет. Глядя «в глаза» камере.
   Мы слышим мужской голос. Он принадлежит хозяину камеру и сразу берет быка за рога.
 
   Он: Тебе хорошо?
   Она: (с вызовом) Нет.
   Он: Я могу помочь?
   Она: А ты кто?
   Он: Я – человек, который пробует помочь.
   Она: Таких не бывает.
   Он: А меня и нет.
   Она: Тогда как же ты мне поможешь?
   Он: Не знаю. Я попробую.
   Она: А что ты попросишь взамен?
   Он: Ничего.
   Она: Так не бывает.
   Он: Только так и бывает. Что ты хочешь?
   Она: Увези меня из этого города.
   Он: Куда?
   Она: Куда хочешь.
 
   В лесу.
 
   Он: Тебе хорошо?
   Она: Мне лучше.
   Он: Ты хочешь поговорить или помолчать?
   Она: Не знаю. Спроси меня о чем-нибудь.
   Он: Сколько ночей в году?
   Она: Одна.
   Он: А дней?
   Она: Ни одного.
   Он: Сколько лет длится эта ночь?
   Она: Не помню.
   Он: Я похож на того, кого ты ждешь?
   Она: Не знаю. Наверное, нет.
   Он: Чего ты хочешь?
   Он: Чтобы было хорошо.
   Он: Как это сделать?
   Она: Не знаю. Нужно дождаться. Но у меня не получается.
   Он: Не хватает терпения?
   Она: Не знаю.
   Он: Ты считала ошибки?
   Она: Первый десяток. Потом мне стало страшно, и я перестала.
   Он: Ошибаться?
   Она: Считать.
   Он: С этим деревом ты не ошибешься.
   Она: Ты о чем?
   Он: Обними его.
   Она: Зачем?
   Он: Много лет назад здесь была битва. Люди, которым было плохо, били друг друга большими железными палками, чтобы стало еще хуже или капельку лучше. Обними того, кто проиграл. Он теперь живет в этом дереве.
   Она: Что мне за дело до него? Это был волосатый, вонючий мужик, который трахал собственную дочь.
   Он: Откуда ты знаешь?
   Она: Я слышу ее крик.
   Он: Врешь.
   Она: Вру.
   Он: Часто врешь?
   Она: Всегда.
   Он: Обними дерево. Ты напрасно оскорбила его.
   Она: Как я должна его обнять?
   Он: Просто. Обнять и прижаться.
   Она: Вот так?
   Он: Да. Вот так.
   Она: Хорошо.
   Он: Вот видишь.
   Она: Дерево тут не при чем. Хорошо с тобой. Ты скоро ко мне полезешь?
   Он: А ты этого хочешь?
   Она: Нет.
   Он: Значит, нескоро.
   Она: Это хорошо. Жалко, что тебя не бывает.
   Он: Мне тоже жалко.
   Она: Без тебя мне здесь страшно.
   Он: В чем твоя беда?
   Она: Я – растение. Или животное. А они хотят, чтобы я была человеком.
   Он: То есть как они сами.
   Она: Да. А у меня не получается.
   Он: У меня тоже.
   Она: Но ведь ты – один из них.
   Он: В том то и дело. Так еще хуже.
   Она: А еще я плохая.
   Он: Почему?
   Она: Меня двое. Или трое. Они все разные.
   Он: И не слушаются друг друга?
   Она: Они друг друга убивают.
   Он: Как?
   Она: Не знаю. Вот сейчас одна из них хочет, чтобы ты ко мне полез.
   Он: А вторая?
   Она: А второй будет больно, если ты это сделаешь.
   Он: Что же мне делать?
   Она: Что бы ты ни сделал, одна из них будет сыта, а другая – несчастна.
   Он: А есть еще третья?
   Она: Да. Но она – маленькая. Ее легко прогнать. Она играет в куклы и иногда не замечает, что они – живые.
   Он: Она злая?
   Она: Нет. Маленькая. А с твоим деревом хорошо. Оно – как большая кукла.
   Он: Живая.
   Она: Это неважно. Важно, что с ним можно играть.
   Он: Нам пора возвращаться.
   Она: Я не хочу.
   Он: Тогда разденься.
   Она: Еще чего!
   Он: Тогда поехали в город.
   Она: Не хочу.
   Он: Тогда разденься.
   Она: Зачем?
   Он: Чтобы освободиться.
   Она: А ты никому не покажешь эту пленку?
   Он: Я покажу ее всему миру.
   Она: Зачем?
   Он: Чтобы весь мир полюбил тебя.
   Она: Мне стыдно раздеваться перед всем миром.
   Он: Это неважно.
   Она: Ты уверен?
   Он: Да.
   Она: А куда мне сложить вещи?
   Он: Мне все равно. Постели их на землю. Я хочу, чтобы ты потом легла.
   Она: Мне кажется, что я делаю что-то не так, но мне это нравится.
   Он: Разденься – и ложись.
   Она: И ты ко мне полезешь?
   Он: Если все трое внутри тебя меня позовут.
   Она: Так не бывает.
   Он: Значит, не полезу.
   Она: Хорошо.
 
   Обнаженная, лежит на земле. Камера целомудренно ограничивается ее лицом и плечами.
 
   Она: Что мне теперь делать?
   Он: Ничего. Тебе не холодно?
   Она: Нет. Мне хорошо. Очень теплый ветер.
   Он: Ты ведь растение, помнишь?
   Она: Конечно. Я – растение.
   Он: Или маленькое животное.
   Она: Да.
   Он: Я могу покормить тебя. Ты станешь ручной?
   Она: Я бы с удовольствием. Но та, другая внутри меня сейчас так обидно хохочет!
   Он: Выпусти ее наружу. Я поговорю с ней.
   Она: Я уже здесь. Будем дальше болтать или делом займемся?
   Он: Я тебя не хочу.
   Она: Кого же ты хочешь?
   Он: Ту. Другую.
   Она: А может, третью? Которая с бантиками?
   Он: Может быть, и третью. Только не тебя.
   Она: Почему же?
   Он: Ты – враг. С тобой мы будем биться насмерть.
   Она: Вот и начинай прямо сейчас. Затрахай меня до смерти.
   Он: Одевайся.
   Она: Струсил?
   Он: Нет. Просто сейчас это единственный способ тебя прогнать.
   Она: Я вернулась. Мне холодно и я хочу одеться.
   Он: Да. Нам пора.
   Она: (одеваясь) А ведь я тебе соврала.
   Он: Я знаю.
   Она: Нас не трое.
   Он: Да.
   Она: Есть еще одна, которая любит деньги. И дома. И машины. И красивые вещи.
   Он: И еще одна?
   Она: Да. Которая хочет быть мамой.
   Он: Что же мне делать с вами всеми?
   Она: А нужно что-то с нами делать?
   Он: Надеюсь, хоть одна из вас хочет вернуться в город.
   Она: Да. Мы возвращаемся.
 
   Статс-кадр
 
   Магазин
 
   Он: Вы думаете, это то, что надо?
   Продавщица: Смотря для чего вам нужна камера.
   Он: Я собираюсь снимать свадьбы.
   Продавщица: Идеально. Лучшее качество за такую цену. За три-четыре свадьбы она окупится. У вас есть компьютер?
   Он: Да.
   Продавщица: Вы сможете сбросить на него весь снятый материал – и обработать на большом экране.
   Он: Прекрасно. Какое увеличение она дает?
   Продавщица: В шестнадцать раз.
   Он: На что нужно нажать?
   Продавщица: Нащупайте под указательным пальцем рычажок. Есть?
   Он: Ага.
   Продавщица: Потяните его вправо… Ну, как?
   Он: (грудь продавщицы крупным планом) Работает.
   Продавщица: В другую сторону, соответственно, уменьшит… Получается?
   Он: (все удаляется) Отлично. Как пирожок Алисы.
   Продавщица: Что, простите?
   Он: Неважно. Я ее беру.
   Продавщица: Отлично.
   Он: Теперь – дело за свадьбой.
   Продавщица: Езжайте на Поклонную гору. Там их сколько угодно.
   Он: А вы не собираетесь замуж?
   Продавщица: Нет. Я собираюсь разводиться. Вы не снимаете разводы?
   Он: Нет. Я снимаю свадьбы.
   Продавщица: Значит, нам не по пути. Будете брать за наличные?
   Он: Да.
   Продавщица: Выписывать?
   Он: Выписывайте.
   Продавщица: С вас четыреста пятьдесят условных единиц.
   Он: А если безусловными рублями?
   Продавщица: Минуточку… Тогда тринадцать тысяч четыреста тридцать.
   Он: Хорошо. Как ее выключить?
   Продавщица: Нажмите на красную кнопку под большим пальцем.
   Он: Вам хорошо?
   Продавщица: Простите?
   Он: Вам хорошо?
   Продавщица: Не поняла.
   Он: Ладно. Где, вы говорите, эта большая красная кнопка?…
   Изображение кувыркается и гаснет.
 
   Снова Горбушка, незадолго перед первой сценой. На шашлычной площадке выпивают друзья. Приходится орать, чтобы услышать друг друга.
 
   Петрович: Ну?
   Илюнчик: Значит, так. Еще по одной – и в Сочи.
   Петрович: В Сочи.
   Илюнчик: В Сочи.
   Он: А камеру обмыть?
   Илюнчик: Вот я и говорю. Еще по одной – за камеру…
   Петрович: За камеру…
   Илюнчик: И в Сочи.
   Петрович: И в Сочи.
   Он: А станцевать?
   Илюнчик: Не вопрос. По одной, танцуем – и в Сочи.
   Петрович: По одной.
   Он: За камеру.
   Петрович: За нее!
 
   Выпивают и танцуют под очень громкую музыку.
   Танцуют смешно, синхронно. Возвращаются к столу.
 
   Илюнчик: Все. По одной – и в Сочи. Беспримерный перелет.
   Петрович: Подожди. Я еще стих прочитаю.
   Илюнчик: А в Сочи? (обиженно)
   Петрович: Ты что, не видишь? Нас Андрюша на камеру снимает! А ты тут капризничаешь, как маленький, честное слово.
   Илюнчик: Ладно. Читай стих – и в Сочи.
   Петрович: (приняв позу) Стих… У тебя там все видно?
   Он: Как на ладони.
   Петрович: Я красивый?
   Он: Аполлон.
   Петрович: От Аполлона слышу. Стихотворение. Агния Барто. В лесу родилась елочка, в лесу она и…
   Илюнчик: А Бобик жучку дрючит раком. Чего стесняться им, собакам… Поехали!
   Петрович: Илюнчик, тебя в Сочи не пустят, потому что ты – лох, и поэзии чужд.
   Илюнчик: Ну что вы меня обижаете всю дорогу?
   Петрович: Тебя обидишь…
   Он: Петрович, читай дальше! Душевно получается.
   Петрович: Зимой и летом стройная, красивая была…
   Камера уходит от стола и шарит по соседним столикам. Результатом ее прогулки становится находка девушки с пивом и бутербродом. Камера, не раздумывая, направляется к ней.
   Илюнчик: Андрюш, ты далеко?
   Он: Не дальше Сочи. Выпейте за мое здоровье.
 
   Поезд. Камера стоит на столе и показывает унылые пейзажи за окном. Весенняя грязь сквозь оконную пыль выглядит удручающе. Арматура торчит из нее, как кости из открытых переломов.
   Стук колес.
 
   Московский зоопарк, солнечный день. Камера у Него в руках.
   Она: Зачем мы здесь?
   Он: Посмотреть на себя.
   Она: А ты кто?
   Он: Угадай.
   Она: Наверное, ты хочешь быть слоном.
   Он: Все хотят быть слоном. У него такие большие яйца…
   Она: Но ты не слон.
   Он: Нет.
   Она: А кто?
   Он: Не знаю. Ты мне скажешь.
   Она: Давай сначала найдем меня.
   Он: Ты не забыла, что вас много?
   Она: Клеток тоже много. Давай поищем.
   Он: Давай.
 
   У озерного загончика с фламинго. Она – на фоне птиц.
 
   Она: Похожа?
   Он: Давай подумаем. Фламинго – красивая и глупая птица. Летает стаями, похожими на сошедшие с ума закатные облака… Нет. Ты непохожа на фламинго.
   Она показывает в сторону толпы людей.
   Она: А на них?
   Он: Нет. Для меня ты никогда не будешь похожа на них. И самым большим несчастьем для тебя будет родить человеческого детеныша.
   Она: На что же я похожа, господин пророк?
   Он: А вот на что (срывает придорожный цветок). Это – карликовая орхидея с планеты Чах. Дома она вырастает до трех метров и способна убивать запахом.
   Она: Но мы – не на планете Чах.
   Он: Нет.
   Она: Поэтому я здесь такая маленькая.
   Он: И такая чужая.
   Она: А ты знаешь кто?
   Он: Уже догадалась?
   Она: Да! Ты – воробей. Где обедал воробей?… Знаешь такой стишок?
   Он: В зоопарке у зверей.
   Она: Вот-вот. А обедал он карликовыми орхидеями с планеты Чах.
   Он: Но одну пожалел и не съел.
   Она: А что же он с ней сделал?
   Он: Отвез домой.
   Она: И?
   Он: Умер от запаха, когда она выросла.
   Она: Боже, какие страсти.
   Он: Ты обиделась на то, что я назвал тебя маленькой? Она: Да!..
   Он: Но ведь ты на самом деле не маленькая.
   Она: Пойди и расскажи это всем. А я посмотрю, как они тебе поверят.
   Он: Что нам до всех? И что всем до воробья и пучка травы?
   Она: Ага. (пауза) И что воробью до пучка несъедобной травы…
   Он: Кстати, о несъедобной траве. Не пора ли нам немного подкрепиться?
   Она: Ага. Может, вырасту на пару метров.
   Уходит, камера гаснет.
 
   Поезд несется дальше, под стук колес.
 
   Кафе.
 
   Она: (отпивая коктейль) Вкусно. Кажется, я уже пьяная.
   Он: А какая ты когда пьяная?
   Она: Никакая. Ненавижу всех.
   Он: И себя?
   Она: Нет. Себя ненавижу, когда трезвая. А когда пьяная – люблю.
   Он: Расскажи что-нибудь.
   Она: Нет. Я лучше послушаю. Вот ты мне скажи, воробей…
   Он: Да?
   Она: Зачем все эти разговоры? Чтобы потом меня трахнуть?
   Он: Конечно.
   Она: Правда?
   Он: И да и нет.
   Она: А зачем еще?
   Он: Ты еще не забыла, что тебе было плохо?
   Она: Почему «было»? Мне и сейчас хреново.
   Он: Но хоть немножко лучше?
   Она: Немножко лучше.
   Он: И мне с тобой лучше.
   Она: Правильно. Потом мы будем трахаться – и нам на пять минут станет совсем хорошо.
   Он: Наверняка.
   Она: А потом ты зацепишь на Горбушке другую бабу, и тоже отвезешь ее в лес, и попросишь раздеться од каким-нибудь деревом. А может, под тем же самым.
   Он: Может, и так. Если она захочет в лес, как ты.
   Она: Потом ты отведешь ее в зоопарк…
   Он: Если она захочет.
   Она: Да. Если она захочет. И будешь говорить, что она не похожа на фламинго, а похожа на дикую орхидею с планеты Швах…
   Он: Чах.
   Она: Неважно.
   Он: Важно!
   Она: Не ори.
   Он: Не буду.
   Она: И тоже трахнешь, и снова пойдешь на Горбушку. Ведь так?
   Он: Может, и так. Не знаю.
   Она: То есть для тебя мы план построили, так?
   Он: Хороший план. Ничего не имею против.
   Она: Ну, а мне-то что делать?
   Он: А что ты делала ДО этого?
   Она: Не помню. Ленилась. Ждала.
   Он: Глотка родниковой любви…
   Она: Что-то вроде того.
   Он: Так зачем ты сейчас норовишь насрать в колодец, из которого собираешься пить?
   Она: Ой-ой-ой… Да мы, никак, рассердились.
   Он: Нет. Продолжай.
   Она: Я просто хочу спросить. Зачем вся эта херня про орхидеи и воробьев, если ты просто хочешь затащить меня в постель. Ведь, насколько я помню, в лесу ты уже мог это сделать.
   Он: Чуешь подвох?
   Она: Чую.
   Он: У меня нет ответа.
   Она: Может, просто не стоИт?
   Он: А ты положи туда ножку и подожди полминуты.
   Она: Прямо сейчас?
   Он: Почему бы нет?
   Она: Налей мне еще рюмку.
   Он наливает. Она пьет.
   Она: Кладу?
   Он: Клади.
   Она: Продолжаем разговор.
   Он: А нечего продолжать. Я же тебе сказал, что у меня нет ответа.
   Она: Ну, ты хотя бы спроси меня, что я о тебе думаю.
   Он: Что ты обо мне думаешь?
   Она: Ты – взрослый дядька, который изо всех сил пытается выглядеть мальчиком, но у него ни черта не получается.
   Он: Угадала.
   Она: А зачем тебе… Ого! Кажется, получилось… Ногу убирать или оставить?
   Он: Убирай.
   Она: Так зачем тебе это?
   Он: В детстве все было хорошо, а сейчас плохо.
   Она: Ах, да! Десять лет назад тебя любили девочки, а сейчас не любят.
   Он: Не в этом дело. Десять лет назад я мог плакать от музыки. И это было приятно.
   Она: Ты не один такой. Все перестают плакать от музыки, как только для слез находится более серьезные поводы.
   Он: Да. Но не все помнят, КАК это было приятно.
   Она: А ты помнишь?
   Он: Да.
   Она: Бедный.
   Он: Да.
   Она: Зачем же тебе я, дядя мальчик? Я ведь уже взрослая, хоть и маленького роста.
   Он: Такая, как сейчас, ты мне незачем.
   Она: Ну и вали отсюда.
   Он: Как скажешь…
   Камера гаснет.
 
   Камера по-прежнему стоит на столике в купе, направленная в окно.
   Стук колес.
 
