Урсула Ле Гуин
Сон Ньютона
Когда правительство Атлантического союза, спонсировавшее ОСПУЗ в рамках очень секретной программы, пало в результате Високосного путча, Мэстон и его люди уже были готовы. В один день все накопления, документы и члены Общества были переброшены в США. Немного оправившись, они подали прошение правительству Республики Калифорния на поселение, заявившись группой сектантов-хилиастов, и им выделили для проживания обезлюдевшие отравленные болота долины Сан-Хоакин. Построенный ими город-купол был прототипом самого Особого Спутника Земли, и жизнь в нем была приятна настолько, что кое-кто из колонистов начал поговаривать, будто вовсе незачем тратить зря столько сил и энергии — почему бы, дескать, тут и не остаться? Но разрыв калифорнийско-мексиканского мирного договора, первая волна вторжения с юга и новая вспышка грибковой чумы показали лишний раз, что Земля более для жизни непригодна. В течение четырех лет четырежды в год сновали туда-обратно челноки со строительными командами. Через семь лет после переезда в Калифорнию последний челнок, десять раз просновав между Землей и золотым пузырьком в точке либрации, доставил колонистов на ОСПУЗ, в безопасность. А пять недель спустя мониторы ОСПУЗа показали, как орды Рамиреса захлестнули Бейкерсфилд, разрушив взлетную площадку, разграбив все, что осталось в комплексе, и подпалив купол.
— Мы были на волосок от гибели, — заметил Ноах, обращаясь к своему отцу Изе.
Ноаху было одиннадцать, читал он много и каждое вновь открытое клише смаковал с упоительной серьезностью.
— Вот чего я не понимаю, — пожаловалась пятнадцатилетняя Эстер, — так это почему все остальные за нами не последовали.
Она приподняла очки и, прищурившись, вгляделась в экран. Коррективная хирургия мало чем могла помочь ей, а учитывая жестокие аллергические реакции и проблемы с иммунитетом, вопрос о пересадке глаз не стоял — она даже контактные линзы носить не могла. Обходилась очками, как в гетто. Врачи уверяли Изю, что пара лет в свободной от загрязнения среде ОСПУЗа избавит ее от большинства проблем и тогда она сможет выбрать себе пару новеньких глаз из заморозки. «Будешь тогда синеглазка моя!» — утешал он тринадцатилетнюю дочку, когда третья по счету операция не увенчалась успехом. Главное, что дефект был приобретенным, а не наследственным. «Гены у тебя чистенькие, — говорил ей Изя. — У нас с Ноахом рецессивный ген сколиоза, а вот у тебя, девочка моя, безупречные спиральки. Ною-то придется искать себе подругу в группах В или G, а ты можешь выбрать кого угодно во всей колонии — ты неограниченная. У нас таких только дюжина».
— Значит, я смогу вести неприличный образ жизни, — заключила Эстер; выражения ее лица не было видно под повязками. — Да здравствует номер тринадцать!
Сейчас они с братом стояли у монитора — Изя позвал их, чтобы показать, какая судьба постигла купол Бейкерсфилд. Некоторые на ОСПУЗе, особенно женщины и дети, впадали в сентиментальность, или, как они говорили, «ностальгию». Изя хотел показать детям, чем стала Земля, почему они покинули ее. Электронный мозг, запрограммированный на выбор интересных для обитателей ОСПУЗа тем, завершил репортаж о разграблении Бейкерсфилда показом карты с отмеченными завоеваниями Рамиреса и переключился на бассейн Амазонки, где работали перуанские метеорологи. Экран заполнили дюны и голые ржавые равнины; за кадром нудел голос ЭМ, переводящего дикторский текст на английский.
— Только гляньте, — сказала Эстер, поднимая очки. — Там все мертво. Почему они все сюда не подались?
— Деньги, — бросила ее мать.
— Потому что большинство людей не хотят довериться разуму, — ответил Изя. — Деньги — средства — лишь вторичный фактор. Последние сто лет любой, кто мог взглянуть на мир разумно, видел, что происходит: истощение ресурсов, демографический взрыв, распад государственных систем. Но чтобы действовать рационально, нужно поверить в разум. А большинство скорее поверит в удачу, в Господа Бога или в очередную панацею. Разум суров. Трудно планировать, ждать годами, принимать решения, экономить снова и снова, хранить тайну, чтобы ее не украли или не разрушили жадностью или мягкотелостью. Многим ли под силу держаться выбранного пути, когда рушится мир? Разум — вот компас, который привел нас сюда.
— И никто другой не пытался?
— О других мы не слышали ничего.
— Были еще фои, — пискнул Ноах. — Я читал о них. Они тысячи людей помещали в заморозку, живых и здоровых, потом строили эти дешевые ракетки и отправляли в полет: дескать, через тысячи лет они прилетят к какой-то звезде и проснутся. Они не знали даже, есть ли там планета.
— Вот-вот, а их вождь, преподобный Кевин Фой, уже будет ждать их, чтобы поприветствовать с прибытием на землю обетованную, — закончил за него Изя.
— Аллилуйя!.. Бедные придурки — так их в народе звали. Я тогда был твоим ровесником, смотрел по телевизору, как они залезают в эти свои ракеты. У половины или грибок, или БМВ-инфекция. Детей несут на руках, поют гимны. Это не люди, доверившиеся разуму. Это люди, в отчаянии отбросившие его.
В объемном экране над пустынями Амазонии набирала силу колоссальная пыльная буря — тусклое, рыже-серо-бурое пятно. Цвета грязи.
— Нам, похоже, повезло, — заметила Эстер.
— Нет, — ответил ее отец. — Удача тут ни при чем. И мы не избранный народ. Мы те, которые выбрали.
Изя был мягким человеком. Но сейчас в голосе его слышался тугой звон. Дети и жена удивленно глянули на него.
— И мы принесли жертвы, — произнесла Шошана. Карие глаза ее были прозрачны.
Изя кивнул.
Она, вероятно, думала о его матери. Сара Розе могла претендовать на одно из четырех мест, оставленных для женщин, вышедших из детородного возраста, но все еще полезных для колонии. Но когда Изя сообщил ей, что внес ее в списки, Сара взорвалась: «Жить в этой кошмарной банке, в этом летающем мячике? Без воздуха, в тесноте?» Изя пытался рассказать ей о пейзажах, но она отвергала все возражения. «Исаак, меня клаустрофобия одолевала в куполе Чикаго, а там миля в поперечнике! Забудь об этом. Бери Шошану, бери детей, а меня оставь дышать смогом, ладно? Езжай. А мне пришлешь открытку с Марса». Не прошло и трех лет, как она умерла от БМВ-3. Когда Изина сестра позвонила и сказала, что мать умирает, Изя уже прошел санобработку. Покинуть купол Бейкерсфилд значило проходить все сначала, а кроме того, подвергнуться риску заражения последней, самой смертоносной формой быстро мутирующего вируса, который унес тогда уже два миллиарда человеческих жизней — больше, чем отложенная радиационная болезнь, и почти столько же, сколько голод. Изя не поехал. Потом пришло письмо от сестры: «Мама умерла в ночь на среду, похороны в пятницу в десять». Он посылал письма, факсы, «е-мэйлы», звонил, но не мог пробиться — а может, сестра не захотела отвечать. Теперь боль почти унялась. Они выбрали. И принесли жертву.
Перед Изей стояли его дети, прекрасные дети, ради которых приносилась эта жертва, его надежда и будущее. А на Земле сейчас приносили в жертву детей. В жертву прошлому.
— Мы выбрали. Мы принесли жертву. И мы были избавлены. — Слетевшее с губ слово изумило его.
— Эй, — воскликнул Ноах, — пошли, Эся, пятнадцать часов, мы шоу пропустим!
Они сорвались с места — тощий мальчишка и пухленькая девочка — и, выскочив в дверь, рванули по пейзажу.
Семья Розе жила в Вермонте. Изе подошел бы любой ландшафт, но Шошана заявила, что Флорида и Боулдер-Дам выглядят ненатурально, а городской ландшафт свел бы ее с ума в два дня. Так что их блок выходил на пейзаж Вермонта. Общая ячейка, куда направлялись дети, выглядела сельским домом, сияющим белой штукатуркой, а на мнимом горизонте синели уютные лесистые холмы. Свет солнца падал на квадрант Вермонт под самым удачным углом: «Не то позднее утро, не то начало дня, — говорила Шошана, — всегда есть время поработать». Это, конечно, не вполне соответствовало реальности, но, по мнению Изи, не слишком, а потому он не протестовал. Будучи «совой», он нуждался лишь в трех-четырех часах сна и радовался уже тому, что продолжительность ночи на спутнике всегда постоянна и не сокращается летом.
— Знаешь, что я тебе скажу… — произнес он, продолжая думать о детях и внимательном взгляде Шошаны.
— Что же? — переспросила та, глядя на головид, в глубине которого буря, уродливая ползучая клякса, раскидывала по стратосфере свои щупальца.
— Я не люблю мониторы. Не люблю смотреть вниз.
Признание это не было легким. Но Шошана только улыбнулась и ответила:
— Знаю.
Этого было мало для Изи. Он хотел услышать больше и больше высказать.
— Порой мне хочется выключить их, — усмехнулся он. — Не всерьез, конечно. Но… это связь, канат, пуповина. Ее я хотел бы оборвать. Чтобы они начали заново. С чистого, белого листа. Наши дети, я хочу сказать.
Шошана кивнула.
— Может, так было бы лучше, — заметила она.
— Их детям это так и так предстоит… Знаешь, сейчас в отделе ДС идет интересный спор. — По профессии Изя был инженером-физиком, выбранным Мэстоном на роль главного специалиста ОСПУЗа по искусственным интеллектам Шонвельдта. Сейчас приоритетной из восьми его должностей была работа на посту начальника группы дизайна среды для второго ОСПУЗа, строящегося сейчас в мастерских.
— О чем?
— Эл Левайтис предложил вообще избавиться от пейзажей. Произнес большую речь. Утверждает, что дело в честности. Давайте, дескать, честно пользоваться тем или иным сектором, позволим ему найти собственную эстетику и не будем навязывать ему иллюзорную. Если наш мир — ОСПУЗ, давайте примем его таким, какой он есть. Что будут значить для следующего поколения эти потуги воспроизвести земные ландшафты? И многие считают; что он в чем-то прав.
— Так и есть, — ответила Шошана.
— А ты смогла бы так жить? Без иллюзии простора, без горизонта… без деревенской церкви… может, даже без астропочвы — только полированный металл и керамика. Смогла бы ты принять это?
— А ты?
— Думаю, да. Так было бы проще… и, как говорит Эл, честнее. Не цепляясь за прошлое, мы могли бы все усилия отдать настоящему и будущему. Знаешь, мы прошли такой долгий путь, что трудно осознать, что бегство закончено, что мы здесь. Мы уже строим новую колонию. Когда в каждой оптимальной точке будет висеть станция — или когда мы решим построить Большой корабль и вовсе покинуть Солнечную систему, — какое значение будут иметь для наших потомков воспоминания о Земле? Они будут истинными косможителями. В этой свободе весь смысл нашего пути. И я не отказался бы глотнуть ее прямо сейчас.
— Мы были на волосок от гибели, — заметил Ноах, обращаясь к своему отцу Изе.
Ноаху было одиннадцать, читал он много и каждое вновь открытое клише смаковал с упоительной серьезностью.
— Вот чего я не понимаю, — пожаловалась пятнадцатилетняя Эстер, — так это почему все остальные за нами не последовали.
Она приподняла очки и, прищурившись, вгляделась в экран. Коррективная хирургия мало чем могла помочь ей, а учитывая жестокие аллергические реакции и проблемы с иммунитетом, вопрос о пересадке глаз не стоял — она даже контактные линзы носить не могла. Обходилась очками, как в гетто. Врачи уверяли Изю, что пара лет в свободной от загрязнения среде ОСПУЗа избавит ее от большинства проблем и тогда она сможет выбрать себе пару новеньких глаз из заморозки. «Будешь тогда синеглазка моя!» — утешал он тринадцатилетнюю дочку, когда третья по счету операция не увенчалась успехом. Главное, что дефект был приобретенным, а не наследственным. «Гены у тебя чистенькие, — говорил ей Изя. — У нас с Ноахом рецессивный ген сколиоза, а вот у тебя, девочка моя, безупречные спиральки. Ною-то придется искать себе подругу в группах В или G, а ты можешь выбрать кого угодно во всей колонии — ты неограниченная. У нас таких только дюжина».
— Значит, я смогу вести неприличный образ жизни, — заключила Эстер; выражения ее лица не было видно под повязками. — Да здравствует номер тринадцать!
Сейчас они с братом стояли у монитора — Изя позвал их, чтобы показать, какая судьба постигла купол Бейкерсфилд. Некоторые на ОСПУЗе, особенно женщины и дети, впадали в сентиментальность, или, как они говорили, «ностальгию». Изя хотел показать детям, чем стала Земля, почему они покинули ее. Электронный мозг, запрограммированный на выбор интересных для обитателей ОСПУЗа тем, завершил репортаж о разграблении Бейкерсфилда показом карты с отмеченными завоеваниями Рамиреса и переключился на бассейн Амазонки, где работали перуанские метеорологи. Экран заполнили дюны и голые ржавые равнины; за кадром нудел голос ЭМ, переводящего дикторский текст на английский.
— Только гляньте, — сказала Эстер, поднимая очки. — Там все мертво. Почему они все сюда не подались?
— Деньги, — бросила ее мать.
— Потому что большинство людей не хотят довериться разуму, — ответил Изя. — Деньги — средства — лишь вторичный фактор. Последние сто лет любой, кто мог взглянуть на мир разумно, видел, что происходит: истощение ресурсов, демографический взрыв, распад государственных систем. Но чтобы действовать рационально, нужно поверить в разум. А большинство скорее поверит в удачу, в Господа Бога или в очередную панацею. Разум суров. Трудно планировать, ждать годами, принимать решения, экономить снова и снова, хранить тайну, чтобы ее не украли или не разрушили жадностью или мягкотелостью. Многим ли под силу держаться выбранного пути, когда рушится мир? Разум — вот компас, который привел нас сюда.
— И никто другой не пытался?
— О других мы не слышали ничего.
— Были еще фои, — пискнул Ноах. — Я читал о них. Они тысячи людей помещали в заморозку, живых и здоровых, потом строили эти дешевые ракетки и отправляли в полет: дескать, через тысячи лет они прилетят к какой-то звезде и проснутся. Они не знали даже, есть ли там планета.
— Вот-вот, а их вождь, преподобный Кевин Фой, уже будет ждать их, чтобы поприветствовать с прибытием на землю обетованную, — закончил за него Изя.
— Аллилуйя!.. Бедные придурки — так их в народе звали. Я тогда был твоим ровесником, смотрел по телевизору, как они залезают в эти свои ракеты. У половины или грибок, или БМВ-инфекция. Детей несут на руках, поют гимны. Это не люди, доверившиеся разуму. Это люди, в отчаянии отбросившие его.
В объемном экране над пустынями Амазонии набирала силу колоссальная пыльная буря — тусклое, рыже-серо-бурое пятно. Цвета грязи.
— Нам, похоже, повезло, — заметила Эстер.
— Нет, — ответил ее отец. — Удача тут ни при чем. И мы не избранный народ. Мы те, которые выбрали.
Изя был мягким человеком. Но сейчас в голосе его слышался тугой звон. Дети и жена удивленно глянули на него.
— И мы принесли жертвы, — произнесла Шошана. Карие глаза ее были прозрачны.
Изя кивнул.
Она, вероятно, думала о его матери. Сара Розе могла претендовать на одно из четырех мест, оставленных для женщин, вышедших из детородного возраста, но все еще полезных для колонии. Но когда Изя сообщил ей, что внес ее в списки, Сара взорвалась: «Жить в этой кошмарной банке, в этом летающем мячике? Без воздуха, в тесноте?» Изя пытался рассказать ей о пейзажах, но она отвергала все возражения. «Исаак, меня клаустрофобия одолевала в куполе Чикаго, а там миля в поперечнике! Забудь об этом. Бери Шошану, бери детей, а меня оставь дышать смогом, ладно? Езжай. А мне пришлешь открытку с Марса». Не прошло и трех лет, как она умерла от БМВ-3. Когда Изина сестра позвонила и сказала, что мать умирает, Изя уже прошел санобработку. Покинуть купол Бейкерсфилд значило проходить все сначала, а кроме того, подвергнуться риску заражения последней, самой смертоносной формой быстро мутирующего вируса, который унес тогда уже два миллиарда человеческих жизней — больше, чем отложенная радиационная болезнь, и почти столько же, сколько голод. Изя не поехал. Потом пришло письмо от сестры: «Мама умерла в ночь на среду, похороны в пятницу в десять». Он посылал письма, факсы, «е-мэйлы», звонил, но не мог пробиться — а может, сестра не захотела отвечать. Теперь боль почти унялась. Они выбрали. И принесли жертву.
Перед Изей стояли его дети, прекрасные дети, ради которых приносилась эта жертва, его надежда и будущее. А на Земле сейчас приносили в жертву детей. В жертву прошлому.
— Мы выбрали. Мы принесли жертву. И мы были избавлены. — Слетевшее с губ слово изумило его.
— Эй, — воскликнул Ноах, — пошли, Эся, пятнадцать часов, мы шоу пропустим!
Они сорвались с места — тощий мальчишка и пухленькая девочка — и, выскочив в дверь, рванули по пейзажу.
Семья Розе жила в Вермонте. Изе подошел бы любой ландшафт, но Шошана заявила, что Флорида и Боулдер-Дам выглядят ненатурально, а городской ландшафт свел бы ее с ума в два дня. Так что их блок выходил на пейзаж Вермонта. Общая ячейка, куда направлялись дети, выглядела сельским домом, сияющим белой штукатуркой, а на мнимом горизонте синели уютные лесистые холмы. Свет солнца падал на квадрант Вермонт под самым удачным углом: «Не то позднее утро, не то начало дня, — говорила Шошана, — всегда есть время поработать». Это, конечно, не вполне соответствовало реальности, но, по мнению Изи, не слишком, а потому он не протестовал. Будучи «совой», он нуждался лишь в трех-четырех часах сна и радовался уже тому, что продолжительность ночи на спутнике всегда постоянна и не сокращается летом.
— Знаешь, что я тебе скажу… — произнес он, продолжая думать о детях и внимательном взгляде Шошаны.
— Что же? — переспросила та, глядя на головид, в глубине которого буря, уродливая ползучая клякса, раскидывала по стратосфере свои щупальца.
— Я не люблю мониторы. Не люблю смотреть вниз.
Признание это не было легким. Но Шошана только улыбнулась и ответила:
— Знаю.
Этого было мало для Изи. Он хотел услышать больше и больше высказать.
— Порой мне хочется выключить их, — усмехнулся он. — Не всерьез, конечно. Но… это связь, канат, пуповина. Ее я хотел бы оборвать. Чтобы они начали заново. С чистого, белого листа. Наши дети, я хочу сказать.
Шошана кивнула.
— Может, так было бы лучше, — заметила она.
— Их детям это так и так предстоит… Знаешь, сейчас в отделе ДС идет интересный спор. — По профессии Изя был инженером-физиком, выбранным Мэстоном на роль главного специалиста ОСПУЗа по искусственным интеллектам Шонвельдта. Сейчас приоритетной из восьми его должностей была работа на посту начальника группы дизайна среды для второго ОСПУЗа, строящегося сейчас в мастерских.
— О чем?
— Эл Левайтис предложил вообще избавиться от пейзажей. Произнес большую речь. Утверждает, что дело в честности. Давайте, дескать, честно пользоваться тем или иным сектором, позволим ему найти собственную эстетику и не будем навязывать ему иллюзорную. Если наш мир — ОСПУЗ, давайте примем его таким, какой он есть. Что будут значить для следующего поколения эти потуги воспроизвести земные ландшафты? И многие считают; что он в чем-то прав.
— Так и есть, — ответила Шошана.
— А ты смогла бы так жить? Без иллюзии простора, без горизонта… без деревенской церкви… может, даже без астропочвы — только полированный металл и керамика. Смогла бы ты принять это?
— А ты?
— Думаю, да. Так было бы проще… и, как говорит Эл, честнее. Не цепляясь за прошлое, мы могли бы все усилия отдать настоящему и будущему. Знаешь, мы прошли такой долгий путь, что трудно осознать, что бегство закончено, что мы здесь. Мы уже строим новую колонию. Когда в каждой оптимальной точке будет висеть станция — или когда мы решим построить Большой корабль и вовсе покинуть Солнечную систему, — какое значение будут иметь для наших потомков воспоминания о Земле? Они будут истинными косможителями. В этой свободе весь смысл нашего пути. И я не отказался бы глотнуть ее прямо сейчас.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента