Логинов Святослав. Автопортрет

Валерий Александрович Полушубин вышел на пенсию. Провожали его хорошо,
двумя отделами. Читали приказ директора, говорили прочувствованные
слова о заслуженном отдыхе. Отдел Главного инженера подарил спиннинг,
отдел Главного энергетика -- большую хрустальную конфетницу. Валерий
Александрович не был рыболовом и не ел конфет, потому что страдал
диабетом, но речи ему понравились.

Инга Петровна, которую Полушубин про себя иначе как "фитюлькой" не
называл, преподнесла репродукцию на спецткани -- мадонну с младенцем.
Такого Валерий Александрович не ожидал, отношения с "фитюлькой" были
не из лучших. Ингу Петровну взяли специально на смену ему, они
отрабатывали вместе три месяца: месяц до шестидесятилетия Полушубина и
два "жадных" предпенсионных месяца. Теперь "фитюлька" будет сама себе
начальником, а на радостях можно и мадонну отвалить.

Вечером Валерий Александрович спрятал ненужную удочку и конфетницу,
потом начал рассматривать картинку. Что в ней люди находят? Сидит
девица и кормит титькой голого рыжего мальчишку. Приличный человек,
такое заметив, глаза отводит.

Репродукцию Валерий Александрович убрал на шкаф, положил мадонной
вниз, чтобы не пылилась, и решил при случае кому-нибудь передарить.
Самому Полушубину мадонна была ни к чему, а что касается младенцев, то
дети у него ассоциировались с надоедливым плачем по ночам, да с графой
в расчятной ведомости, по которой с него шестнадцать лет высчитывали
четверть зарплаты. Но это было давно, теперь Валерий Александрович жил
один и знать ничего не знал о бывшей семье.

Со следующего утра для Валерия Александровича началась новая жизнь. За
годы работы он привык чувствовать себя необходимым человеком.
Ежедневно с трях до пяти часов у его кабинета толпились люди,
пришедшие на инструктаж, и если Полушубин почему-либо задерживался,
они покорно ожидали. Ни одна инструкция не имела силы без его подписи,
рацпредложения присылались к нему на заключение, а технологические
регламенты для согласования. Так что причин для самоуважения было
достаточно.

Сначала Валерий Александрович считался просто инженером по технике
безопасности, потом, когда ему прибавили зарплату, стал требовать,
чтобы на документах стояло: "старший инженер по технике безопасности".
Без этого Полушубин ни одной бумаги не подписывал, хотя смутно
подозревал, что такой должности в штатном расписании нет.

Теперь новоиспечянный пенсионер утверждал свою значительность другими
способами. Он чуть не ежедневно инспектировал двор, заставляя
скрежетать зубами дворника, да смерти надоел санэпидстанции и
участковому инспектору телефонными звонками и сигналами, а работников
ближайшего универсама довял до предынфарктного состояния жалобами на
некультурное обслуживание и проверками: не прячут ли продавцы под
прилавок дефицитные творожные сырки. Вся это Полушубин совершал
бескорыстно, ибо, как диабетик сладких сырков есть не мог.

Не обошял Валерий Александрович вниманием и задний двор универсама.
Заглянул, устроил разнос рабочим за раскиданные ящики. Грузчики лениво
отбрехивались, потом пообещали надеть неугомонному пенсионеру ящик на
голову. Угроза Валерия Александровича не испугала, но вся же он решил
уйти. Однако, у ворот его остановил какой-то человек.

-- Папаша, купи, -- сказал он, протягивая свярток. -- Задарма отдам.

Валерий Александрович невольно глянул. Продавец относился к разряду
"бывших интеллигентов" и, конечно же, не мог предлагать вещь хоть на
что-нибудь годную. Но едва со свяртка слетела бумага, Валерий
Александрович сразу понял, что перед ним хотя и ненужная, но настоящая
вещь. В крепком, сделанном из лакированной фанеры ящичке рядами лежали
тюбики, в специальных круглых и овальных гняздах помещались бутылки и
флаконы. Три разной толщины кисточки теснились сбоку.

Действительно, зачем все эти богатства бывшему старшему инженеру по
ТБ? Но жила в Валерии Александровиче простительная слабость к
добротным, пусть даже бесполезным вещам.

Продавец, заметив неуверенность на лице Валерия Александровича, резко
пошял в атаку:

-- Что, папаша, беряшь? Тогда с тебя четвертной.

Цена сразу охладила Валерия Александровича, и он, для того больше,
чтобы позлить, предложил:

-- За три рубля возьму.

-- Что?! -- взревел бывший интеллигент, но тут же, сникнув, попросил:
-- Восемь-то рублей дай. Ты вникни, какие краски. И не троганые. Этот
набор втрое стоит, да ещя и не достанешь нигде...

Валерий Александрович прикинул в уме, что сегодня дают в винном, и,
определив таким образом минимальную сумму, сторговался на пяти рублях.
Получив деньги, бич поспешил в отдел, а оттуда снова во двор
универсама, где для любителей оборудован был закуток, и стакан не
очень грязный стоял на ящике, а порой объявлялись соляные помидоры или
иная полезная снедь, вытащенная во двор под засаленным грузчицким
передником. Вышел он из закутка вовсе не умиротворянный, как можно
было бы ожидать, а напротив, крайне агрессивный.

-- Ну?! -- закричал он, увидав, что Валерий Александрович ещя не ушял,
а следит за разгрузкой молочной машины. -- Купил? А на кой он тебе?
Это не краски, а мечта, я их для великой картины беряг, а ты за пятяру
у человечества великий шедевр украл! Дерьмо ты!..

Валерий Александрович хотел ответить, но растерявший остатки
интеллигентности алкоголик перешял на крутой мат, и Валерий
Александрович поскорей ушял, провожаемый воплем:

-- Думаешь купил и художником стал? Не получится!..

Бессильная пьяная злоба пропившегося живописца вообще не задела бы
Валерия Александровича, если бы не одно, мелкое казалось бы, событие.
Дома Валерий Александрович включил телевизор и попал как раз на
передачу о художниках. А точнее -- о современном авангарде. Жалобы на
то, как худо жилось живописцам в застойные годы, мало тронули
Полушубина. Сам он честно работал и жил неплохо. Грех жаловаться, хотя
желательно было бы получать побольше. Значит, эти просто работать не
хотели. Но полотна, которые крупным планом показывали с экрана,
потрясли и возмутили его. Искажянные хари, детские каракули, чярные
квадраты... И это живопись? Да так каждый сможет!

Валерий Александрович повернулся к столу, где вся ещя лежал ящик с
красками, сдвинул полированную крышку. Тюбики, казалось, ждали, когда
умелые пальцы выдавят на палитру их цветное содержимое.

В душе Валерия Александровича созрело решение. Раз уж он купил эту
штуку, то ея надо использовать. Он напишет картину, свой портрет. Да,
он не художник, его не учили, не тратили на него народные деньги, но
он сделает лучше, чем эти ноющие неудачники.

Валерий Александрович подошял к зеркалу, чтобы рассмотреть себя.
Конечно, он не красавец, прожитые шесть десятков отпечатали заметный
след, но они же придали лицу значительность, уверенное спокойствие и
благородство, рождянное сознанием личной нужности. Валерий
Александрович остался доволен своей внешностью и упрочился в принятом
решении.

Прежде он, томимый пенсионным бездельем, подумывал о воспоминаниях,
исписал даже пару страниц в учятной книге, бог знает когда и зачем
вынесенной со службы. На двух учятных страницах уместились сведения о
месте и времени рождения, о ближайших родственниках, а также перечень
мест работы и должностей. Короче, лаконичный язык, которым так
гордился Валерий Александрович (никогда начальство не вычяркивало из
составленных им писем ни единого слова), на этот раз подвял хозяина.
Вместо воспоминаний получилась автобиография. Подвела привычка. Но к
живописи-то у него привычки нет, и здесь он сумеет рассказать о
непростой, но недаром прожитой, нужной людям жизни.

Валерий Александрович прекрасно знал, о чям должно рассказывать
искусство, и не сомневался, что на этот раз вся получится как нельзя