Любовь Лукина, Евгений Лукин
Не верь глазам своим

   Николай выронил страшный улов, вскочил и заорал дурным голосом.
   В следующий миг ему показалось, что мостки круто выгнулись с явной целью стряхнуть его в озеро, и Николай упал доски плашмя, едва не угодив физиономией в банку с червями.
   Ненатурально красный червяк приподнялся на хвосте, как кобра. Раздув шею, он отважно уставил на Персткова синие микроскопические глаза, и Николай как-то вдруг очутился на берегу – без удочки, без тапочек и частично без памяти.
   Забыв моргать, он смотрел на вздыбленные перекошенные мостки, на которых под невероятным углом стояла и не соскальзывала банка с ополоумевшим червяком. Поперек мостков белело брошенное удилище – минуту назад прямой и легкий бамбуковый хлыст, а теперь неясно чей, но скорее всего змеиный позвоночник с леской на кончике хвоста.
   Николай, дрожа, огляделся.
   Розоватая береза качнула перламутровыми листьями на длинных, как нити, стеблях. Небо… Небо сменило цвет – над прудом расплывалась кромешная чернота с фиолетовым отливом. А пруд был светел. В неимоверной прозрачной глубине его просматривались очертания типовых многоквартирных зданий.
   Николай охнул и мягко осел на лиловатый песок.
   Мир сошел с ума… Мир?
   «Это я сошел с ума…» – Грозная истина встала перед Николаем во весь рост – и лишила сознания.
* * *
   Снять в июле домик на турбазе «Тишина» считалось среди представителей культуры и искусства делом непростым. Но художнику Федору Сидорову (коттедж № 9) свойственно было сверхъестественное везение, актеру ТЮЗа Григорию Чускому (коттедж № 4) – сокрушительное обаяние, а поэту Николаю Персткову (коттедж № 5) – тонкий расчет и умение вовремя занять место в очереди.
   Молодой Николай Перстков шел в гору. О первом его сборнике «Окоемы» хорошо отозвалась центральная критика. Николай находился в творческом отпуске: работал над второй книгой стихов «Другорядь», поставленной в план местным издательством. Работал серьезно, целыми днями, только и позволяя себе, что посидеть с удочкой у озера на утренней и вечерней зорьке.
   Кроме того, вечерами творить все равно было невозможно: где-то около шести раздавался первый аккорд гитары и над турбазой «Тишина» раскатывался рыдающий баритон Чуского. А куплет спустя многочисленные гости Григория совсем уже пропащими голосами заводили припев: «Ай, нэ, нэ-нэ…»
   К полуночи хоровое пение выплескивалось из коттеджа № 4 и медленно удалялось в сторону пристани…
* * *
   Беспамятство Николая было недолгим. Очнувшись, он некоторое время лежал с закрытыми глазами и наслаждался звуками. Шелестели березы. В девятом домике (у Сидорова) работал радиоприемник – передавали утреннюю гимнастику.
   Потом над поэтом зашумели крылья и на березу тяжело опустилась птица. Каркнула.
   «Ворона… – с умилением подумал Перстков. – Что же это со мной такое было?»
   Надо полагать, временное помрачение рассудка. Николай открыл глаза и чуть не потерял сознание вторично. На вершине розоватой березы разевала зубастый клюв какая-то перепончатая мерзость.
   Теперь уже не было никакой надежды – он действительно сошел с ума. И полетели, полетели обрывки страшных мыслей о будущем.
   Книгу стихов «Другорядь» вычеркнут из плана, потому что творчеством умалишенных занимается совсем другое издательство. На работе скажут: дописался, вот они, стихи, до чего доводят… Тесть… О господи!..
   Перстков медленно поднялся с песка.
   – Не выйдет! – хрипло сказал он яркому подробному кошмару. – Не полу-чит-ся!
   Да, он прекрасно понимает, что сошел с ума. Но остальные об этом не узнают! Никогда! Он им просто не скажет. Какого цвета береза? Белая. Кто это там каркает? А вы что, сами не видите? Ворона!
   Безумие каким-то образом овладело только зрением поэта, слуху вполне можно было доверять.
   И Перстков ринулся к своему коттеджу, где с минуты на минуту должна была проснуться жена.
   Два десятка метров пути доставили ему массу неприятных ощущений. Ровная утоптанная тропинка теперь горбилась, проваливалась, шла по синусоиде.
   «Это мне кажется, – успокаивал себя Перстков. – Для других я иду прямо».
   Пока боролся с тропинкой, не заметил, как добрался до домика. Синий деревянный коттеджик был искажен до неузнаваемости. Дырки в стене от выпавших сучков – исчезли. И черт бы с ними, с дырками, но теперь на их месте были глаза! Прозревшие доски с любопытством следили за приближающимся Николаем и как-то нехорошо перемигивались.
   – Коля! – раздался испуганный крик жены. – Что это такое?
   Из-за угла перекошенного коттеджа, держась тонкой лапкой за стену, выбралось кривобокое существо с лиловым лицом. Оно озиралось и что-то боязливо причитало.
   Николай замер. Жена (а это, несомненно, была жена), увидев его, взвизгнула и опрометью бросилась за угол.
   «Черт возьми! – в смятении подумал Николай. – Что ж у меня, на лбу написано, что я не в себе?»
   Вбежав в коттедж, он застал жену лежащей ничком на полуопрокинутой, словно бы криво присевшей кровати.
   – Вера… – сдавленно позвал он.
   Существо глянуло на него, ойкнуло и снова зарылось носом в постель.
   – Вера… Понимаешь, какое дело… Я… Со мной…
   С каждым его словом лиловое лицо изумленно приподнималось над подушкой. Потом оно повернулось к Николаю и широко раскрыло выразительные, хотя и неодинаковые по размеру глаза.
   – Перстков, ты, что ли?
   Растерявшись, Николай поглядел почему-то на свои пятнистые ладони. Сначала ему показалось, что вдоль каждого пальца идет ряд белых пуговок. Присмотревшись, он понял, что это присоски. Как на щупальцах у кальмара.
   – Господи, ну и рожа! – вырвалось у жены.
   – На себя посмотри! – огрызнулся Николай – и существо, ахнув, бросилось к висящему между двух окон зеркалу.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента