Михаил Мамаев
Возраст взрыва
Сборник стихов, Москва, 1988
ПРЕДИСЛОВИЕ
Представьте себе фантастическую ситуацию: молодой человек, который не имеет ни малейшего представления о том, что такое легкая атлетика и тем более что такое прыжки в высоту, пришел на стадион. И ребята, его знакомые, которые знают, что такое легкая атлетика и что такое прыжки в высоту, спрашивают его ради хохмы:
– А смог бы перепрыгнуть планку на высоте 2 м 50 см?
– Надо попробовать, – отвечает наш герой. Цель шутки достигнута, все смеются, а кто-то снисходительно замечает незадачливому юноше:
– Дурачок, это же выше мирового рекорда. Никто в мире так высоко еще не прыгал!
Но вместо краски на лице и прочих проявлений неловкости молодой человек неожиданно для всех воодушевляется:
– Ну что ж, ребята, тем интересней. Надо попробовать. Где тут у вас раздевалка?
Наивен? Смешон? Самонадеян? Нелеп? Как часто нас награждали и награждают этими эпитетами в семнадцать. И все-таки мне кажется, что именно этот молодой человек больше всего соответствует своему возрасту – возрасту осознания себя расширяющейся Вселенной, набухшей почкой, готовой выстрелить в небо, когда кажется, что способен перевернуть мир, возрасту взрыва. По-моему, настоящая молодая поэзия та, в которой постоянно присутствует, прежде всего, ощущение этой экстремальной ситуации, когда думаешь не о том, насколько причудливы у тебя формы листьев, а как бы поаккуратнее пробить потолок и не повредить фундамент здания, если места в цветочном горшке на подоконнике окончательно не будет хватать.
Говорят, нужно быть молодым душой в любом возрасте. Есть и другая точка зрения. Перефразируя поэта, нелепо ждать от яблони цветенья осенью, если она не расцвела весной. Осень – время плодов. Каждому возрасту свое. И мне часто не дает покоя вопрос: насколько полно использую возможности, дающиеся природой на двадцатилетнем возрастном рубеже, как их полнее раскрыть?
Время определяет если не все, то многое. Все младенцы поразительно похожи: и Коля с Машей, и желуди, и семена подсолнуха. Только время решит, кто превратится в мощный, бесшабашный дубище, удерживающий землю в корнях, как в ладони, кто погибнет с приходом первых холодов. Но каждый так или иначе дает миру кислород и этим оправдывает свое существование. Так и в поэзии. Естественно желание дорасти до размеров, когда молнии становятся продолжением твоих ветвей. Но это может оказаться реальностью много позже и лишь при условии, если ты с самого первого листика помогал планете дышать.
Нужно быть сверхидеалистом, чтобы в наше время полагать, что вот, мол, подул свежий ветер перемен, и интерес к поэзии сразу пойдет на подъем, как в шестидесятые. Но без стремления к этому, по моему, глупо было бы писать.
Более того, думаю, что поэзия сегодня должна быть активной и наступательной, как никогда, сама идти к читателю. Слово не реабилитирует себя, пока не реабилитирует себя человек. Чтобы люди снова поверили печатному слова, книжной исповеди, они должны сначала поверить друг другу, а это невозможно без создания атмосферы исповедальности, главную скрипку в которой должны сыграть новые поэты, шагнувшие на старые, запылившиеся за тридцать лет поэтические эстрады.
Но нельзя забывать и другое. Сегодня поэзия выходит на иной качественный виток, пытается глубже проникнуть в языковую и звуковую, музыкальную стихию. Говорить о самом насущном – как было, так и остается, по-моему, ее главной задачей. Но хочется, как говорится, не только вырабатывать кислород, но и молнии ветвями ловить, иными словами, дорасти до своей интонации, своего лица, своего поэтического голоса, «взорваться с толком».
– А смог бы перепрыгнуть планку на высоте 2 м 50 см?
– Надо попробовать, – отвечает наш герой. Цель шутки достигнута, все смеются, а кто-то снисходительно замечает незадачливому юноше:
– Дурачок, это же выше мирового рекорда. Никто в мире так высоко еще не прыгал!
Но вместо краски на лице и прочих проявлений неловкости молодой человек неожиданно для всех воодушевляется:
– Ну что ж, ребята, тем интересней. Надо попробовать. Где тут у вас раздевалка?
Наивен? Смешон? Самонадеян? Нелеп? Как часто нас награждали и награждают этими эпитетами в семнадцать. И все-таки мне кажется, что именно этот молодой человек больше всего соответствует своему возрасту – возрасту осознания себя расширяющейся Вселенной, набухшей почкой, готовой выстрелить в небо, когда кажется, что способен перевернуть мир, возрасту взрыва. По-моему, настоящая молодая поэзия та, в которой постоянно присутствует, прежде всего, ощущение этой экстремальной ситуации, когда думаешь не о том, насколько причудливы у тебя формы листьев, а как бы поаккуратнее пробить потолок и не повредить фундамент здания, если места в цветочном горшке на подоконнике окончательно не будет хватать.
Говорят, нужно быть молодым душой в любом возрасте. Есть и другая точка зрения. Перефразируя поэта, нелепо ждать от яблони цветенья осенью, если она не расцвела весной. Осень – время плодов. Каждому возрасту свое. И мне часто не дает покоя вопрос: насколько полно использую возможности, дающиеся природой на двадцатилетнем возрастном рубеже, как их полнее раскрыть?
Время определяет если не все, то многое. Все младенцы поразительно похожи: и Коля с Машей, и желуди, и семена подсолнуха. Только время решит, кто превратится в мощный, бесшабашный дубище, удерживающий землю в корнях, как в ладони, кто погибнет с приходом первых холодов. Но каждый так или иначе дает миру кислород и этим оправдывает свое существование. Так и в поэзии. Естественно желание дорасти до размеров, когда молнии становятся продолжением твоих ветвей. Но это может оказаться реальностью много позже и лишь при условии, если ты с самого первого листика помогал планете дышать.
Нужно быть сверхидеалистом, чтобы в наше время полагать, что вот, мол, подул свежий ветер перемен, и интерес к поэзии сразу пойдет на подъем, как в шестидесятые. Но без стремления к этому, по моему, глупо было бы писать.
Более того, думаю, что поэзия сегодня должна быть активной и наступательной, как никогда, сама идти к читателю. Слово не реабилитирует себя, пока не реабилитирует себя человек. Чтобы люди снова поверили печатному слова, книжной исповеди, они должны сначала поверить друг другу, а это невозможно без создания атмосферы исповедальности, главную скрипку в которой должны сыграть новые поэты, шагнувшие на старые, запылившиеся за тридцать лет поэтические эстрады.
Но нельзя забывать и другое. Сегодня поэзия выходит на иной качественный виток, пытается глубже проникнуть в языковую и звуковую, музыкальную стихию. Говорить о самом насущном – как было, так и остается, по-моему, ее главной задачей. Но хочется, как говорится, не только вырабатывать кислород, но и молнии ветвями ловить, иными словами, дорасти до своей интонации, своего лица, своего поэтического голоса, «взорваться с толком».
* * *
В мой век не все о веке спето.
Как ни велик инфантилизм,
Двадцатилетние поэты
в России не перевелись!
Мне двадцать – это возраст взрыва!
Когда кричащие сердца
как обнаженные нарывы:
уже есть голос – нет лица.
Быть может, вечный спор с отцами,
чутье на каждый их огрех
толкает юность к отрицанью
единым махом истин всех?
А юный мозг, он может столько!
Но гибнет возле малых дел.
Как я хочу взорваться с толком,
чтоб наш корабль вперед летел!
У МОГИЛЫ НЕИЗВЕСТНОГО СОЛДАТА
Моему деду, пропавшему без вести в боях под Москвой, посвящается.
Пришел к кремлю.
Был день седой и мокрый.
Устав от гроз, тепла ждала земля.
Вдруг защемило сердце:
«Это ж дед мой
закопан под стеной кремля!»
Вдруг услыхал,
как, не жале глотки,
дед крикнул, наземь падая:
– В ата…!
И старенькая,
с дедовской пилотки,
на Спасской башне вздрогнула звезда.
Мне страшно, дед, пред новыми веками
за чистоту идей, для нас святых,
мне кажется,
тем больше память в камне,
чем меньше места ей в сердцах живых.
Мне стыдно, что молчал, когда с задором
наш мир пел марши и катился вниз,
а рядом с нами, за глухим забором,
был потихоньку создан коммунизм.
Я верю в неизбежность эры правды,
но я хочу понять со всей страной,
как личных дач кирпичные ограды
поднялись над Кремлевскою стеной.
И гложет ощущение фатальности,
пока крепка прослойка поклонистов,
готовых вновь закладывать фундаменты
на стройках персональных коммунизмов!
* * *
Не нужен занавес,
не нужен свет —
Мы покоряем университет.
Заканчиваясь, усыпляют лекции.
Не упустить мгновенье и по лестнице
В амфитеатр.
И удержать стихом,
как скользкий тротуар под каблуком.
Они хотят уйти, и они правы.
Так много было лжи. Какая правда?
И к дьяволу все тонкости манер.
Я утонченность здесь сменил на нерв,
натянутый на букве С виСка,
заряженный надеждой нерв стиха.
В скорлупах души.
Средь безликих лиц
привыкли жить.
А что же будет завтра?
Ведь вымерли когда-то динозавры,
не в силах вылупляться из яиц.
Да здравствует срывание всех оков!
Мы побеждаем в схватке с ложью новой,
пока в нас живо Искреннее Слово.
Одумайся, бегущий от стихов!
* * *
Наивно грудью лезть на амбразуру.
Не воскресят тебя, ведь ты не свят.
Не обмануть слепую пулю-дуру.
Но если за твоей спиною хмуро
товарищи под пулями лежат?..
Смешно за оклеветанного грудью
вставать, когда клевещет целый зал.
Не выиграть суд, когда продажны судьи.
Твое молчанье не изменит сути.
Но как потом смотреть друзьям в глаза?
Ребячество – наполнившись отвагой,
за девушку кидаться на шпанье,
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента