Мария Андреевна Бекетова
Из дневника
Выдержки из дневника за 1891–1912 годы
1891
2 мая. ПетербургФранц болен тифом, не опасно, но неприятно; Сашура у нас живет и на моем попечении, конечно, едва выехала Леля. Я измучена физически и нравственно. Мне мешают что бы то ни было делать тысячи житейских забот. Между тем душа совершенно истерзана. Рвусь к нему[1] и не могу выбрать времени; сегодня опять не дали. К счастью, Сашура, вероятно, скоро вернется домой. А мама-то его как о нем тоскует, в то время как я им тягочусь. И так на свете всё ведется!
1896
23 июля. ШахматовоВчера были мои именины. День был жаркий, как все эти дни, – и праздничный, благодаря детям. Спектакль с греками и их драмой[2] и иллюминация из фонарей. Все было мило и весело.
1897
26 июня. Бад НаугеймЗдесь было много тяжких часов и дней. На мне была новая громадная ответственность: Аля – с плохим немецким языком, с моими силами и с ее болезнью.
Потом началось дело с Сашурой. Сначала он просто скучал, ныл и капризничал и мучил свою маму и меня. Но потом мы познакомились с Садовской, и началась новая игра и новые муки. Он ухаживал впервые, пропадал, бросал нас, был неумолим и эгоистичен, она помыкала им, кокетничала, вела себя дрянно, бездушно и недостойно. Мы боялись за его здоровье и за его сердечко. Тут подошло новое теченье: знакомство с А. И. Сент-Илер. Это все пошло с одного разговора об ее умершем мальчике.
Это ходячее пламенное сердце, доброта, простота. Но форма некрасивая и неискусная. Мы жаловались ей на Садовскую, она нам сочувствовала, побранила как-то Садовскую; та обиделась, разозлилась. Стала допытываться у Сашуры, что про нее говорят. Сашура сдуру свалил все на m-me Сент-Илер. Вышли сплетни, гадости, дрязги. Кончилось все однако тем, что Аля все узнала от скрывавшего Сашуры, и оказалось, что любви у него никакой нет, и она-то завлекала его, на все сама была готова; только его чистота и неопытность спасли его от связи с замужней, плохой, да еще и несвежей женщиной. Теперь Аля с ним проводит весь день; он, как дитя, требует развлечений и забав; Аля и забавляет его; дни идут. Та злится, не уезжает, но, бог даст, все скоро кончится ничем, и мы останемся одни. Худшее, что будет, – это ссора с ней. Но не все ли равно? Главное же, чтобы он остался цел и не был против матери. Отношения его с Алей были одно время ужасны, пока та все у него выпытывала, закабаляла его и брала с него слово, что он будет молчать. Он наконец не выдержал этого, сказал, что попал в скверное положение, что сам готов бы отвязаться. Тут-то все и пошло в другую сторону. Но вот начало Сашуриного юношества. Первая победа, первые волненья. Тут была и доля поэзии. Она хороша. Он дарил ей цветы. Она ему пела.
1900
29 февраля. ПетербургСашура уже второй год в университете, думает о сцене и давно уже мужчина. В противоположность моим опасениям, он имеет большой успех и совсем уж не бесцветен. Блестящ.
Але опять гораздо хуже. С Сашурой мы сходимся.
31 августа. Шахматово
Сашура хорош, но его здешняя безмятежность должна нарушиться в городе. Опять начнется меланхолия, опять исключительность. А между тем братьев не будет и здорового веселья не будет[3]. Франц ничего не значит в его жизни, это пустое место. Ни сочувствия, ни совета, ни участия. Аля одна бьется. Знакомств взять негде, и Франц их затрудняет. Все, что не его круга, ему чуждо; он сторонится; чувствуется рознь и неловкость. Ничего не склеишь.
22 ноября. Петербург
Была у Али вчера. Она очень меня беспокоит. Это инфлуэнца, но при ее склонности опасно. Опять мысли о смерти и притом для себя и для Сашуры. Тоска смертная. Больная душа. И притом физически больная. И он тоже. Я не умею ей отвечать. А ей только до него дело.
У Али была мелодекламация. Поэтично, но плохо. У мальчика нет слуха, он не ловит мелодии, и Катя[4] не умеет ловить. Але все нравится.
5 декабря. Петербург
И у Али лучше. Сашура повеселел, и она тоже, конечно.
1901
8 января. ПетербургНовый год встретили у нас. Были Аля, Сашура и Евгений Осипович. Вышло неоживленно и невесело, потому что Але нездоровится и она страшно устала; Сашура был поэтому тоже не в духе.
Но Аля! Сашура ничего себе, хотя не вполне все хорошо, но она совсем несчастна. Теперь уже для меня ясно, что ключ всего в ее несчастном браке. Это непоправимо и неизменно. Нельзя себя обманывать: она несчастна и давно уже это сознает, но последние годы еще более, не потому, как это бывает во французских романах, то есть потому что муж физически надоел и хуже, чем другой мужчина, а напротив потому что последний его престиж пропадает; ей совсем бы почти не нужно мужа, а ресурсов никаких и главное, главное – самое ужасное: рознь, растущая с каждым днем. Она становится все утонченнее и развитее, все исключительнее, а он и все, его окружающие, все те же. Он видит, что он не удовлетворяет, но сделать ничего не умеет, существо неловкое и бездарное, еще гораздо больше, чем я, потому, что я не груба, интеллигентна, все понимаю и доброй воли у меня тьма, да еще и поэзия есть. Я не знаю, что же это будет дальше. Она способна его возненавидеть. Она чахнет от всего этого, жизнь ей в тягость, ничто не радует, все постыло, а уйти не находит возможным ради Сашуры, да жаль Франца. Мне очень жаль. Он в сущности мало виноват. Но что же за судьба ее? Одно несчастье за другим. Один брак хуже другого.
Я думаю, однако, что у них на днях будет буря, после которой будет некоторое облегченье. Дай бог.
15 марта. Петербург
Сегодня у нас был в последний раз Семен Викторович[5]. Мы были вместе у Али; сговорились они быть вместе у нас сегодня вечером. Пришли. Все было ничего себе, даже недурно, потому что детка была веселая и бесценная, смеялась вся розовая со своим чудным лицом юного Аполлона.
11 сентября. Шахматово
Завтра едем в Петербург. Помяну добром это лето, несмотря на многие тревоги, бессонные ночи и головные боли. Во-первых, оно еще сблизило меня с моими ненаглядными. Это произошло главным образом потому, что мы были одни, даже без Софы, и потом нас все более и более связывает Сашура. Этот мальчик кудрявый, нежный и поэтический, этот баловень и капризник, такой восхитительный в хорошие минуты и такой невыносимо тяжелый в дурные, – составляет наше общее мученье и радость. Он любит тетю и все более с ней сближается. Тетю зазывают к себе, читают ей свои стихи и уважают ее мнение. А она очень старается быть умной и образованной, кроме того, деликатной и чуткой, и бережет свое сокровище – Сашурину любовь и уважение.
Люблю их обоих до крайности, но сознаюсь не без горя, что они утомляют меня не только капризами своих настроений, но также и вечно приподнятым строем, не допускающим ничего, кроме «звуков сладких и молитв»[6], все им мистицизм, да стихи подавай; особенно она, моя бедная крошка, с больным сердечком и нервами. Нельзя так вечно витать над землей в сферах умственной жизни. Это нездоровый, разреженный воздух, в котором трудно дышать.
Да, это так, но зато Сашура – неисчерпаемая тема для нас. Он много писал стихов; иные прелестны. Соловьевы серьезно советуют ему их печатать. Неужели он в самом деле поэт и в этом его судьба? Боже мой, если бы это было так! Какое счастье!
1902
13 мая. ПетербургЗавтра мы едем в Шахматово. Зима эта принесла мне немного, но мне кажется, что пережито ужасно много.
Работа, некоторые успехи, полное успокоение. Немножечко ушла вперед, мало, но твердо. Вторая сторона – Аля и Сашура: новое – это мистицизм, религия, вера, искание веры, пророческий дух. Пророчества эти мне непонятны, но я им не верю.
Но Сашура – поэт, уже признанный избранными[7], и познакомился с Мережковскими. Моя любовь к Але и Сашуре все зреет.
29 июня. Шахматово
Мальчики тешат нас своим смехом. Вчера еще был целый день их светлого детского хохота. А сегодня Аля нездорова и потому полна опасений, мрачных выводов о безвыходности и т. д. Сашура под ее влиянием тоже другой, но она думает, что он страдает от общества Софы и Фероля.
1903
18 января. ПетербургВчера получено письмо из Москвы от тети Сони. Миша и Оля Соловьевы умерли. Он умер в несколько дней от воспаления легкого, она застрелилась. Сегодня их хоронили. Что с Сережей, не знаем. Эти люди были нам троим до того дороги и нужны, что без них жизнь стала вдвое темнее.
Аля озлоблена от горя. Она и без того очень дурно себя чувствует это время, сердце болит, сильно задыхается, ночи не спит. Плохо и без того. Мысли ее крайни, выражение их истерично, хотя многое верно, но все же это крайне, иногда жестоко и неверно.
Что будет с Алей? Боюсь за нее. Говорит, что жить хочет, потому что Сашура сказал, что она ему очень нужна. А вдруг? Теперь-то и нельзя, когда захотелось?
Да, без мамы и диди легче, чем без Соловьевых. Они давно уж свое сказали.
5 марта. Петербург
А новая фаза та, что Аля дня три тому назад сказала Адаму[8] у них на обеде на его грубость по поводу Соловьевых: «Я к вам больше никогда не приду и не желаю вас видеть», и вскоре после обеда уехала с Сашурой, предварительно сказав, что просит 6-го марта ее не поздравлять, потому что не будет праздновать своего рождения. Францу тут же сказала несколько жестоких фраз. Все были поражены и ничего по обыкновению не поняли. Адам говорил, что Аля псхически больная.
2 ноября. Петербург
Даже не знаю, с чего начать, так много произошло. Прежде всего, Сашура женился на Любе Менделеевой. Об их любви и не упомянуто мною прошлую зиму, не собралась. Да и теперь не хочется об этом писать. Скажу одно: были сомнения и страхи, потом удивительная свадьба, полная религиозной, мистической поэзии, приезд Сережи Соловьева, подъем духа, успокоение; здесь первые впечатления этому соответствовали, но потом – опять пошли сомнения и страхи. Она несомненно его любит, но ее «вечная женственность», по-видимому, чисто внешняя. Нет ни кротости, ни терпения, ни тишины, ни способности жертвовать. Лень, своенравие, упрямство, неласковость, – Аля прибавляет – скудость и заурядность; я боюсь даже ей сказать: уж не пошлость ли все эти «хочу», «вот еще» и сладкие пирожки. При всем том она очень умна, хоть совсем не развита, очень способна, хотя ничем не интересуется, очаровательна, хотя почти некрасива, правдива, прямодушна и сознает свои недостатки, его любит, и порою у нее бывают порывы раскаяния и нежности к Але. Он – уже утомленный и страстью, и ухаживаньем за ней, и ее причудами, и непривычными условиями жизни, и, наконец, темнотой. Она свежа, как нежнейший цветок, он бледен и худ. Опять стал писать стихи, одно время заброшенные, а науками не занимается. Трудно судить, насколько можно на нее влиять. Я еще на это надеюсь. Аля ведет себя удивительно. Любовь к Сашуре ее учит быть мудрой, доброй и правой. С Францем все хорошо[9]. Я люблю Любу, как и Аля.
11 ноября. Петербург
У моих есть новости – сношения с Грифом (альманах моск<овский> стихов), приехал издатель, ему были посланы стихи: очень понравились ему и Бальмонту. Вчера был великий день: суета, волнения, беготня, Люба блистала свежестью и была детски непосредственна и мила, полна оживления, вообще дуся. Дитя было кудрявое и серьезное. Все вместе хорошо и интересно.
1904
4 марта. ПетербургДети Алины счастливы. Люба сильно изменилась к лучшему. С Сашурой одна нежность и любовь. И с Алей лучше гораздо.
13 августа. Шахматово
Но вот что новое и страшное – Сашура и Люба. Сашура – злой, грубый, непримиримый, тяжелый; его дурные черты вырастают, а хорошие глохнут. Он – удивительный поэт, но злоба, деспотизм, жестокость его ужасны. И при этом полное нежелание сдерживаться и стать лучше. Упорно говорит, что это не нужно и что гибель лучше всего. Это не есть дух противоречия относительно Софы, потому что было все еще до ее приезда. Но за год жизни с Любой произошла страшная перемена к худшему. Она не делает его ни счастливее, ни лучше. Наоборот. Что то? Она – недобрая, самолюбивая, она – необузданная. Алю она так и не полюбила и жестока с ней. Мне кажется часто, что это сгладится, что у нее ложный стыд мешает много, но я боюсь за будущее. Давно ли у него были добрые порывы? А теперь? Что же это будет?
26 сентября. Петербург
Мои маленькие обедали у меня сегодня. Вышло так хорошо, как я не ожидала. Обед удался, квартиру мою хвалили все. Моя царица-каприз сказала: «Тетя, переселюсь я к тебе. У тебя тепло, уютно и т. д.». Все было хорошо, кроме одного. Попросили поиграть. Я была рада, с волнением села играть романс Чайковского. Сыграла, конечно, скверно. Ну и услышала: вещь ужасная, сочинена отвратительно, рояль страшно резок и отрывист. При этом все сидели рядом, у меня на носу, а Сашура говорит о своем.
Потом говорили о цыганских романсах и на мою критику возразили мне, что я очень академична.
И боюсь я Али, как никого. При ней-то я и играю всего хуже.
16 октября. Петербург
После концерта пошли с маленькой, хотели вместе ехать. Глядь, внизу Сашура рядом с современными музыкантами[10]. Конечно, бросаемся к нему. А он говорит: «Я с Семеном Викторовичем. Вот он».
19 октября. Петербург
Опять зачастила к Але, потому что нужна ей. Вчера у нее обедала и видела ее страдания и унижения. Дело доходило до крайнего отчаяния.
Я забыла дома среди своих мирных занятий и дум мрачную безысходность ее положения – Любино бессердечие, Сашурину злобу порой, Алино глубокое одиночество и страшную обиду. Франц один своей непрестанной нежностью облегчает. Милый мой Франц. Его любовь только и спасает ее. Больше моей.
Ушла, как виноватая.
По дороге встретила Сашуру и обрадовалась несказанно, поверив в поворот к лучшему. Он и пришел в лучшем настроении и принес ей вести, что ее стихи, которые он давал без ее ведома Тернавцеву, ему очень понравились. Она даже не радовалась, бедняжка. Во-первых, стихи свои считает позорными, во-вторых, была ошеломлена[11].
30 октября. Петербург
Вчера был важный день. Они с детой пришли ко мне и принесли сборник его стихов, изящную книжку в прекрасной обложке, с надписью мне.
Обедала я у них с бенедиктином по этому случаю.
Но Люба и Аля – теперь это хуже всего.
6 ноября. Петербург
Вот Смородский, этот смешной, неуклюжий поэт, которого презирал Сашура и со смехом писал на его стихи рецензию[12]. В этом году он уже написал еще и еще и заметно лучше; его начинают признавать.
14 ноября. Петербург
У меня прошлое воскресенье обедали наши и Семен Викторович.
Аля пришла в своем коричневом платье и с пушистой прической, по-моему очаровательная – с тем, чтобы говорить. Ну, и говорила. Весь обед и весь вечер они с С. В. спорили и друг друга не понимали. Он ее, конечно, жестоко обидел, как он это умеет. Между прочим, заявил, что Сашурины стихи талантливы, но никуда не годятся по форме. Про книжку сказал: «Побаловались в первый раз, а там будет другая книжка. Другие и паршивее начинали». Я думаю, это – педагогия, чтобы не захваливать «дету», а кроме того, Але на зло.
А, может быть, и зависть даже. Она просто так поняла. Ведь не даром же Мережковские-то одобряют и Брюсов тоже. Он объясняет это тем, что нужно поддержать своего. Но главное то, что говорил он о «новом царстве». Она спрашивала новых слов, говоря, что ничего нового от него не слыхала, что все это она уже читала и слыхала раньше, а он из себя выходил, говоря ей: «Это не во мне, а в вас: я вам золотые слова говорил, а вы не видите и не слышите, вы – одна из тех счастливиц и т. д.». Даже кричать на нее начал одно время и совсем озлился. Потом утих. Она была уничтожена.
Это для Али все ново. Она привыкла, что ее все слушают, что она-то уж собаку съела на этих вопросах. А С. В. прямо говорит: «Какая неопытность!» или: «Вы не можете оценить сущности стихов».
Ей я говорила потом, что в нас с ней любви больше, чем в нем. Она же в припадке самоуничижения говорила, что это смело, что мы с ней стары и потому его не принимаем. Дети пришли в восторг, хотя Люба ничего не поняла, кажется.
Хотя я и плохо образованна, но Аля еще гораздо хуже меня. Она очень невежественна, и это ей сильно мешает. Между прочим, прочтя Мережковского и «Три разговора» Соловьева, она думает, что все узнала, всю истину, что другого, кроме Ницше, не стоит и читать, и пренаивно это высказывает.
Она людей презирает, я их люблю.
И так я люблю людей вообще, а в частности я их никогда не обижаю и отдельных умею любить сильно и хорошо. Она любит так одного Сашуру.
А маму она обижала жестоко, как я никогда не обижала.
23 ноября. Петербург
И вот я задумала освободить Алю от Любы и по-новому заняться музыкой: поучила дуэты и после обеда написала Любе шуточное приглашение и послала с Аннушкой. Она пришла, но такая невеселая, что мое настроение сразу упало. Спросила: «Почему тетя такая веселая? Мы говорили об этом за обедом». Пели – плохо довольно, но я была храбра, несмотря на все, что было обескураживающего.
Пришел Сашура, до того мрачный, что Люба еще стала печальнее. Должно быть, дома у них совсем плохо. Вот завтра узнаю, когда Аля придет. Боюсь, что это будет очень нехорошо, потому что покорный и униженный тон не годится, а более суровый и уверенный – тоже. Впрочем, теперь, может быть, ласка всего нужнее. А веселость не выйдет. Они ее спугивают мгновенно. Я только одна у себя и весела. Впрочем, с кем-нибудь другим еще могу, может быть, только не с ними. Печальные и страшные.
30 ноября. Петербург
С. В. Панченко проповедует новое царство – без семьи, без брака, без быта, с общим достоянием, с отниманием детей семилетних у матерей. Мне кажется, что много правды и новизны в его словах, но холодно будет в его царстве.
1905
12 января. ПетербургС 8-го января началась общая забастовка всех фабрик и типографий в Петербурге.
Началось чинно, торжественно и религиозно. Рабочие во главе со священником пошли к Зимнему дворцу с Евангелием, крестом и хоругвями. Но в них стреляли, попали в Евангелие и крест. Со всех сторон рабочие стремились к дворцу, но их не пускали. У нас[13] была большая толпа, чинная, серьезная, тихая и прекрасная. Франц выступил со своим отрядом в боевой амуниции в 8 ч. утра и встал около Спасителя. Аля его проводила и пошла по улицам одна, и Сашура пошел один. Она около 11-ти зашла ко мне (у меня Оля Федорович), и мы пошли все по улицам. Видели толпы рабочих и солдат и слышали издали залп. К счастью, гренадеры пока не стреляли. Франц двое суток провел, не раздеваясь, почти без сна.
Много слухов и вранья. Полиция глупа и близорука.
Про войну эти дни все забыли.
Я, конечно, оставила все свои дела. Каждый день вижусь с Алей. На фоне всего этого Люба, будирующая после неистовых ревнивых сцен (Кина[14] и Зинаида Гиппиус), не сочувствующая движению, презирающая рабочих, а главное-то Алю. Или злостно молчит, или прорывается злыми вспышками, как было вчера вечером, когда мы с Олей у них сидели в день моего рождения. Вчера днем вдруг пришла ко мне Аля с нежным бело-розовым букетом, а потом Сашура с Любой с красными тюльпанами. Были веселые и милые, требовали чая, конфет и еды. Все было прекрасно. Аля назвала Любу хулиганкой, да не один раз, а два; Люба обиделась и ушла с этим. По-моему, это была первая ракета. У них был Недзвецкий с новым букетом для меня, пил чай, говорил много интересного, но был самодоволен и очень уж презирал Франца и Россию. После его ухода и пошли разговоры о вреде и пользе фабрик. Она развивала обычную свою теорию о пагубности фабрик, денег и т. д., выказывая обычное же презрение к науке и законам истории и политической экономии. Сашура, обыкновенно говорящий то же самое, был на Любиной стороне. Многое у Али было нелогично, и, главное, выказывалась невежественность, но было умно и оригинально, А Любино было все сплошь чужое. Кончилось резкой выходкой Любы в передней при Наливайке[15]. Думаю, что дальше было и хуже. Если бы был у них Андрей Белый, он бы поддержал Алю и вообще нашел бы слова, примирившие обе стороны, а Люба не посмела бы говорить резкости. Аля упомянула, как авторитет, Семена Викторовича, но это было бестактно, потому что Люба его невзлюбила и презирает.
20 января. Петербург
У Али – Андрей Белый – милый, умный, талантливый, добрый, но боже, до чего утомителен и многословен. Люба ожидает объяснения теории Lapant, то есть секты блоковцев, и уже настроена необычайно благожелательно. А я поначалу плохо в это верю. Если это не пойдет далее «гносеологии» и пр., то мы не много узнаем. Он так мил с Алей, так ободряет ее своим отношением, что ему можно бы за это простить и блоковцев, но считать его непогрешимым я не могу. Его суждения часто неверны и даже безвкусны. Андреева[16] и цыганские романсы. Сваливанье в одну кучу всех новых романсов, суждение о Штраусе, преувеличенные восторги перед д'Альгейм[17]. Но все это так понятно Але и Любе. Я даже не спорю. Зачем?
8 февраля. Петербург
Боря Бугаев уехал. Люба парит на крыльях. Ее совсем признали царственно-святой, несмотря на злобу. Алю он любит и понимает, но я не верю в его слова. Не верю в такое величие Любы, в несомненность его религии. Семен Викторович повержен в прах. Всем-то он не нравится. Боря его чуть не возненавидел[18].
А много в нем[19] злобы и ненависти. Но в Любе-то сколько этого! И какое равнодушие! И как с ней трудно! А ведь на нее молятся. Все делает ее женское обаяние.
16 февраля. Петербург
Детки были милые, особенно он. Очень хвалили и ели мой пирог и ананас. Но и только. Другого я никогда уж больше не вижу.
Боря у них пророк, больше человека – провидец.
Я должна сказать, что Сашура ко мне относится лучше Али, он меня больше уважает и больше верит в мой вкус и мысль мою, что ли.
28 февраля. Петербург
Сегодня пришла[20] вот к чему. Я – не мистик, мне многое их – непонятно. Я не «чувствую конца», не страдаю от «скуки и жизни». Не считаю, что счастье только «в зорях», находя эти «зори» очень аффектированными и часто даже сентиментальными и вообще нередко фальшивыми.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента