Альберт Мальц
Письмо с фермы
…Ну, кажется, на все твои вопросы ответил. Теперь расскажу, почему я не написал раньше, как было обещано.
Через месяц после твоего отъезда меня здорово избили, опишу тебе всю эту историю с самого начала. Почерк у меня неразборчивый, но ты уж прости – пальцы плохо работают, до сих пор не мог держать карандаш в руке. Да я и сейчас лежу пластом, а Сарра то и дело подносит мне еду, будто призовой телке, которую она откармливала к ярмарке.
После того, как ты уехал, все шло хорошо. Мы не дали выделить Могенса Петри, нас за это арестовали, но суд решил дело в нашу пользу, и после того в союз вступило много новых членов. Фермеры поняли, что с потерей закладных можно бороться, если сплотить ряды; можно и получать ссуды семенами и фуражем, и добиваться моратория на закладные, и тому подобное. Старик Могенс Петри говорил, что второго такого счастливца, как он, во всей Южной Дакоте не найти, ведь мы не позволили шерифу выкинуть его с фермы, где Могенс хозяйничал сорок лет подряд. Он здесь самый первый поселенец, а сейчас работает на союз не покладая рук.
Вот тебе еще один пример: мы решили отпраздновать победу и приехали в субботу в Сэлки, – а ты знаешь, что это центр всего округа, – и провели там весь день. Поставили фургон напротив лавки Милкета и произносили с него речи, а наши ребята продавали в толпе «Фермерскую газету». Хочешь – верь, хочешь – нет, народ съехался со всего округа, все были, у кого только хватило бензину дотащиться до города. Джулиус Боско произнес замечательную речь, а в толпе никто и не думал заигрывать с женщинами, все слушали Джулиуса, слова не проронили. Народу собралось тысячи две – и все больше наших, – и в союз вступило семьдесят шесть человек, в том числе и двое индейцев, чему мы очень рады. Связь с индейцами у нас пока неважная; а их в наших местах много, ведь здесь резервация. Победа большая. Думаю, что ты был бы непрочь увидеть все это собственными глазами. За месяц, который прошел со времени твоего отъезда, наш союз заметно вырос.
Ну, а через неделю нам преподнесли такой сюрприз, какого никто и не ждал. Посбили нам гонору. Слишком уж мы зарвались, вообразили, что трест не осмелится больше выселять народ. Один только Генри Плат смотрел на дело трезво. Говорил: – Распушились вы, как индюки, думаете, только вам и заботы теперь, что попивать содовую. Борьба начинается – они еще лягаться будут. – А ему никто не верил. Ну, теперь-то мы стали умнее.
В субботу вечером, через неделю после нашего торжества в Сэлки, был у нас назначен митинг в одной школе около Бельвиля. На обратном пути между Сиссибелом и Сэлки пришлось остановиться. Видим, посреди дороги стоит несколько машин – штук пять. Вокруг большая толпа. Похоже было, что несчастье случилось, мы остановились – может, помощь понадобится. А ехала наша компания на танцевальный вечер. Настроение у всех было хоть куда, знали, что в Бельвиле предстоит повеселиться. Ехали с нами Джулиус Боско, Курт Уоллес, старик Могенс Петри, Кларенс Шипли и сын Могенса – Джеспер, который только что обручился с Эммой Скарнегел – хорошая девушка, тебе бы она понравилась. Вот бы ты хохотал, увидя меня в новой панаме, за которую отвалил восемьдесят девять центов! И правильно бы сделал – не следовало мне ее надевать. Заважничал я, был такой грех.
Вылезти из машины нам так и не пришлось. Только мы остановились, видим – окружают нас человек тридцать, и все с ружьями. Молчат, как убитые. Окружили машину и наводят на нас ружья.
Потом вижу, стоит шериф из Блэк-Рока, Эмиль Саттер. Думаю, уж не банк ли ограбили, может быть, это застава?
Нут вот – стоим так, они молчат, и мы тоже не знаем, что сказать. Вдруг в толпе кто-то крикнул: – Вылезай из машины, красная сволочь! – У нас просто дух заняло от удивления. Наконец Джyлиуc говорит: – Ты что это, Джонни, пьяный, что ли? (Джулиус маху не дал. Они все были вдрызг пьяные. Должно быть, с самого утра накачались, на такое, грязное дело трезвым не пойдешь. А этот Джонни работает клерком в тресте «Ист-Бриттерс», так что сам понимаешь, как он очутился в такой компании.)
Мы все еще ничего не поняли. Но они нам не долго дали раздумывать. Сондегард подходит к машине с дубинкой в руках – и ветровое стекло вдребезги. Осколки так и посыпались, но хорошо хоть, что кроме Джеспера Петри никому не досталось. Одна стекляшка, круглая, как монета, так и врезалась ему в щеку. Тут все закричали в один голос: – Выходи из машины! Понравилось? – А один какой-то орет: – Слезоточивым газом их угостить! (У них даже бомбы были. Шериф дал.)
Джулиус одним прыжком из машины. Его не запугаешь. После войны он таким уважением у нас пользовался. Ему и не мерещилось, что такое может случиться. Я-то был умнее. Здорово перепугался.
По-моему, ты Джулиуса у нас не видал, он тогда был в поездке, выступал на митингах. Так вот, Джулиус, – большой, плечистый парень. Сейчас ему лет сорок пять. Когда он приехал с войны, Блэк-Рок так им гордился, что в честь него даже хотели назвать зал собраний легионеров. У него было две медали и личная благодарность от президента. Но Джулиус сказал – нет. Назовите, говорит, лучше «Форпост свободы». (Ну, об этом речь дальше будет.)
Джулиус прихрамывает на правую ногу, ему на войне четыре пальца оторвало снарядом. Ты не слыхал, как его папаша Эммет об этом рассказывает? Забавно! Эммет говорит: – Правительство дало Юлигусу (это он его так зовет) медаль в обмен на пальцы, а он, дурень, считает, что сделка не такая уж выгодная. – Для Эммета хуже войны ничего нет. Сам Джулиус теперь такого же мнения придерживается, а раньше смотрел на это по-другому.
Так вот, выскочил он из машины и хватает Сондегарда прямо за рубашку. – Ты что это, Пит, рехнулся, что ли?
Сондегард сплюнул табачную жвачку и говорит: – Мы, Джулиус, честные граждане Блэк-Рока, большевиков мы здесь больше не потерпим. Мы все входим в комитет по охране общественного спокойствия и нарушать законы не позволим. – Как тебе это нравится? – Некоторые из ваших фермеров, говорит, слоняются без дела, налогов не платят и долгов не отдают, да еще суются куда не следует, когда шериф исполняет свой долг. Нам ваш союз не нравится, мы его больше не потерпим.
– Вот оно что? – говорит Джулиус. – Ты, видно, закладными очень интересуешься, Пит. Поэтому тебе наш союз и не по нутру.
Тогда Сондегард толкнул Джулиуса и заорал на него во всю глотку: – Я с тобой, красная сволочь, спорить не буду! – кричит. – Мы вас заставим уважать закон.
– Как же это ты нас заставишь, Пит? – спрашивает Джулиус.
А тот говорит: – Вот как, – и дает два тумака Джулиусу. (Потом уж выяснилось, что он сломал ему шесть ребер.) А в придачу еще кулаком по шее. Джулиус так и рухнул наземь. Я думал – не выдержу. Вот взял бы и уложил на месте эту сволочь.
Джулиус – здоровый детина, а Сондегард еще здоровее. Фунтов двести шестьдесят весит – не меньше. Как дерево в три обхвата. Помню, раз он поспорил с Нильсоном, что с одного удара оглушит телку. И оглушил! Ударил ее в лоб. У телки ноги подогнулись, и конец – будто ее молотом стукнули.
Мы увидели, как он с Джулиусом обошелся, хотели было выскочить из машины, но тут кто-то выстрелил, а остальные двустволками в нас так и тычут. Ну, мы, конечно, дальше не полезли.
Сондегард, сволочь эдакая, подошел к Джулиусу и ударил его, лежачего, ногой в пах. Джулиус как закричит! Мне показалось, что это меня самого ударили. Но тут уж мы позабыли про их ружья. Будь они хоть с пулеметами – все равно. Кинулись в драку. Джеспер – и тот не отстал, а у самого кровь из щеки так и хлещет, будто свинью прирезали.
Но их трое-четверо против одного, да еще с дубинками. Кое-кто начал пальбу, хотя я думаю, это они больше, чтобы попугать нас, им самим тоже было не по себе. На убийство, верно, не сразу пойдешь.
Вот тут-то мне нос и изуродовали так, что ты меня теперь не узнаешь. Сарра говорит, что не нос, а молодая тыква. И по спине били, поэтому я и лежу вторую неделю, прохлаждаюсь, точно банкир какой-нибудь. Да тебе что рассказывать! Ты меня знаешь.
Потом всех нас повалили на землю и связали. У них были припасены мешки из-под картофеля, и этими мешками они головы нам накрыли. Кроме того, подожгли машину, а она принадлежала Курту Уоллесу, союз ее только на время взял. Подожгли, перевернули и свалили в канаву. Потом рассадили нас по машинам и повезли в Ист-Бриттерс в здание Легиона.
Новую панаму свою я потерял, и поделом – не важничай, подумаешь, индюк какой выискался! Но кто же мог знать заранее, что на нас нападут? Откровенно говоря, я ее неспроста надел, – мы с Саррой в тот день праздновали свое десятилетие. (Только что ко мне заходила Сэнни, я ее спросил, помнит ли она тебя. Говорит – помню, он мне «облизьянку» подарил. Оказывается, ту самую обезьянку, которую ты выиграл в Сиссибеле на ярмарке. Оратора пока что из нее рано готовить. Как ты думаешь?)
Должен тебе сказать, что не так страшно битье, как то потрясение, которое при этом испытываешь. Старик Эммет говорит, что Джулиус до сих пор шальной ходит. У него просто в голове не укладывается, что с ним могли такую штуку проделать, да и меня тоже по-настоящему проняло, когда все это было позади. А в то время только одна мысль и сверлила мозг – убить бы этих молодчиков. Пока ехали до Ист-Бриттерса, кровь у меня из носу так и хлестала, а голова просто разламывалась от боли, точно в нее топор всадили, чтобы мне веселее было подскакивать на ухабах. Да, поездка была не из приятных!
Знаешь, я и не подозревал, что до такой степени смогу ненавидеть кого-нибудь. Так и стоит у меня перед глазами Джулиус, когда Сондегард ударил его. Лицо у Джулиуса не перекосилось, хотя боль была, наверное, страшная. И слышать, как мужчина кричит, тоже страшно. Я бы сказал, что лицо у него было удивленное. И ничего странного тут нет. Ведь они с Сондегардом еще ребятами друг друга знали.
Эта проклятая поездка продолжалась примерно час. Они, должно быть, решили покататься вечерком по свежему воздуху, ну, а что касается меня, то, будь на то моя воля, я свое свободное время использовал бы по-другому. Нос болел – просто сил никаких нет, распух так, что я почти ничего не видел, а хуже всего неизвестность. По-моему, страх и чувство беспомощности – это для человека самое скверное. Уж, кажется, довольно поиздевались, пора бы и кончить. Терпеть избиение больше сил не было, влепили бы свинца – и дело с концом, только не лупи дубинками и прикладами.
В конце концов привезли нас в Ист-Бриттерс и перетащили в подвал Дома легионеров. Я вслушиваюсь и ничего понять не могу, – что это, мне снится, что ли? Музыка играет, пение, хохот, как будто и танцуют.
Теперь слушай. Положили нас на пол, – и мешки долой. Видим – попали на маскарад и, можешь себе представить, женщины там тоже были.
Знаешь – я, как увидел это, чувствую, что сейчас рехнусь, голова на части разламывается. Женщины! И танцуют, смеются, кричат, а пьяны все вдребезги. Нас втащили, а они хоть бы остановились на минутку! Все, кто был, в масках. По всему видно – нас поджидали. Вот и пришлось Джулиусу терпеть побои в «Форпосте свободы», в том самом здании, которое хотели в честь него назвать.
Одна женщина, молодая совсем, подошла и нагнулась надо мной. Спрашивает, не хочу ли я покурить, будто пожалела меня. Я говорю – хочу. А она возьми да прижги мне своей папиросой губы. Можешь себе представить? Вот клянусь тебе, – двадцать лет не плакал, а тут чуть не заревел. Ей хоть бы что, – захохотала, точно Чарли Чаплина увидела, и отошла.
Все-таки разок я услышал, как парочка таких переругивалась стоя в углу, и один требовал, чтобы нас отпустили. Должно быть, кое-кого стыд взял. А дня через два Джулиус получил письмо от двоих фермеров – пишут, что были в той компании, которая на нас охотилась, а теперь каются – стыдно стало. Ушли после этого из Легиона. И Эммет говорит: – У них теперь глаза открылись, клянутся, что месяца через два поступят в союз.
Продержали нас в подвале около часа, а нам показалось куда больше. Я чувствую, нос мой разбаливается все сильнее, и дышу с трудом. Да и беспокоиться начинаю, не отшиблены ли у меня внутренности, чего доброго, и работать не смогу на ферме, тогда плохо придется моей Сарре с четырьмя малышами. Но сейчас доктор говорит – ничего, обойдется, чему я очень рад.
А они тем временем запугивают нас, грозятся бросить в ямы с известью за Сиссибелом, а тогда уж ничего не поделаешь, будешь валяться, как скотина. Потом слышу – старик Могенс стонет, а сам думаю: «Все вытерплю, только не бейте в пах, как Джулиуса. Этого мне не перенести». И сам же себе говорю: «Нет. Что бы со мной ни сделали, все стерплю. Пощады просить не буду». – Время тянулось так долго, просто передать трудно.
На Джулиуса они больше всего злились. Обзывают его всякими словами, бьют, подводят к нему то одного, то другого, знакомят – в общем игру затеяли. И все, должно быть, потому, что он настоящий герой и не захотел связываться с их Легионом после того, как там такие заправилы появились. В подвале много всякого народу было, не только члены Легиона. Все больше мальчишки, которые обзавелись ружьями и захотели себя показать. Расхаживают взад и вперед, обзывают нас красной сволочью, льют нам виски на голову, а то подойдет какой-нибудь и ударит башмачищем, или наступит всей ногой на руку, отскочит и извиняется: «Виноват, мистер!» – будто нечаянно. Поэтому у меня обе руки и болят.
Наконец оттащили нас в переулок, и там Сондегард спрашивает: – Ну, красная сволочь, теперь забудете про свой союз? – Джулиус хоть и на ногах не держится, а все-таки крикнул: – Иди ты к чортовой матери! – А Могенс сказал: – Я бы твоими крысами своих свиней кормить не стал. У тебя крысы в доме – и те ядовитые. (Могенс из госпиталя не скоро выйдет. Доктор говорит: у него все мышцы на правой лопатке порваны. Его дела плохи.)
Потом они заставили нас пройти сквозь строй, и никто не пропустил, каждый ударил. К этому времени я уже ничего не чувствовал, а только следил за Джулиусом. Он идти не мог, полз на четвереньках, а они его дубинками лупили.
Потом повезли нас за город и там выкинули из машин. Не будь это в субботу, лежать бы нам связанными всю ночь. Но вскоре слышим – идёт машина. Джеспер вылез на дорогу и лёг на самой середине. Оказался один из наших, Саул Андерсон. Он, как увидел это зрелище, так давай плакать.
Вот какие у нас дела делались с тех пор, как ты уехал. Мы за это время многому научились. Во-первых, теперь нам уже известно, кто крепко связан с союзом, а кто при первой же опасности пойдёт на попятный. Тут для тебя было бы много неожиданного. Нашлись такие, которые испугались, перестали ходить на собрания или отделывались от них под любым предлогом, а другие являлись, да говорили, что сейчас надо свернуть работу, прекратить на время борьбу за пособия, не противиться выселениям. Но есть и такие, от которых никто этого не ждал, а они держатся молодцами. Настоящие парни, вроде Пита Бэбниса. Он раньше особой активностью не отличался, а сейчас работает во-всю. И ещё несколько человек.
С тех самых пор собрания мы созываем регулярно, но теперь все приходят с ружьями. А около наших домов (около тех фермеров, которых избили) день и ночь дежурят по четыре человека. Ради дежурства и работу бросают, хотя сейчас идёт уборка. Впрочем, по правде говоря, и убирать-то особенно нечего. С тех пор, как ты уехал, дождей не было.
На другой же день после этого случая мы решили вооружиться в целях самозащиты. В Калливилле была какая-то ярмарка – и губернатор туда приехал. Мы послали ему телеграмму, требовали, чтобы правительство штата за нас вступилось. Ведь от шерифа всё равно ничего не добьёшься, раз он сам в этом участвовал. А губернатор ответил, что это вне его компетенции. Ну, что ты скажешь? Он нас, наверное, и за людей не считает. Одно слово – фермеры.
Тогда мы разослали своих людей за патронами по всем магазинам на шестьдесят миль в окружности, потому что в некоторых городах, например, в Ист-Бриттерсе, нам их не продавали. Знаешь, какую штуку выкинул Саул Свенсон? Явился в понедельник утром в Ист-Бриттерс и говорит: – Дайте мне коробку патронов для сорокачетырёхдюй-мовки. – Что он член союза – это все прекрасно знают, к тому же там оказался кое-кто из той компании, включая и самого хозяина магазина Хэнки, а он один из самых оголтелых. Хэнки его спрашивает: – Зачем это тебе такие патроны? – А Саул отвечает: – На кроликов хочу поохотиться, – Хэнки говорит: – Кто оке такими по кроликам стреляет? Они велики. – Саул ему на это: – Ничего, Хэнки, в наших местах кролики большие. – Как это тебе
нравится? Хэнки так растерялся, что пошёл и достал ему патроны. Но потом их перестали продавать.
Вот они, дела-то! Я таких длинных писем в жизни не писал, но скажу тебе правду. Посылаю я это письмо в надежде на то, что ты, может быть, используешь его для рассказа, пусть люди знают, какие вещи творятся у нас в Соединённых Штатах. В наших местах газеты ни одной строчки про нас не напечатали, хотя все об этом знают, везде это обсуждается.
Вывод отсюда только один: нам, фермерам, надо потрудиться, чтобы наш союз разрастался, как здешний чертополох, который ничем не остановишь, при всём желании. На взгляд он некрасивый, а живучий.
Сарра просит передать, чтобы ты приезжал на будущий год, может быть, засухи не будет, и мы тебя покормим повкуснее. Говорит: он, наверное, решил, что мы его на диэту посадили. И Сэнни просит передать то же самое, только разобрать её трудно – лепечет она так, будто у неё зубов во рту в два раза больше, чем следует.
Пиши о себе, о том, что у вас в больших городах делается. Спасибо за журналы, как-нибудь на днях я попробую составить листовку, – работы у нас сейчас по горло.
Твой друг
Лестер Кули.
Через месяц после твоего отъезда меня здорово избили, опишу тебе всю эту историю с самого начала. Почерк у меня неразборчивый, но ты уж прости – пальцы плохо работают, до сих пор не мог держать карандаш в руке. Да я и сейчас лежу пластом, а Сарра то и дело подносит мне еду, будто призовой телке, которую она откармливала к ярмарке.
После того, как ты уехал, все шло хорошо. Мы не дали выделить Могенса Петри, нас за это арестовали, но суд решил дело в нашу пользу, и после того в союз вступило много новых членов. Фермеры поняли, что с потерей закладных можно бороться, если сплотить ряды; можно и получать ссуды семенами и фуражем, и добиваться моратория на закладные, и тому подобное. Старик Могенс Петри говорил, что второго такого счастливца, как он, во всей Южной Дакоте не найти, ведь мы не позволили шерифу выкинуть его с фермы, где Могенс хозяйничал сорок лет подряд. Он здесь самый первый поселенец, а сейчас работает на союз не покладая рук.
Вот тебе еще один пример: мы решили отпраздновать победу и приехали в субботу в Сэлки, – а ты знаешь, что это центр всего округа, – и провели там весь день. Поставили фургон напротив лавки Милкета и произносили с него речи, а наши ребята продавали в толпе «Фермерскую газету». Хочешь – верь, хочешь – нет, народ съехался со всего округа, все были, у кого только хватило бензину дотащиться до города. Джулиус Боско произнес замечательную речь, а в толпе никто и не думал заигрывать с женщинами, все слушали Джулиуса, слова не проронили. Народу собралось тысячи две – и все больше наших, – и в союз вступило семьдесят шесть человек, в том числе и двое индейцев, чему мы очень рады. Связь с индейцами у нас пока неважная; а их в наших местах много, ведь здесь резервация. Победа большая. Думаю, что ты был бы непрочь увидеть все это собственными глазами. За месяц, который прошел со времени твоего отъезда, наш союз заметно вырос.
Ну, а через неделю нам преподнесли такой сюрприз, какого никто и не ждал. Посбили нам гонору. Слишком уж мы зарвались, вообразили, что трест не осмелится больше выселять народ. Один только Генри Плат смотрел на дело трезво. Говорил: – Распушились вы, как индюки, думаете, только вам и заботы теперь, что попивать содовую. Борьба начинается – они еще лягаться будут. – А ему никто не верил. Ну, теперь-то мы стали умнее.
В субботу вечером, через неделю после нашего торжества в Сэлки, был у нас назначен митинг в одной школе около Бельвиля. На обратном пути между Сиссибелом и Сэлки пришлось остановиться. Видим, посреди дороги стоит несколько машин – штук пять. Вокруг большая толпа. Похоже было, что несчастье случилось, мы остановились – может, помощь понадобится. А ехала наша компания на танцевальный вечер. Настроение у всех было хоть куда, знали, что в Бельвиле предстоит повеселиться. Ехали с нами Джулиус Боско, Курт Уоллес, старик Могенс Петри, Кларенс Шипли и сын Могенса – Джеспер, который только что обручился с Эммой Скарнегел – хорошая девушка, тебе бы она понравилась. Вот бы ты хохотал, увидя меня в новой панаме, за которую отвалил восемьдесят девять центов! И правильно бы сделал – не следовало мне ее надевать. Заважничал я, был такой грех.
Вылезти из машины нам так и не пришлось. Только мы остановились, видим – окружают нас человек тридцать, и все с ружьями. Молчат, как убитые. Окружили машину и наводят на нас ружья.
***
Я не знаю, что и подумать. Вижу – некоторые знакомые. Не друзья, а просто знакомые. Ну, скажем, вроде как фермеры из округа Хака, или как Джон Бэбек. Некоторых совсем не знаю. Потом уже выяснилось, что они из соседних городов. А есть и шелопаи из Сиссибела, Сэлки, Ист-Бриттерса – все такой народ, которым только и дела, что торчать на углах или околачиваться в салунах да бильярдных. Хотя среди них были и такие важные персоны, как майор Паульсон, начальник местного комитета по оказанию помощи безработным, Питер Тиффлер, секретарь легионеров в Сиссибеле, Джон Сондегард с элеватора и тому подобная публика. Всякий народ тут был, а я гляжу на них и ничего не понимаю.Потом вижу, стоит шериф из Блэк-Рока, Эмиль Саттер. Думаю, уж не банк ли ограбили, может быть, это застава?
Нут вот – стоим так, они молчат, и мы тоже не знаем, что сказать. Вдруг в толпе кто-то крикнул: – Вылезай из машины, красная сволочь! – У нас просто дух заняло от удивления. Наконец Джyлиуc говорит: – Ты что это, Джонни, пьяный, что ли? (Джулиус маху не дал. Они все были вдрызг пьяные. Должно быть, с самого утра накачались, на такое, грязное дело трезвым не пойдешь. А этот Джонни работает клерком в тресте «Ист-Бриттерс», так что сам понимаешь, как он очутился в такой компании.)
Мы все еще ничего не поняли. Но они нам не долго дали раздумывать. Сондегард подходит к машине с дубинкой в руках – и ветровое стекло вдребезги. Осколки так и посыпались, но хорошо хоть, что кроме Джеспера Петри никому не досталось. Одна стекляшка, круглая, как монета, так и врезалась ему в щеку. Тут все закричали в один голос: – Выходи из машины! Понравилось? – А один какой-то орет: – Слезоточивым газом их угостить! (У них даже бомбы были. Шериф дал.)
Джулиус одним прыжком из машины. Его не запугаешь. После войны он таким уважением у нас пользовался. Ему и не мерещилось, что такое может случиться. Я-то был умнее. Здорово перепугался.
По-моему, ты Джулиуса у нас не видал, он тогда был в поездке, выступал на митингах. Так вот, Джулиус, – большой, плечистый парень. Сейчас ему лет сорок пять. Когда он приехал с войны, Блэк-Рок так им гордился, что в честь него даже хотели назвать зал собраний легионеров. У него было две медали и личная благодарность от президента. Но Джулиус сказал – нет. Назовите, говорит, лучше «Форпост свободы». (Ну, об этом речь дальше будет.)
Джулиус прихрамывает на правую ногу, ему на войне четыре пальца оторвало снарядом. Ты не слыхал, как его папаша Эммет об этом рассказывает? Забавно! Эммет говорит: – Правительство дало Юлигусу (это он его так зовет) медаль в обмен на пальцы, а он, дурень, считает, что сделка не такая уж выгодная. – Для Эммета хуже войны ничего нет. Сам Джулиус теперь такого же мнения придерживается, а раньше смотрел на это по-другому.
Так вот, выскочил он из машины и хватает Сондегарда прямо за рубашку. – Ты что это, Пит, рехнулся, что ли?
Сондегард сплюнул табачную жвачку и говорит: – Мы, Джулиус, честные граждане Блэк-Рока, большевиков мы здесь больше не потерпим. Мы все входим в комитет по охране общественного спокойствия и нарушать законы не позволим. – Как тебе это нравится? – Некоторые из ваших фермеров, говорит, слоняются без дела, налогов не платят и долгов не отдают, да еще суются куда не следует, когда шериф исполняет свой долг. Нам ваш союз не нравится, мы его больше не потерпим.
– Вот оно что? – говорит Джулиус. – Ты, видно, закладными очень интересуешься, Пит. Поэтому тебе наш союз и не по нутру.
Тогда Сондегард толкнул Джулиуса и заорал на него во всю глотку: – Я с тобой, красная сволочь, спорить не буду! – кричит. – Мы вас заставим уважать закон.
– Как же это ты нас заставишь, Пит? – спрашивает Джулиус.
А тот говорит: – Вот как, – и дает два тумака Джулиусу. (Потом уж выяснилось, что он сломал ему шесть ребер.) А в придачу еще кулаком по шее. Джулиус так и рухнул наземь. Я думал – не выдержу. Вот взял бы и уложил на месте эту сволочь.
Джулиус – здоровый детина, а Сондегард еще здоровее. Фунтов двести шестьдесят весит – не меньше. Как дерево в три обхвата. Помню, раз он поспорил с Нильсоном, что с одного удара оглушит телку. И оглушил! Ударил ее в лоб. У телки ноги подогнулись, и конец – будто ее молотом стукнули.
Мы увидели, как он с Джулиусом обошелся, хотели было выскочить из машины, но тут кто-то выстрелил, а остальные двустволками в нас так и тычут. Ну, мы, конечно, дальше не полезли.
Сондегард, сволочь эдакая, подошел к Джулиусу и ударил его, лежачего, ногой в пах. Джулиус как закричит! Мне показалось, что это меня самого ударили. Но тут уж мы позабыли про их ружья. Будь они хоть с пулеметами – все равно. Кинулись в драку. Джеспер – и тот не отстал, а у самого кровь из щеки так и хлещет, будто свинью прирезали.
Но их трое-четверо против одного, да еще с дубинками. Кое-кто начал пальбу, хотя я думаю, это они больше, чтобы попугать нас, им самим тоже было не по себе. На убийство, верно, не сразу пойдешь.
Вот тут-то мне нос и изуродовали так, что ты меня теперь не узнаешь. Сарра говорит, что не нос, а молодая тыква. И по спине били, поэтому я и лежу вторую неделю, прохлаждаюсь, точно банкир какой-нибудь. Да тебе что рассказывать! Ты меня знаешь.
Потом всех нас повалили на землю и связали. У них были припасены мешки из-под картофеля, и этими мешками они головы нам накрыли. Кроме того, подожгли машину, а она принадлежала Курту Уоллесу, союз ее только на время взял. Подожгли, перевернули и свалили в канаву. Потом рассадили нас по машинам и повезли в Ист-Бриттерс в здание Легиона.
***
Дорогой меня не очень били. Только ругались на чем свет стоит. Я обозвал одного сволочью… а он меня по скуле ударил. После этого я держал язык за зубами, как и следовало с самого начала. К бутылкам они то и дело прикладывались. Да разве без виски на такую грязную работу пойдешь?Новую панаму свою я потерял, и поделом – не важничай, подумаешь, индюк какой выискался! Но кто же мог знать заранее, что на нас нападут? Откровенно говоря, я ее неспроста надел, – мы с Саррой в тот день праздновали свое десятилетие. (Только что ко мне заходила Сэнни, я ее спросил, помнит ли она тебя. Говорит – помню, он мне «облизьянку» подарил. Оказывается, ту самую обезьянку, которую ты выиграл в Сиссибеле на ярмарке. Оратора пока что из нее рано готовить. Как ты думаешь?)
Должен тебе сказать, что не так страшно битье, как то потрясение, которое при этом испытываешь. Старик Эммет говорит, что Джулиус до сих пор шальной ходит. У него просто в голове не укладывается, что с ним могли такую штуку проделать, да и меня тоже по-настоящему проняло, когда все это было позади. А в то время только одна мысль и сверлила мозг – убить бы этих молодчиков. Пока ехали до Ист-Бриттерса, кровь у меня из носу так и хлестала, а голова просто разламывалась от боли, точно в нее топор всадили, чтобы мне веселее было подскакивать на ухабах. Да, поездка была не из приятных!
Знаешь, я и не подозревал, что до такой степени смогу ненавидеть кого-нибудь. Так и стоит у меня перед глазами Джулиус, когда Сондегард ударил его. Лицо у Джулиуса не перекосилось, хотя боль была, наверное, страшная. И слышать, как мужчина кричит, тоже страшно. Я бы сказал, что лицо у него было удивленное. И ничего странного тут нет. Ведь они с Сондегардом еще ребятами друг друга знали.
Эта проклятая поездка продолжалась примерно час. Они, должно быть, решили покататься вечерком по свежему воздуху, ну, а что касается меня, то, будь на то моя воля, я свое свободное время использовал бы по-другому. Нос болел – просто сил никаких нет, распух так, что я почти ничего не видел, а хуже всего неизвестность. По-моему, страх и чувство беспомощности – это для человека самое скверное. Уж, кажется, довольно поиздевались, пора бы и кончить. Терпеть избиение больше сил не было, влепили бы свинца – и дело с концом, только не лупи дубинками и прикладами.
В конце концов привезли нас в Ист-Бриттерс и перетащили в подвал Дома легионеров. Я вслушиваюсь и ничего понять не могу, – что это, мне снится, что ли? Музыка играет, пение, хохот, как будто и танцуют.
Теперь слушай. Положили нас на пол, – и мешки долой. Видим – попали на маскарад и, можешь себе представить, женщины там тоже были.
Знаешь – я, как увидел это, чувствую, что сейчас рехнусь, голова на части разламывается. Женщины! И танцуют, смеются, кричат, а пьяны все вдребезги. Нас втащили, а они хоть бы остановились на минутку! Все, кто был, в масках. По всему видно – нас поджидали. Вот и пришлось Джулиусу терпеть побои в «Форпосте свободы», в том самом здании, которое хотели в честь него назвать.
Одна женщина, молодая совсем, подошла и нагнулась надо мной. Спрашивает, не хочу ли я покурить, будто пожалела меня. Я говорю – хочу. А она возьми да прижги мне своей папиросой губы. Можешь себе представить? Вот клянусь тебе, – двадцать лет не плакал, а тут чуть не заревел. Ей хоть бы что, – захохотала, точно Чарли Чаплина увидела, и отошла.
***
Лежу в постели вторую неделю и ломаю себе голову – откуда у женщин такая ненависть берется, не говоря уж о мужчинах. Правда, многие из них богатые люди, а такие нашему союзу враги. Другие же просто паразиты, которые за пинту виски готовы кому угодно продаться. Но среди них были и хорошие люди – мозги им, что ли, затуманило? Ведь за последние десять лет они так же натерпелись, как и мы, а им говорят, что все зло в союзе, они и верят, ведь надо же на кого-то взвалить вину.Все-таки разок я услышал, как парочка таких переругивалась стоя в углу, и один требовал, чтобы нас отпустили. Должно быть, кое-кого стыд взял. А дня через два Джулиус получил письмо от двоих фермеров – пишут, что были в той компании, которая на нас охотилась, а теперь каются – стыдно стало. Ушли после этого из Легиона. И Эммет говорит: – У них теперь глаза открылись, клянутся, что месяца через два поступят в союз.
Продержали нас в подвале около часа, а нам показалось куда больше. Я чувствую, нос мой разбаливается все сильнее, и дышу с трудом. Да и беспокоиться начинаю, не отшиблены ли у меня внутренности, чего доброго, и работать не смогу на ферме, тогда плохо придется моей Сарре с четырьмя малышами. Но сейчас доктор говорит – ничего, обойдется, чему я очень рад.
А они тем временем запугивают нас, грозятся бросить в ямы с известью за Сиссибелом, а тогда уж ничего не поделаешь, будешь валяться, как скотина. Потом слышу – старик Могенс стонет, а сам думаю: «Все вытерплю, только не бейте в пах, как Джулиуса. Этого мне не перенести». И сам же себе говорю: «Нет. Что бы со мной ни сделали, все стерплю. Пощады просить не буду». – Время тянулось так долго, просто передать трудно.
На Джулиуса они больше всего злились. Обзывают его всякими словами, бьют, подводят к нему то одного, то другого, знакомят – в общем игру затеяли. И все, должно быть, потому, что он настоящий герой и не захотел связываться с их Легионом после того, как там такие заправилы появились. В подвале много всякого народу было, не только члены Легиона. Все больше мальчишки, которые обзавелись ружьями и захотели себя показать. Расхаживают взад и вперед, обзывают нас красной сволочью, льют нам виски на голову, а то подойдет какой-нибудь и ударит башмачищем, или наступит всей ногой на руку, отскочит и извиняется: «Виноват, мистер!» – будто нечаянно. Поэтому у меня обе руки и болят.
Наконец оттащили нас в переулок, и там Сондегард спрашивает: – Ну, красная сволочь, теперь забудете про свой союз? – Джулиус хоть и на ногах не держится, а все-таки крикнул: – Иди ты к чортовой матери! – А Могенс сказал: – Я бы твоими крысами своих свиней кормить не стал. У тебя крысы в доме – и те ядовитые. (Могенс из госпиталя не скоро выйдет. Доктор говорит: у него все мышцы на правой лопатке порваны. Его дела плохи.)
Потом они заставили нас пройти сквозь строй, и никто не пропустил, каждый ударил. К этому времени я уже ничего не чувствовал, а только следил за Джулиусом. Он идти не мог, полз на четвереньках, а они его дубинками лупили.
Потом повезли нас за город и там выкинули из машин. Не будь это в субботу, лежать бы нам связанными всю ночь. Но вскоре слышим – идёт машина. Джеспер вылез на дорогу и лёг на самой середине. Оказался один из наших, Саул Андерсон. Он, как увидел это зрелище, так давай плакать.
Вот какие у нас дела делались с тех пор, как ты уехал. Мы за это время многому научились. Во-первых, теперь нам уже известно, кто крепко связан с союзом, а кто при первой же опасности пойдёт на попятный. Тут для тебя было бы много неожиданного. Нашлись такие, которые испугались, перестали ходить на собрания или отделывались от них под любым предлогом, а другие являлись, да говорили, что сейчас надо свернуть работу, прекратить на время борьбу за пособия, не противиться выселениям. Но есть и такие, от которых никто этого не ждал, а они держатся молодцами. Настоящие парни, вроде Пита Бэбниса. Он раньше особой активностью не отличался, а сейчас работает во-всю. И ещё несколько человек.
С тех самых пор собрания мы созываем регулярно, но теперь все приходят с ружьями. А около наших домов (около тех фермеров, которых избили) день и ночь дежурят по четыре человека. Ради дежурства и работу бросают, хотя сейчас идёт уборка. Впрочем, по правде говоря, и убирать-то особенно нечего. С тех пор, как ты уехал, дождей не было.
На другой же день после этого случая мы решили вооружиться в целях самозащиты. В Калливилле была какая-то ярмарка – и губернатор туда приехал. Мы послали ему телеграмму, требовали, чтобы правительство штата за нас вступилось. Ведь от шерифа всё равно ничего не добьёшься, раз он сам в этом участвовал. А губернатор ответил, что это вне его компетенции. Ну, что ты скажешь? Он нас, наверное, и за людей не считает. Одно слово – фермеры.
Тогда мы разослали своих людей за патронами по всем магазинам на шестьдесят миль в окружности, потому что в некоторых городах, например, в Ист-Бриттерсе, нам их не продавали. Знаешь, какую штуку выкинул Саул Свенсон? Явился в понедельник утром в Ист-Бриттерс и говорит: – Дайте мне коробку патронов для сорокачетырёхдюй-мовки. – Что он член союза – это все прекрасно знают, к тому же там оказался кое-кто из той компании, включая и самого хозяина магазина Хэнки, а он один из самых оголтелых. Хэнки его спрашивает: – Зачем это тебе такие патроны? – А Саул отвечает: – На кроликов хочу поохотиться, – Хэнки говорит: – Кто оке такими по кроликам стреляет? Они велики. – Саул ему на это: – Ничего, Хэнки, в наших местах кролики большие. – Как это тебе
нравится? Хэнки так растерялся, что пошёл и достал ему патроны. Но потом их перестали продавать.
Вот они, дела-то! Я таких длинных писем в жизни не писал, но скажу тебе правду. Посылаю я это письмо в надежде на то, что ты, может быть, используешь его для рассказа, пусть люди знают, какие вещи творятся у нас в Соединённых Штатах. В наших местах газеты ни одной строчки про нас не напечатали, хотя все об этом знают, везде это обсуждается.
Вывод отсюда только один: нам, фермерам, надо потрудиться, чтобы наш союз разрастался, как здешний чертополох, который ничем не остановишь, при всём желании. На взгляд он некрасивый, а живучий.
Сарра просит передать, чтобы ты приезжал на будущий год, может быть, засухи не будет, и мы тебя покормим повкуснее. Говорит: он, наверное, решил, что мы его на диэту посадили. И Сэнни просит передать то же самое, только разобрать её трудно – лепечет она так, будто у неё зубов во рту в два раза больше, чем следует.
Пиши о себе, о том, что у вас в больших городах делается. Спасибо за журналы, как-нибудь на днях я попробую составить листовку, – работы у нас сейчас по горло.
Твой друг
Лестер Кули.