Джон Лутц
Дорогая Дори
Моя жена — Дорогая Дори. Естественно, не столько для меня, сколько для миллионов читателей колонки, в которой она рассказывает, как вести домашнее хозяйство. Газетный синдикат рассылает ее в сотню ведущих изданий. Вы знаете, какого рода колонки я имею в виду — те, что обычно печатаются на шестой странице раздела «Моды» и объясняют вам, как поставить новые подметки на старые туфли или превратить износившийся насос для ванной в прекрасную садовую поливалку. Или же знакомят со ста одним способом использования яичной скорлупы. Моя Дори, которой минуло тридцать пять, была автором самой популярной из таких колонок и с неподдельной страстью и преданностью изыскивала все новые способы экономичного ведения хозяйства, которые отличались на редкость свежим подходом. Беда заключалась в том, что многие из ее предложений были более умны, чем практичны, и именно поэтому я больше не мог даже в мыслях называть Дори дорогой.
Классическая метаморфоза, можете вы сказать, — от любви до ненависти.
Через год после нашей свадьбы я с отвращением ел сандвичи из черствого хлеба, который можно было покупать за половину цены, спал под лоскутным одеялом, в квадратиках которого узнал свою любимую старую спортивную куртку, в гостиной ходил по ковру, составленному из уродливых образцов, бесплатно поставляемых магазинами ткани, и таращился в покрытый снежной рябью экран телевизора, потому что на сооружение гигантской телеантенны пошли бракованные водопроводные трубы. Поклонники Дорис были бы счастливы убедиться, что она сама живет в окружении своих же предложений по рационализации быта. Что же до меня, я мечтал оказаться в компании естественной блондинки, которая осветляет волосы не при помощи лимонной кислоты, а нормальной, пусть и дорогой, парфюмерии.
С другой стороны, Дорис зарабатывала кучу денег. Я был достаточно практичен, чтобы не настаивать на разводе и разделе имущества. Дорис не могла этого не понимать. Так что из этого мучительного, но выгодного брака не было иного выхода, как только через труп Дорогой Дори. Если бы еще она придумала, как из кухонной утвари сделать что-то вроде пистолета.
Но я прекрасно понимал, что не имеет смысла полагаться на что-то подобное. Тут не сработает ни нож, ни револьвер, ни колун, ни электропровода в ванне. Придется поломать себе голову над ситуацией, которая будет выглядеть как несчастный случай, и полиция не сможет в ней разобраться, пусть даже кого-то и будет подозревать. Как правило, они подозревают мужа, так что мне нужно будет сконструировать что-то уж здорово умное. И побыстрее. Потому что от жизни с Дорис я медленно, но верно сходил с ума.
Посмотри, Хью, — сказала она, демонстрируя свою невзрачную фигуру, словно манекенщица в новом платье. — Последнее, что я придумала. Ну, не гениально ли, когда приходится иметь дело с подтекающими кранами и крошками на столе? — На талии у нее красовался рулон туалетной бумаги, висящий на обрывке веревки, обмотанном вокруг пояса. — Молоко пролилось или у ребенка нос течет, — вдохновенно декламировала она, — но вам стоит только потянуть и оторвать — и в вашем распоряжении отличное полотенце, в любое время, в любом месте!
В самом деле потрясающее, если вас устраивает весь день ходить с рулоном туалетной бумаги, подпрыгивающим на заднице.
— Умно, — оценил я, возвращаясь к своему журналу. Я не так глуп, чтобы злить Дори. В своей мстительности она могла быть очень изобретательной. Я помню, как-то мы поссорились, и она переклеила этикетку с лосьона для волос на точно такой же флакон с суперклеем — как гласила телевизионная реклама, он мог выдержать вес автомобиля. Я провел пять предельно неудобных часов и выдал не меньше дюжины ни с чем не сообразных обещаний, прежде чем она выдала мне формулу простого состава, который растворяет клей. И больше мне не хотелось таких испытаний.
— Я вроде кое-что придумал, — пробормотал я, рассеянно почесывая левую руку.
— Что именно, Хью? — поинтересовалась Дори.
— Я просто разговариваю сам с собой, дорогая, — сказал я, переворачивая очередную страницу журнала для гурманов, который заставлял меня захлебываться слюной.
— Тебе надо носить с собой диктофон и прокручивать его в конце дня, чтобы убедиться, как смешно ты разговариваешь, — посоветовала она.
Днем мне был предложен ланч из несъеденных остатков, из которых можно приготовить хоть и безвкусное, но питательное блюдо, и я в который уж раз не мог не подумать, почему мы должны существовать, как нищие побирушки. Денег у нас хватало. И мы обитали в прекрасной квартире на десятом этаже дома в одном из самых спокойных и престижных районов города. Но в стенах квартиры все было самодельным, уродливым, сколоченным из мусора или вытащенным из подвалов.
По завершении ланча я стал чистить пластиковые моющиеся тарелки, а Дорис, оторвав клочок от своего украшения на поясе, протирала стол. Укладывая тарелки в раковину, я провел пальцем по одной из них и выругался: под ногтем собралась полоска грязи, и, кроме того, я его чуть не сорвал.
— Ай-ай-ай, — посочувствовала мне Дори. — Но никаких проблем.
И, прежде чем я понял, что она делает, Дори залепила мне палец своим дьявольски быстро сохнущим клеем, напоминающим цемент.
— Он сохранит ноготь, пока тот не окрепнет, — весело сообщила она.
Может, и так. Но при взгляде на палец я почему-то почувствовал себя в роли доктора Джекила, превращающегося в мистера Хайда.
Настало время отправляться по магазинам. Я сопровождал Дори во время ее визита в местную лавчонку подержанной одежды, где она потратила целых четыре доллара, приобретя на них форменную юбку женского персонала морской пехоты, а для меня — потертый на локтях великоватый костюм.
Она дала мне понять, что знает способ сделать костюм как новый и подогнать его по фигуре с помощью нескольких английских булавок.
Заскочив в соседнюю булочную, где она купила черствые булочки с глазурью, мы отправились домой. Естественно, шли мы пешком — женщина в дождевике с каким-то странным утолщением на бедрах и нервный мужчина с изуродованным пальцем. Может, я преувеличиваю, но мне казалось, что все прохожие смотрели на нас. В последнее время я вообще много чего себе представлял. Например, каково это жить одному.
Жить надо просто, — в тот вечер сказал мне Дуайт, мой неизменный бармен. — И тогда все получится. И придет удача. — Спасаясь от Дори, я регулярно заходил к нему в подвальчик. И хотя напитки у Дуайта были жутко дорогими, мне тут нравилось.
— Ты хочешь сказать, — вступила в разговор Лейси, шикарная платиновая блондинка, сидящая у стойки рядом со мной, — что в любом случае можно обойтись плоскогубцами и отверткой. Но если с их помощью делали первые «форды», то свою новую модель ты же отгонишь к автомеханику, коль скоро с ней что-то случится.
Дуайт признал, что примерно так он и поступит.
Лейси удовлетворенно кивнула и пригубила пиво. Честно говоря, заходил я в подвальчик и из-за нее тоже. Я подозревал, что на деле она была чистой брюнеткой, которая каждую неделю тратила немалые суммы в косметическом кабинете.
— То есть из каждого сложного положения есть простой выход, — сказал Дуайт. — Я прав?
— Больше, чем ты можешь себе представить, — согласился я, прикидывая, как бы провести время с Лейси. Ей-Богу, она была хорошенькой девушкой — или, во всяком случае, старалась казаться таковой. Даже при самых благоприятных обстоятельствах Дори трудно было назвать симпатичной. Это было качество, которое не имело ничего общего ни с бережливостью, ни с изобретательностью.
— А это что такое? — спросила Лейси, и я понял, что она обращается ко мне.
Я сидел нога на ногу, и одна штанина задралась до середины икры. Лейси показывала пальцем на пуговицу, пришитую к верхней кромке носка.
— Моя жена пришила такие пуговицы на черные носки, — объяснил я. — Чтобы в темноте я не спутал их с коричневыми.
Лейси и Дуайт уставились на меня.
— Так, — сказала Лейси. — Глупее не придумаешь.
Я почувствовал, что краснею.
— Да? А как бы ты решила эту проблему?
— Будь ты моим мужем, Хью, то носил бы один носок коричневый, а другой черный.
Я расхохотался так, что расплескал пиво. Дуайт, одобрительно улыбаясь моему хорошему настроению, вытер лужицу на стойке, пустив в ход самое настоящее полотенце. Лейси засмеялась вместе со мной. Ее вообще было легко рассмешить.
— Чего вы так развеселились? — спросил Дуайт.
— Мне понравилась идея носить один носок коричневый, а другой черный, — объяснил я ему. — До чего удивительно простое решение проблемы.
— Простота — это вообще ключ к жизни, — напомнил мне Дуайт.
Может, и к смерти, подумал я про себя. Я не мог отделаться от мыслей, какую жизнь мне приходится вести с Дори. И я усложнял проблему, которая на деле решалась куда как просто, — проблему, которая имела отношение к существованию Дори на этой планете. Дуайт, как всегда, изрек умную мысль, избавив меня от необходимости принимать нелегкое решение.
Следующим утром я положил на подоконник, высунув ее в окно, палку от метлы и посмотрел на Вторую авеню, что бурлила жизнью в десяти этажах подо мной. Затем опустил оконную раму, прижав палку таким образом, что она высовывалась на несколько футов. Убедившись, что ни в холле, ни на лестничной площадке никого нет, я поднялся на два этажа, где располагался служебный выход на крышу, пересек ее и подошел к той стороне, что выходила на Вторую авеню.
Я всегда боялся высоты, но заставил себя свеситься с крыши, пока в двух этажах внизу не увидел торчащую из нашего окна палку. После чего я осторожно отступил назад и ключами процарапал на шиферной черепице крыши метку. Содрогнувшись, я в последний раз бросил взгляд на улицу внизу и заторопился в квартиру.
Убедившись, что меня никто не видел, вытащил палку и поставил ее в стояк последней модели, который некогда был картонной трубкой из-под бумажного полотенца. Я понял, как решить проблему, учитывая, что Дори достаточно сильна и неукротима. Выкинуть ее в окно мне будет не под силу. Кроме того, обязательно останутся следы борьбы. Криминалистика достигла такого уровня, что их обязательно найдут.
Когда Дори вернулась после утренней встречи с редактором, я встретил ее с привычной для себя раболепной почтительностью. И, слушая стрекот пишущей машинки в соседней комнате, тупо смотрел на экран телевизора, где шла какая-то мыльная опера. Набираясь мужества, я думал о своей внутренней драме.
Беспрерывный треск клавиш прекратился. Дори просматривала свое творение. Я поймал себя на дикой мысли: можно ли при помощи обыкновенной зубной пасты устранить кровь? Не об этом ли она пишет в одной из своих колонок?
Теперь все это неважно, сказал я себе и позвал ее: «Дори!»
Она вошла в гостиную с раздраженным выражением лица, на котором еще лежал отсвет вдохновенного творчества. Дори терпеть не могла, когда ее отрывали от работы.
— На час я заказал столик у «Ринальди», — сообщил я ей. «Ринальди» был один из самых дорогих ресторанов в городе, специализировавшийся на лобстерах, которых Дори ненавидела.
Ее высветленные лимонной кислотой брови сошлись на переносице.
— Ты… что?
Когда Дори начала орать, я опустил руку и включил спрятанный под креслом диктофон. Все прошло как нельзя лучше. Я завел ее так, что она вопила не умолкая минут пять.
Этим вечером ужин состоял из риса, нескольких листиков салата и пары кубиков говяжьего концентрата. Я покаялся. Дори пошла на то, чтобы заключить со мной перемирие. За чашкой ячменного кофе она проинформировала, что прощает мое недостойное поведение. Посуду сегодня мыл я.
ерез два дня, когда мы сидели в гостиной, просматривая каждый свою часть утренней газеты, я с трудом сглотнул комок в горле и сказал, что недавно заметил нечто, достойное ее профессионального внимания.
— И что же это такое? — с подозрением спросила она, поскольку ей никогда не доводилось слышать от меня мыслей, достойных использования в ее колонке.
— Вчера я был на крыше, — сказал я.
— Ради Бога, чего тебя туда понесло?
Я почувствовал, как в мозгу стали лихорадочно проворачиваться шестеренки моего замысла.
— Никогда там раньше не был… даже не представлял, как все выглядит.
Дори удивленно уставилась на меня.
— И вот что я хочу сказать, — продолжил я. — На соседней крыше увидел очень интересный флюгер. Похоже, что он самодельный, но так ловко выкроен из старой пивной банки…
Дори опустила на колени свою часть газеты и заинтересованно повернулась ко мне.
— Из пивной банки? — переспросила она. Вне всякого сомнения, она уже прокручивала сотни вариантов применения пустых пивных банок — вазы, стаканчики для карандашей, горшки для цветов, — но вот флюгер ей не приходил на ум.
Я опустил газету и улыбнулся, давая понять, насколько заразителен ее энтузиазм.
— Идем, — сказал я. — Сама увидишь.
Она тут же вскочила, ибо уже не могла думать ни о чем другом, а только о новой теме своей колонки. Поднимаясь с кресла, я включил диктофон, который был поставлен на полную громкость воспроизведения.
К тому времени, когда мы оказались на крыше, прокрутились две минуты пустой пленки и в нашей квартире стали раздаваться вопли Дори, которые она издавала во время нашей последней ссоры. Их должен будет услышать по крайней мере хоть один из соседей.
Я подвел Дори к метке на крыше, что была точно над нашим окном.
— Вон там, — сказал я, показывая ей на неуклюжий кондиционер на противоположной крыше.
Прищурившись, Дори попыталась обнаружить флюгер.
— Ничего не вижу, Хью, — раздраженно сказала она.
— Надо передвинуться вот сюда, — подвел я ее к метке. — И смотреть между двух каминных труб.
— Я все равно не…
Она так и не закончила предложение. Ладонью правой руки я с силой толкнул ее в спину, и с высоты двенадцати этажей Дори полетела на тротуар. Я тут же отвернулся, чтобы меня не вытошнило при виде ее распростертого тела.
Никому не попав на глаза, я торопливо добрался до квартиры и заскочил в нее. Я уже предусмотрительно открыл окно, под которым теперь лежало изуродованное тело Дори. Запись нашей ссоры кончилась, и в комнате стояла тишина. Нагнувшись, я переключил клавиши, и, пока звонил в полицию, рассказывая о постигшем меня трагическом несчастье, запись исчезла.
Полиция оказалась у моих дверей через несколько минут. Я повторил свою историю двум полицейским в форме, и, думаю, они не смогли не поверить тому представлению, которое я так убедительно разыграл перед ними. Я в полной мере вошел в роль безутешного мужа.
Тощий рыжеволосый человек, представившийся лейтенантом Гастоном, сидел напротив меня в гостиной, слушая мое повествование. Он задал несколько вопросов.
— Значит, произошла ссора, — повторил он, — и вы сказали жене, что хотите развестись?
— Совершенно верно, лейтенант, — потрясенно признал я. — Вне всякого сомнения, соседи слышали, как мы ссорились.
Лейтенант справился со своими записями.
— Она возражала против развода, расстроилась, сказала, что скорее покончит с собой, чем потеряет вас, — и выбросилась из окна.
— Именно так все и было, — признал я его правоту. — Конечно, мне и в голову не могло прийти, что она говорит серьезно… — я сокрушенно шмыгнул носом, — пока уже не было поздно…
— В это окно? — уточнил лейтенант Гастон.
Я кивнул. Оно было по-прежнему открыто, и легкие порывы летнего ветерка шевелили портьеры.
Гастон вздохнул и встал.
— Не спуститесь ли со мной вниз, сэр?
Меня внезапно замутило. В горле пересохло.
— Чтобы опознать?..
— Не совсем, — сказал лейтенант Гастон, придерживая передо мной дверь прихожей.
Никто из нас не проронил ни слова. Собравшиеся расступились передо мной. Стоило только покинуть прохладную кондиционированную атмосферу холла, как у меня ослабли ноги. Тело Дори было огорожено канатами, и рядом на страже стоял полицейский. Он приподнял ограждение, и лейтенант Гастон придержал меня за локоть, когда мы подныривали под него. Я не мог заставить себя взглянуть на тело Дори.
— Если ваша жена выкинулась из окна десятого этажа, — осведомился Гастон, — то как вы объясните вот это?
И тут уж мне пришлось поднять глаза.
Внешний облик Дори был не столь ужасен, как мне представлялось. Как ни странно, крови было совсем немного, только сломанные ноги были вывернуты под непривычным углом. Самым страшным была длинная белая лента туалетной бумаги, тянувшаяся от заметно уменьшившегося рулона на поясе — вверх, вверх, все выше, до крыши…
Плотная бумага была перфорирована лишь чуть-чуть, так что порвать ее было непросто. Должно быть, свисающий свободный конец зацепился за что-то, когда я толкнул Дори, и во время ее падения размотался с рулона на поясе.
— Я жду объяснений, — сказал лейтенант Гастон. Он сжал пальцы на моем предплечье, но мне показалось, что они сдавили горло.
Я попытался выдавить хоть слово, заявить о свой невиновности. Но боюсь, что это получилось у меня не очень убедительно. Я сам не узнал хриплые звуки, которые сорвались у меня с губ:
— Я не понимаю…
Лейтенант Гастон обратился ко мне с нудным полицейским монологом, зачитывая мои права с карточки, которую он держал в свободной руке. Среди всего прочего, он сообщил, что я могу хранить молчание.
Как бы я хотел, чтобы Дори была жива. Она бы наверняка придумала какое-нибудь толковое занятие, чтобы коротать время в тюрьме.