---------------------------------------------------------------
Данное художественное произведение распространяется в
электронной форме с ведома и согласия владельца авторских
прав на некоммерческой основе при условии сохранения
целостности и неизменности текста, включая сохранение
настоящего уведомления. Любое коммерческое использование
настоящего текста без ведома и прямого согласия владельца
авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
---------------------------------------------------------------
(C) Сергей Лукьяненко, 1997
---------------------------------------------------------------
За толстым холодным стеклом умирала зима. Влажные бесформенные
снежинки падали на черную землю клумб, на мокро отблескивающий в свете
фонарей асфальт, на торопливые фигурки прохожих. Вдали, за частоколом
сосен, белыми гребнями рябило море. На Балтике штормило третий день.
Краем глаза я видел мужчину, сидящего метрах в пяти. Уж слишком
старательно он пытался не смотреть на меня...
Когда-то я не любил таких, как он, -- нерешительных и настойчивых
одновременно. Их появление означало неизбежные просьбы и не менее
неизбежный отказ. Но сейчас предстоящий разговор не вызывал никаких
эмоций. У мужчины могла быть тысяча причин искать встречи со мной. А у
меня -- лишь одна причина находиться в зале ожидания регионального
генетического центра.
Зал был большим -- горькая предусмотрительность строителей. Но
обилие модных скульптур из цветного стекла, тропических растений,
тянущихся от пола до прозрачного потолка, огромных аквариумов с яркими
рыбками делало его почти уютным. Тихая музыка глушила голоса, неяркий
свет смазывал лица. Здесь не принято говорить громко, здесь не принято
узнавать знакомых. Тут не плачут от горя и не смеются от радости.
Здесь просто ждут.
-- Ваш талон, пожалуйста. -- Девушка в зеленой форме подошла к
моему креслу.
Я протянул ей маленький белый прямоугольник. Никаких имен, лишь
десятизначный номер и фотография.
-- Ваш результат. -- В мою ладонь лег запечатанный конверт с тем
же номером, что на талоне. -- Удачи вам.
Я кивнул. Слова девушки -- формальность, заученная формула
вежливости. Но как она мне нужна сейчас, удача... Хотя бы чуть-чуть
удачи. Маленький зеленый штампик на листе гербовой бумаги в конверте.
-- Спасибо, -- вполголоса сказал я. -- Спасибо...
И надорвал плотный конверт -- осторожно, по самому краю, как
делали до меня миллионы, сотни миллионов людей.
Лист был слишком большим для тех нескольких строчек, которые
отпечатал на нем сегодня утром диагностический компьютер. Да и
немудрено -- в толще бумаги запрессовывались пленочные микросхемы,
которые надежнее всех печатей и водяных знаков предотвращали подделку.
Михаил Кобрин, 18 лет.
Соматически здоров.
Экспериментальная мутация на эмбриональной стадии типа ОЛ-63 с
положительными результатами. Генотип--81% чистых, 19% слабонегативных.
Желтый штамп.
Екатерина Новикова, 16 лет. Соматически здорова.
Генотип--67 % чистых, 32 % слабонегативных, 1% средненегативный.
Желтый штамп.
Взаимная генетическая совместимость:
Совпадение рецессивных негативных генов по типу ЦМ-713.
Абсолютные противопоказания.
Возможность оперативной терапии -- 0 %.
Красный штамп.
Он стоял ниже -- этот самый красный штамп с надписью: "Запрет.
Генетический контроль".
Я сжимал в руках свой приговор, словно собирался разорвать его или
скомкать и кинуть кому-нибудь в лицо. Например, мужчине, который
подходил ко мне с напряженной, сочувственной полуулыбкой...
-- Красный штамп, Миша?
Я не кинул в него заключением генетиков. Я беспомощно кивнул. И
тут же, проклиная себя за эту беспомощность и желание разреветься,
сказал:
-- А вам-то какое дело? Кто вы такой?
-- Тот, кто может помочь. -- Он присел на корточки передо мной,
сгорбившимся в мягком низком кресле. -- Зови меня Эдгар.
-- Мне нельзя помочь, -- сказал я с прорывающейся яростью. -- Я
люблю девушку, с которой генетически несовместим. У нас никогда не
будет детей.
-- И тебя это не устраивает?
-- Шел бы ты подальше... -- процедил я. Прозвучало довольно жалко,
и Эдгара это предложение не смутило.
-- Я действительно могу помочь.
Напряжение в голосе исчезло. Спокойный тон. Холеное, гладко
выбритое лицо. Светлые волосы коротко подстрижены по последней моде.
Строгий серый костюм того делового стиля, что не менялся, наверное, с
двадцатого века. Узкий галстук в тон рубашке.
Против воли я почувствовал, что начинаю ему верить. Конечно, его
дружелюбие не бескорыстно... Но красный штамп заставляет цепляться за
любую соломинку.
-- Что вы можете сделать? Здесь написано, что операция невозможна.
Эдгар пожал плечами. И предложил:
-- Может быть, поедем ко мне домой? Это недалеко, а у меня машина.
Ты не против?
Я кивнул. Конечно же не против.
Он жил в небольшом коттедже на берегу моря. К дому вела узкая
бетонная дорога, сооруженная явно для одного. Что ж, высокий статус
Эдгара ощущался с первого взгляда. В то же время рядом с домом не
оказалось ни ангара, ни взлетной площадки для флаера. Похоже, Эдгар
был из нелюдимых домоседов...
Однако сейчас я видел перед собой гостеприимного хозяина. Он
поинтересовался, что я предпочитаю: чай, кофе или пунш. Усадил в
удобное, явно любимое кресло возле камина, извинился и исчез на кухне.
Через несколько минут вернулся с подносом, где кроме дымящегося кофе
стояли миниатюрные бутылочки с коньяком и бальзамом. Осторожно отмеряя
ложечку бальзама, я заметил, как Эдгар плеснул в свой кофе коньяку.
Гораздо больше, чем необходимо для приятного вкуса. Волнуется? Пускай.
Я ведь тоже на взводе, хотя и понимаю, что надежд на Эдгара мало. Мне
может помочь лишь чудо.
Эдгар тем временем взял с журнального столика деревянный ящичек.
Открыл, извлек короткую толстую сигару. Потянулся за массивной
зажигалкой из такого же красноватого дерева...
-- Не стоит, -- негромко попросил я. -- Иначе мне прийдется уйти.
Эдгар торопливо отложил сигару. С улыбкой произнес: -- Извини,
Миша. Чуть было не забыл, что ты "нюхач". Лучший в мире, если верить
газетам.
-- Единственный в мире. "Нюхачи" -- просто люди с тренированным
обонянием. Они похожи на меня не больше, чем вентилятор на
турбореактивный двигатель.
-- Образно, но непонятно. До сих пор ты никак не проявлял своих
способностей. Я даже решил, что ошибся и везу к себе вовсе не Михаила
Кобрина.
Вот как. А утверждаешь, что забыл про мои способности. Нет, ты
прекрасно о них помнишь, Эдгар. И сейчас размышляешь, смогу ли я
сделать что-то, без чего тебе не жить...
Нарочито не обращая внимания на Эдгара, я вытер о салфетку и без
того чистые пальцы. Примерился и быстрыми движениями извлек из ноздрей
рыхлые, волокнистые комочки газовых фильтров. Бросил их в камин --
синтетическое волокно фильтров теряет способность аккумулировать
запахи примерно за полдня. И вдохнул -- медленно, глубоко.
В глазах на мгновение потемнело. Потом зрение вернулось, предметы
стали еще более четкими. А в воздухе повисла разноцветная, мерцающая,
шелестящая паутина запахов...
-- Уже год, как ты живешь здесь один,-- тихо сказал я.-- Три раза
за это время к тебе приходили женщины. Всегда разные. А раньше ты жил
с женой и двумя сыновьями. Они ушли от тебя -- так, Эдгар? После этого
ты стал пить, очень много пить. Коньяк, водка, виски, вино... Ты
куришь -- табак, а изредка и травку... С самого утра ты не курил ни
того, ни другого, и сейчас тебе довольно неуютно... Что тебе
рассказать еще?
-- Хватит, Миша. Вполне хватит. -- Эдгар ловко, не глядя, залил
остатки кофе в чашечке коньяком. Залпом выпил. -- Ты прав, почти во
всем прав.
Странное выражение было у него на лице. Что-то из сказанного
причинило ему настоящую, неподдельную боль. А что-то, наоборот,
вселило надежду...
-- Только в одном ошибка. Моя семья погибла, Миша. Отказало
автоуправление флаера. Говорят, такое случается раз в год. Это
оказался их год.
Он не врал. Очень легко определить, когда человек врет, а когда
говорит правду. Меняется запах пота, так резко и неожиданно, словно
передо мной внезапно оказывается совсем другой человек.
-- Извини, -- смущенно произнес я. -- Я должен был понять сам. Все
вещи остались в доме, и одежда, и косметика, и игрушки...
-- Ты и это чувствуешь?
-- Да.
Эдгар не мигая смотрел мне в глаза. Потом вполголоса произнес:
-- Я очень рад, что нашел тебя, Миша. Мы поможем друг другу. Ты
вернешь мне сына. А я подарю тебе полноценную семью. Такую, где будет
не только твоя любимая девушка, но и ваш ребенок.
У меня закружилась голова. Запахи, тысячи, миллионы запахов чужого
дома навалились на меня с чудовищной силой. Рецепторы, занимающие
девять этмоидальных раковин в моей искореженной мутацией носоглотке,
жадно впитывали информацию. Запахи людей, погибших год назад. Запахи
пищи, съеденной прошлой осенью. Запахи давным-давно выпитых вин... Я
даже не мог переспросить Эдгара, не мог узнать, чего он хочет от меня,
не мог встать, не мог шевельнуться. В клубящейся какофонии запахов,
звуков и цветов почти терялся слабый, далекий голос Эдгара...
-- Ты когда-нибудь задумывался, почему мы все так стремимся иметь
детей? Парни твоего возраста влюблялись и мечтали о свадьбе во все
времена. Но никто из них не собирался немедленно заводить ребенка. А
многие ухитрялись прожить всю жизнь, не имея детей и не чувствуя себя
ущербными.
Новая нитка в дрожащем цветном узоре. Булькающий звук наливаемого
коньяка. Сложный рисунок запаха...
-- Мы -- раса уродов, Миша. Раса генетических уродов. Мы
исковеркали себя авариями атомных реакторов и химических заводов. Мы
проводили мутации, которые должны были сделать нас лучше... Лучше, чем
мы могли быть. Ты ведь тоже результат этих экспериментов, Миша. И
прекрасно знаешь им цену... иначе не ходил бы с фильтрами в носу,
стараясь забыть о даре, которым тебя наделили. Мы здоровы телесно, но
в наших телах спят генетические бомбы, проклятие будущих поколений.
Дети-дебилы, без ног и пальцев, без ушей и волос. Дети, которые не
должны родиться. Вот откуда наши генетические центры, наши проверки на
взаимную совместимость. Лишь одна пара из восьми получает право иметь
детей друг от друга. Для других -- генетические доноры, приемные
дети... А то и полная стерилизация. То, что всегда было нормой, стало
исключением. Предметом гордости. Показателем собственной
полноценности.
-- Не читай мне лекций, Эдгар, -- прошептал я. -- Да, я хочу быть
полноценным. И хочу жить с девушкой, которую люблю. Неужели я виноват,
что ее предки обитали рядом с хранилищами радиоактивных отходов и
чадящими фабриками?
-- Конечно нет, Миша. Мы расплачиваемся за чужие грехи. А ведь это
несправедливо.
-- Прошлое не изменишь, -- с невольной горечью сказал я. -- И что
толку в том, справедливо оно или нет.
-- Как знать, Миша.
Я прикрыл глаза сосредоточиваясь. Задержал на мгновенье дыхание,
разгоняя цветной туман перед глазами. И посмотрел в лицо Эдгара --
посмотрел человеческим взглядом, а не сверхзрением "нюхача".
Данное художественное произведение распространяется в
электронной форме с ведома и согласия владельца авторских
прав на некоммерческой основе при условии сохранения
целостности и неизменности текста, включая сохранение
настоящего уведомления. Любое коммерческое использование
настоящего текста без ведома и прямого согласия владельца
авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
---------------------------------------------------------------
(C) Сергей Лукьяненко, 1997
---------------------------------------------------------------
За толстым холодным стеклом умирала зима. Влажные бесформенные
снежинки падали на черную землю клумб, на мокро отблескивающий в свете
фонарей асфальт, на торопливые фигурки прохожих. Вдали, за частоколом
сосен, белыми гребнями рябило море. На Балтике штормило третий день.
Краем глаза я видел мужчину, сидящего метрах в пяти. Уж слишком
старательно он пытался не смотреть на меня...
Когда-то я не любил таких, как он, -- нерешительных и настойчивых
одновременно. Их появление означало неизбежные просьбы и не менее
неизбежный отказ. Но сейчас предстоящий разговор не вызывал никаких
эмоций. У мужчины могла быть тысяча причин искать встречи со мной. А у
меня -- лишь одна причина находиться в зале ожидания регионального
генетического центра.
Зал был большим -- горькая предусмотрительность строителей. Но
обилие модных скульптур из цветного стекла, тропических растений,
тянущихся от пола до прозрачного потолка, огромных аквариумов с яркими
рыбками делало его почти уютным. Тихая музыка глушила голоса, неяркий
свет смазывал лица. Здесь не принято говорить громко, здесь не принято
узнавать знакомых. Тут не плачут от горя и не смеются от радости.
Здесь просто ждут.
-- Ваш талон, пожалуйста. -- Девушка в зеленой форме подошла к
моему креслу.
Я протянул ей маленький белый прямоугольник. Никаких имен, лишь
десятизначный номер и фотография.
-- Ваш результат. -- В мою ладонь лег запечатанный конверт с тем
же номером, что на талоне. -- Удачи вам.
Я кивнул. Слова девушки -- формальность, заученная формула
вежливости. Но как она мне нужна сейчас, удача... Хотя бы чуть-чуть
удачи. Маленький зеленый штампик на листе гербовой бумаги в конверте.
-- Спасибо, -- вполголоса сказал я. -- Спасибо...
И надорвал плотный конверт -- осторожно, по самому краю, как
делали до меня миллионы, сотни миллионов людей.
Лист был слишком большим для тех нескольких строчек, которые
отпечатал на нем сегодня утром диагностический компьютер. Да и
немудрено -- в толще бумаги запрессовывались пленочные микросхемы,
которые надежнее всех печатей и водяных знаков предотвращали подделку.
Михаил Кобрин, 18 лет.
Соматически здоров.
Экспериментальная мутация на эмбриональной стадии типа ОЛ-63 с
положительными результатами. Генотип--81% чистых, 19% слабонегативных.
Желтый штамп.
Екатерина Новикова, 16 лет. Соматически здорова.
Генотип--67 % чистых, 32 % слабонегативных, 1% средненегативный.
Желтый штамп.
Взаимная генетическая совместимость:
Совпадение рецессивных негативных генов по типу ЦМ-713.
Абсолютные противопоказания.
Возможность оперативной терапии -- 0 %.
Красный штамп.
Он стоял ниже -- этот самый красный штамп с надписью: "Запрет.
Генетический контроль".
Я сжимал в руках свой приговор, словно собирался разорвать его или
скомкать и кинуть кому-нибудь в лицо. Например, мужчине, который
подходил ко мне с напряженной, сочувственной полуулыбкой...
-- Красный штамп, Миша?
Я не кинул в него заключением генетиков. Я беспомощно кивнул. И
тут же, проклиная себя за эту беспомощность и желание разреветься,
сказал:
-- А вам-то какое дело? Кто вы такой?
-- Тот, кто может помочь. -- Он присел на корточки передо мной,
сгорбившимся в мягком низком кресле. -- Зови меня Эдгар.
-- Мне нельзя помочь, -- сказал я с прорывающейся яростью. -- Я
люблю девушку, с которой генетически несовместим. У нас никогда не
будет детей.
-- И тебя это не устраивает?
-- Шел бы ты подальше... -- процедил я. Прозвучало довольно жалко,
и Эдгара это предложение не смутило.
-- Я действительно могу помочь.
Напряжение в голосе исчезло. Спокойный тон. Холеное, гладко
выбритое лицо. Светлые волосы коротко подстрижены по последней моде.
Строгий серый костюм того делового стиля, что не менялся, наверное, с
двадцатого века. Узкий галстук в тон рубашке.
Против воли я почувствовал, что начинаю ему верить. Конечно, его
дружелюбие не бескорыстно... Но красный штамп заставляет цепляться за
любую соломинку.
-- Что вы можете сделать? Здесь написано, что операция невозможна.
Эдгар пожал плечами. И предложил:
-- Может быть, поедем ко мне домой? Это недалеко, а у меня машина.
Ты не против?
Я кивнул. Конечно же не против.
Он жил в небольшом коттедже на берегу моря. К дому вела узкая
бетонная дорога, сооруженная явно для одного. Что ж, высокий статус
Эдгара ощущался с первого взгляда. В то же время рядом с домом не
оказалось ни ангара, ни взлетной площадки для флаера. Похоже, Эдгар
был из нелюдимых домоседов...
Однако сейчас я видел перед собой гостеприимного хозяина. Он
поинтересовался, что я предпочитаю: чай, кофе или пунш. Усадил в
удобное, явно любимое кресло возле камина, извинился и исчез на кухне.
Через несколько минут вернулся с подносом, где кроме дымящегося кофе
стояли миниатюрные бутылочки с коньяком и бальзамом. Осторожно отмеряя
ложечку бальзама, я заметил, как Эдгар плеснул в свой кофе коньяку.
Гораздо больше, чем необходимо для приятного вкуса. Волнуется? Пускай.
Я ведь тоже на взводе, хотя и понимаю, что надежд на Эдгара мало. Мне
может помочь лишь чудо.
Эдгар тем временем взял с журнального столика деревянный ящичек.
Открыл, извлек короткую толстую сигару. Потянулся за массивной
зажигалкой из такого же красноватого дерева...
-- Не стоит, -- негромко попросил я. -- Иначе мне прийдется уйти.
Эдгар торопливо отложил сигару. С улыбкой произнес: -- Извини,
Миша. Чуть было не забыл, что ты "нюхач". Лучший в мире, если верить
газетам.
-- Единственный в мире. "Нюхачи" -- просто люди с тренированным
обонянием. Они похожи на меня не больше, чем вентилятор на
турбореактивный двигатель.
-- Образно, но непонятно. До сих пор ты никак не проявлял своих
способностей. Я даже решил, что ошибся и везу к себе вовсе не Михаила
Кобрина.
Вот как. А утверждаешь, что забыл про мои способности. Нет, ты
прекрасно о них помнишь, Эдгар. И сейчас размышляешь, смогу ли я
сделать что-то, без чего тебе не жить...
Нарочито не обращая внимания на Эдгара, я вытер о салфетку и без
того чистые пальцы. Примерился и быстрыми движениями извлек из ноздрей
рыхлые, волокнистые комочки газовых фильтров. Бросил их в камин --
синтетическое волокно фильтров теряет способность аккумулировать
запахи примерно за полдня. И вдохнул -- медленно, глубоко.
В глазах на мгновение потемнело. Потом зрение вернулось, предметы
стали еще более четкими. А в воздухе повисла разноцветная, мерцающая,
шелестящая паутина запахов...
-- Уже год, как ты живешь здесь один,-- тихо сказал я.-- Три раза
за это время к тебе приходили женщины. Всегда разные. А раньше ты жил
с женой и двумя сыновьями. Они ушли от тебя -- так, Эдгар? После этого
ты стал пить, очень много пить. Коньяк, водка, виски, вино... Ты
куришь -- табак, а изредка и травку... С самого утра ты не курил ни
того, ни другого, и сейчас тебе довольно неуютно... Что тебе
рассказать еще?
-- Хватит, Миша. Вполне хватит. -- Эдгар ловко, не глядя, залил
остатки кофе в чашечке коньяком. Залпом выпил. -- Ты прав, почти во
всем прав.
Странное выражение было у него на лице. Что-то из сказанного
причинило ему настоящую, неподдельную боль. А что-то, наоборот,
вселило надежду...
-- Только в одном ошибка. Моя семья погибла, Миша. Отказало
автоуправление флаера. Говорят, такое случается раз в год. Это
оказался их год.
Он не врал. Очень легко определить, когда человек врет, а когда
говорит правду. Меняется запах пота, так резко и неожиданно, словно
передо мной внезапно оказывается совсем другой человек.
-- Извини, -- смущенно произнес я. -- Я должен был понять сам. Все
вещи остались в доме, и одежда, и косметика, и игрушки...
-- Ты и это чувствуешь?
-- Да.
Эдгар не мигая смотрел мне в глаза. Потом вполголоса произнес:
-- Я очень рад, что нашел тебя, Миша. Мы поможем друг другу. Ты
вернешь мне сына. А я подарю тебе полноценную семью. Такую, где будет
не только твоя любимая девушка, но и ваш ребенок.
У меня закружилась голова. Запахи, тысячи, миллионы запахов чужого
дома навалились на меня с чудовищной силой. Рецепторы, занимающие
девять этмоидальных раковин в моей искореженной мутацией носоглотке,
жадно впитывали информацию. Запахи людей, погибших год назад. Запахи
пищи, съеденной прошлой осенью. Запахи давным-давно выпитых вин... Я
даже не мог переспросить Эдгара, не мог узнать, чего он хочет от меня,
не мог встать, не мог шевельнуться. В клубящейся какофонии запахов,
звуков и цветов почти терялся слабый, далекий голос Эдгара...
-- Ты когда-нибудь задумывался, почему мы все так стремимся иметь
детей? Парни твоего возраста влюблялись и мечтали о свадьбе во все
времена. Но никто из них не собирался немедленно заводить ребенка. А
многие ухитрялись прожить всю жизнь, не имея детей и не чувствуя себя
ущербными.
Новая нитка в дрожащем цветном узоре. Булькающий звук наливаемого
коньяка. Сложный рисунок запаха...
-- Мы -- раса уродов, Миша. Раса генетических уродов. Мы
исковеркали себя авариями атомных реакторов и химических заводов. Мы
проводили мутации, которые должны были сделать нас лучше... Лучше, чем
мы могли быть. Ты ведь тоже результат этих экспериментов, Миша. И
прекрасно знаешь им цену... иначе не ходил бы с фильтрами в носу,
стараясь забыть о даре, которым тебя наделили. Мы здоровы телесно, но
в наших телах спят генетические бомбы, проклятие будущих поколений.
Дети-дебилы, без ног и пальцев, без ушей и волос. Дети, которые не
должны родиться. Вот откуда наши генетические центры, наши проверки на
взаимную совместимость. Лишь одна пара из восьми получает право иметь
детей друг от друга. Для других -- генетические доноры, приемные
дети... А то и полная стерилизация. То, что всегда было нормой, стало
исключением. Предметом гордости. Показателем собственной
полноценности.
-- Не читай мне лекций, Эдгар, -- прошептал я. -- Да, я хочу быть
полноценным. И хочу жить с девушкой, которую люблю. Неужели я виноват,
что ее предки обитали рядом с хранилищами радиоактивных отходов и
чадящими фабриками?
-- Конечно нет, Миша. Мы расплачиваемся за чужие грехи. А ведь это
несправедливо.
-- Прошлое не изменишь, -- с невольной горечью сказал я. -- И что
толку в том, справедливо оно или нет.
-- Как знать, Миша.
Я прикрыл глаза сосредоточиваясь. Задержал на мгновенье дыхание,
разгоняя цветной туман перед глазами. И посмотрел в лицо Эдгара --
посмотрел человеческим взглядом, а не сверхзрением "нюхача".
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента