Куприн Александр
Чудесный доктор
А. Куприн
"Чудесный доктор"
(выдержка)
Следующий рассказ не есть плод досужего вымысла. Все описанное мною действительно произошло в Киеве лет около тридцати тому назад и до сих пор свято сохраняется в преданиях того семейства, о котором пойдет речь.
? ? ?
... Уже более года жили Мерцаловы в этом подземелье. Мальчики успели привыкнуть и к закоптелым, плачущим от сырости стенам, и к мокрым отрепкам, сушившимся на протянутой через комнату веревке, и к этому ужасному запаху керосинового чада, детского грязного белья и крыс - настоящему запаху нищеты. Но сегодня, после праздничного ликования, которое они видели на улице, их маленькие детские сердца сжались от острого, недетского страдания.
В углу на грязной широкой постели лежала девочка лет семи; ее лицо горело, дыхание было коротко и затруднительно, широко раскрытые блестящие глаза смотрели бесцельно. Рядом с постелью, в люльке, привешенной к потолку, кричал, морщась, надрываясь и захлебываясь, грудной ребенок. Высокая, худая женщина с изможденным, усталым, точно почерневшим от горя лицом стояла на коленях около больной девочки, поправляя ей подушку и в то же время не забывая подталкивать локтем качающуюся колыбель. Когда мальчики вошли и следом за ними стремительно ворвались в подвал белые клубы морозного воздуха, женщина обернула назад свое встревоженное лицо.
- Ну? Что же? - спросила она сыновей отрывисто и нетерпеливо.
Мальчики молчали.
- Отнесли вы письмо?.. Гриша, я тебя спрашиваю: отдал ты письмо?
- Отдал, - сиплым от мороза голосом ответил Гриша.
- Ну и что же? Что ты ему сказал?
- Да все, как ты учила. Вот, говорю, от Мерцалова письмо, от вашего бывшего управляющего. А он нас обругал: "Убирайтесь вы, - говорит, отсюда..."
Больше мать не расспрашивала. Долгое время в душной, промозглой комнате слышался только неистовый крик младенца да короткое частое дыхание Машутки, больше похожее на беспрерывные однообразные стоны. Вдруг мать сказала, обернувшись назад:
- Там борщ есть, от обеда остался... Может, поели бы? Только холодный, разогреть-то нечем...
В это время в коридоре послышались чьи-то неуверенные шаги и шуршание руки, отыскивающей в темноте дверь.
Вошел Мерцалов. Он был в летнем пальто, летней войлочной шляпе и без галош. Его руки взбухли и посинели от мороза, глаза провалились, щеки облипли вокруг десен, точно у мертвеца. Он не сказал жене ни одного слова, она не задала ни одного вопроса. Они поняли друг друга по тому отчаянию, которое прочли друг у друга в глазах.
В этот ужасный роковой год несчастье за несчастьем настойчиво и безжалостно сыпались на Мерцалова и его семью. Сначала он сам заболел брюшным тифом, и на его лечение ушли все их скудные сбережения. Потом, когда он поправился, он узнал, что его место, скромное место управляющего домом на двадцать пять рублей в месяц, занято уже другим... Началась отчаянная, судорожная погоня за случайной работой, залог и перезалог вещей, продажа всякого хозяйственного тряпья. А тут еще пошли болеть дети. Три месяца тому назад умерла одна девочка, теперь другая лежит в жару и без сознания. Елизавете Ивановне приходилось одновременно ухаживать за больной девочкой, кормить грудью маленького и ходить почти на другой конец города в дом, где она поденно стирала белье.
Весь сегодняшний день был занят тем, чтобы посредством нечеловеческих усилий выжать откуда-нибудь хоть несколько копеек на лекарства Машутке. С этой целью Мерцалов обегал чуть ли не полгорода, клянча и унижаясь повсюду; Елизавета Ивановна ходила к своей барыне; дети были посланы с письмом к тому барину, домом которого управлял раньше Мерцалов...
Минут десять никто не мог произнести ни слова. Вдруг Мерцалов быстро поднялся с сундука, на котором он до сих пор сидел, и решительным движением надвинул глубже на лоб свою истрепанную шляпу.
- Куда ты? - тревожно спросила Елизавета Ивановна.
Мерцалов, взявшийся уже за ручку двери, обернулся.
- Все равно, сидением ничему не поможешь, - хрипло ответил он. - Пойду еще... Хоть милостыню попробую просить.
Выйдя на улицу, он пошел бесцельно вперед. Он ничего не искал, ни на что не надеялся. Он давно уже пережил то жгучее время бедности, когда мечтаешь найти на улице бумажник с деньгами или получить внезапно наследство от неизвестного троюродного дядюшки. Теперь им овладело неудержимое желание бежать куда попало, бежать без огядки, чтобы только не видеть молчаливого отчаяния голодной семьи.
Незаметно для себя Мерцалов очутился в центре города, у ограды густого общественного сада. Так как ему пришлось все время идти в гору, то он запыхался и почувствовал усталость. Машинально он свернул в калитку и, пройдя длинную аллею лип, занесенных снегом, опустился на низкую садовую скамейку.
Тут было тихо и торжественно. "Вот лечь бы и заснуть, - думал он, - и забыть о жене, о голодных детях, о больной Машутке". Просунув руку под жилет, Мерцалов нащупал довольно толстую веревку, служившую ему поясом. Мысль о самоубийстве совершенно ясно встала в его голове. Но он не ужаснулся этой мысли, ни на мгновение не содрогнулся перед мраком неизвестного. "Чем погибать медленно, так не лучше ли избрать более краткий путь?" Он уже хотел встать, чтобы исполнить свое страшное намерение, но в это время в конце аллеи послышался скрип шагов, отчетливо раздавшийся в морозном воздухе. Мерцалов с озлоблением обернулся в эту сторону. Кто-то шел по аллее.
Поровнявшись со скамейкой, незнакомец вдруг круто повернулся в сторону Мерцалова и, слегка дотрагиваясь до шапки, спросил:
- Вы позволите здесь присесть?
- Мерцалов умышленно резко отвернулся от незнакомца и подвинулся к краю скамейки. Минут пять прошло в обоюдном молчании.
- Ночка-то какая славная, - заговорил вдруг незнакомец. - Морозно... тихо.
Голос у него был мягкий, ласковый, старческий. Мерцалов молчал.
- А я вот ребятишкам знакомым подарочки купил, - продолжал незнакомец.
Мерцалов был кротким и застенчивым человеком, но при последних словах его охватил вдруг прилив отчаянной злобы:
- Подарочки!.. Знакомым ребятишкам! А я... а у меня, милостивый государь, в настоящую минуту мои ребятишки с голоду дома подыхают... А у жены молоко пропало, и грудной ребенок целый день не ел... Подарочки!
Мерцалов ожидал, что после этих слов старик поднимется и уйдет, но он ошибся. Старик приблизил к нему свое умное, серьезное лицо и сказал дружелюбно, но серьезным тоном:
- Подождите... Не волнуйтесь! Расскажите мне все по порядку.
В необыкновенном лице незнакомца было что-то очень спокойное и внушающее доверие, что Мерцалов тотчас же без малейшей утайки передал свою историю. Незнакомец слушал не перебивая, только все пытливее и пристальнее заглядывал в его глаза, точно желая проникнуть в самую глубь этой наболевшей, возмущенной души.
Вдруг он быстрым, совсем юношеским движением вскочил со своего места и схватил Мерцалова за руку.
- Едемте! - сказал незнакомец, увлекая Мерцалова за руку. - Счастье ваше, что вы встретились с врачом. Я, конечно, ни за что не могу ручаться, но... поедемте!
...Войдя в комнату, доктор скинул с себя пальто и, оставшись в старомодном, довольно поношенном сюртуке, подошел к Елизавете Ивановне.
- Ну, полно, полно, голубушка, - ласково заговорил доктор, - вставайте-ка! Покажите мне вашу больную.
И точно так же, как в саду, что-то ласковое и убедительное, звучавшее в его голосе, заставило Елизавету Ивановну мигом подняться. Через две минуты Гришка уже растапливал печку дровами, за которыми чудесный доктор послал к соседям, Володя раздувал самовар. Немного погодя явился и Мерцалов. На три рубля, полученные от доктора, он купил чаю, сахару, булок, достал в ближайшем трактире горячей пищи. Доктор что-то писал на клочке бумажки. Изобразив внизу какой-то своеобразный крючок, он сказал:
- С этой бумажкой пойдете в аптеку. Лекарство вызовет у малютки отхаркивание. Продолжайте делать согревающий компресс. Пригласите завтра доктора Афанасьева. Это дельный врач и хороший человек. Я его предупрежу. Затем прощайте, господа! Дай Бог, чтобы наступающий год немного снисходительнее отнесся к вам, чем этот, а главное - не падайте никогда духом.
Пожав руки не оправившимся от изумления Мерцаловым, доктор быстро вышел. Мерцалов опомнился только тогда, когда доктор был в коридоре:
- Доктор! Постойте! Скажите мне ваше имя, доктор! Пусть хоть мои дети будут за вас молиться!
- Э! Вот еще пустяки выдумали!.. Возвращайтесь-ка домой скорей!
В тот же вечер Мерцалов узнал и фамилию своего благодетеля. На аптечном ярлыке, прикрепленном к пузырьку с лекарством, было написано: "По рецепту профессора Пирогова".
Я слышал этот рассказ из уст самого Григория Емельяновича Мерцалова - того самого Гришки, который в описанный мною сочельник проливал слезы в закоптелый чугунок с пустым борщом. Теперь он занимает крупный пост, слывя образцом честности и отзывчивости на нужды бедности. Заканчивая свое повествование о чудесном докторе, он прибавил голосом, дрожащим от нескрываемых слез:
- С этих пор точно благодетельный ангел снизошел в нашу семью. Все переменилось. В начале января отец отыскал место, матушка встала на ноги, меня с братом удалось пристроить в гимназию на казенный счет. Нашего чудесного доктора только раз видели с тех пор - когда его мертвого перевозили в собственное имение. Да и то не его видели, потому что то великое, мощное и святое, что жило и горело в этом чудесном докторе при жизни, угасло невозвратимо.
"Чудесный доктор"
(выдержка)
Следующий рассказ не есть плод досужего вымысла. Все описанное мною действительно произошло в Киеве лет около тридцати тому назад и до сих пор свято сохраняется в преданиях того семейства, о котором пойдет речь.
? ? ?
... Уже более года жили Мерцаловы в этом подземелье. Мальчики успели привыкнуть и к закоптелым, плачущим от сырости стенам, и к мокрым отрепкам, сушившимся на протянутой через комнату веревке, и к этому ужасному запаху керосинового чада, детского грязного белья и крыс - настоящему запаху нищеты. Но сегодня, после праздничного ликования, которое они видели на улице, их маленькие детские сердца сжались от острого, недетского страдания.
В углу на грязной широкой постели лежала девочка лет семи; ее лицо горело, дыхание было коротко и затруднительно, широко раскрытые блестящие глаза смотрели бесцельно. Рядом с постелью, в люльке, привешенной к потолку, кричал, морщась, надрываясь и захлебываясь, грудной ребенок. Высокая, худая женщина с изможденным, усталым, точно почерневшим от горя лицом стояла на коленях около больной девочки, поправляя ей подушку и в то же время не забывая подталкивать локтем качающуюся колыбель. Когда мальчики вошли и следом за ними стремительно ворвались в подвал белые клубы морозного воздуха, женщина обернула назад свое встревоженное лицо.
- Ну? Что же? - спросила она сыновей отрывисто и нетерпеливо.
Мальчики молчали.
- Отнесли вы письмо?.. Гриша, я тебя спрашиваю: отдал ты письмо?
- Отдал, - сиплым от мороза голосом ответил Гриша.
- Ну и что же? Что ты ему сказал?
- Да все, как ты учила. Вот, говорю, от Мерцалова письмо, от вашего бывшего управляющего. А он нас обругал: "Убирайтесь вы, - говорит, отсюда..."
Больше мать не расспрашивала. Долгое время в душной, промозглой комнате слышался только неистовый крик младенца да короткое частое дыхание Машутки, больше похожее на беспрерывные однообразные стоны. Вдруг мать сказала, обернувшись назад:
- Там борщ есть, от обеда остался... Может, поели бы? Только холодный, разогреть-то нечем...
В это время в коридоре послышались чьи-то неуверенные шаги и шуршание руки, отыскивающей в темноте дверь.
Вошел Мерцалов. Он был в летнем пальто, летней войлочной шляпе и без галош. Его руки взбухли и посинели от мороза, глаза провалились, щеки облипли вокруг десен, точно у мертвеца. Он не сказал жене ни одного слова, она не задала ни одного вопроса. Они поняли друг друга по тому отчаянию, которое прочли друг у друга в глазах.
В этот ужасный роковой год несчастье за несчастьем настойчиво и безжалостно сыпались на Мерцалова и его семью. Сначала он сам заболел брюшным тифом, и на его лечение ушли все их скудные сбережения. Потом, когда он поправился, он узнал, что его место, скромное место управляющего домом на двадцать пять рублей в месяц, занято уже другим... Началась отчаянная, судорожная погоня за случайной работой, залог и перезалог вещей, продажа всякого хозяйственного тряпья. А тут еще пошли болеть дети. Три месяца тому назад умерла одна девочка, теперь другая лежит в жару и без сознания. Елизавете Ивановне приходилось одновременно ухаживать за больной девочкой, кормить грудью маленького и ходить почти на другой конец города в дом, где она поденно стирала белье.
Весь сегодняшний день был занят тем, чтобы посредством нечеловеческих усилий выжать откуда-нибудь хоть несколько копеек на лекарства Машутке. С этой целью Мерцалов обегал чуть ли не полгорода, клянча и унижаясь повсюду; Елизавета Ивановна ходила к своей барыне; дети были посланы с письмом к тому барину, домом которого управлял раньше Мерцалов...
Минут десять никто не мог произнести ни слова. Вдруг Мерцалов быстро поднялся с сундука, на котором он до сих пор сидел, и решительным движением надвинул глубже на лоб свою истрепанную шляпу.
- Куда ты? - тревожно спросила Елизавета Ивановна.
Мерцалов, взявшийся уже за ручку двери, обернулся.
- Все равно, сидением ничему не поможешь, - хрипло ответил он. - Пойду еще... Хоть милостыню попробую просить.
Выйдя на улицу, он пошел бесцельно вперед. Он ничего не искал, ни на что не надеялся. Он давно уже пережил то жгучее время бедности, когда мечтаешь найти на улице бумажник с деньгами или получить внезапно наследство от неизвестного троюродного дядюшки. Теперь им овладело неудержимое желание бежать куда попало, бежать без огядки, чтобы только не видеть молчаливого отчаяния голодной семьи.
Незаметно для себя Мерцалов очутился в центре города, у ограды густого общественного сада. Так как ему пришлось все время идти в гору, то он запыхался и почувствовал усталость. Машинально он свернул в калитку и, пройдя длинную аллею лип, занесенных снегом, опустился на низкую садовую скамейку.
Тут было тихо и торжественно. "Вот лечь бы и заснуть, - думал он, - и забыть о жене, о голодных детях, о больной Машутке". Просунув руку под жилет, Мерцалов нащупал довольно толстую веревку, служившую ему поясом. Мысль о самоубийстве совершенно ясно встала в его голове. Но он не ужаснулся этой мысли, ни на мгновение не содрогнулся перед мраком неизвестного. "Чем погибать медленно, так не лучше ли избрать более краткий путь?" Он уже хотел встать, чтобы исполнить свое страшное намерение, но в это время в конце аллеи послышался скрип шагов, отчетливо раздавшийся в морозном воздухе. Мерцалов с озлоблением обернулся в эту сторону. Кто-то шел по аллее.
Поровнявшись со скамейкой, незнакомец вдруг круто повернулся в сторону Мерцалова и, слегка дотрагиваясь до шапки, спросил:
- Вы позволите здесь присесть?
- Мерцалов умышленно резко отвернулся от незнакомца и подвинулся к краю скамейки. Минут пять прошло в обоюдном молчании.
- Ночка-то какая славная, - заговорил вдруг незнакомец. - Морозно... тихо.
Голос у него был мягкий, ласковый, старческий. Мерцалов молчал.
- А я вот ребятишкам знакомым подарочки купил, - продолжал незнакомец.
Мерцалов был кротким и застенчивым человеком, но при последних словах его охватил вдруг прилив отчаянной злобы:
- Подарочки!.. Знакомым ребятишкам! А я... а у меня, милостивый государь, в настоящую минуту мои ребятишки с голоду дома подыхают... А у жены молоко пропало, и грудной ребенок целый день не ел... Подарочки!
Мерцалов ожидал, что после этих слов старик поднимется и уйдет, но он ошибся. Старик приблизил к нему свое умное, серьезное лицо и сказал дружелюбно, но серьезным тоном:
- Подождите... Не волнуйтесь! Расскажите мне все по порядку.
В необыкновенном лице незнакомца было что-то очень спокойное и внушающее доверие, что Мерцалов тотчас же без малейшей утайки передал свою историю. Незнакомец слушал не перебивая, только все пытливее и пристальнее заглядывал в его глаза, точно желая проникнуть в самую глубь этой наболевшей, возмущенной души.
Вдруг он быстрым, совсем юношеским движением вскочил со своего места и схватил Мерцалова за руку.
- Едемте! - сказал незнакомец, увлекая Мерцалова за руку. - Счастье ваше, что вы встретились с врачом. Я, конечно, ни за что не могу ручаться, но... поедемте!
...Войдя в комнату, доктор скинул с себя пальто и, оставшись в старомодном, довольно поношенном сюртуке, подошел к Елизавете Ивановне.
- Ну, полно, полно, голубушка, - ласково заговорил доктор, - вставайте-ка! Покажите мне вашу больную.
И точно так же, как в саду, что-то ласковое и убедительное, звучавшее в его голосе, заставило Елизавету Ивановну мигом подняться. Через две минуты Гришка уже растапливал печку дровами, за которыми чудесный доктор послал к соседям, Володя раздувал самовар. Немного погодя явился и Мерцалов. На три рубля, полученные от доктора, он купил чаю, сахару, булок, достал в ближайшем трактире горячей пищи. Доктор что-то писал на клочке бумажки. Изобразив внизу какой-то своеобразный крючок, он сказал:
- С этой бумажкой пойдете в аптеку. Лекарство вызовет у малютки отхаркивание. Продолжайте делать согревающий компресс. Пригласите завтра доктора Афанасьева. Это дельный врач и хороший человек. Я его предупрежу. Затем прощайте, господа! Дай Бог, чтобы наступающий год немного снисходительнее отнесся к вам, чем этот, а главное - не падайте никогда духом.
Пожав руки не оправившимся от изумления Мерцаловым, доктор быстро вышел. Мерцалов опомнился только тогда, когда доктор был в коридоре:
- Доктор! Постойте! Скажите мне ваше имя, доктор! Пусть хоть мои дети будут за вас молиться!
- Э! Вот еще пустяки выдумали!.. Возвращайтесь-ка домой скорей!
В тот же вечер Мерцалов узнал и фамилию своего благодетеля. На аптечном ярлыке, прикрепленном к пузырьку с лекарством, было написано: "По рецепту профессора Пирогова".
Я слышал этот рассказ из уст самого Григория Емельяновича Мерцалова - того самого Гришки, который в описанный мною сочельник проливал слезы в закоптелый чугунок с пустым борщом. Теперь он занимает крупный пост, слывя образцом честности и отзывчивости на нужды бедности. Заканчивая свое повествование о чудесном докторе, он прибавил голосом, дрожащим от нескрываемых слез:
- С этих пор точно благодетельный ангел снизошел в нашу семью. Все переменилось. В начале января отец отыскал место, матушка встала на ноги, меня с братом удалось пристроить в гимназию на казенный счет. Нашего чудесного доктора только раз видели с тех пор - когда его мертвого перевозили в собственное имение. Да и то не его видели, потому что то великое, мощное и святое, что жило и горело в этом чудесном докторе при жизни, угасло невозвратимо.