   Знакомый лес, на следующий день. Сначала пусто, потом вдали мелькает куртка. Камера следит за Ее приближением. Она подходит к камере и смотрит в нее, виновато улыбаясь.
   Она: Здесь и сейчас?
   Он: Да.
   Она: Выключи камеру.
   Он: Ты просишь?
   Она: Я требую.
   Он: Хорошо. Только загляни в нее напоследок. Как в колодец.
   Она смотрит в камеру и показывает язык.
   Экран гаснет.
 
   Камера по-прежнему конспектирует виды из окна.
 
   Платформа Ленинградского вокзала. Вечер. У поезда, через окно – Петрович и Илюнчик. Навеселе.
   Петрович: Андрюш, ничего не забыл? Коробку передашь тете Тамаре, а сумку – тете Вере.
   Он: Все помню, Петрович.
   Петрович: Повтори!
   Он: Коробку – тете Тамаре, а сумку – бабе Вере.
   Петрович: Тетя Тамара – это которая с усами.
   Он: Тамара с усами. А Вера – без усов.
   Петрович: А Вера без усов.
   Илюнчик: Андрюнчик, про Ленку не забыл?
   Он: Нет. Передать, что в июле приедешь.
   Илюнчик: Да не в июле, а в июне, чайник!
   Он: Не вопрос. Скажу, что приедешь в мае с семьей и детьми.
   Илюнчик: Да ты чего, в натуре! Она меня потом убьет. Значит, скажешь Ленке, что в июне, а Светику -
   то в июле. Понял?
   Он: Как мне их различить-то?
   Илюнчик: У Светика телефон на 234, а у Ленки – на 432. Записал?
   Он: Ручки нет.
   Илюнчик: (машет рукой) Ладно, ты им ничего не передавай. В мае к Наташке поеду.
   Петрович: Молчи уж, кобель.
   Илюнчик: Слышь, Петрович, а поехали сейчас. Вместе с ними. Я тебя со Светиком познакомлю.
   Петрович: Ага. А я тебя – с тетей Тамарой.
   Он: Которая с усами?
   Петрович: Она.
   Илюнчик: (берет Петровича в охапку) Петрович, поехали! Душа горит. В Сочи из за этого чайника не съездили, теперь он, гад, в Питер без нас уедет.
   Петрович: Илюнчик, остынь.
   Илюнчик: В Питере остынем. Андрюш, поставь поезд на ручник, я пойду с проводником добазарюсь.
   Петрович: Скорее бы вы уже поехали. Еще минут пять я его продержу.
   Илюнчик: Ты – меня?! Пять минут?! Не свисти!
   Ее голос: Мужики!
   Петрович и Илюнчик: Ау! Ее голос (камера разворачивается на его хозяйку): Я вот тут хотела спросить… Вы и вправду такие хорошие или придуриваетесь?
   Илюнчик: Я и вправду, а Петрович придуривается.
   Она: А этот… С которым вы меня отпускаете?
   Илюнчик: Подлец полный.
   Петрович: Хуже засранца я не знаю.
   Илюнчик: Утопи его в Неве – и приходи ко мне жить.
   Петрович: Только подожди на берегу, чтобы не всплыл. А то такой еще не утонет. Сама понимаешь.
   Илюнчик: А всплывет – ты его веслом по голове. И – ко мне.
   Поезд трогается.
   Илюнчик: Значит, Светке не забудь передать…
   Петрович: (одновременно) А сумку – тете Вере…
   Удаляясь, танцуют на перроне коронный «горбушечный» танец. Скрываются с глаз долой вместе с перроном.
 
   Камера в купе подхватывается в руку, поднимается и разворачивается. Она сидит напротив, в домашнем халатике. На столе – бутылка вина и дорожная закуска.
 
   Она: Как меня достала твоя камера!
   Он: Это ерунда. Знала бы ты, как она МЕНЯ достала.
   Она: Вот и дай ее сюда.
   Он: Не дам.
   Она: Дашь.
   Он: Не дам…
   Она: Ну, держись…
 
   Возня за обладание камерой. Перед объективом творится чехарда. В конце концов, камера оказывается в ее руках.
   Мы впервые видим Его. Он сидит напротив, за столом, вид растрепанный.
   Смотрит в камеру.
 
   Она: Чего уставился?
   Он: Пользуюсь случаем, чтобы посмотреть на тебя двумя глазами.
   Она: И как?
   Он: В два раза лучше, чем одним.
   Она: Подлизываешься?
   Он: Ага.
   Она: Не выйдет, дядька. А ну выкладывай все как есть!
   Он: Куда выкладывать? На стол?
   Она: Еще чего! Сюда выкладывай, в камеру. А то молчит, а глаза хитрые! О чем молчишь?
   Он: О тебе молчу.
   Она: А о чем думаешь?
   Он: О чем в поезде думать?… Так… О минуте.
   Она: О какой такой минуте? Что-то ты темнишь, дядька.
   Он: Вот прошла минута. За нее много чего случилось.
   Она: Например?
   Он: Кто-то родился. Минуту назад его голова торчала между мамкиных ног, как арбуз на бахче. А сейчас чья-то рука, большая, как Театральная площадь, держит его на весу, и он уже прокричал свое первое «кукареку».
   Она: А еще?
   Он: А кто-то испустил дух, и сейчас идет по тоннелю.
   Она: Ты – придурок. Неужели нельзя подумать о чем-нибудь нормальном типа расписания поездов?
   Он: Можно. Но за минуту с ним ничего не случилось. И не только с ним. Все камни стоят где стояли, дома не перешли на соседнюю сторону улицы, а один мой приятель как был дураком, так и остался. Но!
   Она: Что?
   Он: Альпинист поднялся на десять метров ближе к цели, вор набрал последнюю цифру кода, а Танька с Таганки испытала первый в своей жизни оргазм и теперь удивляется, какой длинной может оказаться минута.
   Она: Ты на что намекаешь? Какая еще Танька?!
   Он: Не знаю. Наверное, веселая и крашеная под Мэрилин Монро.
   Она: Слушай, дядька. Ты и вправду придурок?
   Он: Это плохо?
   Она: Это холодно, и сквозняк. Дует по ногам.
   Он: Положи их ко мне на колени.
   Она: Вот так? (кладет)
   Он: Вот так. Теперь думать не о чем. Голова пустая, как голубятня в праздник.
   Она: При чем тут голубятня?
   Он: Вот и я думаю, при чем тут голубятня?… Слышишь шаги?
   Она: Нет. А ты?
   Он: Слышу.
   Она: Кто там?
   Он: Следующая минута. Крадется, как кошка. За нами, голубками.
   Она: Значит, следующая минута – наша?
   Он: И наша тоже. (одними губами) Иди ко мне…
   Она: Выключать эту штуку?
   Он: Как хочешь…
 
   Темнота.
 
   Питер, Дворцовая набережная, белая ночь.
 
   Он: Добро пожаловать на бал призраков. Узнаешь этого чернявого кавалера?
   Она: Кажется, я видела его в каком-то учебнике. Это поэт?
   Он: В свободное от любви время – да. Скоро его убьет красивый и глупый кавалергард. Он будет целиться в ногу, но попадет в живот.
   Она: Кажется, эти призраки танцуют.
   Он: Да. Им трудно танцевать на живой трясине из мертвецов, которые строили этот город. Но они очень стараются.
   Она: Им не страшно?
   Он: Им очень страшно и противно. Чтобы не слышать криков, они приказали оркестру играть громче, а ночи – никогда не наступать…
 
   Эрмитаж, залы искусства ХVII века.
 
   Она: (глядя на ложе с балдахином) Ничего не имею против этой кровати. Но где мы поставим телевизор?
   Он: Наверное, придется выбросить эту вазу.
   Она: Только через мой труп.
   Он: Хорошо. Тогда обойдемся без телевизора.
   Она: Нет. Ты купишь мне плоский Bang Olufsen и привинтишь его к потолку.
   Он: Ого, какие слова ты знаешь…
   Она: Ты про потолок?
   Он: А зеркало? Тебе нужно зеркало?
   Она: Я со своими габаритами умещаюсь в карманном зеркальце.
   Он: Тогда зачем тебе такая большая кровать?
   Она: Такая большая кровать, как вы изволили выразиться, нужна не мне, а нам.
   Он: Зачем? Мы же спим, обнявшись.
   Она: Зато когда поссоримся, можно будет разбежаться на три метра. Чтобы даже блоха не допрыгнула.
   Он: Мы не будем ссориться.
   Она: Еще как будем.
   Он: Нет, не будем.
   Она: Нет будем! (зловещим шепотом)
   Он: Да тише ты!
 
   Питер, Дворцовая набережная, белая ночь. Камера в руках у Нее.
 
   Он (облокотясь на перила): Здесь я однажды встретился с собой. Это было довольно страшно.
   Она: Как это выглядело?
   Он: Это было ночью, а он, который я, стоял на том берегу Невы, у стены Петропавловки.
   Она: Как ты его разглядел? Мне отсюда ни черта не видно.
   Он: Мне тоже не было видно. Я просто точно ЗНАЛ, что там стоит мой двойник. И помахал ему рукой.
   Она: А он?
   Он: Ничего. Отвернулся и шагнул в стену.
   Она: А ты допил бутылку и пошел спать.
   Он: Ага.
   Она: Врешь, как всегда?
   Он: Вру, как всегда. У меня и пальто такого никогда не было.
   Она: При чем тут пальто?
   Он: У него было пальто, похожее на крылья, сложенные за спиной. Как у ночных бабочек.
   Она: Жуть.
   Он: Ага. Вот так разминешься со своим ангелом, а потом ищи его. Как после этого бутылку не допить?
 
   Камера отворачивается к Петропавловке. Внизу кадра лениво ворочается Нева.
 
   Эрмитаж, бальный зал.
 
   Она: А здесь мы будем принимать гостей. Ты любишь гостей?
   Он: Если среди них нет красивых глупых кавалергардов.
   Она: Хорошо. Мы будем приглашать умных толстых полковников.
   Он: Я не возражаю и против пары-тройки принцесс.
   Она: Ах так! Тогда без кавалергардов не обойтись.
   Он: Хорошо. Только пусть это будут гусары. Они не такие наглые.
   Она: Кто говорит о наглости, ваше сиятельство? Мы говорим всего лишь о танцах.
   Он: Тогда разрешите заполнить собой вашу танцевальную квитанцию.
   Она: Всю?
   Он: Всю-превсю. Включая графу «Итого».
   Она: Эта квитанция и так заполнена вами, дяденька. Раз и навсегда.
   Он: Если бы ты только знала, как в это трудно поверить.
   Она: Давай не будем об этом.
   Он: Давай.
   Она: Ты слышишь музыку?
   Он: И слышу и вижу, как призраки пляшут, наступая друг другу на ноги.
   Она: Присоединимся?
   Он: Начинай.
   И она начинает – маленькая, хрупкая, в белом платье, с распущенными волосами. И музыка становится слышна, набирает силу, эхом мечется по залу.
   Камера пускается в путь, окружая Ее танец, как загонщики – косулю.
   И редкие туристы с улыбками таращатся на происходящее…
 
   Питер, Дворцовая набережная, белая ночь. Нева.
 
   Он: Я видел много рек. Но ни в одной нет такой страстной мощи. Такой смертной тоски. Нева похожа на Стикс. В ее плеске слышны стоны и музыка. А ведь бывают еще и наводнения! Хотел бы я увидеть хоть одно.
   Она: Сейчас увидишь, потому что я очень хочу писать. Я понимаю, что призракам это на фиг не нужно, но живые люди тут как то решают эту проблему?
   Он: Можешь не искать казенный сортир. Я уже попробовал однажды.
   Она: И как?
   Он: Никак.
   Она: Что же делать?
   Он: Пойдем в Летний Сад. Там тебя ждут райские кущи.
   Она: Ох… Искуситель… Надеюсь, там ты выключишь эту чертову камеру?
   Он: Не дождешься.
   Она: Но ты хотя бы отойдешь на пару шагов.
   Он: Хорошо.
   Кусты Летнего сада и белое платье, присевшее в реверансе.
 
   Темнота.
   Зажигается спичка и подносится к свече.
   Свеча не освещает ничего, кроме собственного фитиля.
   До поры до времени.
 
   Мальчишник у Него. Камера у Него в руках.
   Стол выглядит, мягко говоря, странно. Мальчишник есть мальчишник, поэтому для антуража приглашена «ночная бабочка». Ее зовут… Ну, предположим, Светик. Или Ленчик. Или еще как. Не важно. Я буду называть ее просто Ляля.
   Просто Ляля лежит на столе и выполняет роль живого подноса. Ее руки мечтательно сложены за головой, на животе тает кусочек сливочного масла, грудь сервирована красной икрой, а на причинном месте целомудренно стоит блюдце с мелко порезанными французскими булочками.
 
   Петрович: Ну, что, Андрюш… За твой последний мальчишник…
   Илюнчик: (зачерпывая масло и икру с Ляли) Погоди, Петрович. Дай закуску соорудить.
   Петрович: Жду.
   Илюнчик заканчивает сооружение бутерброда и принимает в руку стопочку.
   Петрович: Готов?
   Илюнчик: Всегда готов.
   Петрович: Андрюш, за тебя. В этот горький день,
   Илюнчик: Золотые слова…
   Петрович: когда ты прощаешься с холостяцкой жизнью, я хочу сказать одно…
   Илюнчик: Сматывайся в Сочи.
   Петрович: Да подожди ты. Так вот. Ты прав, Андрюш. Несвобода лучше, чем одиночество.
   Илюнчик: Вот заливает. Покороче, Петрович. Трубы горят.
   Петрович: Не гони. Андрюш, за тебя и твою будущую жену! (чокается и выпивает)
   Илюнчик: (выпив) А я тебе так скажу… Вот есть у меня один приятель. Он продал квартиру и купил акции МММ.
   Петрович: Ну и мудак.
   Илюнчик: (подняв палец) Вот! Золотые слова! Но я скажу так: он был бы еще большим мудаком, чем если бы женился.
   Петрович: Ты на что намекаешь?
   Илюнчик: Я намекаю на то, что лучше сразу лечь и помереть, чем ждать, пока тебя сведет в могилу баба. Правильно, Светик?
   Ляля: Я не Светик.
   Илюнчик: Ну, хорошо. Не Светик. Все равно скажи, правильно я говорю?
   Ляля: Нет.
   Петрович:(Ляле) Молодец!
   Илюнчик: Ну чего вы меня опять всю дорогу обижаете?…
   Ляля: А мне можно водки?
   Петрович: (наливает) Можно.
   Илюнчик: (сооружая новый бутерброд из лялиного изобилия) И даже нужно.
   Ляля: (приподнимаясь) Я хочу выпить за вашего друга, чтобы у него с женой все было хорошо.
   Илюнчик: (растроганно) Золотые слова.
   Петрович: Ну вот, видишь.
   Илюнчик: (Ляле) Давай и мы с тобой поженимся.
   Ляля: Занимай очередь.
   Илюнчик: А без очереди?
   Ляля: А для тех, кто без очереди, своя очередь.
   Петрович: Есть предложение еще выпить.
   Илюнчик: Наливай!..
 
   В пламени свечи появляется Она. Профиль, плечи. Как монета на черном бархате.
 
   Она: Я ненавижу тебя.
   Я ненавижу тебя за твое вечное детство. За игрушки, в которые ты заставляешь меня играть. За твою вечную оценку каждого моего слова, жеста, взгляда.
   Я ненавижу тебя за ту власть, которую ты надо мной имеешь. За ту слабость, которую я испытываю рядом с тобой. Я ненавижу тебя за то счастье, которое ты мне даешь, потому что каждая крупица этого счастья оплачена моей волей и молодостью. Я ненавижу тебя за твои привычки, которые я не в силах изменить и в которых нет места для меня. Я ненавижу тебя за то, что буду всегда только частью твоей жизни, в то время как ты и есть – моя жизнь.
   Я ненавижу тебя за то, что сижу в партере, а ты стоишь на сцене, и я здесь для того, чтобы смотреть только на тебя, а ты – для того, чтобы взять нас всех. Мои одинокие аплодисменты только разозлят тебя. А в той овации, которой ты хочешь, они будут просто не слышны.
   Я ненавижу тебя.
 
   Девичник у Нее. Снимает Она, и мужчин здесь нет.
   Вся сцена должна быть написана женщинами.
 
   В пламени свечи появляется Он. Она остается на своем месте. Свеча зависает между их профилями, создавая очертания бокала, наполненного мраком.
   Он: Я ненавижу тебя за твое рабское, собачье непонимание во взгляде. Чем старательнее ты изображаешь свою причастность к моему миру, тем виднее пропасть, которая лежит между нами. Я ненавижу тебя за то, что ты никогда не посмотришь на мир моими глазами, и мне суждено коротать век в ледяном одиночестве.
   Я ненавижу тебя за то, что ты живешь телом, и его прихоти для тебя всегда будут главнее, чем движения души. И если сейчас твое тело тянется к моему, то завтра оно пресытится или соскучится, а других причин для любви у тебя нет и не будет. И мне придется покупать тебя, чтобы не потерять, и я ненавижу тебя за это. Потому что всегда найдется кошелек толще моего, и хуй длиннее, и румянец ярче. Но главное – кошелек. Я ненавижу тебя за то, что отныне мне придется переламывать пополам каждый кусок хлеба, а ты никогда не скажешь мне спасибо за это. Потому что так было всегда, и, если кто-то предложит тебе хлеб с маслом, то ты примешь его без колебаний и отплатишь тем, чем всегда платят женщины.
   Я ненавижу тебя за то, что я для тебя – еда, и если сегодня ты слизываешь с меня сахар, то завтра с хрустом примешься за кости. А когда не останется ничего, ты снова выйдешь на охоту, бросив напоследок горсть жалких оправданий.
   Я ненавижу тебя.
 
   Делопроизводительница ЗАГСа откатывает свою обязательную программу. Камера в руках у свидетеля. Молодые стоят, пряча улыбки, друзья дурачатся на заднем плане.
   Делопроизводительница: Сегодня, в этот знаменательный день, вы связываете свои сердца и жизни семейными узами. Пусть эти узы не превратятся в путы и не помешают вам шагать по жизни легко и уверенно. Напротив, пусть они станут вашей страховкой на тот случай, если один из вас пошатнется или упадет. Тогда второй подставит плечо и следующий шаг вы сделаете так же уверенно, как и все предыдущие…