Леонид Николаевич Андреев
Письма к Н. А. Чукмалдиной
Письма Леонида Николаевича Андреева (1871–1919) к актрисе Надежде Александровне Чукмалдиной (урожд. Антоновой, в первом браке Фохт) (1877–1947) – мало изученная страница биографии писателя. Переписка сохранилась не полностью. Мы располагаем шестнадцатью письмами Андреева и двумя конвертами от его утраченных писем. Местонахождение писем Чукмалдиной неизвестно.
Андреев и Чукмалдина встретились и познакомились в Орле.
Впервые Андреев-гимназист объяснился в любви и попросил руки Надежды Александровны, когда ей едва исполнилось шестнадцать лет. Мать ее, Наталья Алексеевна Антонова, решительно ему отказала.
После окончания 23 мая 1896 г. Николаевской женской гимназии Надежда Антонова с матерью и братом переехала в Москву, где в 1899 г. закончила курсы домашних воспитательниц и училась на медицинских курсах. Первая встреча Андреева – студента-выпускника юридического факультета Московского университета – с Н. А. Антоновой в Москве произошла 1 апреля 1897 г. на Пречистенском бульваре. Во время их второй встречи 10 апреля на Арбате Андреев напрасно просил у Надежды Александровны фотокарточку, чтобы нарисовать ее портрет. Ночью 1 июня 1897 г. Андреев пишет в дневнике: «Женитьба на Антоновой является делом во всех смыслах невозможным, – а в данный момент мало желательным (т. е. относительно мало)». Андреев заполняет страницы своего дневника горестными записями о равнодушии к нему Антоновой. 5 сентября 1897 г. Надежда Александровна ответила отказом на предложение Леонида Николаевича. В 1899 г. она вышла замуж за чиновника городской управы и администратора театра-кабаре Никиты Балиева «Летучая мышь» А. Н. Фохта, впоследствии поступившего в Малый театр (театральный псевдоним – Кудрин).
Товарищ Андреева по орловской гимназии и позже по Московскому университету С. С. Блохин вспоминал о студенческих годах Л. Андреева: «Одним из поводов к пьянству была <…> несчастная любовь к сестре его товарища – Антонова»[1]. Свои переживания после отказа Натальи Алексеевны Андреев-студент выразил в рассказе с меланхолически-философским заглавием «Он, она и водка», напечатанном под инициалами Л. А. в газете «Орловский вестник» 9 сентября 1895 г. Дочь Н. А. Чукмалдиной Т. А. Фохт рассказывала семейное предание: прочитав сочинение Андреева, смущенная Наталья Алексеевна спрятала этот номер «Орловского вестника», чтобы он не попался на глаза дочери. Но и Надежда Александровна сделала то же самое, чтобы исповедальное повествование «Он, она и водка» не прочитала мать. Конечно, эта взаимная тайна сохранялась недолго. В Музее писателей-орловцев (г. Орел) хранится переданный туда Т. А. Фохт оттиск из журнала «Жизнь» (1901, № 3) с рассказом Андреева «Жили-были». На оттиске надпись: «Уважаемой Надежде Александровне Фохт от автора. 1901. 17. IV».
В феврале 1902 г. Л. Андреев женился на Александре Михайловне Велигорской, внучатой племяннице великого украинского поэта Тараса Шевченко. Брак их был счастливым, но очень коротким. В ноябре 1906 г. Александра Михайловна умерла в Берлине после родов. Состояние Андреева было ужасным. Об этом узнала Надежда Александровна. Она приехала в Берлин и увезла находившегося в состоянии тяжелой депрессии Андреева на Капри (Италия), где жил М. Горький, настоятельно просивший Андреева не оставаться долго в Берлине, а приехать к нему. На Капри Андреев, переживая смерть Александры Михайловны, много пил. Дальнейшее пребывание с ним для Надежды Александровны стало невыносимым, и она покинула его.
Встретились они весной 1907 г. уже в России и сохранили прежние дружеские отношения. В том же году Надежда Александровна разошлась с А. Н. Фохтом. В 1908 г. Андреев вторично женился на А. И. Денисевич, а Надежда Александровна стала женой «вечного студента» – медика Н. Н. Чукмалдина. Некоторые из своих писем Н. А. Чукмалдиной Л. Андреев посылал по адресам ее знакомых для передачи. Между первым и последним письмами Л. Андреева Н. А. Чукмалдиной прошло пятнадцать лет. Письмо 1901 г. написано молодым литератором, делающим первые шаги и уже обласканным славой. Свою обиду за отказ Надежды Александровны стать его женой Андреев прячет за вежливо-безразличным тоном письма, не отказываясь, впрочем, от продолжения знакомства. Последнее письмо, написанное в 1916 г. в петроградской клинике, – веселая мистификация. Андреев пишет о себе в третьем лице, как о старом, больном, обрюзгшем, избегаемом знакомыми писателе. Этот Леонид Андреев о многом забыл, но не может забыть время своей молодости, провинциальный Орел конца прошлого века и «какое-то Нарышкино», где он и Н. А. Чукмалдина были счастливы.
Первое известное нам письмо Л. Андреева к Надежде Александровне печатается по авторской копии в дневнике Андреева, начатом им 27 марта 1897 г. «Четвертый дневник начинаю я во имя Надежды Александровны, – записывает Андреев в дневник 28 марта 1897 г. – Значение этой любви для меня громадно. Она единственный смысл моей жизни». (Оригинал дневника хранился в Москве в собрании И. С. Зильберштейна. Цитируется нами по машинописной копии Л. А. Алексеевского, переданной ныне в Музей И. С. Тургенева в г. Орле). О еще одном дневнике Андреева, посвященном Надежде Александровне, вспоминает ее дочь Т. А. Фохт: «Я очень хорошо помню клеенчатую, очень толстую тетрадь дневника, в который были вклеены иллюстрации, нарисованные масляными красками Леонидом Николаевичем. Он очень хорошо рисовал. Помню такой рисунок: лес. Мама идет с каким-то студентом, а из-за дерева в них целится с револьвером в руке Андреев, одетый в студенческую тужурку». По свидетельству Т. А. Фохт, этот дневник, какие-то рукописи Л. Андреева и его письма были отданы Н. Н. Чукмалдиным «на сохранение» знавшему Надежду Александровну московскому врачу Ф. Ф. Заседателеву. Дальнейшая их судьба не известна.
Письма 2, 6, 7, 10, 13 и 16 печатаются по оригиналам, хранящимся у В. Д. Ларионова. Письма 3, 5, 8, 9, 11, 12, 14, 15 публикуются по подлинникам, находящимся ныне в РГАЛИ (Ф. 11. Оп. 4. Ед. хр. 7), письмо 4 – РГАЛИ. Ф. 1262. Оп. 2. Ед. хр. 2.
15 марта <1901 г.>
Напоминанием о себе никакой неприятности причинить Вы, конечно, не могли. Не поклонился Вам по двум причинам: во-первых, Ваше упоминание о добродетельности было совершенно излишним: Ваша добродетельность написана у Вас на лице, и при встрече я не сразу узнал Вас; далее я думал, что Вам будет неприятно продолжение знакомства со мной. Искренне извиняюсь в этой ошибке, проистекшей из обычного непонимания Вашей психики. Ваше предположение о том, что я не отвечу на письмо, совершенно не вяжется с моими обычаями: я отвечаю на все обращенные ко мне письма.
Через несколько дней я выхожу из клиники[2] и тогда с готовностью выполню Вашу просьбу – в уверенности, что она не имеет ни малейшего отношения к Вашему желанию «подурить».
14 сент<ября> <1>910
Я не скажу тебе, к<а>к жадно с тобою встречи я ищу[4] – ты все равно не поверишь, Надеждочка! А это приблизительно верно, почти факт. Не знаю почему, но последнее время я упорно галлюцинирую твоими глазами – ты очень хорошо смеешься, Надеждочка! Будь это по телефону – я попросил бы тебя засмеяться, а будь ближе, напр<имер>, в Орле…
То сегодня мы поехали бы в Нарышкино[5]. По-е-хали!
Может же быть такая потребность: время от времени видеть тебя, хорошенькая моя прелесть, – это ужасно верно, хотя я и шучу. Вот говорю «моя», а ведь это же чепуха! Должно быть притяжательное, а только оно притязательное, и больше ничего. Но к<а>к бы это устроить: при посредстве только бумаги и только чернил поцеловать тебя?
Обещания свои я исполняю скверно, это правда, но не все и не всегда. Не писал тебе потому, что все лето был болен и, кроме того, была тоска. Ты знаешь, что это за штука? Скверная штука. Сейчас она прошла к<а>к и нездоровье (относительно, конечно), я работаю и живу. А живу – значит хочу поцеловать тебя, к<а>к не верти, а все к тому же приходишь. Может быть, ты хочешь, чтобы я писал о деле – но ей Богу, не могу. Это не легкомыслие, а самый сердечный, самый широкий тебе привет.
Скучное и тяжелое было у меня лето, Надеждочка. Один еврейчик описывал в сочинении, к<а>к проводил лето: «Лето провел скучно, а если раз ездил на лодке, – так что?»
Ну и я так же. Целых три лета пошли у меня к дьяволу, провалились в преисподнюю. И вот приходится переводить жизнь на зиму – это грустно. Влюбляться в комнатах, грустить в шубе, клясться перед люстрою – нет, когда приеду в Москву, мы отправимся кататься на Воробьевы. Или не хочешь ли в Петровско-Разумовское? Возьмем бутерброТов[6].
Газеты врут обо мне во всех направлениях: киевско-харьковском, московском, психиатрическом[7]. Но в Москву я приеду – это факт[8]. Когда? Должно быть в октябре. Тогда буду делать все полезное, ты удивишься. И не потому, что потому – а потому что с детства верю в твой талант. Это не шутка. И мне так нравится, что ты работаешь, действуешь. Постараемся, Надеждочка!
В деревне я сейчас один – ежели не считать семьи в 15 душ. Один в том смысле, что жена[9] за границей, будет лечиться месяца полтора – два. Конечно, навещают добрые женские души, но ты поверишь – я ни в кого не влюблен! Разве только в тебя немножко, но ты этому не верь. Пожалуйста, не верь мне ни на грош!
Ах, Надеждочка! Если бы взор мой был магнитен (от слова магнит), я навел бы его на тебя, и ты по проволоке прилетела бы сюда, и я взял бы тебя и немедленно, даже не распечатав, отослал бы назад! – Вру, голубчик.
Андреев и Чукмалдина встретились и познакомились в Орле.
Впервые Андреев-гимназист объяснился в любви и попросил руки Надежды Александровны, когда ей едва исполнилось шестнадцать лет. Мать ее, Наталья Алексеевна Антонова, решительно ему отказала.
После окончания 23 мая 1896 г. Николаевской женской гимназии Надежда Антонова с матерью и братом переехала в Москву, где в 1899 г. закончила курсы домашних воспитательниц и училась на медицинских курсах. Первая встреча Андреева – студента-выпускника юридического факультета Московского университета – с Н. А. Антоновой в Москве произошла 1 апреля 1897 г. на Пречистенском бульваре. Во время их второй встречи 10 апреля на Арбате Андреев напрасно просил у Надежды Александровны фотокарточку, чтобы нарисовать ее портрет. Ночью 1 июня 1897 г. Андреев пишет в дневнике: «Женитьба на Антоновой является делом во всех смыслах невозможным, – а в данный момент мало желательным (т. е. относительно мало)». Андреев заполняет страницы своего дневника горестными записями о равнодушии к нему Антоновой. 5 сентября 1897 г. Надежда Александровна ответила отказом на предложение Леонида Николаевича. В 1899 г. она вышла замуж за чиновника городской управы и администратора театра-кабаре Никиты Балиева «Летучая мышь» А. Н. Фохта, впоследствии поступившего в Малый театр (театральный псевдоним – Кудрин).
Товарищ Андреева по орловской гимназии и позже по Московскому университету С. С. Блохин вспоминал о студенческих годах Л. Андреева: «Одним из поводов к пьянству была <…> несчастная любовь к сестре его товарища – Антонова»[1]. Свои переживания после отказа Натальи Алексеевны Андреев-студент выразил в рассказе с меланхолически-философским заглавием «Он, она и водка», напечатанном под инициалами Л. А. в газете «Орловский вестник» 9 сентября 1895 г. Дочь Н. А. Чукмалдиной Т. А. Фохт рассказывала семейное предание: прочитав сочинение Андреева, смущенная Наталья Алексеевна спрятала этот номер «Орловского вестника», чтобы он не попался на глаза дочери. Но и Надежда Александровна сделала то же самое, чтобы исповедальное повествование «Он, она и водка» не прочитала мать. Конечно, эта взаимная тайна сохранялась недолго. В Музее писателей-орловцев (г. Орел) хранится переданный туда Т. А. Фохт оттиск из журнала «Жизнь» (1901, № 3) с рассказом Андреева «Жили-были». На оттиске надпись: «Уважаемой Надежде Александровне Фохт от автора. 1901. 17. IV».
В феврале 1902 г. Л. Андреев женился на Александре Михайловне Велигорской, внучатой племяннице великого украинского поэта Тараса Шевченко. Брак их был счастливым, но очень коротким. В ноябре 1906 г. Александра Михайловна умерла в Берлине после родов. Состояние Андреева было ужасным. Об этом узнала Надежда Александровна. Она приехала в Берлин и увезла находившегося в состоянии тяжелой депрессии Андреева на Капри (Италия), где жил М. Горький, настоятельно просивший Андреева не оставаться долго в Берлине, а приехать к нему. На Капри Андреев, переживая смерть Александры Михайловны, много пил. Дальнейшее пребывание с ним для Надежды Александровны стало невыносимым, и она покинула его.
Встретились они весной 1907 г. уже в России и сохранили прежние дружеские отношения. В том же году Надежда Александровна разошлась с А. Н. Фохтом. В 1908 г. Андреев вторично женился на А. И. Денисевич, а Надежда Александровна стала женой «вечного студента» – медика Н. Н. Чукмалдина. Некоторые из своих писем Н. А. Чукмалдиной Л. Андреев посылал по адресам ее знакомых для передачи. Между первым и последним письмами Л. Андреева Н. А. Чукмалдиной прошло пятнадцать лет. Письмо 1901 г. написано молодым литератором, делающим первые шаги и уже обласканным славой. Свою обиду за отказ Надежды Александровны стать его женой Андреев прячет за вежливо-безразличным тоном письма, не отказываясь, впрочем, от продолжения знакомства. Последнее письмо, написанное в 1916 г. в петроградской клинике, – веселая мистификация. Андреев пишет о себе в третьем лице, как о старом, больном, обрюзгшем, избегаемом знакомыми писателе. Этот Леонид Андреев о многом забыл, но не может забыть время своей молодости, провинциальный Орел конца прошлого века и «какое-то Нарышкино», где он и Н. А. Чукмалдина были счастливы.
Первое известное нам письмо Л. Андреева к Надежде Александровне печатается по авторской копии в дневнике Андреева, начатом им 27 марта 1897 г. «Четвертый дневник начинаю я во имя Надежды Александровны, – записывает Андреев в дневник 28 марта 1897 г. – Значение этой любви для меня громадно. Она единственный смысл моей жизни». (Оригинал дневника хранился в Москве в собрании И. С. Зильберштейна. Цитируется нами по машинописной копии Л. А. Алексеевского, переданной ныне в Музей И. С. Тургенева в г. Орле). О еще одном дневнике Андреева, посвященном Надежде Александровне, вспоминает ее дочь Т. А. Фохт: «Я очень хорошо помню клеенчатую, очень толстую тетрадь дневника, в который были вклеены иллюстрации, нарисованные масляными красками Леонидом Николаевичем. Он очень хорошо рисовал. Помню такой рисунок: лес. Мама идет с каким-то студентом, а из-за дерева в них целится с револьвером в руке Андреев, одетый в студенческую тужурку». По свидетельству Т. А. Фохт, этот дневник, какие-то рукописи Л. Андреева и его письма были отданы Н. Н. Чукмалдиным «на сохранение» знавшему Надежду Александровну московскому врачу Ф. Ф. Заседателеву. Дальнейшая их судьба не известна.
Письма 2, 6, 7, 10, 13 и 16 печатаются по оригиналам, хранящимся у В. Д. Ларионова. Письма 3, 5, 8, 9, 11, 12, 14, 15 публикуются по подлинникам, находящимся ныне в РГАЛИ (Ф. 11. Оп. 4. Ед. хр. 7), письмо 4 – РГАЛИ. Ф. 1262. Оп. 2. Ед. хр. 2.
1
<Москва>15 марта <1901 г.>
Напоминанием о себе никакой неприятности причинить Вы, конечно, не могли. Не поклонился Вам по двум причинам: во-первых, Ваше упоминание о добродетельности было совершенно излишним: Ваша добродетельность написана у Вас на лице, и при встрече я не сразу узнал Вас; далее я думал, что Вам будет неприятно продолжение знакомства со мной. Искренне извиняюсь в этой ошибке, проистекшей из обычного непонимания Вашей психики. Ваше предположение о том, что я не отвечу на письмо, совершенно не вяжется с моими обычаями: я отвечаю на все обращенные ко мне письма.
Через несколько дней я выхожу из клиники[2] и тогда с готовностью выполню Вашу просьбу – в уверенности, что она не имеет ни малейшего отношения к Вашему желанию «подурить».
Леонид Андреев
2
[3]14 сент<ября> <1>910
Я не скажу тебе, к<а>к жадно с тобою встречи я ищу[4] – ты все равно не поверишь, Надеждочка! А это приблизительно верно, почти факт. Не знаю почему, но последнее время я упорно галлюцинирую твоими глазами – ты очень хорошо смеешься, Надеждочка! Будь это по телефону – я попросил бы тебя засмеяться, а будь ближе, напр<имер>, в Орле…
То сегодня мы поехали бы в Нарышкино[5]. По-е-хали!
Может же быть такая потребность: время от времени видеть тебя, хорошенькая моя прелесть, – это ужасно верно, хотя я и шучу. Вот говорю «моя», а ведь это же чепуха! Должно быть притяжательное, а только оно притязательное, и больше ничего. Но к<а>к бы это устроить: при посредстве только бумаги и только чернил поцеловать тебя?
Обещания свои я исполняю скверно, это правда, но не все и не всегда. Не писал тебе потому, что все лето был болен и, кроме того, была тоска. Ты знаешь, что это за штука? Скверная штука. Сейчас она прошла к<а>к и нездоровье (относительно, конечно), я работаю и живу. А живу – значит хочу поцеловать тебя, к<а>к не верти, а все к тому же приходишь. Может быть, ты хочешь, чтобы я писал о деле – но ей Богу, не могу. Это не легкомыслие, а самый сердечный, самый широкий тебе привет.
Скучное и тяжелое было у меня лето, Надеждочка. Один еврейчик описывал в сочинении, к<а>к проводил лето: «Лето провел скучно, а если раз ездил на лодке, – так что?»
Ну и я так же. Целых три лета пошли у меня к дьяволу, провалились в преисподнюю. И вот приходится переводить жизнь на зиму – это грустно. Влюбляться в комнатах, грустить в шубе, клясться перед люстрою – нет, когда приеду в Москву, мы отправимся кататься на Воробьевы. Или не хочешь ли в Петровско-Разумовское? Возьмем бутерброТов[6].
Газеты врут обо мне во всех направлениях: киевско-харьковском, московском, психиатрическом[7]. Но в Москву я приеду – это факт[8]. Когда? Должно быть в октябре. Тогда буду делать все полезное, ты удивишься. И не потому, что потому – а потому что с детства верю в твой талант. Это не шутка. И мне так нравится, что ты работаешь, действуешь. Постараемся, Надеждочка!
В деревне я сейчас один – ежели не считать семьи в 15 душ. Один в том смысле, что жена[9] за границей, будет лечиться месяца полтора – два. Конечно, навещают добрые женские души, но ты поверишь – я ни в кого не влюблен! Разве только в тебя немножко, но ты этому не верь. Пожалуйста, не верь мне ни на грош!
Ах, Надеждочка! Если бы взор мой был магнитен (от слова магнит), я навел бы его на тебя, и ты по проволоке прилетела бы сюда, и я взял бы тебя и немедленно, даже не распечатав, отослал бы назад! – Вру, голубчик.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента