Андрей Ливадный
NEBEL
Глава 1
– Ненавижу, когда движутся флаги...
Я повернул голову, с удивлением посмотрев на Лану.
Она сидела, напряженная, будто сжавшаяся в комок, готовая к внезапному неконтролируемому взрыву эмоций.
Я не ответил. Взгляд вернулся к дороге.
На фасаде здания сразу за светофором холодный зимний ветер полоскал Российский триколор. По обе стороны проезжей части рабочие, разбившись на две группы, подвешивали праздничную иллюминацию в виде длинной гирлянды разноцветных лампочек. Чуть дальше другая бригада крепила меж фонарными столбами протянутые над проспектом флажки.
Мельком взглянув на светофор, я отметил, что все еще горит красный. Уже наступили сумерки, снега в этом году выпало мало, и город выглядел мрачно. Тонкий трос с нанизанными на него флажками, больше похожими на вымпелы, начал рывками выбирать слабину. Видимо я засмотрелся, и сзади начали настойчиво сигналить машины.
Лана молчала.
Я медленно тронул машину с места, наплевав на назойливые гудки, и бьющие по зеркалам вспышки дальнего света фар. Кому надо – обгонит, проспект широкий. Нехорошо конечно, но в тот миг я сам почувствовал смутное, неосознанное беспокойство.
Что-то шевельнулось в груди. Словно мягко, но болезненно царапнул изнутри острый коготок.
Флаги. Вымпелы. Боевые штандарты...
Огни города внезапно расплылись перед глазами.
Всего на миг я увидел их – разноцветные заостренные книзу полотнища, трепещущие на ветру, движущиеся навстречу ровной нескончаемой линией, протянувшейся, как показалось от горизонта до горизонта...
Рывок был мгновенным. Мое сознание тут же вышвырнуло назад из непонятного пространства в реальность скользкой посыпанной песком городской улицы.
В салоне машины играла музыка.
Раммштайн. "Feuer Frei"
Я машинально придавил педаль газа. За те секунды, что длился морок, мы едва миновали перекресток, и я, взглянув в зеркало заднего вида, показал правый поворот, прижимаясь к тротуару.
– Что случилось Лана?
– Ничего. Сама не могу понять. – Сухо ответила она. – Эти флажки, что поднимали над дорогой, как-то странно на меня подействовали. Извини, Андрюша, сейчас пройдет.
Я не стал настаивать. Сегодня мы много ездили по городу, оба устали. Сейчас вернемся домой, и все войдет в привычную колею. Так уже бывало не раз. Мы с Ланой разные по характеру, практически антиподы, но тем нее менее, мы вместе, вот уже двадцать лет, со школьной скамьи, и, на мой взгляд, вполне удачно дополняем друг друга.
Именно собирался. Смутное беспокойство, как и царапнувшая изнутри боль неявных, секундных воспоминаний больше не возвращались.
...
Так думалось мне, но совсем иначе чувствовала себя Лана.
Боль в душе, что саднила уже не первую неделю, после внезапного инцидента с безобидными на первый взгляд флажками, стала вдруг резче, отчетливее.
Странные вещи порой вытворяет наше подсознание.
Она чувствовала распутье, но видела тех дорог, на перекрестке которых стоит ее душа.
Внутри копилась непомерная усталость от невысказанных чувств, – кому и как их поведать, если боль внутри не имеет никакой связи с реальностью?
Я схожу с ума...
Хотелось закричать, взорвать воем бубнящую тишину, так чтобы заткнулся на полуслове телевизор, дрогнули стекла в оконных рамах, лопнула, разлетаясь брызгами дешевого фарфора, тарелка в руках.
Нет.
Лана бессильно прикрыла глаза. Это становилось невыносимым.
Андрей за компьютером. Сын в свой комнате делает уроки. За окном густой холодный зимний вечер обволакивает ветви деревьев хрупким бархатом голубоватого инея.
Она стояла, прижавшись спиной к небольшой арке, отделанной под белый мрамор. Нужно готовить ужин. Только в голове метались совершенно иные мысли и желания, далекие от сиюминутных проблем приготовления ужина.
Перед закрытыми глазами на фоне плотно смеженных век, внезапно начала проступать незнакомая картина.
Низкие, хмурые облака. Под ними притихший в ночи, аккуратный западноевропейский городок. Темный лес отделяет пустынные в этот час улицы от территории военной базы. Лана почувствовала, что уже когда-то видела это. Откуда в ней родилось знание, что городок маленький, а освещенные площадки перед приземистыми зданиями за высоким бетонным забором принадлежат именно военной базе, она не имела ни малейшего понятия, но главным, знаковым ощущением была все не эта уверенность, поясняющая размер поселения и предназначение сопутствующих ему объектов.
На окраине города, там, где бескрайнее заснеженное поле смыкалось с темной полоской леса, на небольшом холме стоял католический храм.
Ощущение бестелесного полета над заснеженным полем в первый момент вызвало ощущение тошноты, но это чувство быстро прошло: Лана уже утвердилась на узком скошенном отливе, перед огромным витражом, и тошнота мгновенно отступила, словно наличие скользкого, обледеневшего козырька "под ногами" имело какой-то практический смысл...
Чудилась тихая печальная, тревожная музыка. Низкий голос колокола вторил ей, отдаваясь в душе глухой непреходящей болью.
Взгляд помимо воли тянулся туда, – за прозрачный фрагмент огромного витража, в терпкое от запаха свечей тепло.
Священник стоял спиной к ней.
Лана не видела ни длинных рядов скамей для прихожан, ни дрожащих язычков пламени, что освещали небольшое пространство перед фигурой женщины с младенцем на руках.
Ее взгляд неотрывно следил за священником. С высоты она могла видеть лишь его затылок, ссутуленные плечи, да толстую цепь, на которой, по всем канонам, должен висеть крест.
Сзади, за ее спиной, над лесом и городом, вдруг начал пониматься плотный туман.
Священник что-то читал, низко склонив голову, чтобы разобрать готический шрифт толстого древнего фолианта.
Внезапно цепь на его шее шевельнулась.
Крест, который скрывала темнота, видимо был тяжел, раз сумел привести в движение свою массивную подвеску.
Лана плотнее прижалась к цветному стеклу.
Ее душа рвалась внутрь, раня себя о несуществующие осколки цветных стекол, и чем острее, резче, больнее проявлялось это стремление, в котором смешались непонятная надежда и столь же непонятная скорбь, тем сильнее, зримее становились движение цепи, словно висевший на ней крест внезапно превратился в маятник Фуко, черпающий силы из напряженности магнитного поля Земли...
Только священник, казалось, не замечает происходящего.
Туман за ее спиной поднимался все выше. Деревья уже тонули в нем, завитки эфемерного кружева касались ветвей, обтекали их, длинными языками тянулись к взгорку, превращая огни города и военной базы в смутные пятнышки света.
Крест раскачивался все сильнее, с каждым разом увеличивая амплитуду колебаний, и, наконец, Лана увидела его.
Взрыв...
Брызжущие искры света, безумный хаос туманных образов, рвущихся из подсознания, набат, который моментально глох в молочной пелене, оставляя звучать лишь редкие удары сердца.
Крест.
Он раскачивался все сильнее, будто рвался к ней, изо всех сил стремясь порвать удерживающую его цепь.
Строгий, без вычурных украшений, лишенный камней и позолоты, необычайно массивный, казалось, что он сейчас оторвет священнику голову в своем безудержном порыве...
Первой не выдержала цепь.
Туман уже облизывал стены храма, грозя затопить все сущее.
Тусклый свет лился сквозь витраж.
Цепь порвалась абсолютно беззвучно, мягко соскользнула с плеч поглощенного чтением молитвы священника, и вдруг...
Крест рванулся вверх, к покрытому замысловатыми узорами изморози витражу, за которым притаилась Лана.
Медленно поворачиваясь в воздухе, он задрожал, на секунду превратился в сгусток тумана и материализовался вновь, на глазах меняя очертания.
Лана, в немом оцепенении наблюдавшая за метаморфозами креста, отчетливо видела, как с него будто окалина отлетают фрагменты оболочки, обнажая четыре лезвия кинжальной заточки, тускло сверкнувшие в неверном свете свечей.
Туман, поднимаясь все выше, коснулся ее ног.
Уже не было видно ни города, ни окрестностей, она сама стала частью этой эфемерной субстанции, просачиваясь сквозь витраж, навстречу видоизменившемуся кресту, вращающемуся в полете.
Лана непроизвольно протянула руку навстречу остро отточенным лезвиям, ощущая, что она уже внутри, на головокружительной высоте, под самыми сводами храма.
В этот миг с ледяным звоном брызнули осколки разбитого витража, крест, сверкнув глубокими кровостоками, на миг канул в туман, слился с ним, и... секундой позже вернулся, замедлив свой полет.
Лана внутренне сжалась, похолодела, но не от какого-то дурного предчувствия, а скорее от запредельного напряжения событий.
Крест-нож.
Обрывок цепи коснулся ее запястья, захлестнул его, подарив ощущения веса, и крест, сияя кинжальной заточкой лезвий, спокойно повис на правой руке, медленно раскачиваясь из стороны в сторону.
...
Вздрогнув всем телом Лана, открыла глаза.
Взгляд затуманивали слезы. Обстановка столовой двоилась, не желая обретать резкость. Правая рука была согнута в локте, на запястье, казалось, ощущается вес цепи и креста.
Лана медленно повернула голову, заставив себя посмотреть на руку.
Креста не было.
Конечно, рука устала, – сколько она удерживала на весу блюдо из дешевого китайского фарфора?
От резкой смены ощущений, в ушах стоял звон.
Сердце глухо ломилось в грудную клетку, словно обезумев от желания вырваться наружу.
Волна горечи плескалась в сознании, требовала немедленного, сиюсекундного выхода, мышцы дрожали от переизбытка адреналина в крови.
Украшенное незатейливым растительным орнаментом блюдо с резким звенящим хлопком ударило в стену, разлетаясь жалобной дрожью осколков.
Выйдя из-за барной стойки, Лана еще секунду помедлила, а затем решительно поднялась на второй этаж, где Андрей уже вскочил из-за компьютера, обеспокоенный звуком разлетевшегося вдребезги столового прибора.
– Что случилось, милая?
– Ничего. – Лана старалась овладеть собой, но получалось из рук вон плохо. – Нам нужно поговорить. – Она присела на край дивана, перед которым стоял стол с компьютером.
Андрей отодвинул в сторону клавиатуру, прикурил сигарету.
Лана не знала с чего начать. В принципе Андрей не противился ее внезапному увлечению изотерикой, но, будучи материалистом, не имел способности воспринимать на веру то, в чем не мог убедиться на личном опыте. Впрочем, сейчас она не собиралась пересказывать суть только что произошедшего. Еще поднимаясь наверх, она уже знала, о чем хочет поговорить.
Я повернул голову, с удивлением посмотрев на Лану.
Она сидела, напряженная, будто сжавшаяся в комок, готовая к внезапному неконтролируемому взрыву эмоций.
Я не ответил. Взгляд вернулся к дороге.
На фасаде здания сразу за светофором холодный зимний ветер полоскал Российский триколор. По обе стороны проезжей части рабочие, разбившись на две группы, подвешивали праздничную иллюминацию в виде длинной гирлянды разноцветных лампочек. Чуть дальше другая бригада крепила меж фонарными столбами протянутые над проспектом флажки.
Мельком взглянув на светофор, я отметил, что все еще горит красный. Уже наступили сумерки, снега в этом году выпало мало, и город выглядел мрачно. Тонкий трос с нанизанными на него флажками, больше похожими на вымпелы, начал рывками выбирать слабину. Видимо я засмотрелся, и сзади начали настойчиво сигналить машины.
Лана молчала.
Я медленно тронул машину с места, наплевав на назойливые гудки, и бьющие по зеркалам вспышки дальнего света фар. Кому надо – обгонит, проспект широкий. Нехорошо конечно, но в тот миг я сам почувствовал смутное, неосознанное беспокойство.
Что-то шевельнулось в груди. Словно мягко, но болезненно царапнул изнутри острый коготок.
Флаги. Вымпелы. Боевые штандарты...
Огни города внезапно расплылись перед глазами.
Всего на миг я увидел их – разноцветные заостренные книзу полотнища, трепещущие на ветру, движущиеся навстречу ровной нескончаемой линией, протянувшейся, как показалось от горизонта до горизонта...
Рывок был мгновенным. Мое сознание тут же вышвырнуло назад из непонятного пространства в реальность скользкой посыпанной песком городской улицы.
В салоне машины играла музыка.
Раммштайн. "Feuer Frei"
Я машинально придавил педаль газа. За те секунды, что длился морок, мы едва миновали перекресток, и я, взглянув в зеркало заднего вида, показал правый поворот, прижимаясь к тротуару.
– Что случилось Лана?
– Ничего. Сама не могу понять. – Сухо ответила она. – Эти флажки, что поднимали над дорогой, как-то странно на меня подействовали. Извини, Андрюша, сейчас пройдет.
Я не стал настаивать. Сегодня мы много ездили по городу, оба устали. Сейчас вернемся домой, и все войдет в привычную колею. Так уже бывало не раз. Мы с Ланой разные по характеру, практически антиподы, но тем нее менее, мы вместе, вот уже двадцать лет, со школьной скамьи, и, на мой взгляд, вполне удачно дополняем друг друга.
* * *
Вечер собирался прокрасться незамеченным.Именно собирался. Смутное беспокойство, как и царапнувшая изнутри боль неявных, секундных воспоминаний больше не возвращались.
...
Так думалось мне, но совсем иначе чувствовала себя Лана.
Боль в душе, что саднила уже не первую неделю, после внезапного инцидента с безобидными на первый взгляд флажками, стала вдруг резче, отчетливее.
Странные вещи порой вытворяет наше подсознание.
Она чувствовала распутье, но видела тех дорог, на перекрестке которых стоит ее душа.
Внутри копилась непомерная усталость от невысказанных чувств, – кому и как их поведать, если боль внутри не имеет никакой связи с реальностью?
Я схожу с ума...
Хотелось закричать, взорвать воем бубнящую тишину, так чтобы заткнулся на полуслове телевизор, дрогнули стекла в оконных рамах, лопнула, разлетаясь брызгами дешевого фарфора, тарелка в руках.
Нет.
Лана бессильно прикрыла глаза. Это становилось невыносимым.
Андрей за компьютером. Сын в свой комнате делает уроки. За окном густой холодный зимний вечер обволакивает ветви деревьев хрупким бархатом голубоватого инея.
Она стояла, прижавшись спиной к небольшой арке, отделанной под белый мрамор. Нужно готовить ужин. Только в голове метались совершенно иные мысли и желания, далекие от сиюминутных проблем приготовления ужина.
Перед закрытыми глазами на фоне плотно смеженных век, внезапно начала проступать незнакомая картина.
Низкие, хмурые облака. Под ними притихший в ночи, аккуратный западноевропейский городок. Темный лес отделяет пустынные в этот час улицы от территории военной базы. Лана почувствовала, что уже когда-то видела это. Откуда в ней родилось знание, что городок маленький, а освещенные площадки перед приземистыми зданиями за высоким бетонным забором принадлежат именно военной базе, она не имела ни малейшего понятия, но главным, знаковым ощущением была все не эта уверенность, поясняющая размер поселения и предназначение сопутствующих ему объектов.
На окраине города, там, где бескрайнее заснеженное поле смыкалось с темной полоской леса, на небольшом холме стоял католический храм.
Ощущение бестелесного полета над заснеженным полем в первый момент вызвало ощущение тошноты, но это чувство быстро прошло: Лана уже утвердилась на узком скошенном отливе, перед огромным витражом, и тошнота мгновенно отступила, словно наличие скользкого, обледеневшего козырька "под ногами" имело какой-то практический смысл...
Чудилась тихая печальная, тревожная музыка. Низкий голос колокола вторил ей, отдаваясь в душе глухой непреходящей болью.
Взгляд помимо воли тянулся туда, – за прозрачный фрагмент огромного витража, в терпкое от запаха свечей тепло.
Священник стоял спиной к ней.
Лана не видела ни длинных рядов скамей для прихожан, ни дрожащих язычков пламени, что освещали небольшое пространство перед фигурой женщины с младенцем на руках.
Ее взгляд неотрывно следил за священником. С высоты она могла видеть лишь его затылок, ссутуленные плечи, да толстую цепь, на которой, по всем канонам, должен висеть крест.
Сзади, за ее спиной, над лесом и городом, вдруг начал пониматься плотный туман.
Священник что-то читал, низко склонив голову, чтобы разобрать готический шрифт толстого древнего фолианта.
Внезапно цепь на его шее шевельнулась.
Крест, который скрывала темнота, видимо был тяжел, раз сумел привести в движение свою массивную подвеску.
Лана плотнее прижалась к цветному стеклу.
Ее душа рвалась внутрь, раня себя о несуществующие осколки цветных стекол, и чем острее, резче, больнее проявлялось это стремление, в котором смешались непонятная надежда и столь же непонятная скорбь, тем сильнее, зримее становились движение цепи, словно висевший на ней крест внезапно превратился в маятник Фуко, черпающий силы из напряженности магнитного поля Земли...
Только священник, казалось, не замечает происходящего.
Туман за ее спиной поднимался все выше. Деревья уже тонули в нем, завитки эфемерного кружева касались ветвей, обтекали их, длинными языками тянулись к взгорку, превращая огни города и военной базы в смутные пятнышки света.
Крест раскачивался все сильнее, с каждым разом увеличивая амплитуду колебаний, и, наконец, Лана увидела его.
Взрыв...
Брызжущие искры света, безумный хаос туманных образов, рвущихся из подсознания, набат, который моментально глох в молочной пелене, оставляя звучать лишь редкие удары сердца.
Крест.
Он раскачивался все сильнее, будто рвался к ней, изо всех сил стремясь порвать удерживающую его цепь.
Строгий, без вычурных украшений, лишенный камней и позолоты, необычайно массивный, казалось, что он сейчас оторвет священнику голову в своем безудержном порыве...
Первой не выдержала цепь.
Туман уже облизывал стены храма, грозя затопить все сущее.
Тусклый свет лился сквозь витраж.
Цепь порвалась абсолютно беззвучно, мягко соскользнула с плеч поглощенного чтением молитвы священника, и вдруг...
Крест рванулся вверх, к покрытому замысловатыми узорами изморози витражу, за которым притаилась Лана.
Медленно поворачиваясь в воздухе, он задрожал, на секунду превратился в сгусток тумана и материализовался вновь, на глазах меняя очертания.
Лана, в немом оцепенении наблюдавшая за метаморфозами креста, отчетливо видела, как с него будто окалина отлетают фрагменты оболочки, обнажая четыре лезвия кинжальной заточки, тускло сверкнувшие в неверном свете свечей.
Туман, поднимаясь все выше, коснулся ее ног.
Уже не было видно ни города, ни окрестностей, она сама стала частью этой эфемерной субстанции, просачиваясь сквозь витраж, навстречу видоизменившемуся кресту, вращающемуся в полете.
Лана непроизвольно протянула руку навстречу остро отточенным лезвиям, ощущая, что она уже внутри, на головокружительной высоте, под самыми сводами храма.
В этот миг с ледяным звоном брызнули осколки разбитого витража, крест, сверкнув глубокими кровостоками, на миг канул в туман, слился с ним, и... секундой позже вернулся, замедлив свой полет.
Лана внутренне сжалась, похолодела, но не от какого-то дурного предчувствия, а скорее от запредельного напряжения событий.
Крест-нож.
Обрывок цепи коснулся ее запястья, захлестнул его, подарив ощущения веса, и крест, сияя кинжальной заточкой лезвий, спокойно повис на правой руке, медленно раскачиваясь из стороны в сторону.
...
Вздрогнув всем телом Лана, открыла глаза.
Взгляд затуманивали слезы. Обстановка столовой двоилась, не желая обретать резкость. Правая рука была согнута в локте, на запястье, казалось, ощущается вес цепи и креста.
Лана медленно повернула голову, заставив себя посмотреть на руку.
Креста не было.
Конечно, рука устала, – сколько она удерживала на весу блюдо из дешевого китайского фарфора?
От резкой смены ощущений, в ушах стоял звон.
Сердце глухо ломилось в грудную клетку, словно обезумев от желания вырваться наружу.
Волна горечи плескалась в сознании, требовала немедленного, сиюсекундного выхода, мышцы дрожали от переизбытка адреналина в крови.
Украшенное незатейливым растительным орнаментом блюдо с резким звенящим хлопком ударило в стену, разлетаясь жалобной дрожью осколков.
Выйдя из-за барной стойки, Лана еще секунду помедлила, а затем решительно поднялась на второй этаж, где Андрей уже вскочил из-за компьютера, обеспокоенный звуком разлетевшегося вдребезги столового прибора.
– Что случилось, милая?
– Ничего. – Лана старалась овладеть собой, но получалось из рук вон плохо. – Нам нужно поговорить. – Она присела на край дивана, перед которым стоял стол с компьютером.
Андрей отодвинул в сторону клавиатуру, прикурил сигарету.
Лана не знала с чего начать. В принципе Андрей не противился ее внезапному увлечению изотерикой, но, будучи материалистом, не имел способности воспринимать на веру то, в чем не мог убедиться на личном опыте. Впрочем, сейчас она не собиралась пересказывать суть только что произошедшего. Еще поднимаясь наверх, она уже знала, о чем хочет поговорить.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента