---------------------------------------------------------------
© Copyright Сергей Павлович Лукницкий, 2001
Email: SLuknitsky(a)freemail.ru
Изд. "Русский Двор", Москва, 2005
---------------------------------------------------------------
Дом был почти таким же славным, каким я знал его много лет. Я знал
когда-то и всех обитателей его. Три семьи, главы которых низменно служили
литературе, - для непосвященных объясню - были писателями, как это часто
бывает на свете - уходили из жизни, или из литературы. По мере их умирания
дом переходил к следующим.
Четвертый его хозяин был иностранец.
Мода на импортное население докатилась и до Литературного фонда,
поэтому новоиспеченный бизнесмен Битце Бейстоаа стал жить в писательском
городке Переделкино, немало не заботясь о том, что к литературе он имел
только то отношение, что в его доме не было ни одной книги.
Я посещал этот перестроенный переделкинский особнячок довольно часто.
Посещал потому, что кроме отсутствия книг, наличия красного носа и синих
глаз хозяина, соломенных его волос и ручищ, которыми он намеревался слегка
придушить кооперативную республику Россию, у финского жулика Битце Бейстоаа
была восхитительная дочь, которая папу жуликом не считала и брала у него
уроки бизнеса.
Сейчас ее дома не было, и Битце Бейстоаа, полный уверенности, что я
сижу в его глубоком кресле в каминной зале исключительно ради его
любопытной, загадочной долларовой личности, взялся учить меня по-отечески
уму-разуму, словно уже бесспорно предчувствуя (но предчувствия его
обманывали), что я соглашусь на предложение, сделанное недавно мне его
дочерью. Я же, представив себе, сколько хлопот мне доставит ее фамилия,
тянул и на предложение, как капризная девчонка, не отвечал.
Поэтому слушал я рыжерукого папашу невнимательно, предавался своим
мыслям, а невнимательно главным образом потому, что хоть он и много говорил,
но говорил с таким же пронзительным акцентом, каким разговаривает с вами
дверь летнего сортира на неухоженной даче.
Господин Бейстоаа любил свою дочь.
Только ради нее, я видел это по его сжимающимся в тугие кулаки при виде
меня рукам, только ради нее одной и ради ее счастья он терпел в своем доме
русского писателя. А за это терпение считал обязательным его поучать,
рассказывая одну из своих бизнесменских историй, параллельно делая довольно
странную работу.
Он брал со столика, что стоял тут же, в каминной зале, тугие пачки
долларов и совершенно равнодушно, как будто это были шишки, бросал их в
камин.
Я поклялся себе сдерживаться и не удивляться. Потому что удивиться -
значит проиграть.
- В вашей стране очень трудно делать бизнес, - заявил мне хозяин дома.
- Но, во-первых, у меня есть хорошая помощница - ваша будущая жена, - он
нехитро подмигнул, - а во-вторых, я все-таки провернул недавно одно дельце,
которое даст вам с ней возможность первое, по крайней мере, время ничего не
делать, потому что вы, писатели, слишком заняты собой, и работать
по-настоящему, головой, не хотите.
Я не был расположен обсуждать с этим сомнительным в своей
потенциальности тестем ни свое будущее, ни проблемы русской литературы, ни,
тем более приданое его дочери, но господин Бейстоаа слушал только себя.
- Я только что вернулся из Хуукхонмякки, где удачно продал одну вещицу,
о которой сейчас и расскажу.
Господин Бейстоаа бросил еще одну пачку с долларами в камин, аккуратно
помешал в страшной каминной пасти огромными чугунными щипцами и вновь, не
находя во мне ни сочувствия, ни удивления, продолжал:
- Одна ваша соотечественница взялась быть посредницей между мной и
всеми другими вашими соотечественниками, у которых я могу что-то выгодно
купить. И вот однажды она звонит мне сюда, на дачу (слово "дача" он произнес
в пять слогов) и сообщает о том, что где-то в Баку какой-то коллекционер
продает скрипку Амати. Я, конечно, ни секунды не верил, что это правда, а
был, наоборот, уверен, что это вранье - в лучшем случае подделка, но
все-таки позволил ей, как говорят у нас, сделать шутку. И вот коллекционер
оказался в Москве. И усевшись вот здесь, где сидите теперь вы, стал
распаковывать сверток, который он только что привез с собой.
Когда он открыл его, я, - тут господин Бейстоаа швырнул в сердцах в
огонь еще две пачки долларов, - увидел действительно скрипку Амати. Я,
конечно, не специалист, но там было написано, что это Амати, к тому же
скрипка была старинной, и в этом, уж извините, не было никакого сомнения.
Ну, путь не Амати, а Страдивари, наконец. Я вообще, если честно, ничего не
понимаю ни в каких скрипках, но мне пришлось сыграть роль эксперта, мы
торговались и пили шампанское. Моя дочь, та самая, которую вы очень любите и
которая любит вас, в коротенькой юбочке, тоже изображала роль, но уже
эксперта, и довела коллекционера до того, что он сбил цену с несуразного
миллиона до почти приемлемых семидесяти тысяч долларов. Долларов, конечно, -
повторил он, - других денег я не знаю, а за миллион ведь я ее и сам продам,
и продал.
Господин Битце Бейстоаа взял со стола еще одну пачку долларов, на этот
раз он ее распотрошил и веером пустил в огонь, потом повернулся ко мне и
сказал:
- Без всяких экспертов я и так понимал, что скрипка очень дорога. Я
немедленно уплатил. И вот с семьюдесятью тысячами долларов коллекционер
отправился в свою республику и думал, что все в порядке. Он, наверное, пил
там свой коньяк "Апшерон" и поэтому думал, что на этом сделка закончена.
- Вот он, его "Апшерон", - тут господин бизнесмен достал откуда-то из
угла бутылку коньяка и, не разглядев как следует, с размаху бросил ее в
камин.
Бутылка стукнулась о каминную решетку и разбилась. Коньяк разлился, и
камин зашипел.
- И таким коньяком он хотел обмануть меня, - гордо сказал хозяин дома и
полил угасший было огонь из бутылки итальянской "Граппы". Огонь возобновил
свое действие, и удовлетворенный финн подбросил ему еще долларов.
- Вы даже не представляете себе, молодой человек, что было дальше.
Я был очень доволен, что меня назвали молодым человеком, и не без
напряжения снова стал прислушиваться к дребезжанию финна.
- А дальше я нанял азербайджанца за небольшой процент и четыре блока
"Мальборо лайтс", который вслед за нашим коллекционером тотчас же полетел в
Баку, где представился ему Президентом турецкого общества любителей старины
и стал убеждать нашего коллекционера, что тот бесконечно и непростительно
продешевил.
Господин Битце Бейстоаа раскрыл очередную пачку долларов и бросил ее в
камин, и я не могу поручиться, что эта сцена меня не взволновала на этот раз
настолько, что я чуть было не вышел из рамок приличия, и поэтому, подняв
отлетевшую за камин купюру... все-таки раздумал и бросил ее в огонь.
- В этой же зале, - сказал не свои слова хозяин, - где ваш Лавренев
читал "Сорок первого", Серебрякова изгалялась над биографией Маркса, а
влюбленные Лавровы сочиняли "Знатоков", уже через неделю стоял на коленях
маленький, тихий коллекционер из Азербайджана и просил добавить на бедность,
но я не соглашался. Я ждал, пока он произнесет слова: "Верните мне скрипку".
Церемониально тогда, достав из огромного стенного, и притом несгораемого
шкафа драгоценность, я пролил слезу по поводу предстоящей утраты и дрожащими
руками возвратил скрипку владельцу. Надо вам сказать, что тотчас же он
достал и отдал мне мои деньги. Я еще не знал тогда, почему у нас обоих
хорошее настроение, но почему оно хорошее у меня, я уже знал. Мой помощник
из Ихола позвонил мне и сказал: "Триста тысяч тебе за нее дадут", - поэтому
я торжественно вручил своему дорогому азербайджанскому гостю, как я уже
сказал, сверток, вынутый из сейфа, он долго разворачивал его, и
удостоверившись, что я не обманул его, положил скрипку осторожно в свой
кофр, с которым и прибыл на эту нашу вторую встречу, словно понимая, что
сделка будет расстроена.
- У меня хорошие отношения со знаменитым, но тайным концерном, который
быстро изготовил мне скрипку, очень похожую на ту, которую привез ко мне в
первый раз наш азербайджанский друг. Как говорил мне нанятый за "Мальборо
лайтс" актер, коллекционер был настолько взволнован, что, даже дозваниваясь
ко мне в Москву, вместо телефона набирал почтовый индекс. И вы знаете, я
ничуть не побеспокоился, когда ваш Внешэкономбанк напрочь не принял у меня
привезенные коллекционером купюры, объявив их самой грубой подделкой,
поэтому я не советую вам особенно удивляться тому, что мы греемся у такого
странного огня.
- Вам писателям, - продолжал он, - этого никогда не понять. Вам не
понять, как трудно делать большой бизнес, потому что все в этом бизнесе
всегда каким-то чудом уравновешивается. И, казалось бы, мы все остались при
своем.
Это были золотые слова. И чтобы как-то помочь этому бедному человеку, я
взял со стола все оставшиеся доллары и с любовью бросил их в огонь. Мы
подождали еще некоторое время, пока зеленоватые бумажки превратятся в пепел,
и тогда нувориш Битце Бейстоаа заговорил снова. Слова его дорожали с каждой
минутой.
- Я нашел одного японского музыканта, которому продал эту бесспорно
старинную скрипку за Амати. Он не стал делать экспертизу, он просто выложил
триста тысяч. И сейчас, глядя на эти бессмысленные бумажки, порожденные
единственным желанием обмануть меня, человека с Запада, я думаю о своей
дочери и о вас, господин писатель, думаю потому, что на этом свете просто
так сидеть и смотреть в камин слишком грустно и одиноко. А на вырученные от
продажи скрипки деньги я смогу купить полпоселка, и моя дочь, непослушная
моя девочка (ведь не станете же вы отрицать, что счастливые - непослушны),
будет любить вас, и мне будет очень приятно, что в какой-то степени я
нарушил устоявшуюся гармонию русской культуры, ибо русский писатель будет
мужем дочери бизнесмена.
Господин Битце Бейстоаа еще долго бы разглагольствовал, если бы в
дверях каминной не появилась та, ради которой мы с моим косноязыким
собеседником оба предали свои призвания. Я на мгновенье - писательское, а он
навсегда - призвание хозяйственного финского крестьянина.
Она стояла в проеме двери, высокая, беловолосая, хорошенькая.
Мы, не отрываясь, глядели на нее. Он по-отцовски восторженно, а я,
признаюсь, исключительно по-плотски.
- Я готова, папа, - сказала она, едва кивнув мне, - Президент фирмы
"Эсфирь-Ифрит" сообщил, что он ждет нас, договор о намерениях подписан, и он
просил захватить с собой наличные, это те, папа, что лежали на этом столике.
И, обнаружив наше торжественное молчание, добавила:
- Не беспокойся, которые оказались фальшивые, я убрала, чтобы не
путались, а эти, чтобы были под рукой, положила сюда. Мне с таким трудом
удалось получить их сегодня из Японии через Микки-Маус банк. Президент этого
банка Эрнст Мрочко даже попросил меня быть на эти дни его женой.
Всему бывает предел, и вот тут уж я попытался удивиться, но теперь уже
мне это не удалось, потому что ко мне подошла вдруг хозяйская собака и
вместо того, чтобы лизнуть, как обычно, сказала: "Доброе Утро".
Я вспомнил, что это ее имя.
© Copyright Сергей Павлович Лукницкий, 2001
Email: SLuknitsky(a)freemail.ru
Изд. "Русский Двор", Москва, 2005
---------------------------------------------------------------
Дом был почти таким же славным, каким я знал его много лет. Я знал
когда-то и всех обитателей его. Три семьи, главы которых низменно служили
литературе, - для непосвященных объясню - были писателями, как это часто
бывает на свете - уходили из жизни, или из литературы. По мере их умирания
дом переходил к следующим.
Четвертый его хозяин был иностранец.
Мода на импортное население докатилась и до Литературного фонда,
поэтому новоиспеченный бизнесмен Битце Бейстоаа стал жить в писательском
городке Переделкино, немало не заботясь о том, что к литературе он имел
только то отношение, что в его доме не было ни одной книги.
Я посещал этот перестроенный переделкинский особнячок довольно часто.
Посещал потому, что кроме отсутствия книг, наличия красного носа и синих
глаз хозяина, соломенных его волос и ручищ, которыми он намеревался слегка
придушить кооперативную республику Россию, у финского жулика Битце Бейстоаа
была восхитительная дочь, которая папу жуликом не считала и брала у него
уроки бизнеса.
Сейчас ее дома не было, и Битце Бейстоаа, полный уверенности, что я
сижу в его глубоком кресле в каминной зале исключительно ради его
любопытной, загадочной долларовой личности, взялся учить меня по-отечески
уму-разуму, словно уже бесспорно предчувствуя (но предчувствия его
обманывали), что я соглашусь на предложение, сделанное недавно мне его
дочерью. Я же, представив себе, сколько хлопот мне доставит ее фамилия,
тянул и на предложение, как капризная девчонка, не отвечал.
Поэтому слушал я рыжерукого папашу невнимательно, предавался своим
мыслям, а невнимательно главным образом потому, что хоть он и много говорил,
но говорил с таким же пронзительным акцентом, каким разговаривает с вами
дверь летнего сортира на неухоженной даче.
Господин Бейстоаа любил свою дочь.
Только ради нее, я видел это по его сжимающимся в тугие кулаки при виде
меня рукам, только ради нее одной и ради ее счастья он терпел в своем доме
русского писателя. А за это терпение считал обязательным его поучать,
рассказывая одну из своих бизнесменских историй, параллельно делая довольно
странную работу.
Он брал со столика, что стоял тут же, в каминной зале, тугие пачки
долларов и совершенно равнодушно, как будто это были шишки, бросал их в
камин.
Я поклялся себе сдерживаться и не удивляться. Потому что удивиться -
значит проиграть.
- В вашей стране очень трудно делать бизнес, - заявил мне хозяин дома.
- Но, во-первых, у меня есть хорошая помощница - ваша будущая жена, - он
нехитро подмигнул, - а во-вторых, я все-таки провернул недавно одно дельце,
которое даст вам с ней возможность первое, по крайней мере, время ничего не
делать, потому что вы, писатели, слишком заняты собой, и работать
по-настоящему, головой, не хотите.
Я не был расположен обсуждать с этим сомнительным в своей
потенциальности тестем ни свое будущее, ни проблемы русской литературы, ни,
тем более приданое его дочери, но господин Бейстоаа слушал только себя.
- Я только что вернулся из Хуукхонмякки, где удачно продал одну вещицу,
о которой сейчас и расскажу.
Господин Бейстоаа бросил еще одну пачку с долларами в камин, аккуратно
помешал в страшной каминной пасти огромными чугунными щипцами и вновь, не
находя во мне ни сочувствия, ни удивления, продолжал:
- Одна ваша соотечественница взялась быть посредницей между мной и
всеми другими вашими соотечественниками, у которых я могу что-то выгодно
купить. И вот однажды она звонит мне сюда, на дачу (слово "дача" он произнес
в пять слогов) и сообщает о том, что где-то в Баку какой-то коллекционер
продает скрипку Амати. Я, конечно, ни секунды не верил, что это правда, а
был, наоборот, уверен, что это вранье - в лучшем случае подделка, но
все-таки позволил ей, как говорят у нас, сделать шутку. И вот коллекционер
оказался в Москве. И усевшись вот здесь, где сидите теперь вы, стал
распаковывать сверток, который он только что привез с собой.
Когда он открыл его, я, - тут господин Бейстоаа швырнул в сердцах в
огонь еще две пачки долларов, - увидел действительно скрипку Амати. Я,
конечно, не специалист, но там было написано, что это Амати, к тому же
скрипка была старинной, и в этом, уж извините, не было никакого сомнения.
Ну, путь не Амати, а Страдивари, наконец. Я вообще, если честно, ничего не
понимаю ни в каких скрипках, но мне пришлось сыграть роль эксперта, мы
торговались и пили шампанское. Моя дочь, та самая, которую вы очень любите и
которая любит вас, в коротенькой юбочке, тоже изображала роль, но уже
эксперта, и довела коллекционера до того, что он сбил цену с несуразного
миллиона до почти приемлемых семидесяти тысяч долларов. Долларов, конечно, -
повторил он, - других денег я не знаю, а за миллион ведь я ее и сам продам,
и продал.
Господин Битце Бейстоаа взял со стола еще одну пачку долларов, на этот
раз он ее распотрошил и веером пустил в огонь, потом повернулся ко мне и
сказал:
- Без всяких экспертов я и так понимал, что скрипка очень дорога. Я
немедленно уплатил. И вот с семьюдесятью тысячами долларов коллекционер
отправился в свою республику и думал, что все в порядке. Он, наверное, пил
там свой коньяк "Апшерон" и поэтому думал, что на этом сделка закончена.
- Вот он, его "Апшерон", - тут господин бизнесмен достал откуда-то из
угла бутылку коньяка и, не разглядев как следует, с размаху бросил ее в
камин.
Бутылка стукнулась о каминную решетку и разбилась. Коньяк разлился, и
камин зашипел.
- И таким коньяком он хотел обмануть меня, - гордо сказал хозяин дома и
полил угасший было огонь из бутылки итальянской "Граппы". Огонь возобновил
свое действие, и удовлетворенный финн подбросил ему еще долларов.
- Вы даже не представляете себе, молодой человек, что было дальше.
Я был очень доволен, что меня назвали молодым человеком, и не без
напряжения снова стал прислушиваться к дребезжанию финна.
- А дальше я нанял азербайджанца за небольшой процент и четыре блока
"Мальборо лайтс", который вслед за нашим коллекционером тотчас же полетел в
Баку, где представился ему Президентом турецкого общества любителей старины
и стал убеждать нашего коллекционера, что тот бесконечно и непростительно
продешевил.
Господин Битце Бейстоаа раскрыл очередную пачку долларов и бросил ее в
камин, и я не могу поручиться, что эта сцена меня не взволновала на этот раз
настолько, что я чуть было не вышел из рамок приличия, и поэтому, подняв
отлетевшую за камин купюру... все-таки раздумал и бросил ее в огонь.
- В этой же зале, - сказал не свои слова хозяин, - где ваш Лавренев
читал "Сорок первого", Серебрякова изгалялась над биографией Маркса, а
влюбленные Лавровы сочиняли "Знатоков", уже через неделю стоял на коленях
маленький, тихий коллекционер из Азербайджана и просил добавить на бедность,
но я не соглашался. Я ждал, пока он произнесет слова: "Верните мне скрипку".
Церемониально тогда, достав из огромного стенного, и притом несгораемого
шкафа драгоценность, я пролил слезу по поводу предстоящей утраты и дрожащими
руками возвратил скрипку владельцу. Надо вам сказать, что тотчас же он
достал и отдал мне мои деньги. Я еще не знал тогда, почему у нас обоих
хорошее настроение, но почему оно хорошее у меня, я уже знал. Мой помощник
из Ихола позвонил мне и сказал: "Триста тысяч тебе за нее дадут", - поэтому
я торжественно вручил своему дорогому азербайджанскому гостю, как я уже
сказал, сверток, вынутый из сейфа, он долго разворачивал его, и
удостоверившись, что я не обманул его, положил скрипку осторожно в свой
кофр, с которым и прибыл на эту нашу вторую встречу, словно понимая, что
сделка будет расстроена.
- У меня хорошие отношения со знаменитым, но тайным концерном, который
быстро изготовил мне скрипку, очень похожую на ту, которую привез ко мне в
первый раз наш азербайджанский друг. Как говорил мне нанятый за "Мальборо
лайтс" актер, коллекционер был настолько взволнован, что, даже дозваниваясь
ко мне в Москву, вместо телефона набирал почтовый индекс. И вы знаете, я
ничуть не побеспокоился, когда ваш Внешэкономбанк напрочь не принял у меня
привезенные коллекционером купюры, объявив их самой грубой подделкой,
поэтому я не советую вам особенно удивляться тому, что мы греемся у такого
странного огня.
- Вам писателям, - продолжал он, - этого никогда не понять. Вам не
понять, как трудно делать большой бизнес, потому что все в этом бизнесе
всегда каким-то чудом уравновешивается. И, казалось бы, мы все остались при
своем.
Это были золотые слова. И чтобы как-то помочь этому бедному человеку, я
взял со стола все оставшиеся доллары и с любовью бросил их в огонь. Мы
подождали еще некоторое время, пока зеленоватые бумажки превратятся в пепел,
и тогда нувориш Битце Бейстоаа заговорил снова. Слова его дорожали с каждой
минутой.
- Я нашел одного японского музыканта, которому продал эту бесспорно
старинную скрипку за Амати. Он не стал делать экспертизу, он просто выложил
триста тысяч. И сейчас, глядя на эти бессмысленные бумажки, порожденные
единственным желанием обмануть меня, человека с Запада, я думаю о своей
дочери и о вас, господин писатель, думаю потому, что на этом свете просто
так сидеть и смотреть в камин слишком грустно и одиноко. А на вырученные от
продажи скрипки деньги я смогу купить полпоселка, и моя дочь, непослушная
моя девочка (ведь не станете же вы отрицать, что счастливые - непослушны),
будет любить вас, и мне будет очень приятно, что в какой-то степени я
нарушил устоявшуюся гармонию русской культуры, ибо русский писатель будет
мужем дочери бизнесмена.
Господин Битце Бейстоаа еще долго бы разглагольствовал, если бы в
дверях каминной не появилась та, ради которой мы с моим косноязыким
собеседником оба предали свои призвания. Я на мгновенье - писательское, а он
навсегда - призвание хозяйственного финского крестьянина.
Она стояла в проеме двери, высокая, беловолосая, хорошенькая.
Мы, не отрываясь, глядели на нее. Он по-отцовски восторженно, а я,
признаюсь, исключительно по-плотски.
- Я готова, папа, - сказала она, едва кивнув мне, - Президент фирмы
"Эсфирь-Ифрит" сообщил, что он ждет нас, договор о намерениях подписан, и он
просил захватить с собой наличные, это те, папа, что лежали на этом столике.
И, обнаружив наше торжественное молчание, добавила:
- Не беспокойся, которые оказались фальшивые, я убрала, чтобы не
путались, а эти, чтобы были под рукой, положила сюда. Мне с таким трудом
удалось получить их сегодня из Японии через Микки-Маус банк. Президент этого
банка Эрнст Мрочко даже попросил меня быть на эти дни его женой.
Всему бывает предел, и вот тут уж я попытался удивиться, но теперь уже
мне это не удалось, потому что ко мне подошла вдруг хозяйская собака и
вместо того, чтобы лизнуть, как обычно, сказала: "Доброе Утро".
Я вспомнил, что это ее имя.