Виктор Косенков
Каждый боится…
Каждый боится смерти, но никто не боится быть мертвым.
Рональд Арбатнотт Нокс
И тут – Пьер понял, что он мертв.
Такого развития событий не предвещало ничто.
Он сидел в кафе – на улице, под дурацким разноцветным зонтиком, и пил сладкий турецкий кофе. Стоял солнечный погожий день, когда хочется сидеть не внутри, а на летней террасе: вот и чашечка на столе, а рядом на тарелочке масляно поблескивает довольный собой круассан, румяный, жизнерадостный буржуа среди булок, а между столиками снуют воробьи, деловито подбирающие упавшие крошки.
Посреди этого великолепия, в разгаре радужного лета, в запахах корицы и сдобы с кухни Пьер взял и умер.
Сначала он просто ничего не понял, а когда разобрался, очень удивился. Ему захотелось крикнуть: «Эй, смотрите! Я мертвый! Помогите же кто-нибудь!» Однако Пьер с детства не любил, когда на него глазеют, поэтому кричать не стал, только осторожно отодвинул от себя чашечку с кофе – на случай, если мертвое тело вдруг упадет, – и осторожно огляделся.
Никто не обращал на него никакого внимания, и в каком-то смысле это было обидно. Такое событие случилось, а людям все равно.
Как и все, Пьер иногда задумывался о том, как это будет. Остановка дыхания, сердца… Кровь, сгустившаяся в венах… Заострившийся нос, восковое лицо… Коридор, ощущение полета… Иногда он с интересом читал статейки в желтых газетенках, которые печатали всякие выдумки о жизни после смерти.
«Ну и где же это все?» – спросил себя Пьер.
Как и положено мертвому, он не дышал. Сердце не билось. Течение крови остановилось. Тело медленно остывало, что было не слишком приятно, зябко как-то было. Пьер поежился, протянул руку к чашечке кофе – она была горячей и потому невероятно притягательной. Ставшие вдруг очень неуклюжими пальцы сомкнулись на маленькой, изящно изогнутой ручке.
Пьер разомкнул мертвые губы.
Кофе был горячим. Нет, он был очень горячим! Как кипяток, как раскаленный металл!
Пьер испуганно дернулся. Взвизгнул железными ножками стул.
Мертвец в кафе замер. Именно сейчас ему особенно не хотелось привлекать к себе внимание других людей. Тех – живых.
Пьер изобразил улыбку на посинелых губах и снова придвинулся к столу.
Ощущения изменились. То, что обожгло и напугало, теперь манило к себе. Тепло, огонь, свет – Пьер жадно тянулся к ним. Большими глотками Пьер допил кофе и замер, переживая чувство эйфории.
Потом снова накатила тревога.
Пьер пощупал пульс, но запястье отозвалось мертвым холодом. Он попробовал задержать дыхание, но отвлекся на воробьев, устроивших свару из-за большого куска булки, что кинул им жизнерадостный румяный малыш. Ребенок смеялся, отщипывал все новые и новые куски. Умильное зрелище, подумал Пьер и понял, что не дышит уже давно.
Он снова вдохнул. Легкие тяжело приняли воздух.
Никакой разницы – что дыши, что не дыши. Не дышать даже легче. Однако Пьер некоторое время поднимал и опускал грудную клетку, втайне надеясь, что организм опомнится и все вернется на круги своя.
Ничего не вернулось. Он оставался мертвым.
Ужасна была поразительная обыденность ситуации. Вот жил человек, работал… И совершенно незаметно умер.
Когда много лет назад Пьер хоронил своих родителей, все было по-другому. Смерть выглядела достойно и значительно. Мертвец лежал в гробу, вокруг рыдала родня, суетились могильщики. Это было скорбное и величественное зрелище, никак не походившее на то, что случилось с Пьером.
Мысль о гробе неожиданно напугала Пьера. Это что ж получается? Сейчас он сидит и пьет кофе, а завтра его засунут в тесный ящик и закопают глубоко в землю?
Пьер задрожал.
Ему показалось, что все в уличном кафе присматриваются к нему и вот-вот кто-нибудь закричит: «Смотрите! Смотрите! Он мертвый! Уберите его отсюда!»
Пьер неуклюже поднялся, бросил на стол несколько монет и, ни на кого не глядя, вышел на улицу. Его понесла людская река. Но в этих бесчисленных толчках, касаниях, запахах, звуках он чувствовал себя чужим. Все вокруг было шершавым, раздражающим, слишком громким, слишком тихим, слишком ярким, слишком тусклым, и лишь одно манило и притягивало Пьера – тепло человеческих тел. Ему безумно хотелось касаться людей, прижиматься к ним. Все, что угодно, лишь бы снова ощутить живую жизнь.
Он поднимал лицо к небу, но солнце, такое жаркое, уже скрылось за высотками домов. От отчаяния ему захотелось плакать, но слезы не текли.
Пьер и сам не заметил, как оказался в метро. Его внесли в вагон, стиснули со всех сторон, и на какой-то миг мертвец почувствовал себя счастливым. О, блаженное тепло!
Он закрыл глаза и замер, согреваясь.
Поезд лихо мчался вперед, пассажиры выходили, и наконец Пьер остался один.
Он вышел из поезда на конечной станции – никому не нужный, мертвый и одинокий. Не зная, что делать, Пьер присел на скамейку, сложил на коленях руки и замер. А куда идти?
Семьи у Пьера не было, как-то не сложилось. Женщины появлялись в его жизни, как падающие звезды – пролетали мимо, чтобы упасть в объятия к другим, более удачливым мужчинам. С ними они проводили бурные ночи, полные страсти, заводили семьи, рожали детей. А может быть, летели дальше, только вот у Пьера не задерживались.
– Ты такой… ты такой… – говорила ему как-то рыжеволосая Кати.
Она одевалась перед зеркалом, пытаясь натянуть узкую туфельку, и, подпрыгивая на одной ножке, искала нужное слово. Кати была неглупа и немолода, но даже ее профессорского словарного запаса не хватало, чтобы назвать причину своего ухода.
– Ты такой… надежный!
– Я не знал, что это плохо, – попытался тогда поспорить Пьер.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента