Густав Майринк
Чёрный шар
Вначале как легенда, как неясная молва, в центры западной культуры проникла дошедшая из Азии весть о том, что к югу от Гималаев, в Сиккиме, совершенно необразованные, полудикие аскеты — так называемые госаины — сделали фантастическое открытие.
Хотя англо-индийские газеты тоже сообщали об этих слухах, но оказались менее информированными, нежели русские. Впрочем, знающие люди этому не удивились, поскольку в Сиккиме, как известно, не любят англичан и всячески избегают всего, что с ними связано.
Очевидно, по этой причине случилось так, что загадочное изобретение попало в Европу кружным путём, через Петербург и Берлин.
Учёные круги Берлина пришли в небывалое волнение, воочию ознакомившись с этим феноменом.
Огромный зал, где проводились исключительно учёные заседания, был переполнен до отказа.
Посередине на подиуме стояли индийские экспериментаторы — госаин Деб Шумшер Джунг, на лице которого были начертаны знаки, нанесённые священным пеплом, и смуглокожий Раджендралаламитра, чью грудь украшал слева тонкий хлопчатобумажный шнурок — знак его принадлежности к касте брахманов.
К потолку были подвешены на высоте человеческого роста химические колбы из огнеупорного стекла, в которых находилось небольшое количество белого порошка. Как пояснил переводчик, это были, очевидно, йодиды — легко взрывающиеся вещества.
В безмолвной тишине перед затаившей дыхание аудиторией вперёд вышел госаин и, подойдя к одной колбе, обвил её горлышко тонкой золотой цепочкой, а концы скрепил на лбу брахмана. Затем он встал у него за спиной, воздел руки и стал бормотать мантры — таинственные заклинания, принятые в его секте.
Измождённые аскеты замерли, словно статуи. Такую неподвижность можно наблюдать только у представителей арийских племён Азии, когда они погружаются в религиозную медитацию. Чёрные глаза брахмана были неподвижно устремлены на колбу. Толпа замерла, как зачарованная.
Многие невольно опускали глаза или смотрели в сторону, чтобы не упасть в обморок. Зрелище таких окаменелых фигур оказывает гипнотическое действие, и многие из сидящих в зале шёпотом спрашивали соседа, не кажется ли ему тоже, что лицо брахмана временами скрывается в туманной дымке.
Однако такое впечатление возникало у них просто под воздействием священного знака тилак — начертанного на тёмной коже брахмана большого белого U, которое является символом вседержителя Вишну и которое все верующие носят на лбу, на груди и на плечах.
Внезапно в колбе сверкнула искра, которая вызвала взрыв порошка. На мгновение её внутренность окуталась дымом, затем за стеклом появился индийский ландшафт неописуемой красоты. Мысль брахмана воплотилась в материальный образ!
Это был Тадж-Махал в Агре, дивный дворец Великого Могола Аурунгджеба, в котором тот несколько столетий тому назад заточил своего отца.
Украшенное куполом здание, отливающее голубоватой белизной снежных кристаллов, со стройными минаретами по бокам, сияющее таким великолепием, перед которым человек невольно повергается на колени, отбрасывало своё отражение в большое продолговатое зеркало мерцающего водоёма, протянувшегося в теснине дремлющих кипарисов.
Картина, вызывающая в душе смутную тоску по забытой отчизне, канувшей в веренице бесчисленных перерождений.
Зрительный зал загомонил, зазвучали удивлённые вопросы. Подвешенную колбу сняли, она пошла по рукам.
Такой зафиксированный мысленный образ может держаться несколько месяцев, пояснил переводчик, особенно когда он вызван могучим, устойчивым воображением Раджендралаламитры. Европейские же умы, в отличие от него, не идут ни в какое сравнение по красочной яркости и долговечности изображения.
Затем последовала демонстрация ещё ряда экспериментов, во время которых золотая цепочка прикреплялась то к голове брахмана, то к головам того или иного из самых выдающихся учёных.
Ясные картины воображения получались, собственно говоря, только у математиков; а вот воображение светил юриспруденции давало самые странные результаты. Зато всеобщее удивление и недоумение вызвала картина, возникшая стараниями знаменитого профессора психиатрии советника здравоохранения Пустебрехта. Тут даже степенные азиаты разинули рты; у этого профессора появилась в колбе целая куча каких-то кусочков противного цвета, затем конгломерат непонятных комьев и загогулин.
— Прямо-таки итальянский салат, — насмешливо высказался один теолог, который из осторожности вообще не принимал участия в эксперименте.
Особенно в самой серёдке, где, как подчеркнул переводчик, при научном мышлении концентрируются физические и химические понятия, получилась совершеннейшая каша.
Относительно характера и причин возникновения продемонстрированного феномена от индийцев не удалось добиться никаких объяснений.
— Это потом, потом, — сказали они на ломаном немецком.
Через два дня была проведена ещё одна демонстрация аппаратов в другой европейской столице, на этот раз для широкой публики.
И опять — сначала затаивший дыхание зал, затем восхищённые возгласы, когда у брахмана возникла в колбе картина удивительной тибетской крепости Таклакот.
Затем снова последовали в основном довольно маловыразительные картинки, вызванные первыми лицами города.
Медики только снисходительно посмеивались, но никто так и не поддался на уговоры помыслить в колбочку.
И тут вдруг к подиуму приблизилась компания офицеров гражданского ополчения, все почтительно расступились. Как же иначе!
— Слышь, Густль! Может, ты чего намыслишь? — обратился один прилизанный лейтенант с масляно блестящими волосами к своему товарищу.
— Не-а! Тут одни штатские, вона их скока набилось!
Но тут майор раздражённо потребовал:
— Прошу, прошу, господа! Давайте кто-нибудь из вас!
Вперёд выступил капитан и обратился к переводчику:
— Послушайте-ка, голубчик! А можно намыс лить что-нибудь этакое, идеальное? Я желаю намыслить что-нибудь идеальное!
— И что же вы выбрали, господин капитан?
(«Цвоккель — это интересно! Посмотрим на Цвоккеля!» — послышалось из толпы.)
— Ну хоть бы, к примеру, правила нового дуэльного кодекса для офицеров гражданского ополчения!
Переводчик что-то промычал и потёр подбородок:
—Гм, гм, господин капитан, я думаю… гм… такого… гм… опыта колбы не выдержат… Не та прочность.
Вперёд протиснулся старший лейтенант:
— Раз так, давай, друг, я пойду!
Давайте, давайте, пустите Качмачека! — загалдели вокруг. — Уж он-то мыслитель что надо!
Старший лейтенант повязал цепочку на свою голову.
— Вот, прошу вас! — Переводчик смущённо протянул ему платок. — Извольте! А то, знаете ли, помада действует как изолятор.
Деб Шумшер Джунг, госаин в красной набедренной повязке с набелённым лицом, встал за спи ной офицера. Сейчас у него был ещё более потусторонний вид, чем в Берлине.
Затем он воздел руки.
Пять минут…
Десять минут… Ничего.
Госаин от напряжения стиснул зубы. Пот заливал ему глаза.
И вот! Наконец-то!
Порошок не взорвался, зато в колбе возник бархатно-чёрный шар величиной с яблоко, который свободно парил за стеклом.
— Чегой-то там, видать, не сработало! — извиняющимся тоном сказал офицер и со смущённой улыбкой спустился с подиума. Толпа взревела от смеха.
Брахман удивлённо взял в руки колбу. И свободно паривший в пространстве шар от встряски коснулся стенки. Стекло лопнуло, а все осколки, точно притянутые магнитом, слетелись к шару и исчезли в нём без следа.
Бархатно-чёрное круглое тело неподвижно висело в пространстве.
Вообще эта штука была совсем не похожа на шар, скорее на зияющую дыру. Это и было не что иное, как самая настоящая дыра.
Это было абсолютное, математическое ничто!
То, что произошло далее, было всего лишь неизбежным следствием этого «ничто». Всё, что оказывалось вблизи этого «ничто», неизбежно устремлялось к нему, чтобы тоже превратиться в «ничто», то есть исчезнуть в нём без следа.
Так и случилось — тотчас раздался резкий воющий звук, который становился всё громче и громче, — это воздух зала начал всасываться в шар. Обрезки бумаги, перчатки, дамские вуалетки — всё устремилось вместе с потоком.
А когда один из офицеров гражданского ополчения ткнул саблей в чёрную дыру, клинок исчез в ней, словно растворился.
Ну, это уж слишком! — воскликнул майор при виде такой картины. — Я этого не потерплю! Пойдёмте отсюда, господа! Пойдёмте! Прошу вас!
И о чём же это ты подумал, Качмачек? — спросили господа офицеры, выходя из зала.
Я-то? Да ни о чём таком особенном. Просто думал как всегда, по-обыкновенному.
Толпа, которая не понимала, что происходит, и только слышала ужасный, всё нарастающий гул, в страхе перед необъяснимым феноменом ринулась вон.
Остались только два индийца.
— Вся Вселенная, которую создал Брахма, которую поддерживает Вишну и разрушает Шива, постепенно провалится в этот шар, — торжественно объявил Раджендралаламитра. — Вот какую беду мы навлекли, брат, отправившись на Запад!
— Ну и что в том! — пробормотал госаин. — Когда-нибудь нам всем суждено отправиться в тот мир, который есть отрицание бытия.
Хотя англо-индийские газеты тоже сообщали об этих слухах, но оказались менее информированными, нежели русские. Впрочем, знающие люди этому не удивились, поскольку в Сиккиме, как известно, не любят англичан и всячески избегают всего, что с ними связано.
Очевидно, по этой причине случилось так, что загадочное изобретение попало в Европу кружным путём, через Петербург и Берлин.
Учёные круги Берлина пришли в небывалое волнение, воочию ознакомившись с этим феноменом.
Огромный зал, где проводились исключительно учёные заседания, был переполнен до отказа.
Посередине на подиуме стояли индийские экспериментаторы — госаин Деб Шумшер Джунг, на лице которого были начертаны знаки, нанесённые священным пеплом, и смуглокожий Раджендралаламитра, чью грудь украшал слева тонкий хлопчатобумажный шнурок — знак его принадлежности к касте брахманов.
К потолку были подвешены на высоте человеческого роста химические колбы из огнеупорного стекла, в которых находилось небольшое количество белого порошка. Как пояснил переводчик, это были, очевидно, йодиды — легко взрывающиеся вещества.
В безмолвной тишине перед затаившей дыхание аудиторией вперёд вышел госаин и, подойдя к одной колбе, обвил её горлышко тонкой золотой цепочкой, а концы скрепил на лбу брахмана. Затем он встал у него за спиной, воздел руки и стал бормотать мантры — таинственные заклинания, принятые в его секте.
Измождённые аскеты замерли, словно статуи. Такую неподвижность можно наблюдать только у представителей арийских племён Азии, когда они погружаются в религиозную медитацию. Чёрные глаза брахмана были неподвижно устремлены на колбу. Толпа замерла, как зачарованная.
Многие невольно опускали глаза или смотрели в сторону, чтобы не упасть в обморок. Зрелище таких окаменелых фигур оказывает гипнотическое действие, и многие из сидящих в зале шёпотом спрашивали соседа, не кажется ли ему тоже, что лицо брахмана временами скрывается в туманной дымке.
Однако такое впечатление возникало у них просто под воздействием священного знака тилак — начертанного на тёмной коже брахмана большого белого U, которое является символом вседержителя Вишну и которое все верующие носят на лбу, на груди и на плечах.
Внезапно в колбе сверкнула искра, которая вызвала взрыв порошка. На мгновение её внутренность окуталась дымом, затем за стеклом появился индийский ландшафт неописуемой красоты. Мысль брахмана воплотилась в материальный образ!
Это был Тадж-Махал в Агре, дивный дворец Великого Могола Аурунгджеба, в котором тот несколько столетий тому назад заточил своего отца.
Украшенное куполом здание, отливающее голубоватой белизной снежных кристаллов, со стройными минаретами по бокам, сияющее таким великолепием, перед которым человек невольно повергается на колени, отбрасывало своё отражение в большое продолговатое зеркало мерцающего водоёма, протянувшегося в теснине дремлющих кипарисов.
Картина, вызывающая в душе смутную тоску по забытой отчизне, канувшей в веренице бесчисленных перерождений.
Зрительный зал загомонил, зазвучали удивлённые вопросы. Подвешенную колбу сняли, она пошла по рукам.
Такой зафиксированный мысленный образ может держаться несколько месяцев, пояснил переводчик, особенно когда он вызван могучим, устойчивым воображением Раджендралаламитры. Европейские же умы, в отличие от него, не идут ни в какое сравнение по красочной яркости и долговечности изображения.
Затем последовала демонстрация ещё ряда экспериментов, во время которых золотая цепочка прикреплялась то к голове брахмана, то к головам того или иного из самых выдающихся учёных.
Ясные картины воображения получались, собственно говоря, только у математиков; а вот воображение светил юриспруденции давало самые странные результаты. Зато всеобщее удивление и недоумение вызвала картина, возникшая стараниями знаменитого профессора психиатрии советника здравоохранения Пустебрехта. Тут даже степенные азиаты разинули рты; у этого профессора появилась в колбе целая куча каких-то кусочков противного цвета, затем конгломерат непонятных комьев и загогулин.
— Прямо-таки итальянский салат, — насмешливо высказался один теолог, который из осторожности вообще не принимал участия в эксперименте.
Особенно в самой серёдке, где, как подчеркнул переводчик, при научном мышлении концентрируются физические и химические понятия, получилась совершеннейшая каша.
Относительно характера и причин возникновения продемонстрированного феномена от индийцев не удалось добиться никаких объяснений.
— Это потом, потом, — сказали они на ломаном немецком.
Через два дня была проведена ещё одна демонстрация аппаратов в другой европейской столице, на этот раз для широкой публики.
И опять — сначала затаивший дыхание зал, затем восхищённые возгласы, когда у брахмана возникла в колбе картина удивительной тибетской крепости Таклакот.
Затем снова последовали в основном довольно маловыразительные картинки, вызванные первыми лицами города.
Медики только снисходительно посмеивались, но никто так и не поддался на уговоры помыслить в колбочку.
И тут вдруг к подиуму приблизилась компания офицеров гражданского ополчения, все почтительно расступились. Как же иначе!
— Слышь, Густль! Может, ты чего намыслишь? — обратился один прилизанный лейтенант с масляно блестящими волосами к своему товарищу.
— Не-а! Тут одни штатские, вона их скока набилось!
Но тут майор раздражённо потребовал:
— Прошу, прошу, господа! Давайте кто-нибудь из вас!
Вперёд выступил капитан и обратился к переводчику:
— Послушайте-ка, голубчик! А можно намыс лить что-нибудь этакое, идеальное? Я желаю намыслить что-нибудь идеальное!
— И что же вы выбрали, господин капитан?
(«Цвоккель — это интересно! Посмотрим на Цвоккеля!» — послышалось из толпы.)
— Ну хоть бы, к примеру, правила нового дуэльного кодекса для офицеров гражданского ополчения!
Переводчик что-то промычал и потёр подбородок:
—Гм, гм, господин капитан, я думаю… гм… такого… гм… опыта колбы не выдержат… Не та прочность.
Вперёд протиснулся старший лейтенант:
— Раз так, давай, друг, я пойду!
Давайте, давайте, пустите Качмачека! — загалдели вокруг. — Уж он-то мыслитель что надо!
Старший лейтенант повязал цепочку на свою голову.
— Вот, прошу вас! — Переводчик смущённо протянул ему платок. — Извольте! А то, знаете ли, помада действует как изолятор.
Деб Шумшер Джунг, госаин в красной набедренной повязке с набелённым лицом, встал за спи ной офицера. Сейчас у него был ещё более потусторонний вид, чем в Берлине.
Затем он воздел руки.
Пять минут…
Десять минут… Ничего.
Госаин от напряжения стиснул зубы. Пот заливал ему глаза.
И вот! Наконец-то!
Порошок не взорвался, зато в колбе возник бархатно-чёрный шар величиной с яблоко, который свободно парил за стеклом.
— Чегой-то там, видать, не сработало! — извиняющимся тоном сказал офицер и со смущённой улыбкой спустился с подиума. Толпа взревела от смеха.
Брахман удивлённо взял в руки колбу. И свободно паривший в пространстве шар от встряски коснулся стенки. Стекло лопнуло, а все осколки, точно притянутые магнитом, слетелись к шару и исчезли в нём без следа.
Бархатно-чёрное круглое тело неподвижно висело в пространстве.
Вообще эта штука была совсем не похожа на шар, скорее на зияющую дыру. Это и было не что иное, как самая настоящая дыра.
Это было абсолютное, математическое ничто!
То, что произошло далее, было всего лишь неизбежным следствием этого «ничто». Всё, что оказывалось вблизи этого «ничто», неизбежно устремлялось к нему, чтобы тоже превратиться в «ничто», то есть исчезнуть в нём без следа.
Так и случилось — тотчас раздался резкий воющий звук, который становился всё громче и громче, — это воздух зала начал всасываться в шар. Обрезки бумаги, перчатки, дамские вуалетки — всё устремилось вместе с потоком.
А когда один из офицеров гражданского ополчения ткнул саблей в чёрную дыру, клинок исчез в ней, словно растворился.
Ну, это уж слишком! — воскликнул майор при виде такой картины. — Я этого не потерплю! Пойдёмте отсюда, господа! Пойдёмте! Прошу вас!
И о чём же это ты подумал, Качмачек? — спросили господа офицеры, выходя из зала.
Я-то? Да ни о чём таком особенном. Просто думал как всегда, по-обыкновенному.
Толпа, которая не понимала, что происходит, и только слышала ужасный, всё нарастающий гул, в страхе перед необъяснимым феноменом ринулась вон.
Остались только два индийца.
— Вся Вселенная, которую создал Брахма, которую поддерживает Вишну и разрушает Шива, постепенно провалится в этот шар, — торжественно объявил Раджендралаламитра. — Вот какую беду мы навлекли, брат, отправившись на Запад!
— Ну и что в том! — пробормотал госаин. — Когда-нибудь нам всем суждено отправиться в тот мир, который есть отрицание бытия.