Михаил Барановский. Последний еврей

Михаил Барановский

Последний еврей
Киноповесть

   Наша история начнется и закончится в провинциальном южном городке. Здесь стоят невысокие дома, в которых живут люди с невысокими доходами и скромными желаниями. И на тесных улочках встречаются маленькие вывески: «МИНИ-МАРКЕТ», «МИНИ-БАР», «МИНИ-КАФЕ» и даже «МИНИ-АБОРТЫ».
 
   Мужчина в сером костюме выходит из продовольственного магазина. Это Илья, человек, переживающий кризис среднего возраста, экономический кризис, творческий кризис и абстинентный синдром, как бы подтверждая затертую, как серый костюм, мысль о том, что беда никогда не приходит одна.
   Шарф на шее никак не вяжется с костюмом, но выдает в нем (в Илье) свободолюбивую, мечущуюся натуру. В руках у него авоська, которая свидетельствует о консерватизме ее владельца, а также о том, что в ней – два-три десятка куриных яиц. Вдруг одно яйцо проскальзывает в ячейку сетки и вопреки всем законам физики не разбивается, а катится по асфальту. Илья наклоняется, чтобы поднять яйцо, но в этот момент из внутреннего кармана пиджака выпадает бутылка водки и в отличие от яйца разбивается насмерть. Несколько секунд Илья смотрит на мокрое пятно и мелкие осколки. Когда первый шок проходит, он со всей силы грохает авоську с яйцами о тротуар.

* * *

   Самое колоритное место в городе, конечно, базар. Любите ли вы базар так, как люблю его я? Это вряд ли.
 
   – Почем эти страсти? Почем эти кровавые куски? – спрашивает на выдохе Рахиль Иосифовна у торгующего мясом выходца с Кавказа.
   – Дама, посмотрите, это же не мясо! Это мармелад.
   – Молодой человек, я прошу вас, огласите приговор.
   – Триста рублей за это чудо вы называете приговором?
   Внезапно из-за спины Рахили Иосифовны появляется полная пожилая женщина:
   – Здравствуй, дорогая! Вы еще не уехали?
   – Ирочка, привет! Все евреи в этой стране делятся на тех, кто уехал, и на тех, кто думает, что уедет. Так что сидим на чемоданах.
   – По-моему, уже лет десять, – бесстрастно констатирует Ирочка.
   – Ну, ты же знаешь: пока погром не грянет, еврей не перекрестится.
   – Ну, как вы? Как Илюша? Чем он занимается?
   – Ой, не спрашивай!
   – Что такое?
   – Пишет пьесу. Называется «Жизнь – говно!».
   – Да? Это очень актуально.
   – Посмотри, что стало с этим мясом! – резко меняет тему Рахиль Иосифовна.
   – Что?
   – Оно теперь стоит пятьдесят рублей!
   – Как ты думаешь, кто виноват?
   – Ты еще спроси – «что делать?».
   – Надо ехать?

* * *

   Известно, что как самые сочные фрукты, так и самые красивые женщины произрастают в южных городах. За доказательствами далеко ходить не надо. Вот вам явное тому подтверждение. За столиком одного из летних кафе Анна – определенно привлекательная особа неопределенного возраста: между тридцатью и сорока, и ее подруга – Нина, отставная фотомодель, а ныне домохозяйка по социальному положению, а по призванию – бездельница, прожигательница жизни и мужских сердец. Сейчас у Нины в разгаре новый роман.
 
   – Он армянин, Сурен, – рассказывает Нина. – Здесь у него сеть обменных пунктов.
   – Валютчик? – гвоздит Анна.
   – Нет. Просто он на девяносто процентов состоит из баксов. – Нина предпочитает более развернутые характеристики.
   – А что оставшиеся десять процентов? – брезгливо интересуется Анна.
   – То, что ты подумала, плюс нос.
   – Господи, и этим он зарабатывает кучу денег!
   – Не отвлекайся. Так вот, он повез меня в Сочи, знакомить с родителями.
   – На кого он больше похож: на маму или на папу? – пытается издеваться Анна.
   – Во всяком случае, носом – на маму, а… кошельком, видимо, на отца. Они замучили меня своим хашем.
   – Чем-чем они тебя замучили?
   – Темнота! Хаш – народное армянское блюдо из баранины, – терпеливо разъясняет Нина. – Там этот хаш на каждом углу, как у нас пункты обмена валют. Один жир! Просто ужас! Посмотри, как меня разнесло от этого хаша.
   – Это тебя не от хаша разнесло, а от Сурена.
   – Ой, только не завидуй! А то сглазишь.
   – Главное, чтобы тебя Борька не сглазил за Сурена.
   – А что Борька? Я его вижу? Он уходит – я еще сплю, он приходит – я уже сплю, – вяло оправдывается Нина.
   – Может, спать надо меньше?
   – С кем? С Суреном или с Борькой? – искренне недоумевает Нина.
   – Нет, ты все-таки дура. Если раньше я еще сомневалась…
   – Я, по-моему, этого никогда не скрывала.
   – Это точно. Может, за это они тебя и любят, – самоуспокаивается Анна.
   – Ладно, что это мы все про меня. Давай делись сокровенным.
   – Я поняла – мне нужно уехать, эмигрировать.
   – Куда?
   – Не знаю, неважно… В Америку, в Германию, В Израиль, наконец…
   – Ты что, еврейка?
   – А что, только евреи хотят эмигрировать?
   – Уже даже евреи не хотят. Уже никто никуда не едет. Все только возвращаются.
   – А я не как все.
   – Ты шутишь?
   – Я серьезна, как никогда.
   – А что тебя, собственно, здесь не устраивает?
   – Да все меня здесь устраивает. Только я устала, понимаешь? Устала от всего того, что меня вполне устраивает. Я хочу все начать с начала, все изменить. Говорить на другом языке, встречать других людей на улице, дышать другим воздухом…
   – Отлично! А что с Мишкой?
   – А что с Мишкой?
   – Мишку возьмешь с собой?
   – Нет, сдам в детский дом.
   – Ты вообще в своем уме? Куда ты собралась! Да еще с ребенком! Тебе уже за тридцать: грудь обвисает, гипоталамус обмякает, жопа сморщивается… Кому ты там нужна?
   – А кому я здесь нужна?
   – Ну, и что ты собираешься делать?
   – Нужен фиктивный брак. Нужен еврей. Какой-нибудь безденежный еврей, которому я оплачу все затраты, связанные с выездом, а он за это на мне женится и возьмет с собой куда-нибудь: в Израиль, в Америку или в Германию… По большому счету мне все равно.
   – Где ты видела безденежного еврея?
   – Ну, в семье не без урода.
   – Первый раз в жизни вижу женщину, которая хочет выйти замуж за нищего, урода, при этом еще и еврея!
   – Нина, фиктивно!
   – Ну, и найди себе красивого, умного, богатого еврея и выйди замуж по любви.
   – Нет, ты точно дура. Зачем такому, во-первых, уезжать отсюда, во-вторых, со мной?
   – Ты сама полная идиотка. Посмотри в зеркало! Ты же себе цены не знаешь!
   – Это ты себе цены не сложишь. А у меня грудь обмякает, гипоталамус сморщивается, жопа обвисает…
   – Да ладно тебе, ты все перепутала… А мне и здесь хорошо. У меня Сурен есть.
   – Сурен – штука такая: сегодня есть, а завтра – нет.
   – На завтра у меня Борька есть… Еще со вчера.
   – И Борьки завтра может не быть.
   – Да что ж ты такое говоришь, гадюка! – выходит из себя Нина.
   – Прости меня, родная, – спохватывается Анна, – это я сдуру, прости. Я не это имела в виду.
   – Да ладно, не бери в голову. Ты знаешь, я для тебя на все готова. Найдем тебе самого уродливого, самого нищего, такого еврея, что еще поискать. Отправим тебя к матери в Германию, а я буду наезжать с Суренчиком. Он все оплатит по гамбургскому счету. Все, побежала, мне пора. Ауф видер зеен!

* * *

   Он прячется в темном шкафу под вешалками-плечиками, под пиджаками и платьями. Здесь пахнет мамой. Здесь пахнет папой. Прижавшись друг к другу, их запахи делятся и множатся, сливаясь и обволакивая, оседая в шерсть-хлопок, оседая в ниточку-ворсинку. В темном шкафу пахнет мужчиной и женщиной тридцати шести лет.
   Сейчас их сыну ничуть не меньше. Он открывает скрипучую дверь. Он с трудом забирается туда, под пиджаки и платья. Ничто не выветривается и не исчезает бесследно, ни годы, ни запахи. Все просто меняется до неузнаваемости, как мальчик в шкафу. И если время на Земле везде течет одинаково, то что ему за нужда вдруг останавливаться в одном городке, в одной из хрущевских квартир, в темном платяном шкафу?

* * *

   – Илюша, ты где? Илюша! Господи, что ты делаешь в шкафу? Ты здоров?
   – Мама, где ты ходишь?
   – Тусовалась на базаре.
   – Кошмар, ты говоришь как поп-звезда.
   – Поп-звезды на базаре не тусуются. А я именно тусуюсь, потому что купить на свою пенсию ничего не могу. Ты что, выпил?
   – Хотел, но не донес.
   – Что значит «не донес»?
   – То и значит.
   – Ты яйца купил?
   – Купил, но не донес…
   – Илья, не делай мне нервы. Посмотри на меня! У тебя совесть есть?
   – Была.
   – Не донес? Илюша, я очень за тебя боюсь. Если ты сопьешься, я… я… не знаю… Я тоже сопьюсь.
   – Мама! Что ты говоришь?
   – Ты когда-нибудь встречал еврея-алкоголика?
   – Нет.
   – Зачем нам создавать исключения, подтверждающие правило? – Рахиль Иосифовна тяжело вздыхает. Только еврейские мамы могут так тяжело вздыхать, глядя на своих детей.
   – Все потому, что ты один, – решает она.
   – Я не один. Мы вдвоем, – успокаивает ее Илья.
   – Мы вдвоем, – снова вздыхает Рахиль Иосифовна. – И ни одного яйца! Посмотри мне в глаза. Что ты делал в шкафу?

* * *

   Если правду говорят, что мир тесен, то вы даже не представляете, насколько тесен наш город. За пятнадцать минут откровенного разговора с неизвестным человеком вы можете выяснить, что у вас общий папа, ну, или по крайней мере – двоюродный брат. Поэтому не стоит удивляться, что, возвращаясь с базара с тяжелыми сумками и одышкой, Ирина Семеновна встречает на лестнице своего дома соседку – уже известную нам Анну.
   – Анечка! На ловца и зверь бежит, – говорит, еле переводя дыхание, Ирина Семеновна. – Иду и как раз про тебя думаю. Кажется, я нашла тебе подходящий вариант.
   – Кто он? – по-деловому спрашивает Анна.
   – Он сын одной моей хорошей приятельницы. Зовут Илья. Илюша. Он драматург. Пишет пьесу. Фух… Надо садиться на диету.
   – Что за пьесу? – Анна не дает Ирине Семеновне времени на передышку.
   – Называется «Жизнь – говно».
   – Пьеса что, автобиографическая?
   – Ну, нам-то как раз это и нужно, – лукаво замечает соседка.
   – Боюсь, что да, – соглашается Анна.
   – А я про что?
   – Пьеса, наверное, такая же, как и жизнь?
   – Вполне возможно. А зачем тебе Шекспир?
   – У меня тоже вроде как вот-вот появятся претенденты. Я весь город уже на уши поставила.
   – Ну, теперь от женихов отбоя не будет.
   – Ладно, нашелся бы хоть какой завалящий. Еврей – не роскошь, а средство передвижения.
   – Ну, так что? Договариваться?
   – Да, наверное.
   – Чем ты рискуешь? Познакомитесь, поговорите, а там, дай бог, все и устроится.
   – Ну, давайте попробуем.
   – Вот и ладушки.

* * *

   – Я злая и расчетливая, – решительно говорит Анна своему отражению в зеркале. – Настоящая стерва.
 
   Знаете, если долго зализывать раны, горький привкус обид и разочарований надолго оседает в шершавости языка, становится привычным и забивает собой все другие ощущения. Дегустаторы определяют это термином «послевкусие».
 
   – Вот и ладушки. Вот и ладушки. Я хочу выйти за вас замуж… – репетирует Анна. – Я хочу сделать вам предложение… от которого вы не сможете отказаться… Я хочу сделать вам хорошее предложение… Я хочу сделать вам коммерческое предложение… Вы будете полным идиотом, если откажетесь… Вот и ладушки…

* * *

   За столиком одного из летних кафе сидят Нина и уже заочно знакомый нам Сурен. Столик заставлен яствами и напитками. Нина разговаривает по сотовому телефону.
   – Я подыскала тебе идеальный вариант, – говорит она. – Правда, сведения могут оказаться не стопроцентными, потому что добыты через третьи руки. Итак, ему лет тридцать пять, живет с мамой, в смысле без жены. Собирался уехать в Израиль, но маме из-за климата туда нельзя, а в Германию можно. Он писатель, так что единственная статья доходов – мамина пенсия. Короче, влачат жалкое существование. Жизнь – говно? О чем ты говоришь? Жизнь – прекрасна и удивительна. Я не понимаю, что с тобой?!
   – Кушай лобио, ласточка, – говорит Сурен с хрипотцой стодолларовой купюры. – Не кричи, зачем так кричать?
   Но Нина его как будто не замечает:
   – Что значит – тебе его сегодня уже предлагали? Как его зовут?!
   – Кушай лобио, ласточка. Кушай, не кричи. – Сурен гладит Нину по ноге.
   – Сейчас я посмотрю в записной книжке. Да. Илья Мордисон, Театральная, четырнадцать дробь три, квартира тринадцать. Он? Земля круглая. Земля, говорю, круглая. Кто Коперник? Он Мордисон, а не Коперник. Я Коперник? Сурен? Да что ему сделается. Вот тут, сидит рядом и грязно домогается. Пока!

* * *

   Женский мастер Татьяна сооружает из волос своей клиентки, женщины бальзаковского возраста, нечто напоминающее сложное архитектурное сооружение эпохи раннего барокко. Дверь открывается, и в парикмахерскую входит Анна.
   – Привет, Танечка, извини, я не предупредила. Но мне срочно.
   – Привет! Ты что-то зачастила. Что, опять депрессия?
   – По крайней мере, это лучше, чем пить нейролептики и антидепрессанты. Ты и шопинг – мои лучшие лекарства. И главное – никаких побочных эффектов.
   – Разве что для кошелька.
   – Мой кошелек это переживет.
   – У тебя еще есть место в шкафу? Я тут видела одно умопомрачительное платье.
   – В моем шкафу всегда найдется место для хорошей шмотки. Знаешь, вот если бы можно было хранить в гардеробе страхи, развешивать их там на плечиках, примерять, надевать по будням и разным особым поводам, перетряхивать, освежать, пересыпать нафталином… равного моему – не нашлось бы гардероба в жилищах трудоспособного населения страны.
   – Чего ты боишься?
   – Ты будешь смеяться: боюсь, что жизнь так и пройдет.
   – А… Мне бы твои заботы… Тебе надо заняться йогой: отключить телефон, сознание, сидеть медитировать…
   – А главное – не нажираться на ночь, как я обычно это делаю! Ты знаешь, вчера по телевизору сказали, что Вселенная сужается.
   – Да ты что?!
   – Я давно это почувствовала! Понимаешь? Я знаю, она сузится до размеров нашего города. Более того, это уже практически произошло.
   – Тебе надо лечиться. В хорошем смысле. Поехать куда-нибудь к морю, к пальмам… Просто убедиться, ну, в том, что не все еще… как бы сузилось. Кстати, чуть не забыла! Собиралась тебе сегодня позвонить. Помнишь, ты просила меня кое-что разузнать. Да ты садись. В ногах правды нет.
   – Правды нет и в том, на что я сяду, – вяло шутит Анна. – И что?
   – Есть такой человек. Живет с мамой в однокомнатной квартире, денег у них, судя по всему, кот наплакал, разведенный. Еврей. В общем, то, что тебе надо.
   Женщина с невероятным сооружением на голове в большом недоумении смотрит в зеркало на Анну.
   Таня с расческой в зубах, как джигит на празднике курбан-байрам, совершая ритуальный танец над головой своей жертвы, продолжает:
   – Он мой сосед. Есть только одна проблема. Кажется, он не дурак выпить.
   – Еврей – алкоголик? – удивляется Анна.
   – Я не говорю, что алкоголик, но как-то иду я домой поздно, вечером у нас там ни один фонарь не горит, и только четыре прожектора освещают памятник Ленину. Смотрю, он стоит на свету, у памятника – совсем хороший и пиджачок обтрушивает. Увидел меня и говорит: «Я себя под Лениным чищу».
   – Во всяком случае, Маяковского читал.
   – Да, он образованный. По-моему, даже журналист или писатель. Короче, творческая интеллигенция.
   – Драматург, – уточняет Анна.
   – Да бог его знает.
   – Зовут Илья, – бесстрастно констатирует Анна.
   – Ой, не скажу. Может, и Илья, а может, и Виталий. Если хочешь, я узнаю.
   Анна лезет в сумочку и достает оттуда бумажку:
   – Ты где живешь? Театральная, четырнадцать дробь три?
   – Откуда ты знаешь?
   – Интуиция.
   – Все, как вы хотели? – спрашивает Таня у клиентки.
   – Да. Теперь бы это донести, – говорит та.
   – Донесете, не волнуйтесь.
   – Спасибо, Танечка. – Женщина кладет деньги в карман Таниного халата.
   – Не за что. Приходите. Ну, – обращается она к Анне, – садись. Чего ты хочешь?
   – Уехать отсюда.
   – Все хотят. А с головой что делать будем?
   – Думаешь, еще что-то можно сделать? Ты же умная, придумай что-нибудь. Только не строй мне на башке храм Василия Блаженного, как этой тетке.
   – Ты же знаешь, клиент всегда прав, – как бы оправдываясь, говорит Таня.

* * *

   Машину Анна водит всего год, но за рулем чувствует себя вполне уверенно. Если, конечно, можно быть в чем-то уверенным в этой жизни. На одном из светофоров дорогу переходят два раввина, неизвестно откуда взявшиеся в нашем захолустье. Они в широкополых черных шляпах и длинных черных сюртуках. Как негатив на общем позитивном фоне. Засмотревшись на них, Анна пропускает зеленый, сзади тут же ожесточенно сигналят.
   «Нет, это уж слишком!» – газует она.
   Наконец Анна подъезжает к памятнику Ленину. Прежде чем выйти из машины, почему-то внимательно смотрит на монумент.
 
   Рахиль Иосифовна накрывает на стол. Илья перед зеркалом пытается завязать галстук, но у него ничего не получается.
   – Мама, я разучился.
   – Разучился что?
   – Сделай мне петлю на шее.
   – Вот придет такая, как эта…
   – Мама, ты же ее совсем не знаешь.
   – И знать не хочу. – Рахиль Иосифовна подходит к сыну и завязывает большой старомодный узел. – Когда последний раз ты надевал галстук?
   – По-моему, лет пять назад, когда готовился к инцесту с дочерью этой тетки из Твери или Казани.
   – Не говори глупостей. Это седьмая вода на киселе. К тому же никаким инцестом там и не пахло. Кажется, вы один раз сходили в кино, и на этом все закончилось.
   – Да, но в кино она вела себя очень активно.
   – Перестань, она была очень скромная и воспитанная девочка из интеллигентной семьи.
   – Не помнишь, кем она работала – проктологом или патологоанатомом?
   – Стоматологом.
   – Точно, я помню, она все время смотрела мне в рот.
 
   Так бывает, когда сидишь в очереди к стоматологу. Ты уже и номерок взял, а все надеешься, что следующим не тебя вызовут, а кого-нибудь другого, и оттягиваешь неизбежное. Но вот и по тебе звонит колокол.
   – Иди, открывай невесте! – ехидно командует Рахиль Иосифовна.
   – Здравствуйте, я Анна, а вы…
   – Я… я… еврей, – с перепугу невпопад брякает Илья.
   – Это заметно.
   – Это моя мама – Рахиль Иосифовна.
   – Очень приятно.
   – Проходите, не стесняйтесь, – делает улыбку Рахиль Иосифовна. – Сейчас я за чайником и мухой обратно, – говорит она, застывая при этом на месте.
   – Мама!
   – А?
   – Ты муха или соляной столб?
   – Уже лечу.
   Некоторое время Анна и Илья стоят напротив друг друга в некоторой нерешительности, как два неопытных гладиатора.
   – Проходите, садитесь. Будем пить чай, – снимает напряжение появившаяся из кухни Рахиль Иосифовна.
   – Спасибо.
   – Я слышала, у вас мама в Германии, – завязывает разговор мама Ильи.
   – Да, два года назад она вышла замуж и уехала.
   – Простите, она фиктивно вышла?
   – Нет.
   – Она вышла за немца? – не отступает Рахиль Иосифовна.
   – Ага, – встревает Илья, – чтобы отомстить за дедушку, погибшего в сорок третьем.
   – Илья, как тебе не стыдно!
   – Да ничего. Нет, за еврея.
   Тут звонит телефон. Рахиль Иосифовна берет трубку.
   – Пашенька, шолом-шолом! Беседэр! Все! Даю тебе его, даю. Илюша! Иди! Быстро! Израиль! Паша!
   Пока Илья беседует с Пашей, Рахиль Иосифовна глушит его, как коммунисты Би-Би-Си.
   – Да, все уезжают, – говорит она. – У нас тоже почти все родственники уехали, кто в Израиль, кто в Америку, кто в Германию. А молодежь тем более. У Илюши все друзья разлетелись по свету. И Павлик, и Маша… Вот, как раз Павлик звонит из Израиля. – Рахиль Иосифовна поворачивается к сыну: – Что, вы уже поговорили? Ну, и что Паша?
   – Открыл свой бизнес.
   – Да? И что он делает?
   – Разбивает газоны. Говорит, что если кому-то из наших знакомых надо будет разбить газон, так чтобы мы имели его в виду.
   – Господи! Здесь уже давным-давно разбили все, что можно было разбить, – сокрушается Рахиль Иосифовна. – Так вот, Анечка, они учились с Пашей и Машей в университете, на журналистике, а потом Маша устроилась на телевидение в программу «День Дона». А Паша, он из Киева, только приехал в Ростов к Илюше, и они пошли к Маше на работу. Илюша, ты помнишь эту хохму?
   – Мама, кому это интересно?
   – Всем, – голосом, не терпящим возражений, заявляет Рахиль Иосифовна. – Так вот, они пришли на телевидение с Пашей, но их туда не пустили к Маше, сказали: «Она на дне Дона». Паша испугался. А когда Маша появилась, Паша сказал: «Слушай, ты сухая, а я думал – будешь мокрая и в водорослях…» Маша тоже уехала, в Америку.
   – Работает сейчас где-нибудь на «Дне Амазонки» или «Дне Миссисипи»? – пытается шутить Анна.
   – Это вряд ли, – говорит Илья. – Как было написано на парте в одной из аудиторий: «Женщина-журналист – не журналист. Мужчина-филолог – не мужчина».
   – А я училась на мехмате. У нас на парте было написано: «Лучше иметь дочь-проститутку, чем сына – студента мехмата». Но дело не в этом, – плавно переходит Анна. – Я хочу сделать вам коммерческое предложение. Насколько я понимаю, вы знаете, о чем идет речь. Я хочу заключить с вами, Илья, фиктивный брак. Но прежде меня интересует: действительно ли вы хотите уехать в Германию и как быстро вы готовы заняться оформлением документов?
   – Мама, что ты думаешь?
   – Что я могу думать? Тебе жениться, ты и решай.
   – Есть один существенный момент, – говорит Анна, – если нам удастся обо всем договориться: формально мы сможем развестись не раньше, чем через три года после приезда в Германию.
   – Да? – удивляется Рахиль Иосифовна. – В России ты смог развестись за три месяца.
   – Как вы понимаете, я ни на чем не настаиваю, – говорит Анна. – Давайте рассматривать сегодняшнюю встречу как знакомство. Давайте подумаем и где-то к концу недели что-нибудь решим и созвонимся.
   – Да, правильно, – соглашается Илья. – Так и надо сделать. А то женишься так, впопыхах, а потом три года: от гудка до гудка…
   – Вот моя визитка, на обороте – домашний телефон. Ваш номер у меня есть. – Анна встает из-за стола. – Спасибо за чай. Приятно было познакомиться.
   – Конечно, надо все хорошенько взвесить. У нас есть только два варианта: уехать или остаться, и оба они плохие, – итожит Рахиль Иосифовна, провожая Анну.
   – Значит, приходится выбирать из двух зол, – бесстрастно произносит уже в дверях Анна.
   – Знать бы, какое из них меньшее. Вы не знаете? – риторически вопрошает Рахиль Иосифовна.
   – Увы.
   – Увы… – рассеянно повторяет за Анной Илья. – В смысле – до свидания. Кстати, вам не нужно разбить газон?