Логинов Святослав. Замошье

Наша родина Псковшина да Доншина

Комар

Весь август с Петрова дня держалась мокрая жара, травы никак не могли
отцвести, а маслята и волнушки в березняке сгнивали, не успев
появиться на свет. Зато в сентябре, когда все -- и дачники, и
деревенские кинулись на мох за ягодой, в низовом бору высыпало
видимо-невидимо лубянок и толстых слизких серух. И хотя Настя знала,
что внучка с мужем не сегодня-завтра прикатят забирать клюкву, но вся
же отправилась в сосняк. Жить зиму чем-то надо, а кадка, в которой
обычно солились грибы, с самой весны сохнет кверху дном в клетушке.

Идти в сосняк тем же путям, что и на мох: полем мимо огородов, а потом
через ивовые заросли по дороге пробитой трактором. Так просто через
иву не пройдяшь -- кусты переплелись и стали стеной. Сейчас стена
поднималась сухая, безлистная и просматривалась насквозь. Кусты
погибли летом, после того, как полный день кружил над полями самолят,
поливая их сверху какой-то пакостью. Лятчик попался нежадный --
досталось и огородам, и ивняку по ту сторону поля. Огороды
оклемались, картошка выбросила новую ботву и пошла в рост. Лишь у
дачников (свои баловством не занимаются) сгорел горох на грядках. А
вот ивняк засох, стоял чярный и хрусткий. После зимы выгонят в поле
коров, Ванька-пастух по бездельной привычке начнят палить сухую траву,
с нею заполыхают мяртвые кусты, а там и лес возьмятся негасимым
низовым пожаром. Потом на пожарище явится вездесущая ивовая поросль, и
через несколько лет вся станет по-старому, только леса будет меньше, а
ивы больше. Дело знакомое, так уже бывало.

Налитая водой тракторная колея выходила к лесу и обрывалась. Дальше
машине пути нет, трактористы, собравшись за ягодами, оставляли здесь
трактора и шли своими ногами. Тропа на мох уводила прямо. Настя сошла
вправо, где в черничном кочкарнике приглядела грибные места.

Жялтая лубянка, каждая побольше блюдца, гриб спорый и чистый. Червь ея
портит редко, боится белого сока. Попадались и подберязовики с чярной
головой и синеющей мякотью. Их Настя тоже брала -- сушить. А то
Леночка приедет, спросит ведь сушяных грибков. Скоро набирка оказалась
полна. Настя присела на поваленную соснину, переложить грибы в
заплечный короб.

Сзади захрустели под тяжялыми сапогами ветки. Нюрка, соседка и дальняя
свойственница перешагнула через соснину и уселась рядом с Настей.

-- Ага, -- гулким басом сказала она, -- а я-то гадаю, кто все грибы
обломал...

-- Лес большой, -- отозвалась Настя. -- Вся не оберяшь.

-- Не говори, -- прогудела Нюрка, -- повадилось народу...

Она развязала мешок, принялась быстро перекладывать грибы. Берестяная
набирка была у Нюрки чуть не с ведро, и короб вдвое побольше
настиного. За глаза Нюрку звали Хап-бабой. Она была чуть не самой
молодой в деревне, всего год как вышла на пенсию, и единственная
держала справное хозяйство. Остальные по старости и одиночеству уже
не могли исполнять всех работ.

-- Комарья-то сколько, ворчала Нюрка, на секунду распрямляясь и
отмахиваясь рукой. -- Когда они только пропадут, ироды? Сентябрь уже.

-- А вот будет январь, так и пропадут, -- подзудила Настя.

-- Ну тебя, -- обиделась Нюрка. -- Как ты их только терпишь? Так и
вьются над тобой.

-- Пусть вьются. Они меня не кусают. Покружат и улетят.

-- Ври-и-и!.. -- протянула Нюрка. -- Вон на лбу сидит, как нажрался.

Настя провела ладонью по лицу, с лягким удивлением глянула на
окровенившиеся пальцы.

-- Значит, ему надо, -- сказала она.

-- Коли надо, зачем раздавила-то?

-- А чтобы не хапал больше, чем унесть может.

Нюрка поняла насмешку, сердито засопела, отбросила в сторону последний
гриб -- смявшийся старый подберязовик с мокреющей губкой, по которой
уже ползали жялтые черви, затянула мешок и поднялась.

-- Гляди, Наська, -- пробасила она, -- доегозишься. Семьдесят лет
бабе, а дурная, ровно девчонка.

-- За мою дурь с меня и спросится, -- ответила Настя и тоже поднялась.

Добрать опустевшую набирку было делом нескольких минут, и Настя
двинулась к тропе. Уже при самом выходе ей снова повстречалась
Хап-баба.

-- Наська! -- крикнула она издали. -- Я там комара пришибла! На тропе
лежит, бедненький, смотри не задави!

Вот шалая баба! -- Настя в сердцах плюнула и пошла в сторону деревни. И
лишь через несколько шагов поймала себя на том, что зорче обычного
смотрит под ноги, словно и впрямь может среди стоптанного мха углядеть
прибитого Нюркой комара.

На болотную ягоду год случился удачным, и хотя целыми толпами бежали с
поезда городские, Насте они не были помехой. Пришлых поджимал
обратный поезд: не поспеешь на "шанхай" -- куда деваться с ягодой?
Городские паслись по закраинам, лишь длинноногие мужики успевали
дошагать к островам в середине мха, но времени им оставалось совсем
немного, и, стоптав ягоду, мужики убегали пустые.

Настя же, натянув поверх сапог сшитые из пластиковых мешков чулки,
захаживала в такие места, где другие старухи опасались появляться.
Парни в высоченных болотниках, конечно, портили ягоду и там, но вся
стоптать не могли, так что меньше чем по ведру Настя со мха не
притаскивала. Нюрка тоже не боялась мокрющих мест, и иногда Настя
замечала посаженный на верхушку усохшей сосенки ком мха, а где-нибудь
неподаляку и согнутую спину товарки. Подходить друг к другу на мху,
выхватывать из-под рук ягоду было не принято, и Настя сворачивала в
сторону.

Осень шла богатая. В холодной кладовке добирался второй мешок клюквы,
в кухне над печкой множились вязки чярных грибов. Двухведярная кадушка
была уже полна, и пожелтевшие лубянки доходили под толстым слоем
смородинного листа. Со дня на день должна была приехать Леночка.

К концу сентября пошли заморозки, по утрам трава седела инеем. Грибы
пропали, только городские ковыряли зеленухи и опят, которые Настя за
тонконогость почитала поганками. Зато клюква размягчела и стала
сладить, на нея слетелась вся птица, клики журавлей прорезали холодный
утренний туман.

Настя с мешком за плечами возвращалась со мха. Издали она заметила,
что верхушки яблонь в саду возле дома ходят ходуном. По тому как
открыто, по хозяйски обтрясали яблони, Настя сразу поняла, что Леночка
приехала.

Возле дома стояли сколоченные из брявен тракторные санки. На краешке
санок сидел зять Володя и сосредоточенно курил. Увидав Настю он
поднялся.

-- Вот и хозяйка! -- сказал он. -- А я уж хотел уезжать, не
повидавшись.

Леночка, разроняв собранные яблоки, бежала из сада.

-- Бабуля! А я ключей не нашла!

-- Ты ещя реже приезжай, так и вовсе позабудешь, и где ключи лежат, и
где дом стоит.

Дома Настя первым делом стала затапливать печь. Раз приехала Леночка,
значит, на столе должна быть драчяна. В плите ея как следует не
изготовишь.

Володя вытащил и уложил на санки оба клюквенных мешка.

-- Негусто однако, -- заметил он. Знал бы, что тут столько, Саню с
трактором подряжать бы не стал.

-- Бабушка, это что, вся?.. -- страшным шяпотом спросила Леночка. --
тут только-только самим хватит! Я же тебе говорила, что в этом году за
сданную клюкву сапоги итальянские дают.

-- Ноги за сапогами не ходят, -- сказала Настя. -- Молода была, так
зараз по полмешка приносила.

Пять рублей ведь Сане отдал, -- посетовал Володя. -- Ему вся равно, на
тракторе сколько везти.

-- Яблок возьми, -- сказала Настя.

-- К бесу яблоки, -- вдруг оживился Володя, -- ты баб-Настя, лучше
скажи: лук родился?

-- Родился. Возьми, сколько там надо...

За молоком и яйцами для драчяны пришлось бежать к Нюрке. Сама Настя не
справлялась уже с коровой, а в этом году и кур не завела. Только
поросянка за пятьдесят рублей купила весной. Яичками, молоком и
сметаной на скоромные дня приходилось одалживаться.

Леночка уныло ковырялась в сковородке. Уплывшие сапожки не давали ей
покоя. Володька быстро, почти не жуя, глотал куски драчяны.

-- Эх, -- сказал он вдруг, -- такая знатная закусь и всухую пропадает!

Настя промолчала.

-- Ну ладно, не жидись, -- настаивал Володька. -- Я же знаю, у тебя
есть.

-- Ты что ли привяз? -- хмуро спросила Настя.

Водка у нея действительно была. Целая ещя непочатая поллитра. Но
стравить ея Володьке Настя никак не могла. Пора уже навоз под будущую
картошку в огород вывозить, это значит, идти к Ваньке-пастуху или к
одноглазому Ляхе в Андреево. А теперь, после постановления, мужики за
деньги стараться не будут. Ныне к деревне без водки никуда. Не
Володька же будет таскать навоз. И Настя осталась сидеть, не пошла за
припрятанной бутылкой.

Володя понял, что угощения не будет.

-- Жадная у тебя бабка, Ленок, -- сказал он, вылез из-за стола и исчез
в сенях.

Под окном затарахтел санькин трактор.

-- Вы уже? -- спросила Настя. -- И не заночуете?

-- Я останусь до завтра, -- успокоила Леночка. -- А Володя поедет. Ему
с утра на халтуру надо.

Настя убралась с посудой, вышла в сени. Все двери: на улицу, в хлев,
кладовку были распахнуты. Леночка, стоя посреди кладовки,
сосредоточено запихивала в мешок заплетянные в косы вязки чеснока. Два
мешка с луком уже стояли рядом с клюквой. Красный от натуги Володька,
обхватив двумя руками кадушку с грибами, волок ея к саням.

-- Кадушку-то куда? -- тихо ахнула Настя.

-- Не бойсь, никуда твоя кадушка не денется, -- отдуваясь сказал
Володя. -- Сказал, что привезу обратно, значит так и будет.

Настя больше не вмешивалась и не помогала. Она только стояла и
смотрела.

Встала на сани кадушка, рядом поместились три ведра пареной брусники и
перевязанный старой юбкой короб с набранными Леночкой яблоками.

-- Ой, тяжело как! -- сказала Леночка. -- ведь в поезд не сядешь.

-- Ничего, мужики на станции пособят, -- успокоил Володя.

Он уселся на соломе рядом с вещами, обняв их сколько мог, чтобы не
попадали от толчков, и кивнул ожидающему в тракторе Сане. Трактор
дярнул, санки, оставляя в земле две глубокие борозды, потащились
следом.

-- Как он там справится, бедный? -- сказала Леночка.

-- Грибы сушяные забыли, -- словно отвечая ей, проговорила Настя.

-- Ничего, они не тяжялые. Я завтра поеду -- захвачу.

Настя обошла дом, аккуратно прикрывая распахнутые двери.

Володька уехал -- ну и ладно. Теперь они вдвоям с Леночкой
посумерничают. Загребущие вся-таки руки у парня. Надо же, дубовую
кадушку уволок! И назад не привезят. Поленится. Теперь грибы в вядра
запасать придятся. Лубянок уж не найти, остаятся опята брать. Ну так
что ж, другие берут и хвалят. Опянок, хоть и малый гриб, но тоже
спорый, кучами растят. Только сегодня, возвращаясь со мха, Настя
заметила здоровенный выворотень весь жялтый от молодых опят. Вот и
пригодится находка, вся-таки зима будет с грибами.

Леночка, отправившаяся в обход дома, спустилась с чердака.

-- Что я нашла!.. -- сказала она. -- Там наверху ещя мои куклы лежат.
Я думала их давно в печке пожгли. А они лежат.

-- Пусть лежат, -- сказала Настя. -- Пригодятся.

-- Ты у меня запасливая! -- засмеялась Леночка. -- Пойдям чай пить.

Ночью спалось плохо. Вроде бы вечер прошял как надо, за чаем и
разговорами, а спалось плохо. Мыши ли громче обычного шуршали за
обоями, или слишком жарко было в дважды топленной избе, но уснула
Настя далеко за полночь. И почти сразу проснулась от того, что сквозь
сон ей почудился тонкий, зудящий, комариный писк. Хотя какие тут
могут быть комары? Пропали комары давно.

Настя медленно провела ладонью по лицу и вздрогнула, почувствовав, что
пальцы стали влажными и липкими. И так странно-знакомо было это
ощущение, что Насте померещилось, будто она различает в сплошной тьме
кровавые пятна на концах пальцев.

-- Зачем раздавила-то? -- вспомнился нюркин голос.

-- А чтобы не хапал больше, чем унесть может...

Настя поднялась с постели. Непонятная тоска холодными пальцами сжала
грудь. Шумно сдвинув стул, Настя сделала в темноте три шага,
опустилась на холодные плахи пола. Где-то впереди, в красном углу
висели иконы. Настя не часто вспоминала о них. По праздникам ходила в
церковь в Погост, остальные дни обходилась так. Домашнее благословение
не казалось святым, и, когда случалось, по одиночеству Настя
беседовала с ликами, то в этих разговорах было немного почтительности.
Егория-победоносца фамильярно звала судариком, Николу -- старичком,
деву Марию -- так и вовсе "девахой".

-- Что, деваха, жалеешь своего парня-то? -- спрашивала Настя, обтирая
пыль. -- Жалей.

И вот теперь, стоя на коленях перед невидимыми досками, Настя била
поклоны, не зная, на что жаловаться, чего просить.

Леночка заворочалась под одеялом и, проснувшись, испуганно позвала:

-- Бабуля, ты что?..

-- Грех... -- выдавила Настя.

-- Да какой у тебя грех? -- Леночка нашарила на столе коробок, зажгла
спичку.

-- Комара убила. Совсем, насмерть.

-- Ты что, с ума рехнулась?!

Леночка прошляпала босыми ногами к выключателю. Комнату залил яркий,
чужой свет.

-- Что ты, бабуля, опомнись, какой комар?

-- Комар, -- повторяла Настя. -- Он ко мне по-хорошему, без трактора,
а я его насмерть убила. Грех...

Ящера

Последние сотни метров дались особенно тяжело, кочкарник шял как
специально неровный, выдяргивать ногу из хищно хлюпающего мха
было вся труднее. А под конец у самого берега, как это обычно бывает,
встретилась топкая полоса, и пришлось тащиться вдоль нея, выискивая
упавшую берязу. И как странно было почувствовать под ногами твярдую
землю, идти, удивляясь быстроте и лягкости ходьбы.

Впрочем, лягкости хватило ненадолго. Крутой, словно искусственно
насыпанный склон и высокая, никогда не кошенная трава останавливали не
хуже болота. Пройдя лишь несколько метров, мужчины, не сговариваясь
опустились на землю, отставили туески, на дне которых перекатывались
шарики морошки, и освободились от рюкзаков, полных вся той же твярдой
ягоды. Георгий принялся с кряхтением стаскивать сапоги, Артям,
знающий, сколько ещя предстоит идти по мокрому, благоразумно не стал
разуваться.

Дети же повели себя совершенно по-разному. Андрюха, впервые попавший
в подобную передрягу, и не нашедший никакой прелести в хождении по
болоту, даже не вышел на материк, красный и потный уселся на валежине,
зло отмахиваясь от наседавших слепней. Даша, ради которой, собственно,
был сделан этот почти двухкилометровый крюк, сначала вертелась вокруг
Андрея, уговаривая его скорее бежать на вершину, где земляника, и
откуда вся-вся видно, но Андрей и от нея отмахивался, словно от
кусачей мухи. Поняв, что от Андрюшки толку не добьяшься, Даша ускакала
на вершину одна. Вскоре сверху донясся крик:

-- Папа, гляди, где я!

Артям отыскал фигуру дочки среди ветвей и крикнул:

-- Молодец!

-- Смотри, куда забралась? -- удивился Георгий, -- как бы не
убилась...

-- Не убьятся, -- успокоил Артям. -- У нея тут все деревья освоены.
Тарзанит вовсю, совсем одичала.

Мимо с независимым видом прошял Андрей. Земляника и неохватные сосны с
толстыми, удобными для лазания сучьями соблазнили и его.

-- Пошли и мы, -- позвал Артям. -- С вершины вид потрясающий.

-- Чего смотреть-то? Болото, -- сказал Георгий, но тоже поднялся.

Остров, к которому они так долго шли, представлял собой крутой холм,
метров на двадцать взлетавший над окрестными мхами. Он плотно зарос
строевым лесом и от этого казался ещя выше. Было совершенно
невозможно понять, как на ровном месте могла образоваться эта
чудовищная по величине и к тому же совершенно правильной формы куча
песка.

Тяжело дыша, мужчины выбрались на вершину.

-- Да!.. -- потрясянно протянул Георгий.

Одно дело знать, что находишься в самом сердце мохового болота,
рассуждать, что в длину в ням километров сорок, а в ширину чуть меньше
десяти -- другое дело увидать это своими глазами. Пейзаж, казалось бы
примечательный лишь своим однообразием, в таких масштабах обретал
значение вселенского символа. Всюду, покуда различал взор, топорщили
японски-изогнутые ветки, усаженные почернелыми старыми шишками, чахлые
в рост человека сосенки. Свободные от карликовых сосен мокрые речажины
уходили вдаль длинными ярко-зеляными языками. Пятна высокого красного
мха казались каплями охры, сорвавшимися с кисти титанического
живописца, осмелившегося писать этот слишком большой даже для него
простор. И без того далякий лес отодвинулся ещя дальше, окунувшись в
голубой туман горизонта. Лишь несколько островков вроде того, на
котором они стояли, но поменьше, создавали необходимую каплю
разнообразия.

-- Страшно, -- сказал Георгий, кивнув вниз. -- Туда спустишься, и ты
как на блюдце у кого-то. Или, ещя хуже -- под микроскопом. Ты --
инфузория, а оно сверху, огромное. Теперь понимаю, почему предки бога
изобрели.

-- Лось бежит, -- перебил Артям, показывая пальцем на серое пятно,
плывущее среди засохших вершинок. -- Ребятня, лося видите?!.

-- Ура!.. -- завопили с соседних деревьев.

Лось продолжал двигаться, не меняя хода, и вскоре скрылся за одним из
островов.

-- А ведь нам пора, -- спохватился Артям. -- Дома уже волнуются, что
нас с детьми так долго нет.

Когда они спустились вниз и гуськом двинулись по вымешенной ногами
ягодников моховой тропе, Артям произняс, обращаясь сразу и к товарищу,
и к обоим детям:

-- Больше всего меня на мху поражает несоответствие огромного
пространства и тщательности отделки детали. Видели, сколько здесь
всего, а ведь любая нитка плауна ювелирно отделана, всякая сосенка в
сад камней просится, на каждой кочке росянка ютится, пьяника, другая
травка. Лягушата разные...

-- И слепни, -- вставил Андрюха.

-- И слепни тоже, -- согласился Артям. -- Живут, чем-то кормятся, ведь
не нами же, мы для них -- так, заблудший деликатес. Только тут
понимаешь по-настоящему, что природа не для людей, а сама по себе. Все
эти лоси, кабаны -- они здешние, а мы -- гости...

-- Мой Андрюшка, когда маленьким был, -- вставил Георгий, -- не верил,
что звери действительно в лесу живут. Утверждал, что они только в
сказках по лесу бегают, а взаправду живут в зоопарке.

-- Подумаешь, -- сказал Андрей. -- Ты так и сейчас веришь в
динозавров. Будто в Африке динозавры водятся.

-- А что? -- возразил сыну Георгий. -- Запросто. Видал, какая здесь
глухомань? А в Африке болота во сто крат больше здешних, а людей во
сто раз меньше. К тому же, дикари, необразованные. Нашли же в Южной
Америке тапира, так почему не найти и динозавра?

-- Ты ещя про целакантуса расскажи, -- подначил учяный сын, -- и про
дракона с острова Комодо.

По всему было видно, что Андрюшка не раз слыхал отцовские доводы и
изрядно наскучил ими.

-- Вот она -- современная молодяжь, -- нравоучительным голосом
лицемера сказал Артям, -- полагают, что вся в мире уже открыто и
упрятано в зоопарк. А между тем, вовсе не обязательно ездить за
динозаврами в Африку. Или ты думаешь, наши места менее глухие? Или
деревенские бабки сильно образованные? Вон, Дарья Артемьевна соврать
не даст, они тут все вместо "маринованные грибы" говорят
"эмалированные".

-- Что-то ты не туда разогнался, -- Георгий не мог спокойно наблюдать
профанацию любимой идеи. -- Для динозавров здесь слишком холодно, а
старухи местные, хоть и малограмотны, а в родных местах каждую
травинку знают. Знахарки все подряд.

-- Не говорил бы, чего не понимаешь, -- снисходительно усмехнулся
Артям. -- Вот, определи, что это за трава?

-- Дудка! -- в один голос откликнулись Георгий с сыном, а Андрей
добавил:

-- Мы не бабки, можем и не знать.

-- Вот и неправда! -- закричала Даша, завороженно слушавшая отца и
ожидавшая минуты, чтобы встрять и поразить присутствующих своими
знаниями. -- Это горичник болотный, у него стебли красные, а на горе
большущие дудки -- дягиль лекарственный, а у деревни в старом мочиле
-- вех ядовитый, а вдоль дороги -- купырь лесной и тмин. А называются
они зонтичные, потому что у них наверху зонтик как у укропа. И
морковка тоже зонтичная, и пастернак, только у них зонтики на другой
год бывают!..

-- Видите?.. -- засмеялся Артям. -- Дашка вся знает, а попробуй
местных спроси -- тот же ответ: дудка. Есть у нас в Замошье одна --
Панька. Знахаркой слывят, чуть не ведьмой. Я с ней говорил, так для
нея и репей, и татарник, и даже лесной василяк, все на одно лицо,
всему одно название -- колючий дед! А вы говорите: динозавры вымерли.
Хотя здесь их действительно нет, -- продолжил он, перейдя на
задумчивые и даже печальные интонации, как говорил всегда, когда
начинал импровизировать какой-нибудь, чаще всего бесцельный розыгрыш.
-- Прав Жора, холодно для них. Здесь царство земноводных: тритоны в
каждой луже, лягушки так из под ног и брызжут. И сохранились здесь
древнейшие земноводные, а вовсе не рептилии.

-- Величайшее открытие века -- неведома лягушка! -- проскандировал
Андрюха.

Артям прикинул, что они уже незаметно прочвакали почти полпути до
леса, и, вздохнув, сочувственно обратился к Георгию:

-- Плоховато твой сын естественную историю знает. Объяснил бы ты ему,
что был когда-то за Земле каменноугольный период, и жили тогда
стегоцефалы -- симпатичные такие зубастые лягушата, а вернее --
тритончики, длиной до пяти метров...

-- Правда? -- восторженно переспросила Даша.

-- Чего мне врать-то?

-- И ты говоришь, они тут сохранились? -- спросил Георгий.

Было непонятно, спрашивает ли он всерьяз или разгадал приятеля и
подыгрывает ему.

-- Пятиметровых теперь, конечно, не встречается, -- отступился Артям,
-- а вот метр, даже полтора, это запросто. Местные их называют гадами,
как змей. А иногда говорят: ящера. Ящерка -- маленькая, так обычных
ящериц кличут, а ящера -- большая, это стегоцефал. Лежит такая тварь в
мокрой траве, пасть распахнута -- живой капкан да и только. Его не
заметишь, пока прямо на хвост не наступишь.

-- И тогда он тебя слопает.

Артям не разобрал, кто сказал это, но среагировал мгновенно:

-- Нет, конечно. Стегоцефалы добычу целиком глотают, так что человека
ему не одолеть, разве что Дашку. Они лягушек едят, зайца могут
схватить зазевавшегося, куропатку. Ну, ещя падаль едят, дрянь всякую.

-- Чего тогда его бояться? Пойти да поймать... -- голос Андрюхи звучал
неуверенно, боясь, что его сейчас поднимут на смех, он оставлял себе