Мак-Каммон Роберт
Морожник
Роберт МАК-КАММОН
Морожник
Тихий, жаркий августовский вечер. В конце Брэйервуд-стрит - легкий мелодичный перезвон, похожий на церковные колокола. Мне знаком этот звук. Морожник! Морожник идет!
Субботний вечер. По телевизору - "Корабль любви", лампы в гостиной притушены. На полу - доска для "скрэббла" <скрэббл (scrabble, англ.) - игра в слова (алфавитными косточками на разграфленной доске).>, в который мы играем. Как обычно, я проигрываю - что смешно и нелепо, потому что я преподаю английский язык в школе, и если я что-то знаю, так это правописание! Но дети всегда обыгрывают меня в "скрэббл", а Сандре лучше всех удается придумывать слова, которых никто раньше не слышал. Хорошая игра для жаркого летнего вечера.
- Дисфункция, - говорит она, выставляя свои буквы на доску. И улыбается мне.
- Нет такого слова! - заявляет Джефф. - Скажи ей, папа!
- Скажи, папа! - эхом подхватывает Бонни.
- Извините. Есть такое слово, - говорю я. - Оно означает плохую работу чего-нибудь. Когда что-то разладилось. Так что извините, ребятки., - Я подсчитываю в уме Сандрины очки и понимаю, что она набрала уже достаточно, чтобы выиграть. - Мы должны остановить ее, - говорю я детям. - Она снова нас обыграет! Бонни, твой ход. Думай как следует.
Сетчатая дверь на улицу открыта, и поверх накладного смеха из телевизора я слышу перезвон колокольчиков. Морожник идет!
Маленькая ручонка Бонни перебирает косточки. Она строит слово, которое пытается сложить в голове, но не получается. Я всегда могу сказать, когда она упорно думает, потому что в этот момент над переносицей появляются две параллельные складочки. Глаза у нее - от матери. Темно-зеленые. У Джеффа мои карие.
Я сижу на полу и жду.
- Ну давай, копуша, - подгоняет ее Джефф. - Я уже придумал отличное слово.
- Не торопи меня, - отвечает Бонни. - Я думаю.
- Боже, какой душный вечер, - говорит Сандра, утирая ладонью лоб. Все-таки нам придется починить кондиционер.
- Обязательно. На будущей неделе. Обещаю.
- Угу. Ты говорил это на прошлой неделе. Если так будет продолжаться, не знаю, как мы переживем это лето. Сейчас, наверное, градусов тридцать пять.
- Скорее, сто тридцать пять, - хмуро заявляет Джефф. - У меня рубашка к спине прилипла.
Я вскидываю голову и прислушиваюсь к все еще отдаленным колокольчикам динь-динь-динь! Маленьким я очень любил этот звук. Он ассоциируется у меня с летом: высокие деревья, большие, по-летнему зеленые листья, светлячки, мелькающие в темноте, жареные, сосиски, чернеющие над костром, и зефир обугливается, обугливается, обугли...
Морожник идет!
Это Бонни так прозвала его - морожник. Теперь мы все его так зовем. Когда я о нем думаю, я вспоминаю летние вечера - когда некуда пойти и нечем заняться. Я вспоминаю детство и выбегаю в лиловые сумерки отдать четвертак за вкус холодного блаженства на палочке. О, а цвета этих застывших ледышек голубой как яички малиновки, бананово-желтый, темно-фиолетовый как синяк, красный как пламя. Я очень люблю морожника! В доме действительно жарко.
- На следующей неделе починю кондиционер, - говорю я Сандре, и она кивает. - Обещаю, честное слово.
Что-то шуршит в углу, где свалена стопка газет. Я сижу очень тихо, прислушиваюсь. Но этот звук не повторяется. Я слышу - динь-динь-динь!
- Мое слово, - веско объявляет Бонни, - КРЫСА. - И выставляет свои буквы на пожелтевшую доску.
- Ну и слово! Любой может выиграть с таким дурацким словом, - говорит Джефф с оттенком досады.
- Эй, не вешай нос! Нормальное слово, Бонни.
Твоя очередь, Джефф.
Он елозит на животе, трет пальцами подбородок. Он красивый мальчик. Мне приятно думать, что он похож на меня двенадцатилетнего.
Динь-динь-динь! Звучит ближе.
- Ну и жара! - Сандра обмахивает лицо ладонью. - Такое ощущение, что у меня температура!
Опять что-то шуршит в газетах. Я смотрю, очень внимательно. У меня хорошее зрение - для моих лет. Пока Джефф перебирает свои буквы, я замечаю в углу блестящие жадные глазки.
- Она опять пришла, - сообщаю я шепотом и беру в руки пистолет, который лежит рядом.
Я ждал, когда она появится. Я чувствую себя Гари Купером из "Апогея". Она поднимает голову. Этого мне вполне достаточно. Грохот выстрела, кажется, сотрясает весь дом. В углу на стене появляются новые брызги крови.
- Получила, гадина! - ликующе кричу я Как только смолкает эхо от выстрела, я понимаю, что в комнате очень тихо. Слишком тихо, по-моему. Они перестали играть и смотрят на меня как на чужого.
- Эй! - обращаюсь я к ним. - Давайте-ка посмеемся как следует! - Я встаю и увеличиваю громкость телевизора. Теперь дом полон смеха, хохот - как в трехъярусном цирке. Сандра говорит, что хотела бы как-нибудь съездить в круиз.
- На Бермуды, - предлагаю я и кладу руку ей на плечо. - По-моему, самое замечательное место для круиза, согласна? Я слышал, на Бермудах всегда замечательно и прохладно.
Она некоторое время молчит. Ей трудно открывать рот. Потом она улыбается и говорит, едва шевеля губами:.
- Поехать на Бермуды - это прекрасно.
- А нас куда? - спрашивает Джефф. - В Ист-Поданк? <Поданк (Podunk, амер.) - скучный провинциальный городишко; захолустье (по названию городка в штате Коннектикут).> Я придумал слово. - Он произносит его по буквам, подвигая фишки на место маленьким пальцем. - Т-Р-У-П. Удачное слово, правда?
Я в этом не уверен. На мой взгляд, не самое хорошее слово. В моей кучке есть "Д", и я заменяю последнюю букву, чтобы получилось ТРУД - Вот, - говорю я. - Так будет лучше.
Динь-динъ-динь! Морожник уже почти у нашего дома, я слышу его голос: "Ванильное! Шоколадное! Земляничное!" Теперь мой ход. Я смотрю на фишки, они напоминают мне зубы Боюсь, когда попытаюсь их взять, они начнут кусать меня за пальцы.
Динь-динь-динь! "Ванильное! Шоколадное! Земляничное!" - Папа! - тихо, почти шепотом говорит Бонни. Глаза такие большие на ее бледном худеньком личике. - Морожник почти пришел.
- Нет, нет. Ему еще далеко. - Меня прошибает пот. Боже, какая жара!
- Да, он почти пришел, - повторяет Бонни. Она всегда была упрямой девочкой. С упрямыми детьми порой очень сложно. Но я очень люблю ее. О Боже, очень, очень люблю! И Джеффа люблю, и Сандру люблю - и готов отдать за них свою жизнь. Я хочу поехать с ней в круиз на Бермуды. Там не так жарко; воздух там всегда прохладен и свеж.
- Он почти пришел, папа.
- Нет! - кричу я, срывая голос. Я вижу, как кривится лицо Бонни, и прижимаю ее к себе, пока она не собралась плакать. Клянусь, я бы никогда не довел моих детей до слез. Я хороший отец. Я очень горжусь нашей семьей.
Что-то прикасается к моему плечу, и я вздрагиваю всем телом. Оглядываюсь и вижу лицо Сандры. Совсем близко. Она говорит:
- Милый! Ты знаешь нужное слово, правда?
- Правильное слово? Какое еще правильное слово?
- Ты знаешь, - говорит она, а колокольчики морожника, кажется, сейчас сведут меня с ума. Она протягивает руку к моим буквам. Тонкие пальцы выбирают то, что она ищет, и выставляют на доску. - Вот, - удовлетворенно произносит она. - Вот правильное слово.
Слово, которое сложила моя жена, - "радиация".
Я поражен. Глаза мои - как яйца в кипящем черепе. И - прекрати! Прекрати! Прекрати!
"Ванильное! Шоколадное! Земляничное!" - Нет, - говорю я. - Ни в коем случае. Это слово никуда не годится.
Колокольчики стихли. Морожник стоит у моей двери, но слова произносит другие. Он говорит:
- Внимание! Внимание! Выносите ваших покойников!
- Выносите ваших покойников, - говорит мне Сандра.
- Выносите ваших покойников, - шепчет Джефф. А Бонни наклоняется и целует меня в щеку и произносит своим нежным тоненьким голоском, напоминающим мяуканье котенка:
- Папа, нас пора выносить.
- Нет. - Я крепко обнимаю ее и прижимаю к себе. Тельце похоже на пучок сухих прутиков. - Нет.. Мы все это время пробыли вместе. И мы вместе останемся здесь. Прямо здесь. В нашем собственном доме. Здесь нет никакой радиации. Бомбы упали очень далеко отсюда. Нет! Мы живы и здоровы, и с нами будет все в порядке, если мы останемся...
***
- Следи за ним, - говорит кто-то. - Он выронил. Я смотрю на сетчатую дверь. За ней стоят двое в белой униформе; они в белых перчатках, на лицах противогазы. Они похожи на монстров, и я протягиваю руку за пистолетом.
- Уходите! - говорю я, обнимая одной рукой Бонни. - Проваливайте отсюда к чертово матери!
Они растворяются в, темноте, но я знаю, что они не ушли. О нет! Они, хитры, как эти крысы.
- Сэр! - говорит один из них. - Это не безопасно, сэр! Вы должны вынести своих покойников. Они сошли с ума! После всех этих проклятых бомб, сброшенных на Нью-Йорк, Чикаго, Даллас, Атланту, Майами, Хьюстон и прочие и прочие и прочие, все сошли с ума! Даже на моей родной улице, в моем родном городе, где прошло мое солнечное детство и где я в сумерках, зажимая в кулачке четвертак, целый квартал бежал, догоняя морожника! О Боже, что же стало с людьми?
- Они пахнут, сэр, - продолжает этот сумасшедший. - Жара... Они скоро превратятся... - Он молчит, не зная, чем закончить свою ложь. - Пожалуйста, сэр, разрешите нам вынести их. Мы положим их в морозильную камеру и перевезем в...
- Клянусь Богом, я вышибу вам мозги! - предупреждаю я. И я не шучу.
Но они не уходят, не уходят, не уходят - не уходят!
- Сэр, похоже, у вас тоже высокая доза. Мы можем доставить вас в радиационный центр. Только отложите оружие, давайте поговорим, хорошо? Запах привлекает крыс. Они бегают по всему двору и...
Я стреляю в него. Один, два, три раза. Подонок! Грязный, лживый, сумасшедший подонок! Надеюсь, я убил его, потому что никто не собирается отнимать у меня мою жену и моих детей. Это все-таки еще Америка, слава Богу!
Что-то слабо шевельнулось у меня под рукой. Послышался тихий звук, словно шипение вытекающего из оболочки воздуха. Я опустил взгляд. Бонни. Бонни. О дорогая.., моя милая маленькая де...
На какое-то время я решил, что схожу с ума. Два тела, которые.., больше не похожи на человеческие, лежат рядом с доской для "скрэббла". Повсюду - дохлые крысы. На белесом экране телевизора - рябь и вспышки электростатических разрядов. Но в голове моей по-прежнему звучит механический смех. Громкий смех! Мне так кажется. Громче! Еще громче! Пусть лопнет твоя голова от этого смеха и СМЕЙСЯ!
У меня под рукой... Я не знаю. Что это? На нем - одежда. Но оно.., течет...
Два монстра в белом вламываются в дом. Они вырывают у меня из рук Бонни, но пистолет еще у меня. Я, убью их, но один из них толкает меня. Кажется, я наступаю на что-то хрупкое, а потом...
О, я пошел спать: Голова в крови, я пошел спать, и мне приснилось лето настоящее, какое и должно быть, когда ты можешь поднять голову и увидеть луну и свет во всех окнах, а по утрам птицы поют на ветвях деревьев, а цикады звенят, как арфы.
Я стою. На углу телевизора - кровь. Я разбил голову. Но изображение лучше, чем было, и смех - оглушителен.
Моей жены и детей нет. Да. Теперь я это ясно вижу. Монстры в белом забрали мою семью. Но мой пистолет еще у меня. Я держу его в руке. Уверен, им не удалось отнять его. У меня очень сильные руки - для моих лет.
Я выбегаю на улицу - в жаркую темень, где над самой землей стелется пар, а дома стоят как мавзолеи. Под ногами у меня что-то пищит и шевелится, и я отшвыриваю эту гадость, чтобы они не покусали меня за ноги.
В пистолете у меня еще есть патроны, но я не собираюсь их тратить на крыс. О нет! Я человек нерасточительный!
Я прислушиваюсь. Я слегка наклоняю голову набок и пытаюсь услышать сквозь смех.
И я слышу, довольно далеко - может, на углу Виндзор-стрит, или у Вернон-Секл, а может, уже на холме, на Хайтауэр-Лейн.
Динь-динь-динь!
Морожник идет!
Мне знаком этот звук. Мне очень, Лень хорошо он знаком.
Моя жена и дети - со мной. Дома. Смотрят телевизор и играют в "скрэббл". Разговаривают о путешествиях, в которые мы отправимся. Мечтают о будущем. Развлекаются, как полагается в нормальных семьях. Я не позволю отнять у меня мою семью. О нет!
Я кричу: "Морожник!" - и вслушиваюсь в ответный перезвон колокольчиков, похожий на церковные колокола.
Я знаю, куда они направляются. Я могу перехватить их между Линн-стрит и Дуглас-стрит, там, где стоит темное здание школы. Но надо спешить. Я дол жен бежать очень быстро.
- Морожник! - кричу я, делая первый шаг, и держу пистолет как сверкающую новую монетку.
Он отвечает: динь-динь-динь!
Сегодня вечером на улице я - единственный ребенок, и я уверен - я догоню. Я знаю, я смогу.
Морожник
Тихий, жаркий августовский вечер. В конце Брэйервуд-стрит - легкий мелодичный перезвон, похожий на церковные колокола. Мне знаком этот звук. Морожник! Морожник идет!
Субботний вечер. По телевизору - "Корабль любви", лампы в гостиной притушены. На полу - доска для "скрэббла" <скрэббл (scrabble, англ.) - игра в слова (алфавитными косточками на разграфленной доске).>, в который мы играем. Как обычно, я проигрываю - что смешно и нелепо, потому что я преподаю английский язык в школе, и если я что-то знаю, так это правописание! Но дети всегда обыгрывают меня в "скрэббл", а Сандре лучше всех удается придумывать слова, которых никто раньше не слышал. Хорошая игра для жаркого летнего вечера.
- Дисфункция, - говорит она, выставляя свои буквы на доску. И улыбается мне.
- Нет такого слова! - заявляет Джефф. - Скажи ей, папа!
- Скажи, папа! - эхом подхватывает Бонни.
- Извините. Есть такое слово, - говорю я. - Оно означает плохую работу чего-нибудь. Когда что-то разладилось. Так что извините, ребятки., - Я подсчитываю в уме Сандрины очки и понимаю, что она набрала уже достаточно, чтобы выиграть. - Мы должны остановить ее, - говорю я детям. - Она снова нас обыграет! Бонни, твой ход. Думай как следует.
Сетчатая дверь на улицу открыта, и поверх накладного смеха из телевизора я слышу перезвон колокольчиков. Морожник идет!
Маленькая ручонка Бонни перебирает косточки. Она строит слово, которое пытается сложить в голове, но не получается. Я всегда могу сказать, когда она упорно думает, потому что в этот момент над переносицей появляются две параллельные складочки. Глаза у нее - от матери. Темно-зеленые. У Джеффа мои карие.
Я сижу на полу и жду.
- Ну давай, копуша, - подгоняет ее Джефф. - Я уже придумал отличное слово.
- Не торопи меня, - отвечает Бонни. - Я думаю.
- Боже, какой душный вечер, - говорит Сандра, утирая ладонью лоб. Все-таки нам придется починить кондиционер.
- Обязательно. На будущей неделе. Обещаю.
- Угу. Ты говорил это на прошлой неделе. Если так будет продолжаться, не знаю, как мы переживем это лето. Сейчас, наверное, градусов тридцать пять.
- Скорее, сто тридцать пять, - хмуро заявляет Джефф. - У меня рубашка к спине прилипла.
Я вскидываю голову и прислушиваюсь к все еще отдаленным колокольчикам динь-динь-динь! Маленьким я очень любил этот звук. Он ассоциируется у меня с летом: высокие деревья, большие, по-летнему зеленые листья, светлячки, мелькающие в темноте, жареные, сосиски, чернеющие над костром, и зефир обугливается, обугливается, обугли...
Морожник идет!
Это Бонни так прозвала его - морожник. Теперь мы все его так зовем. Когда я о нем думаю, я вспоминаю летние вечера - когда некуда пойти и нечем заняться. Я вспоминаю детство и выбегаю в лиловые сумерки отдать четвертак за вкус холодного блаженства на палочке. О, а цвета этих застывших ледышек голубой как яички малиновки, бананово-желтый, темно-фиолетовый как синяк, красный как пламя. Я очень люблю морожника! В доме действительно жарко.
- На следующей неделе починю кондиционер, - говорю я Сандре, и она кивает. - Обещаю, честное слово.
Что-то шуршит в углу, где свалена стопка газет. Я сижу очень тихо, прислушиваюсь. Но этот звук не повторяется. Я слышу - динь-динь-динь!
- Мое слово, - веско объявляет Бонни, - КРЫСА. - И выставляет свои буквы на пожелтевшую доску.
- Ну и слово! Любой может выиграть с таким дурацким словом, - говорит Джефф с оттенком досады.
- Эй, не вешай нос! Нормальное слово, Бонни.
Твоя очередь, Джефф.
Он елозит на животе, трет пальцами подбородок. Он красивый мальчик. Мне приятно думать, что он похож на меня двенадцатилетнего.
Динь-динь-динь! Звучит ближе.
- Ну и жара! - Сандра обмахивает лицо ладонью. - Такое ощущение, что у меня температура!
Опять что-то шуршит в газетах. Я смотрю, очень внимательно. У меня хорошее зрение - для моих лет. Пока Джефф перебирает свои буквы, я замечаю в углу блестящие жадные глазки.
- Она опять пришла, - сообщаю я шепотом и беру в руки пистолет, который лежит рядом.
Я ждал, когда она появится. Я чувствую себя Гари Купером из "Апогея". Она поднимает голову. Этого мне вполне достаточно. Грохот выстрела, кажется, сотрясает весь дом. В углу на стене появляются новые брызги крови.
- Получила, гадина! - ликующе кричу я Как только смолкает эхо от выстрела, я понимаю, что в комнате очень тихо. Слишком тихо, по-моему. Они перестали играть и смотрят на меня как на чужого.
- Эй! - обращаюсь я к ним. - Давайте-ка посмеемся как следует! - Я встаю и увеличиваю громкость телевизора. Теперь дом полон смеха, хохот - как в трехъярусном цирке. Сандра говорит, что хотела бы как-нибудь съездить в круиз.
- На Бермуды, - предлагаю я и кладу руку ей на плечо. - По-моему, самое замечательное место для круиза, согласна? Я слышал, на Бермудах всегда замечательно и прохладно.
Она некоторое время молчит. Ей трудно открывать рот. Потом она улыбается и говорит, едва шевеля губами:.
- Поехать на Бермуды - это прекрасно.
- А нас куда? - спрашивает Джефф. - В Ист-Поданк? <Поданк (Podunk, амер.) - скучный провинциальный городишко; захолустье (по названию городка в штате Коннектикут).> Я придумал слово. - Он произносит его по буквам, подвигая фишки на место маленьким пальцем. - Т-Р-У-П. Удачное слово, правда?
Я в этом не уверен. На мой взгляд, не самое хорошее слово. В моей кучке есть "Д", и я заменяю последнюю букву, чтобы получилось ТРУД - Вот, - говорю я. - Так будет лучше.
Динь-динъ-динь! Морожник уже почти у нашего дома, я слышу его голос: "Ванильное! Шоколадное! Земляничное!" Теперь мой ход. Я смотрю на фишки, они напоминают мне зубы Боюсь, когда попытаюсь их взять, они начнут кусать меня за пальцы.
Динь-динь-динь! "Ванильное! Шоколадное! Земляничное!" - Папа! - тихо, почти шепотом говорит Бонни. Глаза такие большие на ее бледном худеньком личике. - Морожник почти пришел.
- Нет, нет. Ему еще далеко. - Меня прошибает пот. Боже, какая жара!
- Да, он почти пришел, - повторяет Бонни. Она всегда была упрямой девочкой. С упрямыми детьми порой очень сложно. Но я очень люблю ее. О Боже, очень, очень люблю! И Джеффа люблю, и Сандру люблю - и готов отдать за них свою жизнь. Я хочу поехать с ней в круиз на Бермуды. Там не так жарко; воздух там всегда прохладен и свеж.
- Он почти пришел, папа.
- Нет! - кричу я, срывая голос. Я вижу, как кривится лицо Бонни, и прижимаю ее к себе, пока она не собралась плакать. Клянусь, я бы никогда не довел моих детей до слез. Я хороший отец. Я очень горжусь нашей семьей.
Что-то прикасается к моему плечу, и я вздрагиваю всем телом. Оглядываюсь и вижу лицо Сандры. Совсем близко. Она говорит:
- Милый! Ты знаешь нужное слово, правда?
- Правильное слово? Какое еще правильное слово?
- Ты знаешь, - говорит она, а колокольчики морожника, кажется, сейчас сведут меня с ума. Она протягивает руку к моим буквам. Тонкие пальцы выбирают то, что она ищет, и выставляют на доску. - Вот, - удовлетворенно произносит она. - Вот правильное слово.
Слово, которое сложила моя жена, - "радиация".
Я поражен. Глаза мои - как яйца в кипящем черепе. И - прекрати! Прекрати! Прекрати!
"Ванильное! Шоколадное! Земляничное!" - Нет, - говорю я. - Ни в коем случае. Это слово никуда не годится.
Колокольчики стихли. Морожник стоит у моей двери, но слова произносит другие. Он говорит:
- Внимание! Внимание! Выносите ваших покойников!
- Выносите ваших покойников, - говорит мне Сандра.
- Выносите ваших покойников, - шепчет Джефф. А Бонни наклоняется и целует меня в щеку и произносит своим нежным тоненьким голоском, напоминающим мяуканье котенка:
- Папа, нас пора выносить.
- Нет. - Я крепко обнимаю ее и прижимаю к себе. Тельце похоже на пучок сухих прутиков. - Нет.. Мы все это время пробыли вместе. И мы вместе останемся здесь. Прямо здесь. В нашем собственном доме. Здесь нет никакой радиации. Бомбы упали очень далеко отсюда. Нет! Мы живы и здоровы, и с нами будет все в порядке, если мы останемся...
***
- Следи за ним, - говорит кто-то. - Он выронил. Я смотрю на сетчатую дверь. За ней стоят двое в белой униформе; они в белых перчатках, на лицах противогазы. Они похожи на монстров, и я протягиваю руку за пистолетом.
- Уходите! - говорю я, обнимая одной рукой Бонни. - Проваливайте отсюда к чертово матери!
Они растворяются в, темноте, но я знаю, что они не ушли. О нет! Они, хитры, как эти крысы.
- Сэр! - говорит один из них. - Это не безопасно, сэр! Вы должны вынести своих покойников. Они сошли с ума! После всех этих проклятых бомб, сброшенных на Нью-Йорк, Чикаго, Даллас, Атланту, Майами, Хьюстон и прочие и прочие и прочие, все сошли с ума! Даже на моей родной улице, в моем родном городе, где прошло мое солнечное детство и где я в сумерках, зажимая в кулачке четвертак, целый квартал бежал, догоняя морожника! О Боже, что же стало с людьми?
- Они пахнут, сэр, - продолжает этот сумасшедший. - Жара... Они скоро превратятся... - Он молчит, не зная, чем закончить свою ложь. - Пожалуйста, сэр, разрешите нам вынести их. Мы положим их в морозильную камеру и перевезем в...
- Клянусь Богом, я вышибу вам мозги! - предупреждаю я. И я не шучу.
Но они не уходят, не уходят, не уходят - не уходят!
- Сэр, похоже, у вас тоже высокая доза. Мы можем доставить вас в радиационный центр. Только отложите оружие, давайте поговорим, хорошо? Запах привлекает крыс. Они бегают по всему двору и...
Я стреляю в него. Один, два, три раза. Подонок! Грязный, лживый, сумасшедший подонок! Надеюсь, я убил его, потому что никто не собирается отнимать у меня мою жену и моих детей. Это все-таки еще Америка, слава Богу!
Что-то слабо шевельнулось у меня под рукой. Послышался тихий звук, словно шипение вытекающего из оболочки воздуха. Я опустил взгляд. Бонни. Бонни. О дорогая.., моя милая маленькая де...
На какое-то время я решил, что схожу с ума. Два тела, которые.., больше не похожи на человеческие, лежат рядом с доской для "скрэббла". Повсюду - дохлые крысы. На белесом экране телевизора - рябь и вспышки электростатических разрядов. Но в голове моей по-прежнему звучит механический смех. Громкий смех! Мне так кажется. Громче! Еще громче! Пусть лопнет твоя голова от этого смеха и СМЕЙСЯ!
У меня под рукой... Я не знаю. Что это? На нем - одежда. Но оно.., течет...
Два монстра в белом вламываются в дом. Они вырывают у меня из рук Бонни, но пистолет еще у меня. Я, убью их, но один из них толкает меня. Кажется, я наступаю на что-то хрупкое, а потом...
О, я пошел спать: Голова в крови, я пошел спать, и мне приснилось лето настоящее, какое и должно быть, когда ты можешь поднять голову и увидеть луну и свет во всех окнах, а по утрам птицы поют на ветвях деревьев, а цикады звенят, как арфы.
Я стою. На углу телевизора - кровь. Я разбил голову. Но изображение лучше, чем было, и смех - оглушителен.
Моей жены и детей нет. Да. Теперь я это ясно вижу. Монстры в белом забрали мою семью. Но мой пистолет еще у меня. Я держу его в руке. Уверен, им не удалось отнять его. У меня очень сильные руки - для моих лет.
Я выбегаю на улицу - в жаркую темень, где над самой землей стелется пар, а дома стоят как мавзолеи. Под ногами у меня что-то пищит и шевелится, и я отшвыриваю эту гадость, чтобы они не покусали меня за ноги.
В пистолете у меня еще есть патроны, но я не собираюсь их тратить на крыс. О нет! Я человек нерасточительный!
Я прислушиваюсь. Я слегка наклоняю голову набок и пытаюсь услышать сквозь смех.
И я слышу, довольно далеко - может, на углу Виндзор-стрит, или у Вернон-Секл, а может, уже на холме, на Хайтауэр-Лейн.
Динь-динь-динь!
Морожник идет!
Мне знаком этот звук. Мне очень, Лень хорошо он знаком.
Моя жена и дети - со мной. Дома. Смотрят телевизор и играют в "скрэббл". Разговаривают о путешествиях, в которые мы отправимся. Мечтают о будущем. Развлекаются, как полагается в нормальных семьях. Я не позволю отнять у меня мою семью. О нет!
Я кричу: "Морожник!" - и вслушиваюсь в ответный перезвон колокольчиков, похожий на церковные колокола.
Я знаю, куда они направляются. Я могу перехватить их между Линн-стрит и Дуглас-стрит, там, где стоит темное здание школы. Но надо спешить. Я дол жен бежать очень быстро.
- Морожник! - кричу я, делая первый шаг, и держу пистолет как сверкающую новую монетку.
Он отвечает: динь-динь-динь!
Сегодня вечером на улице я - единственный ребенок, и я уверен - я догоню. Я знаю, я смогу.