Логинов Святослав. Я не трогаю тебя

Логинов Святослав

Я не трогаю тебя

   Святослав ЛОГИНОВ
   Я НЕ ТРОГАЮ ТЕБЯ
   1. ЗАВОД
   - Мама, вставай!
   - Что ты, Паолино, спи, рано еще...
   - Скорее вставай! Ты же обещала!
   Эмма с трудом приподнялась и села на постели. Паоло стоял босыми ногами на полу и ежился от холода.
   - Ты с ума сошел! - сердито сказала Эмма. - Бегом в кровать! Ночь на дворе, а он вставать хочет.
   - Ты же сама сказала, что мы встанем сегодня очень рано, - обиженно протянул Паоло.
   - Но не в четыре же утра!
   - А на улице уже светло.
   - Это белая ночь. А дальше на север солнце летом вовсе не заходит. Ты бы там по полгода спать не ложился?
   - Ну мама!..
   - Спать скорее, а то вовсе никуда не пойдем!
   Обиженный Паоло повернулся и пошел, громко шлепая босыми ногами. Он решил, несмотря ни на что, не спать и, завернувшись в одеяло, уселся на постели.
   После разговора с сыном сон у Эммы, как назло, совершенно пропал. Она ворочалась с боку на бок, переворачивала подушку прохладной стороной вверх, смотрела на розовеющее небо за окном. Вспоминала вчерашнее письмо. Неожиданное оно было и несправедливое. Маленький прямоугольный листок, и на нем - обращение Мирового Совета с очередным призывом ограничить рождаемость. Глупость какая-то, почему именно к ней должны приходить такие письма? У нее и так еще только один ребенок, хотя уже давно пора завести второго.
   Эмма представила, как Паоло, важный и гордый, катит по дорожке коляску, в которой, задрав к небу голые ножки, лежит его брат. Почему-то малыш всегда представлялся ей мальчишкой. Эмма улыбнулась. Когда-то такое сбудется! Придется нам с Паоло пожить вдвоем, пока наш папка летает со звезды на звезду. Появляется на Земле раз в год и, не успеешь к нему привыкнуть, снова улетает в свой звездный поиск. Жизнь ищет, а находит одни камни. Глупый, нет в космосе жизни, здесь она, на Земле! Только ведь ему бесполезно доказывать: он со всем согласится - и все-таки через несколько дней улетит. А она обязана ждать и получать обидные листовки, словно это ее вина, что на Земле все больше людей и меньше места для живой природы. В конце концов, могут же быть другие выходы, кроме ограничения рождаемости! Вот пусть их и используют. Пожалуйста, создавайте заповедники, осваивайте другие планеты или даже ищите такие, которые сразу пригодны для заселения. И природу нужно беречь, это всем известно. Тут она ничем не хуже других и никогда не делала плохого. Но требовать, чтобы она одна расплачивалась за все человечество, отнимать у нее право иметь детей, они не могут! А если подумать, так ее дети вовсе ничего не решают. Там, где живет столько миллиардов, проживет и еще несколько человек. И пусть в Мировом Совете не занимаются глупостями. Вот вернется из полета Родька, надо будет с ним поговорить.
   Эмма посмотрела на часы. Скоро семь, пожалуй, пора поднимать Паолино. Эмма прошла в комнату сынишки. Тот спал сидя, неловко привалившись боком к спинке кровати.
   - Паолино, безобразник, что ты вытворяешь? - со смехом воскликнула Эмма, тормоша его. Паоло разлепил заспанные глаза и сморщился от боли в онемевших ногах. Потом сообразил, где он и что с ним, и сказал:
   - А я так и не спал с тех пор. Только немножко задумался.
   - Ну конечно, - согласилась Эмма.
   В девять часов они подошли к заводу. Как всегда в этот день, вокруг его серых корпусов волновалась толпа экскурсантов, пришедших посмотреть на работу. Большинство были с детьми.
   Гудок, тягучий и громкий, упал откуда-то сверху, и в то же мгновение на верхушке длинной красной трубы появился черный клуб.
   - Дым! Дым! - раздались восторженные детские голоса.
   Паоло прыгал около Эммы и непрерывно дергал ее за рукав.
   - Правда, красиво? - то и дело спрашивал он.
   - Красиво, - соглашалась она. - Когда единственная труба на Земле дымит один день в году, то это красиво.
   Первое черное облако расплывающейся кляксой медленно плыло по небу. Из трубы вырывалась уже не черная копоть, а в основном горячий воздух, лишь слегка подсиненный остатками несгоревшего топлива.
   Празднично одетые экскурсанты разбредались по гулким цехам. Кое-где загудели станки, включенные пришедшими в этот день сотрудниками музея истории техники, пронзительно громко завизжал разрезаемый металл.
   Паоло и Эмма ходили по цехам, разглядывая приземистые, непривычного вида машины, кружили по заводскому двору, усыпанному мелкой угольной крошкой, прибивались к группам, слушавшим экскурсоводов. В какой-то момент невнимательно слушавший Паоло вдруг остановился. В той группе рассказчиком был очень старый человек, еще из тех, быть может, кто работал на таких коптящих предприятиях. Он стоял, задрав вверх дрожащую голову, и говорил:
   - Курись, курись, голубушка! Кончилась твоя воля! - потом объяснил вновь подошедшим: - Последний раз она так. На следующий год дым пускать уже не будут, нашли, что даже такие незначительные выбросы угнетают окрестную растительность. Только, знаете, мне ее и не жалко, довольно эти трубы крови попортили.
   - А завод тоже больше работать не будет? - спросил кто-то.
   - Будет, - успокоил старик. - Как всегда, двенадцатого июня.
   - Как же без трубы?
   - Милочка вы моя, топка-то у него бутафорская, для дыму. Сами посудите, можно ли гудок дать, пока котлы не разогреты? А ведь даем.
   - Без дыма неинтересно, - решительно заявил Паоло.
   - Да ну? - живо возразил старик. Взгляд у него был цепкий, совсем молодой, и он моментально выхватил из толпы фигурку мальчика. - А ты приходи через год, иногда поговорим. - И добавил: - Открывается новая экспозиция. Через несколько месяцев будет законченна эвакуация на Плутон промышленных предприятий, только у нас останется один подземный автоматический завод. Милости прошу...
   Люди обступили старика плотным кольцом, из разных концов подходили все новые экскурсанты, ненадолго останавливались послушать и оставались.
   - ...когда начинали их строить, считалось, что они совершенно не затрагивают окружающую среду. Полная изоляция, никаких выбросов. А вышло не совсем так. Тепло утекает, опять же вибрация. Деревья наверху сохнут, звери из таких мест уходят, и людям жить не слишком приятно. Зато сейчас мы лихо управились, каких-то десять лет, и на Земле ни одной фабрики. Это в самом деле получается не переезд, а эвакуация, - старик с особым вкусом повторил последнее, почти никому не понятное слово. - Теперь планета наша в естественный вид пришла, ничто ее не портит, специалисты говорят, что на Земле сможет прожить восемьдесят миллиардов человек.
   - А живет уже шестьдесят восемь, - негромко, но словно подводя итог, сказал чей-то голос.
   К полудню Паоло утомился и не прыгал, как прежде, а тащился, держась за Эммину руку и почти не слушая волшебно звучащих слов: "прокат", "вулканизация", "оксидированный"... Другие тоже устали, все больше народа тянулось к выходу.
   - Как можно было каждый день проводить семь часов среди такого лязга? - удивлялась идущая перед Эммой девушка.
   На воле Паоло снова ожил и, соскочив с дороги, исчез в кустах. Потом вылез оттуда перемазанный зеленью и убежал вперед. Эмме понадобилось полчаса, чтобы отыскать его. Она нашла сына на одной из полянок. Паоло сидел на земле и вырезал из ветки дротик.
   - Паолино, негодный мальчишка, куда ты пропал? Обедать давно пора!
   - Мама, - вместо ответа спросил Паоло, - а зачем слону дробина и что такое общее угнетение биоценоза?
   - Боже мой, мальчик, откуда такие слова?
   - А тут вот сидели какие-то дяденьки, и я слышал, как один сказал, что все меры вроде сегодняшней - это дробина для слона, потому что у нас это самое угнетение. А что это значит?
   - Это значит, - сказала Эмма, - что на Земле живет шестьдесят восемь миллиардов людей, и если каждый сорвет такую ветку, как ты сейчас сломал, то на Земле ни одного деревца не останется.
   Паоло вспыхнул и кинул ветку в траву, но тут же передумал и поднял ее. Ветка была до половины ошкурена, верхушка с горстью еще не совсем раскрывшихся листьев уцелела. Паоло решительно перерезал ветку и протянул верхушку матери:
   - На. Мы ее дома в воду поставим, а когда она корешки пустит, то посадим, и целое дерево получится.
   - Хорошо, возьми ее с собой, может, не завянет.
   - А другой конец я оставлю для копья. Все равно он без кожи уже не вырастет.
   - Ну возьми.
   Эмма поднялась с травы, следом с палками в руках встал Паоло. Эмма оглядела его с головы до ног.
   - Ох, и извозился ты!
   Паоло попытался стряхнуть со штанов приставший мусор, потер ладошкой рубаху, измазав ее еще больше, и наконец сдался.
   - Ничего, - сказал он, - до дому доберемся.
   - А людей не стыдно будет?
   - Ну так что, ты вон тоже грязная.
   - Где?
   - Честно. Вся кофта перепачкана.
   Эмма поднесла руку к глазам. Белый рукав кофточки был густо усеян чуть заметными черными крапинками.
   - Гарь налетела, - оправдывалась Эмма, пытаясь сдуть с рукава черный налет. Но сажа села прочно и не сдувалась.
   - Давай я почищу, - предложил Паоло.
   - Не надо! - испугалась Эмма. - Ты своими лапами меня мгновенно в чучело превратишь!
   - А другие сейчас тоже так? - спросил Паоло.
   - Тоже.
   - И все от одной трубы?
   - От нее.
   - Тогда хорошо, что дыма больше пускать не будут, - сказал Паоло, жаль только, что это всего одна дробина.
   2. БАБИЙ БУНТ
   - Смотри, - сказала Юкки, - я на песок наступаю, а он вокруг ноги сухим становится. Это, наверное, потому, что долго под солнцем сушился, вот даже в море вымокнуть как следует не может. Правда?
   - Точно, - ответил Дима и прибавил: - А у тебя следы красивые.
   - Ага. Маленькие, и пальцы скрюченные, как у Кащея.
   - Много ты понимаешь в собственной красоте! Не скрюченные, а изящные.
   - Там царь Кащей над златом чахнет! Димчик, почему он чахнет?
   - Реакции изучает соединений злата, а вытяжки нет, и вообще, никакой техники безопасности.
   - Глупенький! Солнышко светит, а он про технику безопасности! Купаться будешь?
   Выйдя из воды, Юкки повалилась в горячий песок.
   - Уф!.. Сумасшедший! Нельзя же так далеко заплывать!
   - Но ведь ты впереди плыла...
   - Так и что? Я, по-твоему, первой должна назад поворачивать? Домострой какой-то! Димчик, а я кушать хочу. Раз ты поборник древности, то добудь мне пропитание.
   - Сколько угодно! - Дима шагнул вперед, сунул руку в воду, дернулся, зашипев сквозь зубы, а потом выволок на воздух крупного серого краба. Краб топорщил ноги и угрожающе поднимал клешни, стараясь достать палец врага.
   - К вашим стопам повергаю, - сказал Дима, положив краба у ног Юкки. Юкки завизжала. Освобожденный краб боком засеменил к воде.
   - Бедненький, - сказала Юкки, перестав визжать. - Как ему трудно идти. Пусти его в море.
   - Это моя добыча. Сейчас мы будем его есть.
   - Я не хочу его есть. Я хочу вкусное.
   - Вкусное лежит в гравилете. Можно принести...
   - А все-таки хорошее место, - говорила Юкки через полчаса. Бесконечный берег и ни одного человека. Даже следов нет, только то, что мы натоптали. Слушай, мы, наверное, улетели в прошлое, и на Земле никого нет, только крабы.
   - И скорпионы.
   - Где?
   - Не знаю... Просто в Девонский период кроме крабов на Земле жили скорпионы.
   - Ну вот, всегда ты так. Только никаких скорпионов здесь нет, потому что сейчас не Девонский период. Вон пень лежит. Когда-то тут росло дерево, а потом пришел варвар и приказал его срубить. Для дивидендов. А пень остался, потому что варвар относился к природе хищнически и не убирал за собой.
   - Вот именно, поэтому, если ты кончила есть, то давай за собой убирать...
   Они еще купались и загорали. Они построили башню из песка и взяли ее штурмом. Они играли в пятнашки, и Дима порезался осокой. А потом подошло время улетать. Дима было предложил вместо этого, одичав, основать здесь становище, но Юкки вспомнила про порезанную ступню, и пришлось сворачивать лагерь. Гравилет улетел.
   Осталось синее слепящее море и синее слепящее небо, горячий янтарный песок, жесткая белая трава по кромке пляжа и черная, наполовину вросшая в песок коряга пня, торчащая среди осоки. Да пустой берег, тянущийся в обе стороны. Серый краб выбрался на мелководье и улегся на дне, среди дрожащих бликов.
   Жаркая тишина ощутимой тяжестью упала на землю, и потому раздавшийся шорох прозвучал резко и неестественно. Пень, громадный, полузасыпанный песком, раскрылся, распавшись на две части. Изнутри выдвинулись длинные трубки, перегоняя струи песка, зашипел сжатый воздух. Песок, ложась ровной гребенкой волн, засыпал следы. Извивающийся манипулятор поднялся из середины псевдопня, подхватил случайно забытую бумажку, потом окунулся в воду и схватил краба. Тот звонко ударил сведенными кверху клешнями. Почувствовав сопротивление, манипулятор расслабился, и бедный краб ринулся в глубину.
   Через минуту на берегу уже почти не оставалось следов. Неподалеку заканчивал работу угловатый, покрытый остатками ракушек валун. Вскоре берег снова сиял нецивилизованной красотой.
   Приближался вечер, когда на горизонте появилась едва заметная искра. Она приближалась и превращалась в ярко раскрашенный многоместный гравилет. Целая семья прилетела купаться в ночном море, глядеть на звезды и спать на диком берегу, где никого не бывает,
   - Мама, гляди! - закричал мальчик, первым выпрыгнувший из кабины. Море гладкое, а на песке волны!
   Глухое место, дикий, никому не известный уголок стал для Юкки и Димы привычным местом отдыха. Каждую неделю они появлялись здесь, проносились на спортивной машине, выбирая местечко подальше от прибрежных коттеджей и редких групп купальщиков. И, как правило, останавливались около знакомого пня. Правда, был такой период, когда их посещения прекратились. Впрочем, скоро спортивный гравилет снова появился над пляжем, но он больше не выделывал курбетов и головоломных петель, а двигался очень плавно и осторожно. Тряска в гравилете невозможна, но Юкки становилась непреклонна, когда дело касалось маленького Валерика.
   А еще через пару лет им пришлось пересаживаться в семейный гравилет, старая модель стала тесна. И все труднее становилось найти на берегу пустынное место, все больше появлялось палаток, разбитых за полосой песка, постоянные поселки тоже росли, и вот первый домик встал на холме, прикрывавшем бухту со стороны берега.
   Старый пень мог оживать теперь только ночами, да и то не всегда. Его все больше заносило песком, и однажды ночью, после сильного ветра, он исчез. Глухого места не стало, но семейный гравилет продолжал прилетать, как прежде, и не по привычке, а просто потому, что всюду было то же самое.
   - Эх, Юкки, Юкки, а я-то надеялась, что ты на время бросишь семью и проведешь июль со мною...
   - Бабуленька, ты же у меня умница, ты ведь понимаешь, что это никак невозможно.
   - О, это я понимаю! Мне не понять другого, зачем, зачем это нужно?
   - Бабуленька, не надо меня пилить, в моем положении вредно волноваться.
   - Мне тоже вредно волноваться! Мне восемьдесят шесть лет, а ты вечно заставляешь меня тревожиться о твоем здоровье!
   - Не надо тревожиться... - Юкки подсела поближе и, приняв вид пай-девочки, погладила бабушку по плечу.
   - Не подлизывайся, - сердито отозвалась та и встала.
   Поднялась и Юкки. Когда они стояли рядом, то сходство резко бросалось в глаза. Они казались сестрами и были почти одинаковы, только у старшей от глаз едва заметно разбегались морщинки да волосы были не такие пушистые. Обе невысокие, одна чуть полнее.
   - Развезло тебя, - недовольно сказала Лайма Орестовна. - Не женщина, а коровище. Никак в толк не возьму, что за удовольствие ты в этом находишь? У меня было трое детей, и, поверь, по тем временам этого было вполне достаточно. А современные бабы как с ума посходили. Уже Мировой Совет другого дела не знает, как только вашу дурь в рамки вводить. Почему-то шестьдесят лет назад перенаселения на Земле не было.
   - Было.
   - Но не до такой же степени! В конце концов, в первую очередь надо быть человеком, а не самкой!
   - Бабушка!.. - голос Юкки задрожал. - Как ты можешь так говорить? В моем положении...
   - Ну, успокойся, девочка, - заволновалась Лайма Орестовна, усаживая на диван всхлипывающую Юкки. - Я не хотела тебя обидеть, прости ты глупую старуху.