Медведева Наталия
Capodanno

   Наталья Медведева
   CAPODANNO
   (Capodanno - День Нового года (ит.)
   Она делила комнату пансиона с женщиной из Риги, плохо говорящей по-русски. Та была очень любезна и сидела с ее ребенком, пока сама она носилась по городу. "Я в Риме! В Риме!" - хотелось кричать ей на улицах. Она не могла поверить, что может вот так, запросто, свернув за угол, увидеть перед собой полукруг Колизея. Она с ужасом вспоминала уговоры подруг не ехать: "С ребенком... от мужа нет писем... пропадешь... подумай о матери..." Спускаясь с Испанской лестницы, забегая в кафе и, как итальянка, уже командуя бармену: "Эспрессо!", гуляя вечерами в толпе по пьяцца Навона, она повторяла себе: "Как же, как было не ехать сюда?!"
   В пансионе можно было жить неделю. В еврейской организации, принимающей эмигрантов, ей почти отказали: "Вы не еврейка, ваш муж не оставил нам никаких указаний", но потом пожалели - ребенок очень кстати расплакался, - выдав полагающуюся сумму из огромных купюр. Там же ей сказали, что квартиру надо снимать в пригороде Рима - Остии Лидо.
   Эмигрантов в пансионе становилось все меньше - они снимали квартиры и, продав хозяйке простыни из натурального льна (фотоаппараты они берегли для более выгодных сделок), съезжали. Один день оставался до конца недели. Она положила ребенка в коляску, подаренную подругой в Ростове, и поехала в Остию.
   В электричке ей помог пожилой еврей из Москвы. Вагон был переполнен ароматными итальянцами, и коляску ей пришлось сложить. Москвич все предупреждал ее, что "у этих цыган даже последний грузчик при шарфике, а за душой ни копейки", и посоветовал приглядывать за сумочкой. Он проводил ее до площади, где находилась почта и где "всегда толкутся эмигранты, и вы все узнаете о квартире". Сам он спешил домой паковаться - уезжал на следующий день в Нью-Йорк по гаранту сестры, которую видел один раз в жизни в возрасте трех или пяти лет, он точно не помнил.
   И без предупреждения москвича она бы узнала в людях, толпящихся на небольшой площадке, эмигрантов. Как отличались они от тех же "последних грузчиков" в электричке! Многие и одеты были по римской моде, но что-то особенное было в их осанках, движениях, выражениях лиц. Заметив отдельно стоящую девушку с мальчиком, она решила подойти прямо к ней: "Она сама с ребенком и поймет мое положение". "Не имею понятия ни о чем, всеми устройствами занимается муж, - которого девушка и поджидала, - а этот идиот опять куда-то провалился!" Девушка все же предложила покараулить ее коляску, пока "вы покрутитесь тут со стариками".
   Она подошла к группке людей, возглавляемой огромного роста мужчиной, громко смеющимся и жестикулирующим.
   - Слушайте, дорогуша, я вам сразу скажу - с квартирами плохо. А тем более что вы с малым ребенком. Кому же охота просыпаться от плача младенца в шесть утра. Вам надо в какую-нибудь квартиру, где уже есть дети...
   Его перебила супруга:
   - Что ты говоришь, Вадим? Кому же нужны чужие дети... Тут от своих не знаешь, куда деться...
   Стесняясь, она спросила, нельзя ли снять отдельную, пусть малюсенькую, квартирку. Жена Вадима вздрогнула щеками.
   - Вы, дорогуша, с неба свалились! Вы знаете, сколько это стоит? Может, вы вывезли что-нибудь?.. Вы понимаете, милочка, все хотят ехать в Лос-Анджелес, а город закрыли, никого больше не принимают - это же райский уголок! - только по личному гаранту. Вот все и сидят здесь. Кому же охота ехать в эту клоаку Нью-Йорк или в Австралию - туда лететь больше суток! Мы-то честно заслуживаем разрешения ехать в Лос-Анджелес - у Вадима там дочь от первого брака замужем за американцем, с домом и бассейном...
   - Ну, что ты устроила биографический вечер, дорогуша!.. А денег вам на двоих дали?.. Не тратьтесь - я чувствую, вам придется платить большие маклерские.
   Яркокрашенная, очень маленького роста женщина в парике потрогала ее за рукав:
   - Я советую вам покупать курицу на "круглом" рынке. И желательно сразу трех - это намного дешевле. И торгуйтесь, не стесняйтесь.
   - Какие курицы! Вы с ума сошли! Где она их будет готовить? Ей жить негде... Слушайте, что я вам скажу. - Это в разговор вступил не очень опрятного вида мужичок. - Не селитесь в фашистском районе, даже если будет дешево. У них там стреляют!
   Яркокрашенная взвизгнула:
   - Опомнитесь! Вас в вашем коммунистическом ограбили!
   Девушка, поджидавшая мужа, подкатила коляску, сказав, что уходит. Новые эмигранты все приходили и приходили. Кто-то кричал из здания почты: "Сеня, Сенечка! Киев на проводе!" Пробиваясь к зданию почты, задев ее коляску, Сенечка, как бы никому, сказал, что москалям здесь вообще делать нечего. Она примкнула к новой группе.
   - Упаси вас Господи связаться с израильтянами. За квартиру они сдерут с вас последнюю шкуру. Их никакие организации не принимают из-за их драконовских паспортов, и они просто озверели. Творят здесь черт-те что... Хотя, может, раз вы одинокая, вам будет легче с ними договориться...
   - Если у вас муж в Америке, что он вам гарант не пришлет? А вообще, у всех там муж...
   Молодящаяся, в искусственной шубке, сообщила, что из ее квартиры выезжают через три дня.
   - Я с вас ничего не возьму, если вы согласны вести за меня уборку мест общего пользования. В квартире еще две семьи, и каждая дежурит по неделе.
   Она тут же согласилась. Ей все равно было - смотреть квартиру сейчас или потом. Она скорее хотела уехать с этой площади в свою, пустую уже, комнату пансиона. Ей посоветовали предложить хозяйке баночку икры - "хохлома не пройдет!" - чтобы та оставила ее в пансионе на две лишние ночи. Договорившись с молодящейся, что придет послезавтра, дав ей небольшой задаток - ведь она никому больше не будет предлагать комнату, - она пошла в сторону вокзала.
   Задержавшись на переходе, она упустила из рук коляску - та покатилась на мостовую. От испуга она застыла, а не побежала за ней. Откуда-то вынырнувший парень подхватил коляску и перебежал с ней дорогу. Тут же за ним промчалась машина. Парень замахал рукой с противоположной стороны улицы. Она подбежала к нему, повторяя: "Грация, мульте грация!"
   - Можете по-русски, - сказал ей парень.
   Он был невысокого роста, смуглый.
   - Не знаете, что ли, какие здесь водители?.. А, ну все ясно. И квартир, конечно, нет. Известная история.
   Она еще раз поблагодарила его и собиралась идти.
   - В пансионат возвращаетесь? Могу подвезти, мне по дороге. Да не боись! Наговорили еврейцы про израильтян... Поехали.
   Ругая себя, она согласилась - такой ужасной показалась дорога обратно: электричка, метро...
   Парень болтал без умолку. У него был легкий украинский акцент, и он действительно сбежал из Израиля.
   - Пожил там два годика, и хватит. Я в Союзе от армии косил для того, чтобы в Израиле подохнуть? Дружок мой погиб, а вместе в школе учились в Киеве. Да и скучно там - одни пейсатые... Здесь я уже везде побывал, только что из Германии вернулся, может, там зацеплюсь... И чего всем эта Америка, сдалась? В Остии тоска... Давай на "ты"...
   Они въехали в Рим, освещенный желтыми огнями, и он подвез ее к самым дверям пансиона.
   - Я, может, подыщу тебе подходящий вариант в городе... Да нет, недорого. Еврейцы паникеры. Завтра к вечерку подъеду за тобой. Договорись только ребенка оставить с кем-нибудь, чего его с собой-то таскать... Не грусти, завтра в шесть заеду. Чао!
   Она договорилась с сеньорой Сильвией, хозяйкой пансиона, называемой эмигрантами бандершей, что останется еще на два дня и та даже посидит с ее ребенком. Все это стоило трех простыней, бутылки "столичной" и баночки красной икры. Хозяйка переселила ее в комнату поменьше, так как ожидала приезда новой партии эмигрантов.
   Не то чтобы парень ей понравился, но настроение улучшилось: если ничего не получится, она всегда сможет поехать в Остию. К молодящейся, в искусственной шубке. Ей очень не нравились ее сапоги, и она решила надеть туфли, подумав, что все равно в машине и не замерзну, мол.
   У нее были кривоватые ноги с толстыми икрами. Занятия в хореографическом училище, работа в ансамбле современного танца - все это сказалось на ногах, которые приобрели форму рояльных ножек. В последнее время, правда, она почти не танцевала - работала преподавателем характерного танца в Доме культуры.
   Она покрутилась перед зеркалом, улыбнулась. У нее были плохие зубы. Но еще в театральном кружке она научилась улыбаться не разжимая губ, так что многие и не замечали.
   Парень примчался на новой машине и объяснил опоздание покупкой "коняги". В машине пальто ее все время распахивалось - было узковатым, - и она стеснялась. Но потом, подумав, что ведет себя как дурочка, стала рассказывать парню истории о балете, Доме культуры и своей подружке Любке, тоже танцовщице. Они остановились у подъезда, и парень сказал, что должен зайти домой, позвонить и договориться посмотреть квартиру. Ей показалось это странным, и она хотела подождать его в машине. Но парень настоял на том, чтобы она пошла с ним.
   Квартира - малюсенькая и без кухни - находилась на последнем этаже. Вместо кровати на полу лежал матрас, покрытый свалявшейся и посеревшей шкурой. На столике в углу стояли электроплитка, стаканы и бутылка вермута. Она села в кресло, неохотно сняв пальто. Он сделал ей коктейль, дал несколько журналов и, усевшись на матрас, придвинул к себе телефон.
   Он говорил с кем-то на ужаснейшем, как ей показалось, языке, вставляя русские матерные словечки, звонил еще кому-то и свободно болтал по-итальянски. К своему собственному удивлению, она выпила весь коктейль и просмотрела порножурналы. Ситуация ей представилась западным фильмом - привел домой, напоил, изнасиловал, зарезал и выбросил в мусоропровод.
   Наконец его телефонные разговоры закончились.
   - Слушай: баба, к которой я хотел тебя подселить, не хочет никого с ребенком. Ни в какую, сука. Но ты не вешай нос, у меня тут дружок есть... Обещал позвонить через час. Подождем... Я тоже, пожалуй, выпью.
   Он включил музыку - Челентано. Она вспомнила, как в Ростове они с Любкой достали записи и месяцами потом слушали, придумывали танцы, мечтали об Италии. Ну и вот она в Италии, в квартире дезертира израильской армии, допивает второй коктейль. В том, что никакой квартиры он ей не найдет, она уже не сомневалась. "Ну и черт с ней!" - подумала она.
   - Иди сюда, чего ты там ютишься. Здесь удобней. Покажу тебе фотографии моих странствий.
   Она подошла к матрасу, присела на корточки и, поджав под себя ноги, села боком. Достав большой конверт, он высыпал из него разноцветные карточки, ничего не комментируя, дав ей самой разглядывать их. На несколько черно-белых он криво хмыкнул:
   - Это вот дружок мой, что погиб.
   На фоне танка стояли он и его дружок, по пояс раздетые, с автоматами в руках, улыбающиеся, в обнимку. Было еще много армейских снимков - ребята на танке, опять полураздетые, один с гитарой, другой с аккордеоном, а остальные будто поют.
   - Вот эти все погибли. Трое из Союза. Я удрал, а они через два месяца... За что боролись, на то и... Курнуть хочешь?
   Он предложил ей самокрутку, которая очень воняла.
   - Да это гашиш! План курила в Союзе? Ну, вот... потяни, он слабенький...
   Она затянулась, задержав в себе дым как можно дольше - так учила всезнающая Любка. Они тогда, покурив, жутко смеялись над всякой ерундой и танцевали, как чокнутые.
   Ей было очень неудобно сидеть с поджатыми ногами, но вытянуть их она не решалась. Парень устроился прекрасно - лежал на спине, приподнимаясь, чтобы отхлебнуть вермут, и опять ложился, насвистывая под музыку. Она только хотела спросить его о снимке, который разглядывала, как он сел и взял ее за руку:
   - Ну что, Алка-Галка?
   Он сжимал ее руку и заглядывал в лицо. Потом он потянул ее назад, и она медленно упала на его руку. Он поцеловал ее в ухо, и она прошептала:
   - Может, не надо?
   - Почему же? Будет хорошо, я обещаю.
   Она опять вспомнила, как в Ростове под эту же музыку представляла себя в объятиях жгучего брюнета. "Ну и вот он, жгучий. Не итальянец, правда, еврей. Ну и что..." Она только попросила погасить маленькую лампочку, стоявшую рядом с матрасом.
   Ей было хорошо, и она думала - почему так всегда стесняется раздеться? Парень еле слышно напевал, перебирая ее спутавшиеся волосы. "И ему было хорошо. И как раз мои чулки с дурацким поясом его еще больше возбудили... Почему надо так стесняться раздеться?.. Но он понял. А я-то - скорее, скорее стащить с себя все свои тряпки, пока он кассету перематывал, пока музыка опять не началась... А телефон звонил-таки... Руки у него какие ловкие - аж до внутренностей дотрагиваются..." Он включил свет. Она сразу подтянула на себя простыню и подумала, что краска на глазах у нее размазалась. Он даже не взглянул на нее - встал и голым пошел в ванную. Она тут же подтащила к себе сумочку и достала зеркальце. Подушилась из маленького флакончика "Клима", купленного в Москве еще. За сорок рублей.
   Он вернулся без полотенца на бедрах, как она ожидала. Непроизвольно она поглядывала на его член - что-то странное в нем было. Он скрутил еще гашиш и сел рядом с ней поверх простыни. Они курили, и он гладил ее грудь. Она увидела, что он возбудился, и опять подумала, что член у него какой-то не такой. Он перехватил ее взгляд и засмеялся:
   - Что, у русачков не такой? У тебя же муж еврей... Хотя в Союзе мало кто это делает. Но зато на Запад приезжают и чик-чирик... им за это в Штатах бабки платят.
   Ей неловко было слушать - "он же сам еврей".
   - Пожила бы ты в Израиле-городе, не то бы запела.
   Они выкурили всю самокрутку, и она больше не просила его выключать свет.
   Она хотела спросить, который час, но лень было разговаривать. Она лениво ругала себя, но плыла, уплывала и заснула. Ей приснилось, что она стоит посередине почтовой площади, затянутая в черное трико и купальник. Все очень серьезно смотрят на нее, а она читает "Монолог Мэрилин Монро" Вознесенского. Как в драматическом кружке. Она извивается и шипит: "Я Мэрилин... Я Мэрилин..." - и ее гонят с площади. Она уползает за угол, и там ее нагоняет карлик в ярком парике. Он бросает ей куриную ножку, в сто раз больше реальной, она хватает ее в зубы и бежит на четвереньках. Вдруг ее окружают женщины, одетые, как матрешки, и среди них - Любка. Вытанцовывая "лесенку", Любка подносит ей какой-то хлам. Роясь в нем, она находит вырезанный рот своей дочери, надевает на куриную ножку и, растолкав матрешек, оказывается среди израильтянских солдат. Солдаты, не давая ей встать с четверенек, по очереди суют в ее зад автоматы.
   Она проснулась от своих всхлипов. Действие гашиша прошло, и ей стало страшно. Она разбудила парня и стала умолять его отвезти ее в пансион. Он был злой и сонный.
   - Ты хоть соображаешь, что уже четвертый час?..
   Она вылезла из-под простыни и стала одеваться, продолжая всхлипывать и просить его. Он не вставал. Она села перед матрасом и стала гладить парня по волосам, называя ласковыми именами. Он оттолкнул ее и встал. Матюкаясь, он никак не мог попасть ногой в штанину. Она бросилась помогать ему, и он ударил ее по лицу, но смазал. Она тихо стала ждать, сидя в кресле. Он искал ключи от машины.
   - Что ты дерганая такая? Да и все вы?! Свободы ведь хотели - ну вот она, свобода. Живите, как хотите. Думали вам тут дворцы предоставят, все за вас устроят? А вот этого не хотела? - Он изобразил руками жест, означающий: хуя, мол, тебе. - Все вы как сопливые дети. Квартиру ей не снять! На кой хер ты вообще сюда приехала, ты-то?! Сидела бы у себя в Ростове-папе и не рыпалась, балерина хуева! Ничего, в Америчке попляшешь... только не на сцене, а в очереди за пособием!
   Они вышли из квартиры, и он больше не разговаривал с ней - гнал машину, совершая безумные повороты, затормозив перед самым пансионом. Ей было стыдно.
   - Давай вылезай. Твоя станция "Мечта Детства". Приехали...
   Она что-то пробормотала и бросилась к дверям. Они не запирались на ночь, и она тихонько прошмыгнула на второй этаж.
   Чтобы пройти к своей комнате, ей надо было идти через столовую, где каждый день эмигрантам подавали макароны или курицу. Где после них обедал вся семья синьоры Сильвии - очень долго, ругаясь бросаясь приборами, стукая по столу стаканами, выплескивая из них минеральную воду, но чаще вино. Выбегая из комнаты с возгласами "ваф ан куло!" и возвращаясь к столу до следующего взрыва, который следовал молниеносно за первым.
   Она увидела горящую лампу на столике, рядом стояла коляска, а на стуле сидела спящая синьора Сильвия с газетой.
   - Синьерочка вы моя, Сильвия! Прости меня, синьерочка!
   Спросонья синьора Сильвия забыла о своей злости на нее и, только повторяя "ненте, ненте", прикладывала палец к губам - мол, тише.
   В восемь утра по всему пансиону захлопали двери. Слышно было, как тащили и вносили что-то тяжелое, кого-то звали по-русски: синьора Сильвия размещала новых эмигрантов. В полдень в пансион пришел представитель еврейской организации, чтобы ознакомить новых эмигрантов с правилами и условиями эмиграции. Он передал ей письмо от мужа, пришедшее на адрес организации. Уйдя в свою комнату, она прочла письмо и расплакалась. Муж писал, что ни в чем не виноват, что не звал ее и что теперь ей самой придется "выкручиваться", а он едет в Лас-Вегас, чтобы поскорее жениться там на женщине... а она дура, что ей не сиделось в Ростове, где ее все знали, и в Доме культуры, где уважали... и пусть она ничего не ждет от него.
   Она схватила коляску с ребенком, спустилась на первый этаж и побежала по улице. Натыкаясь на ящики, вынесенные из лавок, она повторяла себе: "Все. Вот и все". Вот она в фате, а вот муж ее уснул во время свадьбы, вот опять он прижимает ее в подъезде... ох, это не муж, а сосед, вот опять муж, и она никак не может прижать его к себе - живот у нее, она беременная - и все говорит ему на вокзале: "До встречи!" Любка с фотоаппаратом в родильном доме снимает ее с только что родившейся девочкой, и потом она уже сама бежит на главпочтамт посылать фотографии в Америку... Как карусель, замелькали картинки прошлого. Она села в садике и заплакала. Пожилая итальянка спрашивала, что с ней, и она, как синьора Сильвия ей, отвечала: "Ненте, ненте". Разозлившись на себя, она убежала из садика. Она представляла себе концертный зал и на сцене выступает группа девочек. Все аплодируют и кричат: "Браво! Постановщика! Хореографа!" Она выходит на сцену в длинном платье, так что ног не видно, и кланяется, и все опять кричат: "Браво!" А он сидит в зале - один, несчастный и лысый. Остановившись у античных развалин, она опять заплакала и, повторяя, что все кончено, подумала, что никому на свете не нужна со своими кривыми ногами и плохими зубами.
   Вечером она проехала в Остию, оставив ребенка с новой соседкой, за которой через три дня должен был приехать муж. Из Америки. На почтовой площади почти никого не было. В освещенных окнах домов вокруг мигали елочки. Она увидела знакомую ей с прошлого раза парочку и стала расспрашивать их о "молодящейся" в искусственной шубке. Те вспомнили ее и сказали, что она уехала вчера в Нью-Йорк. "С пожилым евреем из Москвы", - почему-то подумала она. Старички сочувствовали ей и сокрушались: "Как люди меняются здесь..." Она подумала, что не меняются, а становятся самими собой, и пошла в кафе.
   Она заказала рюмку коньяку, курила слабенькие сигаретки и сожалела, что не стащила гашишную самокрутку у израильтянина. Она смеялась над собой и над своим излюбленным "мир не без добрых людей". Над тем, что ей действительно место в Ростове, как сказал израильтянин. И что смысл слова "свобода", которое так часто повторяли по "Голосу Америки", ей так же непонятен, как и то, что вот сию же секунду она не может побежать за угол к Любке. "Сопливые дети правильно израильтянин сказал. И все за нас сопли всегда утирали: бабушка, школа, подружка, профсоюз..." Хотела добавить "муж" и рассмеялась: "Уж он-то действительно утер мне нос!" Заплатив за коньяк: "Боже! Это ведь три пары колготок на "сольдо" и помада!" Она вернулась на почтовую площадь. Парочка разыскивала ее.
   - Мы нашли вам очень подходящий вариант. Не бойтесь - это наша знакомая. Чудная женщина. Одинокая. Кто-то отказался от комнаты, освободившейся в ее квартире... Она и за девочкой вашей приглядит... Чудная женщина...
   Квартира была миленькой, как бы она выразилась в другом настроении. Комната выходила окнами в садик. Хозяйка, напоминавшая ее тетю, извинялась за стол посередине кухни.
   - Все-таки праздник. Обычно он стоит в уголке, у окна.
   Они пригласили ее за стол. Она выпила с ними водки, поела обязательного салата оливье. "Кто я им? Кто они мне?.. Чужие мы", - подумала она и собралась уходить. Старички предлагали ей остаться - куда, мол, ей спешить - но она ушла.
   На платформе никого не было. Она ждала электричку тридцать минут. Села в полупустой вагон. Подвыпившая компания итальянцев громко смеялась. Двери уже закрывались, когда в вагон вбежал молодой парень. Она видела его на почтовой площади с пожилой женщиной. Он, видно, тоже ее узнал и сел напротив. Ей не хотелось с ним разговаривать, и она уставилась в черное окно. Парень поглядывал на часы. Они уже приближались к Риму. Итальянцы стали хлопать в ладоши. Парень еще раз взглянул на часы и вздохнул. "На свиданку, наверное, опаздывает", - подумала она.
   - Девушка, с наступающим вас!
   Она посмотрела на него непонимающе.
   - Я говорю с наступающим вас Новым годом! Вот-вот уже...
   Сквозь слезы она долго не могла рассмотреть время на своих часиках. Итальянцы уже кричали и целовались. Наконец она разглядела - было без трех минут двенадцать.
   1983 г.