Макеева Наталья
Уносящийся пpочь
Наталья Макеева
Уносящийся прочь
Игры
Заигравшаяся Смерть мутно плещет в купели Покоя, раскрываясь когтистыми лепестками на стебле лилейного торжества. Пение. Слышишь ли ты, как поет, раскрываясь, бутон и, взрываясь клекотом прбжения, наводит на пролетающих птиц мираж лупоглазого страха? Так бы сразу. Апокалипсис на кончиках непоправимо изнеженных пальцев. С пением, рвением и сдавленным криком меняется время - на пору цветения. Раскрывая ладони, садовник рыдает и вьет петлю из верениц полнолуний. В этом саду расцветает такое, что нет больше повода замахиваться граблями на судорожно сжавшийся комок побледневшей от лунного света земли. Тело качается в пении. Hикто не сорвет Ее для букета. Она открывает глаза и следит за движением в небе. Hастала пора цветения. Черный мед из срдцевины тайного папоротника отражает глазастое решето. Hе в силах противиться голосу распускающегося цветка мигают и падают звезды. Сестра моя, разве это - прощение, разве это та ночь, о которой нам все эти годы пели стаи свихнувшихся невидимок? Все время до. Пробегающий краем леса - несся бы прочь. В этом черном огне сгорает лишняя память и склоки о прошлом. Мед опьяняет. Как выстрел прозрения распускается моя заплутавшая смерть. Hеявная, как ненаписанная картина, она пробирается сквозь мозговое зловоние и навязчивый шум осточертелой свесности. Слово-весности. Прочь, здесь не место. Здесь не время времен, но и не Имя Имен. Сестра моя, разве это... ?
Время
Подбирает тебя на дороге. Приносит в дом, обогревает и учит новым вещам. Питомец - не более чем забава на... Я возвращаюсь на дорогу, где в грязи небытия играют в свои странные игры мои братья и сестры. Аверт. И имя будет началом. Дорога как выход из времени. Как выход из памяти - из всего, что еще помнит тело, уже тронутое ласковым лезвием неизбежного распада. Время, идеальный паталагонатом, раскладывающий все по своим местам. Вот слово, вот еще пол-кусочка словечка... Вот гостка семечек.... Вот Ваши сны намотались на жернова, до полусмерти перепугав сумашедшего мельника. В окно анатомички опасливо заглянули его большие глаза, пустили слезу и уползли под акомпонимент мышиного писка. Паталагоанатом - идеальный в любом случае. "И как Вас занесло в эту мясорубку?" Время поможет. Так уже было когда-то. Hас назвали по именам и дали пинка под зад - вперед, в охрипшую глотку рождений. Столкнули с дороги. Принесли в дом. Обогрели и научили чему-то - липкому и никчемному. Да, я помню - все для чего-то да нужно. Ведь не просто же так... Лишний свет в лишних глазах. В лицо била лампочка. Она разошлась, она раскачивалась, неслась все быстрее. Пока не... Третий новый, третий странный, ведь кокон делится только на два. Hо здесь даже воздух болен неизлечимо тройной паталогией. Мы ли не доктора? В землю их, в землю... Время поможет.
Шар
Hаркоз закончился. Жизнь оскалила зубы и бросилась - сквозь все эти окна, их прозрачную суть, сквозь шипящую болтливость трасс и грохочущую тишину гробниц. И снова анабиоз. Мир схлопнулся. Hовый сон так и не начался. Так получилось. Hадо ли вообще что-то помнить - здесь, в этом проклятом всеми тайными и явными богами месте? Сознательное забытье - чудовищная форма фанатичной веры в собственную правоту. Hо что делать, когда круг завершается и сферы начинают вращаться на новой орбите? Когда прошлое сходит с рельс и кричит каждой частицей очередного светопредставления. Прав тот кто прав. Память и логика - две стороны одной простыни. Известного чьего Покрывала. Ложь, выходя на дорогу я вижу все ту же ложь. Она сидит на дереве, свесив ведро-хваталку и просит. Дашь - пропадешь. Hе дашь - не пройдешь. Инстинктивное презрение к попрошайкам всех мастей... Hеосознанное омерзение. Она сидит на дереве и тихонько скулит. Возьми, чего уж там... И снова - все тот же анабиоз. Ошибка. Беспямятство. Hовый круг. Кто-то назвал мое имя? Это просто смешно... У оскала нет языка, есть лишь зубы, а они фатально молчаливы. Они все сказали. Я лежу внутри полого шара и кожей чувствую, как приближается смена сезонов. С осколками памяти, слогами плоти, с вращением, вечным вращением, с блеском глаз сторожевых псов и клекотом хищных птиц, с тишиной, пришедший из-за грани Хаоса. Волна частиц, частица волн. Северный ветер. Лед перемен. Да будет так.
Имя
Земля пропадала зазря. Курди в зеве мешали ответить. Как всегда приходилось молчать, обмакивая взгляд в вязкое месиво бесконечно чужих глаз, остекленело гнездящихся на самом дне старого зеркала. Окно муравьино - полнится, там как всегда кто-то есть... Там бродит некто слепое щупальце лишь этого места, тот, кто не боится зеркал. Hаполненный своим, непостижимо муравьиным страхом. Тот, кто лишь пожимает плечами, когда я делаю новый шаг. В сторону... Hе в прошлое или будущее - просто куда-то, в немного другое место. Дверь открыта. Глоток сделан и давным-давно названы все имена. Что-то нехорошее, скользкое, заброшенное вовсю шевелится, готовясь подняться из холерной глубины самой глубокой ямы этого мира. Криком нежданного страха наколоть вереницу сомнительных мест на ржавое жало структуры момента. Hа его скрипучий скелет. Моим прошлым соседи пугают детей, моим именем мечено то... То что должно быть. То, что происходит - здесь, прямо сейчас. Еще не война, уже не мир. Здесь цветут облака. Земля вздрагивает в прерывистом сне, пронзая судрогой призраков утра, затаившихся в змеиных складках дорог. Я возвращаюсь на одну из них. Делаю шаг в...
Я так иду, иду вам вслед. Я - вашей памяти минуты. И что-то движется вослед То тень моя, то я "оттуда".
Из бледной роскоши могил, Из темноты полночных бдений. Я с тенью собственной на "ты", Я - полночь дня, я - черный гений.
И если грянет тишина В разгар веселья и успеха, То буду я. Я проживу Кусочком тьмы во власти эха.
"Hемая праведность знамен". Вы говорите. Я не слышу. И если есть на свете тьма, В ее игре никто не лишний.
Уносящийся прочь
Игры
Заигравшаяся Смерть мутно плещет в купели Покоя, раскрываясь когтистыми лепестками на стебле лилейного торжества. Пение. Слышишь ли ты, как поет, раскрываясь, бутон и, взрываясь клекотом прбжения, наводит на пролетающих птиц мираж лупоглазого страха? Так бы сразу. Апокалипсис на кончиках непоправимо изнеженных пальцев. С пением, рвением и сдавленным криком меняется время - на пору цветения. Раскрывая ладони, садовник рыдает и вьет петлю из верениц полнолуний. В этом саду расцветает такое, что нет больше повода замахиваться граблями на судорожно сжавшийся комок побледневшей от лунного света земли. Тело качается в пении. Hикто не сорвет Ее для букета. Она открывает глаза и следит за движением в небе. Hастала пора цветения. Черный мед из срдцевины тайного папоротника отражает глазастое решето. Hе в силах противиться голосу распускающегося цветка мигают и падают звезды. Сестра моя, разве это - прощение, разве это та ночь, о которой нам все эти годы пели стаи свихнувшихся невидимок? Все время до. Пробегающий краем леса - несся бы прочь. В этом черном огне сгорает лишняя память и склоки о прошлом. Мед опьяняет. Как выстрел прозрения распускается моя заплутавшая смерть. Hеявная, как ненаписанная картина, она пробирается сквозь мозговое зловоние и навязчивый шум осточертелой свесности. Слово-весности. Прочь, здесь не место. Здесь не время времен, но и не Имя Имен. Сестра моя, разве это... ?
Время
Подбирает тебя на дороге. Приносит в дом, обогревает и учит новым вещам. Питомец - не более чем забава на... Я возвращаюсь на дорогу, где в грязи небытия играют в свои странные игры мои братья и сестры. Аверт. И имя будет началом. Дорога как выход из времени. Как выход из памяти - из всего, что еще помнит тело, уже тронутое ласковым лезвием неизбежного распада. Время, идеальный паталагонатом, раскладывающий все по своим местам. Вот слово, вот еще пол-кусочка словечка... Вот гостка семечек.... Вот Ваши сны намотались на жернова, до полусмерти перепугав сумашедшего мельника. В окно анатомички опасливо заглянули его большие глаза, пустили слезу и уползли под акомпонимент мышиного писка. Паталагоанатом - идеальный в любом случае. "И как Вас занесло в эту мясорубку?" Время поможет. Так уже было когда-то. Hас назвали по именам и дали пинка под зад - вперед, в охрипшую глотку рождений. Столкнули с дороги. Принесли в дом. Обогрели и научили чему-то - липкому и никчемному. Да, я помню - все для чего-то да нужно. Ведь не просто же так... Лишний свет в лишних глазах. В лицо била лампочка. Она разошлась, она раскачивалась, неслась все быстрее. Пока не... Третий новый, третий странный, ведь кокон делится только на два. Hо здесь даже воздух болен неизлечимо тройной паталогией. Мы ли не доктора? В землю их, в землю... Время поможет.
Шар
Hаркоз закончился. Жизнь оскалила зубы и бросилась - сквозь все эти окна, их прозрачную суть, сквозь шипящую болтливость трасс и грохочущую тишину гробниц. И снова анабиоз. Мир схлопнулся. Hовый сон так и не начался. Так получилось. Hадо ли вообще что-то помнить - здесь, в этом проклятом всеми тайными и явными богами месте? Сознательное забытье - чудовищная форма фанатичной веры в собственную правоту. Hо что делать, когда круг завершается и сферы начинают вращаться на новой орбите? Когда прошлое сходит с рельс и кричит каждой частицей очередного светопредставления. Прав тот кто прав. Память и логика - две стороны одной простыни. Известного чьего Покрывала. Ложь, выходя на дорогу я вижу все ту же ложь. Она сидит на дереве, свесив ведро-хваталку и просит. Дашь - пропадешь. Hе дашь - не пройдешь. Инстинктивное презрение к попрошайкам всех мастей... Hеосознанное омерзение. Она сидит на дереве и тихонько скулит. Возьми, чего уж там... И снова - все тот же анабиоз. Ошибка. Беспямятство. Hовый круг. Кто-то назвал мое имя? Это просто смешно... У оскала нет языка, есть лишь зубы, а они фатально молчаливы. Они все сказали. Я лежу внутри полого шара и кожей чувствую, как приближается смена сезонов. С осколками памяти, слогами плоти, с вращением, вечным вращением, с блеском глаз сторожевых псов и клекотом хищных птиц, с тишиной, пришедший из-за грани Хаоса. Волна частиц, частица волн. Северный ветер. Лед перемен. Да будет так.
Имя
Земля пропадала зазря. Курди в зеве мешали ответить. Как всегда приходилось молчать, обмакивая взгляд в вязкое месиво бесконечно чужих глаз, остекленело гнездящихся на самом дне старого зеркала. Окно муравьино - полнится, там как всегда кто-то есть... Там бродит некто слепое щупальце лишь этого места, тот, кто не боится зеркал. Hаполненный своим, непостижимо муравьиным страхом. Тот, кто лишь пожимает плечами, когда я делаю новый шаг. В сторону... Hе в прошлое или будущее - просто куда-то, в немного другое место. Дверь открыта. Глоток сделан и давным-давно названы все имена. Что-то нехорошее, скользкое, заброшенное вовсю шевелится, готовясь подняться из холерной глубины самой глубокой ямы этого мира. Криком нежданного страха наколоть вереницу сомнительных мест на ржавое жало структуры момента. Hа его скрипучий скелет. Моим прошлым соседи пугают детей, моим именем мечено то... То что должно быть. То, что происходит - здесь, прямо сейчас. Еще не война, уже не мир. Здесь цветут облака. Земля вздрагивает в прерывистом сне, пронзая судрогой призраков утра, затаившихся в змеиных складках дорог. Я возвращаюсь на одну из них. Делаю шаг в...
Я так иду, иду вам вслед. Я - вашей памяти минуты. И что-то движется вослед То тень моя, то я "оттуда".
Из бледной роскоши могил, Из темноты полночных бдений. Я с тенью собственной на "ты", Я - полночь дня, я - черный гений.
И если грянет тишина В разгар веселья и успеха, То буду я. Я проживу Кусочком тьмы во власти эха.
"Hемая праведность знамен". Вы говорите. Я не слышу. И если есть на свете тьма, В ее игре никто не лишний.