Мария Похиалайнен. Не верьте клятвам, сёстры

Мария Похиалайнен
Не верьте клятвам, сёстры

ПРЕДИСЛОВИЕ

   Мне осталось три страницы —
   Я хочу их дочитать.

   Подарите эту книгу своей хорошей подруге, но такой, которая сможет не только иронию уловить в описании самых схожих эпизодов женских судеб, но и рифму необычную услышит, и сонетной форме не просто порадуется, но и отличие английского сонета от французского уловит, и наш родной жестокий романс тоже узнает!
   Мария Похиалайнен, математик и преподаватель математики, умеет совмещать точный поэтический размер с игрой в форму. Видно, всем им, пишущим математикам, покоя не дает их английский коллега, придумавший историю про девочку Алису, которая идёт себе идёт, попадает в игру и тем самым её разрушает, просыпаясь и выходя в жизнь.
   Вот и М. Похиалайнен предлагает бесконечное множество (как там у них, у математиков?) вариантов историй, которые только на первый взгляд женские, а на второй и все последующие – это литературная игра, которая, конечно, куда интереснее всех этих встреч-невстреч, ожиданий-разочарований и проч.
   Поэтому иногда смотрятся такими необязательными в этом сборнике какая-нибудь неизбежная «Тишина», ещё пара стихотворений, которые выдают всё же в авторе старательно фиксирующую свои переживания женщину. Ничего, пусть будут, потом выльются во что-нибудь неожиданное, вроде цикла «Письма Марыси» или переводов из Шейлы О’Нил или Лоуренса Тримэдока, – привет от Черубины де Габриак.
   Стилистические перехлёсты, умение жеманно отставлять пальчик, как леди из цветочного магазина, или еле передвигать ноги в песках в поисках Эльдорадо, тонкости карточной игры (вот где ритм, и страсть, и азарт, и умение хлопнуть дверью, проиграв всё!), калейдоскопическая быстрота в смене масок, ритмов, исторических эпох – да, это знак таланта, того самого, который есть у настоящих женщин: приземляться всегда на ноги. Но это ещё и знак той самой тоски, той жизненной неудачи, помеченной «золотым клеймом», о котором говорила Ахматова. Именно это «клеймо» и есть знак искусства, придающего смысл тому, в чём мы видим просто жизнь.
   Если ваша подруга вас поймёт, вам будет о чём поговорить.
   Татьяна Морозова

СОСЛАГАТЕЛЬНОЕ НАКЛОНЕНИЕ

* * *

   Там, где море упирается в горы
   Голубеющей дугою залива,
   Без меня остался город, в котором,
   Вероятно, я была бы счастливой.
 
   Недоступен, отрешён, независим,
   На возврат туда наложено вето.
   Два десятка неотправленных писем
   Пожелтели, дожидаясь ответа.
 
   А когда доносят вести муссоны
   Ярким отблеском вечерних сполохов,
   Город, вздрогнув в тишине полусонной,
   Понимает, что ему тоже плохо.
 
   От тоски и неприятностей мелких,
   От возможности прожить друг без друга
   На часах своих бесстрастные стрелки
   Повернула я обратно по кругу.
 
   И вернулась бы в покинутый город
   В прошлом, в будущем ли, в дне настоящем.
   Покрывал бы дымкой море и горы
   Разогретый солнцем воздух пьянящий.
 
   И, шагнув на двух дорог перекрёсток,
   Мы смотрели б друг на друга, немея…
   С наклоненьем сослагательным просто,
   Так как формы временной не имеет.

* * *

   Сквозь дождь, туман и дыма гарь
   Струился мягкий свет:
   В ветвях запутался фонарь,
   А звёздочка – в листве.
 
   И если всё вернуть назад...
   По замыслу планет
   Мне нужно было «да» сказать,
   А я сказала – «нет».
 
   Не слыша в шуме городском
   Веления судьбы,
   Я заглянула в гороскоп.
   Напрасно, может быть.
 
   И снова мне дала совет
   Вечерняя звезда:
   Ответить нужно было «нет»,
   А я сказала – «да».
 
   И подсказать, как дальше жить,
   Светила не хотят.
   До этих дней ещё свежи
   Укусы на локтях.

* * *

   Лишь косыночка с Нотр Дам,
   Говорит, что была я там.

   Кружит времени колесо,
   Связи с прошлым слабей и слабей,
   То ли вымысел, то ли сон
   Существует сам по себе.
   Я боюсь говорить о нём —
   Против истины погрешить.
   Смутный образ иных времён,
   Наслоенье дат и имён,
   Суеты спасительный щит.
   Можно выдумать от тоски:
   Дождь, фонтаны, окно с плющом,
   Тишину площадей городских...
   Да и мало ли, что ещё.

* * *

   Блеск ненайденного руна,
   Заставлявший аккорды брать,
   Отмерцал, но звенела струна —
   Цепь из звеньев зла и добра,
   С каждым днём становясь тяжелей
   От мысли, что шли не за тем мы.
 
   Так стану ли я жалеть
   Эти белые хризантемы…

* * *

   В. П.
 
   Какие странные порой
   На свете происходят вещи —
   Спектакль другой, состав другой
   Нам был афишами обещан.
   Прожектор, ослепив глаза,
   Погас. Кларнет вздохнул печально.
   И понемногу ускользать
   Стал замысел первоначальный.
 
   Где режиссёр? Где драматург?
   И кто поможет разобраться?
   Свет рампы резал темноту —
   Защиту ветхих декораций.
 
   Актёры бросили игру,
   Слонялись в непотребном виде,
   Директор предлагал к утру
   Билетами зарплату выдать.
 
   Какой-то зритель без труда
   Из зала выбрался на сцену
   И уговаривал продать
   Ему кулисы за бесценок.
 
   Пожарный монолог читал
   И угрожал брандспойтом даме,
   Оркестр, актёрам не чета,
   Старательно фальшивил в яме.
 
   По креслам ползали клопы,
   Скулу сводило в нервном тике.
   В буфете тесно от толпы,
   Коньяк – разбавлен, цены – дики.
 
   В окошке Орион завис,
   Потом исчез за краем рамы.
   Мне обещали бенефис,
   Да перепутали программу.

ТИШИНА

   То ли от тревоги ночи,
   То ли от вина,
   Только слышу – тихо очень —
   Бродит тишина.
 
   Ей давно б угомониться,
   А она не спит.
   Не прогнётся половица,
   Дверь не заскрипит.
 
   Так и бродит между нами,
   Как полночный вор,
   Пробираясь временами
   В стихший разговор.
 
   С осторожностью излишней
   Спрячется меж штор…
   И никто её не слышит,
   И не знает, что
   В сумраке тревожной ночи,
   Слова лишена,
   Очень тихо, тихо очень
   Бродит тишина.

ОДИНОЧЕСТВО

   В дом мой старый, обветшалый
   Я его не приглашала,
   Не ждала в тот вечер никого.
   А оно в квартиру влезло,
   На краю присело кресла,
   Завело неспешный разговор.
 
   Что обуза небольшая,
   И ничуть не помешает:
   Мало ест, не пьёт, шаги тихи.
   И, его не замечая,
   Буду я за чашкой чая
   Как всегда, писать свои стихи.
 
   Самым правильным решеньем
   Было – гнать его в три шеи,
   Деликатность подвела. И вот,
   Я подумала – ну ладно,
   Пусть гостит, раз ненакладно.
   У меня теперь оно живёт.
 
   Если честно, поначалу
   Я его не замечала,
   Но потом в душе вскипела злость,
   Вышло вот какое дело —
   Мне за чаем не сиделось,
   Не писалось, даже не спалось.
 
   Никаких от гостя выгод,
   А уже неловко выгнать,
   И привыкла я к нему притом.
   Из угла хожу я в угол,
   Мысли чёрные как уголь...
   Не пускай кого попало в дом.

ПЕЧАЛЬ, СЕСТРА…

   С. А.
 
   Спокойна, холодна и деловита
   Я появляюсь на работе в восемь.
   Окружена заботами, как свитой, —
   Свою печаль я не лелею вовсе.
 
   Она живёт во мне спокойно, мирно,
   Не требуя ни водки, ни разгула,
   Растёт неприхотливо, как пустырник.
   Она почти ручная – не акула.
 
   Мы обе с ней тактичны и не вздорны,
   Не ссорились ни разу, не кричали,
   Нежны, миролюбивы непритворно.
   Но хочется порой моей печали,
 
   Когда пробьют часы на стенке белой
   И суток новых возвестят начало,
   «Любимый мой», – чтоб ночь тебе пропела.
   Или хотя бы только промолчала.

* * *

   Постоянно со мной, чтоб её отыскать
   Не нужны ни фонарь и ни лупа.
   Вспоминаю о ней – пробирает тоска, —
   Эта глупость, кошмарная глупость.
 
   Не упрятать её, я старалась, – всё зря —
   Прорывается, стерва, наружу.
   Эх, ружьё бы побольше да полный заряд,
   Пристрелить бы… Но нет таких ружей.
 
   Проходили болезни, надежды и злость,
   А друзья забывали в разлуке.
   Лишь она неотступна, признаться пришлось —
   Нет на свете надёжней подруги.
 
   Неотлучно при мне, как покорный слуга,
   Не сбежать от неё, хоть ты тресни.
   И не знаю, за что я ей так дорога,
   Как мотив полюбившейся песни.
 
   Страшный Суд разберётся за пару минут:
   Блуд, гордыню, отсутствие веры
   Мне простят, только глупость поставят в вину.
   Приговор будет – высшая мера.

РАЗГОВОР С ВНУТРЕННИМ ГОЛОСОМ

   Катюне Морозовой
 
   Ветерком повеяло, и слезинку сдунуло.
   Обманули девочку.
   Головой бы думала.
   Отражает зеркало месяц светло-бежевый.
   Обманули девочку.
   Уши не развешивай.
   Клятвы, обещания и посулы веером…
   Обманули девочку.
   А кому поверила?
   Тихо пригорюнилась в комнате, как в кельице.
   Обманули девочку.
   Ладно, перемелется.

НОЧЬ

   Вот за окном сгустилась мгла
   И суматоха улеглась,
   Кольнёт тревога как игла,
   Незримо обретая власть.
   А опасений хоровод
   И мрачных мыслей перепляс
   Лишь на мгновенье оборвёт
   Последнего трамвая лязг.
   Зловещий тройственный союз
   Тревоги, тишины и мглы, —
   Я против них одна. Боюсь.
   Ночь заползла во все углы.
   И только отблеск в зеркалах
   Ещё хранит нейтралитет...
   Покрепче пальцы сжав в кулак,
   Я, стиснув зубы, жду рассвет.

* * *

   Но песен о любви
   Вы от меня не ждите.

Христиан Вейзе

   Поэтам надобно ль влюбляться?
   К чему им эта суета?
   Любовь приходит – всё не так:
   Им доводить стихи до глянца
   Она не даст. Покоя нет...
   Попробуй, напиши сонет,
   Когда несёшь такое бремя —
   Всё перевёрнуто вверх дном,
   Не спишь ни ночью и ни днём,
   А на сонеты нужно время.
   Ты будто путами обвит, —
   Ну как напишешь о любви,
   Как отличишь от счастья горе?
   И где земля, где небеса?
   А жажда острая писать,
   И страх отчаянный, что вскоре
   Погаснет той любви звезда,
   И песен новых не создать...
 
   Поэтам надобно ль влюбляться?

* * *

   Вырываются из бездны
   Жар и холод,
   По законам неизвестным
   Мир расколот.
   Сверху, снизу, с фронта, с тыла
   Не укрыться
   От стихий. И я застыла
   На границе.
   Там, где хаос и порядок
   Поделили
   Все пространства, выбрать надо:
   Или – или.
   Но обоим изначально
   Я – чужая.
   Мирозданье закачалось,
   Угрожая,
   Содрогнулось и нависло
   Мглой лиловой —
   Воплощался образ мысли,
   Явь из слова.
   И пока поток сознанья
   Плыл над бездной,
   А над твердью место занял
   Свод небесный,
   Дождь принёс к исходу ночи
   Южный ветер,
   Листья выбились из почек
   На рассвете.

МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ

ПЕНЕЛОПА

   Одинока, без друзей,
   День и ночь над покрывалом,
   Женихи валили валом,
   Где-то шлялся Одиссей.
   Что ему семья? Приют
   Он найдёт везде, а песни,
   Пенелопиных прелестней,
   И сирены пропоют.
   Ожиданьем не томим,
   Долго странствует по свету,
   И для многих канул в Лету,
   Столько лет прошло и зим.
   Возвратится ли опять...
   Годы то ползут, то мчатся,
   Женихи и домочадцы
   Не дают спокойно спать.
   Свёкор, сын, очаг, игла,
   За окном собака воет.
   Лук с тугою тетивою
   Да морщинки возле глаз.
   Не забыться, не забыть
   В ожиданье ежечасном...
 
   С равнодушьем безучастным
   Мойры пряли нить судьбы.

КСАНТИППА

   Но не такова была жена его, Ксантиппа.

   В доме ни одной оливки
   И муки всего-то горсть,
   Виноградник без поливки,
   А Сократ – как будто гость.
 
   Тут любая заскандалит —
   Пуст единственный кувшин,
   И хозяин без сандалий.
   Тоже мне, мудрец Афин.
 
   Всё б ему вести беседу,
   Что есть зло, а что добро,
   И с прохожим, и с соседом,
   Был бы в том какой-то прок.
 
   Вон у тех, кого он учит,
   Кошельки полны монет,
   А у нас не то что кучи —
   И обола в доме нет.
 
   Рот ему раскрыть лишь дай-ка,
   И уже не будешь прав,
   А по свету ходят байки
   Про крутой Ксантиппин нрав.
 
   Для молвы несправедливой
   Ни пределов, ни преград.
   Только каждой ли сварливой
   Достаётся муж Сократ?

МАГДАЛКА

I

   Гонимая от очагов,
   Босая, грязная, в лохмотьях,
   Не ускоряла я шагов
   И в горе не кусала локти,
   Когда вослед мне брань неслась,
   Плевала на косые взгляды.
   Наесться и напиться всласть —
   Ну что еще магдалке надо?
   И не манил меня очаг —
   К чему же лишняя обуза?
   Куда приятней, хохоча,
   Набить себе в харчевне пузо.
   Но мужику стирать хитон?
   Что может быть ещё глупее.
   А жизнь пройдёт, как утром сон,
   И оглянуться не успеешь:
   Сначала сеточка морщин,
   Потом я сгорблюсь, поседею...
   И не чуждалась я мужчин —
   Ни эллинов, ни иудеев.
   Разгула так приятен плен,
   Жизнь коротка, её не жалко...
 
   Сверкали чашечки колен
   У лихо пляшущей магдалки.

II

   Но как-то раз (с чего бы вдруг?)
   Мужчины, женщины и дети,
   Стеною тесной встав вокруг
   (В них возмутилась добродетель,
   Как будто каждый был аскет),
   Побить грозили потаскуху.
   И вот летят ей камни вслед,
   Над головой и возле уха.
   Теперь конец, не избежать
   Расправы, на исходе силы...
   Бросая камни и визжа,
   Толпа всё ближе подходила.
   Но чей-то голос перекрыл
   Зловещий гул, заставив слушать,
   Затихли вопли, замер крик...
   Он что-то говорил про душу:
   «А тот из вас, кто без греха —
   Пускай бросает первым камень»…
   Толпа бурлила, как река,
   А растекалась ручейками,
   Они одни, и ни души,
   А город замер, как уснувший.
   «Иди и больше не греши», —
   Сказал, волос её коснувшись.

III

   Не жаль мне дней, не жаль мне лет
   И молодость не жаль, поверьте,
   Но душу как не пожалеть,
   Раз жизнь не кончится со смертью?
   Я не ищу теперь утех,
   Ни смерти не страшусь, ни тлена,
   Мне б только искупить свой грех,
   И преклонить пред Ним колена.

* * *

   Легенды о начале Москвы рассказывают,
   что князь отнял владения боярина Кучки.
   Боярство не могло спокойно смотреть на
   окняжение своих земель.

(По Б. А. Рыбакову)

   Мучим обидою жгучей,
   Чащей, где бродят медведи,
   Едет боярин Кучкович,
   С чёрными думами едет.
   Вспомнится прежняя удаль —
   Гложет бессильная ярость…
   В землях Ростово-Суздальских
   Худо живётся боярам – Стянуты, будто подпругой…
   Те, кто ещё с головою,
   Юрия Долгорукого
   Вспомнят и волком воют.
 
   Сказано будет не к ночи —
   Снова обида взыграла:
   Кучки Степана вотчину
   Не за понюх прибрал он.
   Можно ли с этим смириться?
   Руки у князя, что грабли.
   Да воздалось сторицею —
   В Киеве он отравлен.
 
   Только не лаптем, не тюрю
   Ест его сын за обедом,
   Властно, покруче Юрия
   Княжит, боярам на беды.
   Мы же ему не холопы!
   Всех по отдельности давит,
   Не поперхнётся, слопает
   И потрохов не оставит.
   Кучкович то едет с бранью,
   То вспоминает молитвы.
   Дома – жена-боярыня,
   Глазки, как хризолиты.
   Что за проклятое время?
   Не разгуляешься вдоволь…
   Ногу поправив в стремени,
   Рысью пустил гнедого —
   Можно ещё попытаться
   К ночи достигнуть Ростова.
   Век на Руси двенадцатый
   От Рождества Христова.

* * *

   За окном тоскливо и на сердце мерзко,
   От свечи чадящей тень на образах.
   Отставной поручик господин Обресков
   Рвал всю ночь бумаги и в камин бросал.
 
   Там дрожало пламя, словно в лихорадке,
   Язычками строки норовя слизнуть,
   А жена Наталья плакала украдкой,
   Вытирая часто за слезой слезу.
 
   Занималось утро, солнца первый лучик
   Пересёк альбомы жёлтою тесьмой.
   Господин Обресков, отставной поручик,
   Дочитав, зевая, разорвал письмо.
 
   От чужих признаний не осталось строчек,
   И Наталья стихла, всхлипы не слышны.
   Прошлое исчезло и не опорочит,
   Не смутит покоя молодой жены.
 
   Долг мужской исполнив, он поднялся резко,
   От стихов остались пепел да зола.
   Отставной поручик господин Обресков
   Позвонил, чтоб Дунька завтрак принесла.

ИСПАНСКАЯ БАЛЛАДА

   Т. М .
 
   То слева, то справа по борту шли беды,
   И мы поминали то бога, то чёрта,
   А тот, кто от страха и качек был бледным,
   От злости и рома стал смелым и чёрным.
 
   Вот берег желанный, мы счастливы снова,
   Земле под ногами до одури рады, —
   Врата померещились рая земного.
   Но то оказалось преддверием ада.
 
   И кто мог подумать, что бога и чёрта
   Мы будем ещё поминать многократно,
   Что будем завидовать нищим и мёртвым,
   Готовы на всё, чтоб вернуться обратно…
 
   Когда из трёхсот нас осталось сто двадцать,
   Надежда пропала найти Эльдорадо,
   И стали уже голоса раздаваться,
   Что дона Гонсало повесить бы надо.
 
   Но старый пройдоха опять посулил нам
   В Кадис возвращенье и груду наживы.
   И мы побрели, согласившись бессильно,
   Измотаны, трезвы, но всё-таки живы.
 
   В Кадисе сто песо пожертвовать бедным
   И свечку поставить Святому Хуану
   Я клялся, и небо смягчили обеты —
   Нас семеро душ подошло к океану.
 
   В лицо нам солёные брызги бросал он,
   Как раньше земле, мы ему были рады,
   И, видно, от радости спятил Гонсало,
   Сквозь брызги чуть слышно шептал:
   «Эльдорадо».

* * *

   В этот скверный городишко
   Завела дорога к славе.
   У рояля звук с отдышкой —
   Западает пара клавиш,
 
   На оконной раме – сажа,
   Штора рваная по краю...
   Кто заплатит – тот закажет,
   Не закажут – так сыграю.
 
   Заработаю на ужин,
   С кружки пива сдую пену,
   Никому я здесь не нужен
   Вместе с Брамсом и Шопеном.
 
   Кто смеётся, кто рыдает,
   Кто жуёт пучок укропа…
   Забываю дни, когда я
   Покорить хотел Европу,
 
   Был весёлым, дерзким, гордым…
   А теперь живу в Небраске.
   Гарри врезал Тому в морду,
   Сью шерифу строит глазки.
 
   Может, плюнуть и жениться
   На вдове Саманте Джексон?
   Буду цены на пшеницу
   Обсуждать за чаем с кексом,
 
   Примирюсь с телеграфистом
   В споре о свободе воли,
   Буду сиживать за вистом,
   Разведу желтофиоли.
 
   Закажу костюм по росту,
   Пять платков, по крайней мере,
   Навсегда забуду Бостон,
   Перестанет сниться Мэри,
 
   И не вспомню Аппалачи,
   Где бродил с весёлым свистом…
 
   Пьяный Гарри тихо плачет —
   Как всегда – под звуки Листа.

ПЕРЕВОД

   Проигран бой, ликует смерть,
   Но тем не менее с плеча
   Ответили французы: «Merde!»
   На предложенье англичан.