Джордж Мартин
«…Лишь за одно вчера»
Кит был нашей культурой, или, вернее, теми крохами, что от нее остались. Он был нашим поэтом, нашим бардом, его голос и его гитара были нашими мостиками в прошлое. Правда, иногда Кит возвращался в прошлое, но никто особо не обращал на это внимания, пока не появился Уинтерс.
Кит был нашей памятью. А еще он был моим другом.
Каждый вечер после ужина, он нам играл. За общим домом была небольшая полянка, а на полянке — камень, на котором он любил сидеть. Когда наступали сумерки, он приходил туда с гитарой и садился лицом к западу. Обязательно к западу — на востоке когда-то были города. Правда, они были очень далеко, но Кит все равно не любил туда смотреть. По правде говоря, никто не любил туда смотреть.
Приходили на эти концерты не все, но слушателей всегда было порядком, не меньше трех четвертей нашей общины. Мы располагались кружком, сидя и лежа по одному, по два прямо на траве. Кит, наша живая стереосистема в джинсах и кожанке, поглаживал бородку — видно было, что его все это слегка забавляло, — и потом начинал играть.
Играл он великолепно. В старые времена, до Взрыва, он уже сделал себе имя. Четыре года тому назад он приехал в общину — отдохнуть, проведать старых друзей, оторваться на лето от крысиных гонок, которые почему-то называются музыкальной жизнью. Но он, конечно, собирался вернуться в этот свой мир.
А потом был Взрыв. И Киту пришлось остаться у нас. Возвращаться было просто некуда. Города на востоке превратились в могильники и населяли их только мертвые и умирающие, оплавленные башни стояли, как надгробия, и светились по ночам. А вокруг — крысы, четвероногие и двуногие.
В песнях Кита эти города оживали. Все его напевы были про старые времена, все были полны сладкой горечи утраченных мечтаний и одиночества, и пел он их с тоской и любовью. Иногда Кит пел, что его просили, но чаще держался своего репертуара: там были в основном народные песни, народный рок, гораздо меньше чистого рока и несколько мелодий из разных постановок. Больше всего он любил Лайтфута, Кристоферсона и Вуди Гатри. Изредка играл что-нибудь свое, написанное до Взрыва. Но очень редко.
Правда, были две вещи, которые он исполнял каждый вечер. Начинал он с песни «Этот ветер зовут Мария», а заканчивал «Я и Бобби Мак-Ги». Кое-кому этот ритуал поднадоел, но никто никогда не высказывал недовольства и не возражал. Похоже, Кит считал, что эти песни как нельзя лучше соответствуют нашему положению, и никому не хотелось с ним спорить.
До тех пор, пока не появился Уинтерс. А случилось это как-то вечером, поздней осенью четвертого года после Взрыва.
Его звали Роберт, но никто не называл его по имени, только по фамилии, хотя все остальные обходились без фамилий. В тот вечер, когда он приехал на джипе с двумя другими парнями, он представился как лейтенант Роберт Уинтерс. Только вот армии его больше не было, и ему самому нужны были помощь и убежище.
Первая наша встреча была довольно напряженной. Помню, я порядком испугался, когда услышал шум мотора. Я стоял и ждал, вытирая ладони о джинсы. Раньше у нас уже появлялись разные гости и ничего хорошего от новой встречи ожидать не приходилось.
Я стоял один. В те дни я был вроде лидера, если это можно назвать лидерством. Мы все решали голосованием, и никто никому не давал приказаний. Так что я не был босом, а просто, скажем так, представителем встречающей стороны. Остальные разбежались, и правильно сделали. Любимым занятием наших последних гостей было бить мужчин и насиловать женщин На них была черная с золотом форма, а называли они себя Сыновьями Взрыва. В общем, обычная крысиная стая, только со звучным названием. Мы их тоже называли «сынами», только сукиными, а Взрыв тут ни при чем.
Уинтерс оказался не таким. Форма на нем была обыкновенная, армейская. Правда, это ничего не доказывало, некоторые армейские части хуже крысиных стай. В первый год после Взрыва именно наша родная армия прошлась по этим местам, выжигая города и убивая всех, кто попадался под руку.
Не думаю, что Уинтерс принимал в этом участие, хотя я так и не собрался с духом и не спросил его напрямую. Очень уж он был приличный малый. Крупный блондин, прямодушный, примерно нашего возраста. А двое его «солдат» были просто перепуганные пацаны, моложе многих из нас. Им крепко досталось в жизни, и теперь они хотели остаться с нами. Уинтерс твердил, что хочет нам помочь все восстановить.
Конечно, все проголосовали за то, чтобы принять их. Мы вообще никому не отказывали, кроме самых отъявленных негодяев. В первый год мы приняли к себе с полдюжины городских и потом возились с ними, пока они не умерли от радиации.
Но в конце концов Уинтерс повлиял на нас так, как мы и предположить не могли. Возможно, мы изменились к лучшему — кто знает? Он привез с собой книги и кое-какие припасы. Кроме того, у него было оружие и пара парней, умевших с ним обращаться. Многие ребята пришли в общину, лишь бы не иметь дела с оружием и с военной формой, давно, еще до Взрыва. Так что Пит и Чокнутый Гарри занялись охотой; и потом, они защищали нас от крыс, которые время от времени появлялись в нашей местности. В общем, они у нас были за полицию и за армию.
А Уинтерс стал нашим лидером.
Я и сейчас не понимаю толком, как это произошло. Но это произошло, тут уж никуда не денешься. Начал он с того, что подкидывал всякие предложения, потом руководил их обсуждением, а кончил отдачей приказаний. Никто особенно не возражал. С самого Взрыва мы как-то дрейфовали по течению, а Уинтерс указал нам направление. У него были всякие грандиозные идеи. Пока я был предводителем, или как это лучше назвать, я в основном думал, как бы нам прожить с вечера до утра и с утра до вечера. А Уинтерс, он хотел все восстанавливать. Он говорил, что надо построить электростанцию, надо отыскать побольше людей, уцелевших после Взрыва, надо собрать их в одной деревне или поселении, и прочее такое. Насчет планирования он был большой мастак. У него были грандиозные мечты — что делать завтра, что послезавтра, — и он заражал людей надеждой.
Вообще-то мне бы не хотелось, чтобы из моих слов сложилось неверное впечатление. Он вовсе не был занюханным тираном. Да, он был наш лидер, но в то же время он был одним из нас, таким же, как все. Ну, не совсем таким же, но разница была не столь уж велика, а со временем он стал нашим хорошим другом. К тому же он старался не выделяться, даже волосы не стриг и бороду отпустил.
Вот только Киту он никогда не нравился.
Уинтерс пришел на нашу концертную площадку только спустя неделю после того, как у нас появился. И даже когда пришел, то сначала встал поодаль, засунув руки в карманы. Мы все, как обычно, разлеглись на траве — кто подпевал, а кто просто слушал. В тот вечер было довольно прохладно, и мы развели небольшой костер.
Уинтерс прослушал песни три, не привлекая к себе внимания, а потом, в перерыве, подошел поближе к костру.
— А по заявкам можно? — спросил он, неловко улыбаясь.
Я тогда еще не очень хорошо знал Уинтерса, но я знал Кита и поэтому почувствовал себя не совсем уютно.
Но Кит только лениво перебирал струны да пялился на военную форму Уинтерса и его коротко стриженные волосы.
— Это зависит от заявки, — сказал он наконец. — Если ты хочешь, чтобы я сыграл «Балладу зеленых беретов», так этого не будет.
По лицу Уинтерса скользнула тень.
— Да, я убивал людей, — сказал он. — Но это не значит, что я этим горжусь. И я вовсе не собирался просить спеть «Балладу».
Кит подумал, посмотрел на свою гитару, потом, видно, решил, что все в порядке, кивнул, поднял глаза и улыбнулся.
— Ладно, — сказал он. — Что тебе сыграть?
— Знаешь вот эту, «Улетаю на истребителе»?
Кит улыбнулся еще шире.
— Знаю. Джон Денвер написал. Ладно, сыграю. Только это грустная песня. Нет больше истребителей, лейтенант, слыхал? Точно говорю. Подумай на досуге, почему так случилось.
Он снова улыбнулся и заиграл. Когда Кит хотел, последнее слово всегда оставалось за ним. С гитарой особо не поспоришь.
За полями к западу от нашего общего дома, примерно на расстоянии мили, между лесистыми холмами протекал небольшой ручей. Летом и осенью он обычно пересыхал, но все равно там было очень здорово. По ночам там царила тишина, ни людей, ни людского шума. В хорошую погоду Кит относил туда свой спальник и устраивался на ночь под деревом — один.
Вот отсюда он и отправлялся в свои путешествия…
В ту ночь, когда песни были спеты и все пошли спать, я нашел его в этом местечке. Он сидел, прислонившись к своему любимому дереву, бил комаров и задумчиво смотрел на русло ручья. Я сел рядом.
— А-а, это ты, Гэри, — сказал он, не поднимая глаз.
— Что, худо. Кит?
— Худо, Гэри, — сказал он, уставившись в землю и теребя упавший лист. Я внимательно вгляделся в его лицо. Оно ничего не выражало, только губы были сжаты да глаза слегка ввалились.
Я давно знал Кита, и знал, что сейчас мне ничего не следует говорить. Я просто молча сидел рядом с ним, устроившись на куче недавно облетевших листьев. Через некоторое время он заговорил. Так всегда бывало.
— Хорошо бы, если б тут была вода, — вдруг сказал он, кивнув в сторону ручья. — Когда я был маленький, я жил у реки. Только улицу перейти. Ну да, конечно, это была грязная речушка в грязном городишке, и в воде была масса дерьма, но все равно это была вода. Иногда по вечерам я шел через улицу в парк, садился на скамейку и часами смотрел на воду. Матушка страшно на меня злилась. — Он тихонько рассмеялся. — Знаешь, она была красивая, та река. Даже нефтяные пятна, и те были красивые. И потом, она помогала мне думать. Мне этого ужасно не хватает. Воды, я имею в виду. Мне всегда лучше думается, когда я смотрю на воду. Странно, правда?
— Да нет, ничего странного.
Он по-прежнему не смотрел на меня. Глаза его были» прикованы к сухому руслу, где сейчас текла только тьма. Руки его рвали на части лист, медленно и методично.
— Ничего этого теперь нет, — сказал он, помолчав. — Наш городок был слишком близко от Нью-Йорка. Вода теперь, наверно, светится, если она вообще там осталась. Это должно быть красиво, только возвращаться туда нельзя. Теперь все так. Стоит мне что-то вспомнить, как оказывается, что ничего этого больше нет. И никуда я не смогу вернуться. Никогда. Не к чему возвращаться. Разве что вот… с помощью этого. — Он кивнул на то, что лежало на земле между нами. Кончив рвать один лист, он принялся за второй.
Я пошарил там, куда он показал. Как я и ожидал, там оказалась коробка из-под сигар. Я взял ее обеими руками и откинул большими пальцами крышку. Внутри был шприц и десяток пакетиков с порошком. При свете звезд порошок казался белым, но днем он отливал бледно-голубым. Я глянул на пакетики и вздохнул.
— Не так уж много осталось, — сказал я.
Кит был нашей памятью. А еще он был моим другом.
Каждый вечер после ужина, он нам играл. За общим домом была небольшая полянка, а на полянке — камень, на котором он любил сидеть. Когда наступали сумерки, он приходил туда с гитарой и садился лицом к западу. Обязательно к западу — на востоке когда-то были города. Правда, они были очень далеко, но Кит все равно не любил туда смотреть. По правде говоря, никто не любил туда смотреть.
Приходили на эти концерты не все, но слушателей всегда было порядком, не меньше трех четвертей нашей общины. Мы располагались кружком, сидя и лежа по одному, по два прямо на траве. Кит, наша живая стереосистема в джинсах и кожанке, поглаживал бородку — видно было, что его все это слегка забавляло, — и потом начинал играть.
Играл он великолепно. В старые времена, до Взрыва, он уже сделал себе имя. Четыре года тому назад он приехал в общину — отдохнуть, проведать старых друзей, оторваться на лето от крысиных гонок, которые почему-то называются музыкальной жизнью. Но он, конечно, собирался вернуться в этот свой мир.
А потом был Взрыв. И Киту пришлось остаться у нас. Возвращаться было просто некуда. Города на востоке превратились в могильники и населяли их только мертвые и умирающие, оплавленные башни стояли, как надгробия, и светились по ночам. А вокруг — крысы, четвероногие и двуногие.
В песнях Кита эти города оживали. Все его напевы были про старые времена, все были полны сладкой горечи утраченных мечтаний и одиночества, и пел он их с тоской и любовью. Иногда Кит пел, что его просили, но чаще держался своего репертуара: там были в основном народные песни, народный рок, гораздо меньше чистого рока и несколько мелодий из разных постановок. Больше всего он любил Лайтфута, Кристоферсона и Вуди Гатри. Изредка играл что-нибудь свое, написанное до Взрыва. Но очень редко.
Правда, были две вещи, которые он исполнял каждый вечер. Начинал он с песни «Этот ветер зовут Мария», а заканчивал «Я и Бобби Мак-Ги». Кое-кому этот ритуал поднадоел, но никто никогда не высказывал недовольства и не возражал. Похоже, Кит считал, что эти песни как нельзя лучше соответствуют нашему положению, и никому не хотелось с ним спорить.
До тех пор, пока не появился Уинтерс. А случилось это как-то вечером, поздней осенью четвертого года после Взрыва.
Его звали Роберт, но никто не называл его по имени, только по фамилии, хотя все остальные обходились без фамилий. В тот вечер, когда он приехал на джипе с двумя другими парнями, он представился как лейтенант Роберт Уинтерс. Только вот армии его больше не было, и ему самому нужны были помощь и убежище.
Первая наша встреча была довольно напряженной. Помню, я порядком испугался, когда услышал шум мотора. Я стоял и ждал, вытирая ладони о джинсы. Раньше у нас уже появлялись разные гости и ничего хорошего от новой встречи ожидать не приходилось.
Я стоял один. В те дни я был вроде лидера, если это можно назвать лидерством. Мы все решали голосованием, и никто никому не давал приказаний. Так что я не был босом, а просто, скажем так, представителем встречающей стороны. Остальные разбежались, и правильно сделали. Любимым занятием наших последних гостей было бить мужчин и насиловать женщин На них была черная с золотом форма, а называли они себя Сыновьями Взрыва. В общем, обычная крысиная стая, только со звучным названием. Мы их тоже называли «сынами», только сукиными, а Взрыв тут ни при чем.
Уинтерс оказался не таким. Форма на нем была обыкновенная, армейская. Правда, это ничего не доказывало, некоторые армейские части хуже крысиных стай. В первый год после Взрыва именно наша родная армия прошлась по этим местам, выжигая города и убивая всех, кто попадался под руку.
Не думаю, что Уинтерс принимал в этом участие, хотя я так и не собрался с духом и не спросил его напрямую. Очень уж он был приличный малый. Крупный блондин, прямодушный, примерно нашего возраста. А двое его «солдат» были просто перепуганные пацаны, моложе многих из нас. Им крепко досталось в жизни, и теперь они хотели остаться с нами. Уинтерс твердил, что хочет нам помочь все восстановить.
Конечно, все проголосовали за то, чтобы принять их. Мы вообще никому не отказывали, кроме самых отъявленных негодяев. В первый год мы приняли к себе с полдюжины городских и потом возились с ними, пока они не умерли от радиации.
Но в конце концов Уинтерс повлиял на нас так, как мы и предположить не могли. Возможно, мы изменились к лучшему — кто знает? Он привез с собой книги и кое-какие припасы. Кроме того, у него было оружие и пара парней, умевших с ним обращаться. Многие ребята пришли в общину, лишь бы не иметь дела с оружием и с военной формой, давно, еще до Взрыва. Так что Пит и Чокнутый Гарри занялись охотой; и потом, они защищали нас от крыс, которые время от времени появлялись в нашей местности. В общем, они у нас были за полицию и за армию.
А Уинтерс стал нашим лидером.
Я и сейчас не понимаю толком, как это произошло. Но это произошло, тут уж никуда не денешься. Начал он с того, что подкидывал всякие предложения, потом руководил их обсуждением, а кончил отдачей приказаний. Никто особенно не возражал. С самого Взрыва мы как-то дрейфовали по течению, а Уинтерс указал нам направление. У него были всякие грандиозные идеи. Пока я был предводителем, или как это лучше назвать, я в основном думал, как бы нам прожить с вечера до утра и с утра до вечера. А Уинтерс, он хотел все восстанавливать. Он говорил, что надо построить электростанцию, надо отыскать побольше людей, уцелевших после Взрыва, надо собрать их в одной деревне или поселении, и прочее такое. Насчет планирования он был большой мастак. У него были грандиозные мечты — что делать завтра, что послезавтра, — и он заражал людей надеждой.
Вообще-то мне бы не хотелось, чтобы из моих слов сложилось неверное впечатление. Он вовсе не был занюханным тираном. Да, он был наш лидер, но в то же время он был одним из нас, таким же, как все. Ну, не совсем таким же, но разница была не столь уж велика, а со временем он стал нашим хорошим другом. К тому же он старался не выделяться, даже волосы не стриг и бороду отпустил.
Вот только Киту он никогда не нравился.
Уинтерс пришел на нашу концертную площадку только спустя неделю после того, как у нас появился. И даже когда пришел, то сначала встал поодаль, засунув руки в карманы. Мы все, как обычно, разлеглись на траве — кто подпевал, а кто просто слушал. В тот вечер было довольно прохладно, и мы развели небольшой костер.
Уинтерс прослушал песни три, не привлекая к себе внимания, а потом, в перерыве, подошел поближе к костру.
— А по заявкам можно? — спросил он, неловко улыбаясь.
Я тогда еще не очень хорошо знал Уинтерса, но я знал Кита и поэтому почувствовал себя не совсем уютно.
Но Кит только лениво перебирал струны да пялился на военную форму Уинтерса и его коротко стриженные волосы.
— Это зависит от заявки, — сказал он наконец. — Если ты хочешь, чтобы я сыграл «Балладу зеленых беретов», так этого не будет.
По лицу Уинтерса скользнула тень.
— Да, я убивал людей, — сказал он. — Но это не значит, что я этим горжусь. И я вовсе не собирался просить спеть «Балладу».
Кит подумал, посмотрел на свою гитару, потом, видно, решил, что все в порядке, кивнул, поднял глаза и улыбнулся.
— Ладно, — сказал он. — Что тебе сыграть?
— Знаешь вот эту, «Улетаю на истребителе»?
Кит улыбнулся еще шире.
— Знаю. Джон Денвер написал. Ладно, сыграю. Только это грустная песня. Нет больше истребителей, лейтенант, слыхал? Точно говорю. Подумай на досуге, почему так случилось.
Он снова улыбнулся и заиграл. Когда Кит хотел, последнее слово всегда оставалось за ним. С гитарой особо не поспоришь.
За полями к западу от нашего общего дома, примерно на расстоянии мили, между лесистыми холмами протекал небольшой ручей. Летом и осенью он обычно пересыхал, но все равно там было очень здорово. По ночам там царила тишина, ни людей, ни людского шума. В хорошую погоду Кит относил туда свой спальник и устраивался на ночь под деревом — один.
Вот отсюда он и отправлялся в свои путешествия…
В ту ночь, когда песни были спеты и все пошли спать, я нашел его в этом местечке. Он сидел, прислонившись к своему любимому дереву, бил комаров и задумчиво смотрел на русло ручья. Я сел рядом.
— А-а, это ты, Гэри, — сказал он, не поднимая глаз.
— Что, худо. Кит?
— Худо, Гэри, — сказал он, уставившись в землю и теребя упавший лист. Я внимательно вгляделся в его лицо. Оно ничего не выражало, только губы были сжаты да глаза слегка ввалились.
Я давно знал Кита, и знал, что сейчас мне ничего не следует говорить. Я просто молча сидел рядом с ним, устроившись на куче недавно облетевших листьев. Через некоторое время он заговорил. Так всегда бывало.
— Хорошо бы, если б тут была вода, — вдруг сказал он, кивнув в сторону ручья. — Когда я был маленький, я жил у реки. Только улицу перейти. Ну да, конечно, это была грязная речушка в грязном городишке, и в воде была масса дерьма, но все равно это была вода. Иногда по вечерам я шел через улицу в парк, садился на скамейку и часами смотрел на воду. Матушка страшно на меня злилась. — Он тихонько рассмеялся. — Знаешь, она была красивая, та река. Даже нефтяные пятна, и те были красивые. И потом, она помогала мне думать. Мне этого ужасно не хватает. Воды, я имею в виду. Мне всегда лучше думается, когда я смотрю на воду. Странно, правда?
— Да нет, ничего странного.
Он по-прежнему не смотрел на меня. Глаза его были» прикованы к сухому руслу, где сейчас текла только тьма. Руки его рвали на части лист, медленно и методично.
— Ничего этого теперь нет, — сказал он, помолчав. — Наш городок был слишком близко от Нью-Йорка. Вода теперь, наверно, светится, если она вообще там осталась. Это должно быть красиво, только возвращаться туда нельзя. Теперь все так. Стоит мне что-то вспомнить, как оказывается, что ничего этого больше нет. И никуда я не смогу вернуться. Никогда. Не к чему возвращаться. Разве что вот… с помощью этого. — Он кивнул на то, что лежало на земле между нами. Кончив рвать один лист, он принялся за второй.
Я пошарил там, куда он показал. Как я и ожидал, там оказалась коробка из-под сигар. Я взял ее обеими руками и откинул большими пальцами крышку. Внутри был шприц и десяток пакетиков с порошком. При свете звезд порошок казался белым, но днем он отливал бледно-голубым. Я глянул на пакетики и вздохнул.
— Не так уж много осталось, — сказал я.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента