Миллхаузер Стивен
Ниже погребов нашего города
Стивен Миллхаузер
НИЖЕ ПОГРЕБОВ НАШЕГО ГОРОДА
Перевод Анастасии Грызуновой
1
Ниже погребов нашего города, совсем внизу, лежит лабиринт изогнутых переплетенных коридоров - они тянутся повсюду и выходят на поверхность лестницами из неотесанного камня. Происхождение подземелья неясно. Некоторые факты доказывают, что индейцы, жившие здесь до первых белых поселенцев, знали о нем, однако наши историки так и не решили, возникло подземелье естественным путем или же представляет собой древнюю форму подземной архитектуры. В самых ранних записях, датирующихся 1646-м - годом нашего объединения, - упоминается "тоннель" или "пещера", расположенная "под землей". Слова эти навели некоторых на предположение, что коридоры первоначально были одним длинным проходом, к которому затем специально пристраивались другие. Свидетельства, которыми мы располагаем, не опровергают и не доказывают эту гипотезу.
2
Коридоры сильно различаются по ширине, хотя даже самые широкие кажутся узкими из-за очень высоких стен. Темень тускло освещена старомодными масляными лампами в виде стеклянных шаров, висящими на кронштейнах, что на высоте футов пятнадцати торчат из стен на разном расстоянии друг от друга. Иногда коридор резко сворачивает вниз и порой спускается на нижний уровень, который есть всего лишь изогнутое продолжение верхнего. Этот уровень, в свою очередь, может вести на следующий, еще ниже. Коридоры проложены в плотном грунте. Повсюду валяются камешки или осколки горных пород. Тут и там у основания стен мерцают черные лужи.
3
Мы спускаемся через ходы в земле, разбросанные по всей округе - не только в лесах на севере, но и на парковках за магазинами Главной улицы, в откосах железнодорожной насыпи, на стоянках для пикников с видом на ручей, на кладбище Войны за независимость, на заросших сорняками лужайках и в садах, на краю школьных дворов, за длинным сараем лесного склада, позади зеленого мусорного бака за автомойкой, возле желтого пожарного гидранта и темно-синих почтовых ящиков на обсаженных кленами улицах, залитых солнцем и тенью. Никто не знает, сколько всего существует таких ходов, поскольку все время обнаруживаются новые, а старые обрушиваются, забиваются, становятся небезопасны, зарастают лесом или перекрываются по неуклюжести экскаваторов или бульдозеров. Некоторые ходы архитектурно оформлены: позади здания муниципалитета ход обнесен круглой платформой полированного гранита, на которой стоят белые деревянные столбы, поддерживающие сводчатый купол, а кое-где, на перекрестках или парковках, можно увидеть простые сооружения из двух квадратных столбиков под остроконечной крышей, выложенной черной или красной плиткой. По большей части, однако, ходы остаются непостоянными и незаметными. Каменные лестницы круты и иногда закругляются; внизу всегда имеется короткий проход, ведущий от сводчатой площадки в извилистый коридор. не нашли. История Каспара Хаузера послужила источником вдохновения для многих поэтов и писателей, от Якова Вассермана до Поля Верлена. В 1974 г. вышел фильм "Каждый за себя, и Бог против всех" - экранизация романа Вассермана "Каспар Хаузер, или Леность сердца" немецкого режиссера Вернера Херцога (р. 1942). Фильм выиграл Специальную премию в Каннах и Федеральную кинопремию. Последняя экранизация одноименный фильм (1993) режиссера Петера Зера.
4
В раннем детстве родители водят нас в лабиринт, крепко держа за руку, и показывают тусклые шарообразные лампы, высокие стены, резко сворачивающие коридоры. Словно знакомят нас с кинотеатром, библиотекой или тропами в лесах на севере, но мы чувствуем разницу, поскольку в родителях видны серьезность и возбуждение, каких мы раньше не замечали. Некоторые из нас пугаются, рвутся назад, к лестнице и солнечному свету. Другие стоят, зачарованные, словно вошли в картинку из книжки сказок. Детям запрещается одним ходить в подземелье, и свободно бродить мы начинаем лишь в юности, различая в темной петляющей дали картины тайного восторга или отчаяния. С возрастом мы бываем в подземелье все реже, повседневные заботы уводят нас оттуда, и порой кто-то из нас вспоминает извилистые коридоры под городом, как вспоминают полузабытую поездку далекого детства. К старости же мы проводим в подземелье больше времени - это считается полезным, хотя немногочисленные наши старейшие граждане совершенно его избегают. Но даже те, чьи жизни проходят главным образом наверху, никогда не забывают о нижнем мире: он словно притягивает подошвы наших туфель, когда мы шагаем по чистым, сверкающим под солнцем улицам.
5
Некоторые утверждают, что мы спускаемся туда, чтобы заблудиться. Однако правда и то, что ни разу за долгую историю нашего города никто в подземелье не потерялся. Ибо не только жители спускаются в любое время через разбросанные повсюду ходы, но там еще бродят фонарщики, не говоря о сторожах, тихо совершающих обходы, заткнув большие пальцы за широкие ремни, или рабочих в касках и зеленых мундирах, - они устанавливают козлы и оранжевые заградительные конусы, загружают упавшие осколки горных пород в тачки, подпирают осыпающиеся потолки, резкими ударами кирок расширяют коридоры. И даже если, как часто случается, мы бродим часами или, может, сутками, не встречая в темноте ни единой живой души, всегда сохраняется вероятность того, что в стене вдруг возникнет арка, ведущая к лестнице наружу. Но несмотря на это следует признать: в коридорах никогда не понимаешь, где находишься. Изогнутые, переплетающиеся проходы на нескольких уровнях чересчур сложно запоминать, а кроме того, они постоянно меняются, - старые коридоры внезапно или постепенно становятся непроходимыми, непрерывно появляются новые проломы в стенах и маленькие коридорчики, падают обломки горных пород или же сами породы понемногу крошатся - процесс, которому регулярно способствуют рабочие с кирками. Нужно все время помнить о том, что лампы часто перегорают, невзирая на бдительность фонарщиков, и следовательно - о длинных переходах неосвещенной тьмы. Из-за всего этого не будет преувеличением сказать, что после нескольких изгибов и поворотов у подножья знакомой лестницы мы вступаем на зыбкую почву. Но это совсем не то же самое, что заблудиться, и если мы и впрямь спускаемся с этой целью, то не достигаем ее никогда. Возможно, сторонникам этой теории спуска было бы разумнее сказать, что спускаемся мы с тем, чтобы перед нами вечно маячила возможность заблудиться.
6
Следующее возражение возникает само собой. Утверждение, что мы спускаемся, чтобы заблудиться, или чтобы перед нами вечно маячила возможность заблудиться, предполагает, что наверху наши жизни просты, упорядоченны и спокойны. А это совершенно не так. Хотя у нас сравнительно тихий городок, мы страдаем от болезней, разочарований и смертей, как любые другие люди, и если предпочитаем спускаться в наше подземелье и бродить по разветвленным коридорам, кто посмеет сказать, какая страсть гонит нас во тьму?
7
Кремниевые и яшмовые наконечники стрел, каменные топоры, костяные рыболовные крючки, серьги из камня и раковин, глиняный горшок с круглым носиком, ступка для размалывания маиса, обожженные булыжники - таковы свидетельства жизни индейцев, найденные в грязных коридорах и каменных стенах нашего подземелья. Сегодня они выставлены в подвале нашего исторического общества. Специалисты определили, что артефакты принадлежат квиннепагам, племени алгонкинской группы. Известно, что у квиннепагов было для подземелья название, означавшее "тоннель" или "канал", а также несколько странных слов, которыми, видимо, обозначались отдельные ходы вниз или лестницы. Однако неизвестно, каким образом индейцы использовали подземелье. Некоторые наши историки полагают, что индейцы прятались в подземной тьме от врагов, в то время как другие считают, что внизу могли проводиться ритуалы примирения или молитвы. Одна школа настаивает на том, что в ранние периоды своей истории квиннепаги оставили верхний мир и поселились в подземелье, откуда выходили только охотиться по ночам и хоронить своих мертвецов; весьма неоднозначная ветвь этой школы доказывает, что бледные, призрачные потомки квиннепагов по-прежнему живут в тайных пустотах стен, грезя о былой славе, время от времени выскальзывают оттуда и безмолвно бродят по заброшенным коридорам. Мы сами, которые все бы отдали, чтобы поверить в молчаливых индейцев, обитающих в нашем подземелье, иногда пытаемся вообразить суровых воинов и черноволосых женщин, тайно следующих за нами в бесконечно ветвящейся темноте, но, внезапно оборачиваясь, видим лишь сумрачный проход, потрескавшуюся стену, дрожь тьмы.
8
Жители других городов часто насмехаются над подземельем или обрушиваются на него с нападками. Воздух внизу нездоров, говорят они, от него наши граждане приобретают некую характерную неприятную бледность. Вредоносные испарения поднимаются сквозь трещины в потолках, просачиваются в нашу почву, проникают в корни овощей наших огородов, впитываются в погреба и заражают сам воздух, которым дышат младенцы в колыбельках у нас в домах. Будто этих обвинений недостаточно, чтобы заставить нас защищаться, наше подземелье, утверждают они, еще и разрушает фундаменты домов, и даже подрывает устойчивость всего города, который в любой момент может рухнуть. Эти претензии совершенно бездоказательны, однако мы тщательно опровергаем каждое обвинение, проводим всесторонние проверки, нанимаем независимых инженеров, изучаем пробы грунта, сравниваем оттенки бледности жителей двадцати шести городов. Но не успеваем мы справиться с обороной, как снова оказываемся под обстрелом. Наше подземелье, говорят нам, - бесполезная штука, сплошное легкомыслие, расточительство или хуже того. Какой цели, спрашивают нас, служит оно, лишь отвлекая от серьезности жизни, соблазняя ребяческими мечтами? Подобные нападки всего опаснее, они подрывают наш дух и заставляют сомневаться в самих себе. В ответ на подобные обвинения мы со временем научились искусству молчания.
9
Порой, уезжая в другие города, мы освобождаемся от нашего подземелья. Тротуары, улицы и парки чужих городов исполнены для нас своеобразного обаяния, какой-то солнечной невинности, не прерываемой, как у нас, ныряющими вглубь каменными лестницами. Люди в этих городах, живущие на поверхности земли, кажутся нам необычными, словно вышедшими из сказки. Но вскоре на ровной плоскости улиц и тротуаров нам становится неуютно. Мы тоскуем о подземных ходах, куда, может, не спускались неделями, и не успокоимся, пока не сбежим из жестких городов и не окунемся сладострастно в наше темное, упругое подземелье.
10
Мы беспрестанно защищаем наше подземелье от вранья и неверных суждений посторонних, однако нельзя отрицать, что между нами тоже имеются свои разногласия. Одной из причин раздоров остается абсолютная нагота лабиринта, которая расстраивает наиболее практичных из нас. Время от времени в городской совет подается проект с просьбой разрешить в пустых помещениях, протянувшихся под землей, продажу безалкогольных напитков или хот-догов, а то и более изобретательные предприятия - стационарную тележку с рекламой кухонного оборудования или кожаных сапог, кафе, книжные киоски, точку с микроволновой печкой нового образца, где будут продаваться жареные куриные ноги и свежие рогалики. Управляющие и мелкие торговцы, выступающие за подобные проекты, вовсе не фанатики или безумцы, желающие осквернить историю нашего подземелья вульгарной коммерцией. На самом деле, исторические прецеденты - на их стороне. В наших хрониках ясно сказано, что в начале восемнадцатого века купцы нанимали мальчиков, которых называли "коробейниками", и тем разрешалось таскать по лабиринту сумки с печеньем и булочками с изюмом под названием "плюшки". Имеются факты, подтверждающие, что к середине века в определенных коридорах устраивались маленькие киоски, - практика, от которой, видимо, целиком отказались после Войны за независимость. Но лишь в последней четверти девятнадцатого века с лабиринта внезапно сняли все ограничения, и он открылся тотальному неистовству коммерческих замыслов. По обеим сторонам широких проходов расположились киоски и палатки с полосатыми навесами, где продавались панамы, английские блузки, сигары в кедровых портсигарах, горячий арахис в бумажных кульках, трости с костяными набалдашниками, майолика, лошадиные попоны, лемехи, нитки. Гравюры того периода изображают усатых мужчин в котелках и затянутых в корсеты дам в широкополых шляпах с фруктами; они стоят в толпе, в ослепительном свете и резких тенях от ламп, свисающих с киосков и палаток, а слева и справа длинными рядами тянутся высокие груды товаров. Картины эти - воплощенный восточный базар. На одном волнующем наброске в узком проходе, словно сплющенном по бокам, полупривстала на дыбы лошадь, человек в цилиндре тянет ее вперед, а продавец скрючился в углу с пачкой десятидолларовых банкнот в руке. Лихим дням коммерции внезапно положил конец большой пожар 1901 года, во время которого погибло двадцать шесть человек. На следующий год приняли новый закон: земли под нашим городом объявлялись свободными от деловой активности любого рода.
11
Но почему, спрашивают нас, следует изгнать из подземелья любую коммерцию? Какой в этом смысл? Застройщики не навредят богатой экосистеме, не угробят ценную природу; похоже, единственная жизнь внизу - тонкий слой мха в искусственном свете наших масляных ламп. Определенно, отдельные формы коммерции, говорят нам, - к примеру, какой-нибудь стильный манекен в темно-синем костюме или кожаном плаще, - будут вполне уместны. На все подобные предложения мы возражаем, что коммерция привнесет в наше тихое подземелье беспорядок; она противоречит духу нашего подземного города, склоняющего к одиноким созерцательным прогулкам; в любом случае, торговцам не требуется пространство под землей, поскольку в верхний город мы приглашаем всё новые предприятия и всеми способами активно поддерживаем развитие торговли. Все подобные возражения - не что иное, как вариация единственного, никогда не произносимого, но всем понятного: нижний мир любой ценой следует отделять от верхнего. Продажа товаров - вторжение верхнего мира в нижний, экспансия города вниз. Изгнав торговцев, мы утверждаем абсолютную отдельность нижнего царства, его радикальные отличия, пусть сами не можем сойтись во мнениях, пусть едва понимаем, почему эти отличия важны.
12
Многократные измерения наших коридоров дают противоречивые результаты отчасти потому, что лишь немногие проходы заканчиваются ясно и однозначно. Есть мнение, что все коридоры обрываются точно на границе нашего города. Некоторые возражают, что коридоры фактически бесконечны, пусть и на ограниченном пространстве, они свиваются и расходятся в замысловатой беспредельной системе; малочисленная школа, всеобщий объект насмешек, утверждает, что коридоры вьются под городом, под холмами и под океанским дном в огромном лабиринте, оплетающем всю землю. Мы, бродившие под городом с раннего детства, знаем что многие коридоры постепенно все больше сужаются, и наконец становятся непроходимы, хоть и не заканчиваются. В сумеречной полутьме мы вглядываемся в узкие расщелины, исчезающие в черноте.
13
То и дело доходит до того, что наш лабиринт закрывают на ремонт. Поперек проходов на лестницы или через нижние арки, ведущие в коридоры, натягивают синие бархатные ленты. Мы знаем, что ремонт продлится всего несколько дней, но нами овладевает нетерпение. В жаркие солнечные дни мы спасаемся в прохладных погребах, где сметаем куски штукатурки, упавшие со стен, обследуем водопроводные трубы в поисках ржавчины или свищей, собираем кипы хлама на выброс: древние кольца садовых шлангов, жесткие, словно трубы; отсыревшие и пыльные каталоги подарков. Иногда по ночам, просыпаясь и не в силах вновь уснуть, мы спускаемся в погреба и бродим в темноте, ощущая знакомый запах сырости. В неподвижной ночи мы слышим, или нам чудятся скрип и шорох: это тайно роют тоннели в погребах нашего города.
14
Порой нас охватывает сильнейшая тяга к высоте, нас - тоннельных скитальцев, подземных пресмыкающихся, странников во тьме. Тогда мы взбираемся на чердаки или покатые крыши, поднимаемся на колокольню самой высокой нашей церкви и обозреваем улицы и кровли, выглядывая из-за огромного чугунного колокола, устраиваем пикники на вершине Индейского холма, с завистью пристально наблюдаем за рабочими на верхушках телеграфных столбов или на водонапорных башнях, оплетенных лестницами. В солнечных конторах турагентств мы медлим над глянцевыми каталогами с белыми отелями высоко в горах, голубыми вершинами под шапками снега, дивными небоскребами, что словно тянутся к самому солнцу. Мы размышляем об особенностях солнечного света и вида сверху, осыпаем себя упреками за то, что живем под землей, слепо роя норы в темноте. Но настает момент - и вдруг высота уже раздражает нас; от яркого света больно глазам и ничего не видно; синее небо грузно обрушивается на наши черепа. Смущенные неудачей, мы возвращаемся к утешению нашей тьмы и ветвящихся коридоров. Порой нам кажется, что только здесь, под землей, нас по-настоящему опьяняет высота: сам город, воображаемый снизу.
15
Кто ничего не знает о подземелье, легко может счесть его скучным, пустым и лишенным неожиданностей. С точки зрения поверхностной, безусловно, так оно и есть. Пыльные коридоры - всего лишь пыльные коридоры; ни украшения, ни отделка не радуют глаз. Никаких поразительных видений (хрустальной пещеры, минотавра) за ближайшим поворотом. Можно спорить, что переливающиеся всеми цветами радуги ряды супермаркета куда увлекательнее нашего занудного нижнего мира. Но тем, кто знает наше подземелье, кажется абсурдной сама мысль о скуке. Во- первых, коридоры постоянно расширяются и сужаются, и потому сталкиваешься с разнообразными и всегда переменчивыми ландшафтами. Во-вторых, каменные стены грубы и неровны, покрыты трещинами, нишами, выступами, щелями, выпуклостями, впадинами и провалами, подобными пещерам; а проходы, по большей части ровные, тут и там размечены, усыпаны камешками и покрыты пятнами сырости или лужицами. Кроме того, наши коридоры постоянно пересекаются с другими коридорами, что идут в иных направлениях, так что вскоре перестаешь узнавать местность, и появляется чувство, будто отправился в новое путешествие; рабочим, ремонтирующим подземелье, постоянно открываются новые коридоры, а старые, в свою очередь, нескончаемо меняются под действием сил природы и кирок. А если не забывать, что переменчивые коридоры идут не на одном уровне, а время от времени ныряют вниз, проходя под другими коридорами; и если помнить еще, что вертикальная система коридоров так запутанна и сложна, что нет единого мнения о том, сколько всего уровней, - некоторые считают, что существует три разных уровня, некоторые - что четыре, пять, или два, а другие - их, надо заметить, меньшинство, - настаивают, что под самым глубоким уровнем всегда есть еще один, ожидающий открытия, - вот тогда станет ясно, что нам никогда не бывает скучно в нашем подземелье, наоборот: нас охватывает ощущение приятной неизвестности, неожиданности и приключения. В конечном итоге, спускаясь в коридоры, мы раскрываемся, - будто что-то внутри внезапно сбрасывает оковы.
16
Несколько лет назад в городе провели собрание вот по какому поводу: предлагалось уйти из домов и навсегда переехать в подземелье. Сторонники этого проекта выдвигали самые разнообразные аргументы, заявляя, что систематические походы вниз - отражение наших глубинных стремлений. Кто-то даже сказал, что сам город нужен только для того, чтобы можно было спускаться вниз. Высмеять столь резкие заявления легко, но опровергнуть затруднительно, ибо всех нас мощно влечет в подземелье, и, в крайнем случае, мы все способны представить себе жизнь без нашего города, но не без подземелья. Поэтому самым сильным контраргументом стала не защита города, не воспевание прелестей жизни в верхнем мире или дотошные доказательства невозможности переселиться под землю, а наша абсолютная уверенность в том, что если мы и впрямь оставим верхний мир и переселимся в наше подземелье, недели не пройдет, прежде чем мы в черноте под темными коридорами примемся копать новые коридоры, еще глубже.
17
Порой, заворачивая в подземелье за угол, сталкиваешься с фонарщиком. Это случается так редко, что считается добрым знаком - как увидеть богомола на стебле полевого сорняка. В своих темно-зеленых мундирах и остроконечных шляпах фонарщики кажутся очень похожими друг на друга. Это впечатление лишь усиливается от их молчания - они кивают, но никогда не говорят, - и оттого, что все они - медлительные пожилые мужчины примерно одного роста. Профессия фонарщиков стара, как наш город, хотя обязанности их изменились: самые первые фонарщики ставили горящие факелы (смолистые сосновые ветки) в чугунные подставки, забитые в каменные стены. Лишь в первые годы девятнадцатого века масляные лампы пришли на смену грубым, но эффектным факелам, которые, по рассказам, потрескивали и отбрасывали удивительные тени, а пламя в темноте разрасталось и убывало. Современные фонарщики носят с собой длинные алюминиевые шесты с двумя приспособлениями на концах: маленькой металлической коробочкой для зажигания потухших фитилей и сосудом с керосином в форме чаши с носиком. Иногда, может, один-единственный раз в жизни, видением во тьме является фонарщик - стоит на верхушке высокой и очень узкой лестницы, поправляя или меняя лампу. Предложения протянуть вниз провода и электричество поступали с первых лет двадцатого века, но успеха никогда не имели. Наши враги ставят нам в вину склонность к изнурительной ностальгии, отказ вступать в новый мир, но мы-то знаем, что настоящая, тайная причина - в том, что мы по своей воле не откажемся от фонарщиков, чье медленное безмолвное движение под городом умиротворяет нас, как приливы и отливы.
18
Ностальгия! Нет, это упрек, который всерьез раздражает нас, упрек, который мы опровергаем особенно тщательно. Если ностальгия - тоска по прошлой, теперь невозможной жизни, тогда мы спрашиваем обвинителей: что за исчезнувшую жизнь могут символизировать наши голые, извилистые коридоры? Мы с гордостью указываем на современные черты нашего города - спутниковые тарелки и солнечные батареи, флюоресцентные уличные фонари, грейдеры нашего автодорожного отдела последнее слово техники, - бетоноукладчики и катки, наш новый мусоросжигательный завод. Мы - город конца двадцатого века, готовый нырнуть в новое тысячелетие, и если мы чтим погибших в Войне за независимость и красим реставрированное здание муниципалитета в зеленый цвет, как в семнадцатом веке, если почтительно помещаем сияющие бронзовые мемориальные доски на дома, построенные в восемнадцатом, и выставляем топоры квиннепагов в подвале исторического общества, то это вовсе не означает, что мы оглядываемся, сентиментально всхлипывая по исчезнувшей жизни, какой не вынес бы ни один из нас; мы просто храним несколько памятных подарков и старые семейные фотографии, с трудом продираясь по жизни, как любые другие люди. Наше подземелье не имеет никакого отношения к далекому простому существованию; мы не можем объяснить, не знаем, что есть наше подземелье, но было бы гораздо честнее сказать, что оно не относится вообще ни к какому периоду нашей истории, это отдельное место - место, откуда хладнокровно обозревается город, или даже место, где город забывается вовсе.
19
Одна философская школа полагает, что все города похожи на наш, но только мы одни верим в наше подземелье. Именно вера позволяет нам спускаться туда как недоверие приговаривает жителей других городов к поверхности земли. Соперничающая школа, развившая эту теорию, полагает, что наше подземелье не существует вне нашей веры в него, - что вся система лестниц, теней и изогнутых проходов живет единственно внутри нас. Представители этой школы утверждают, что имеется лишь один способ обнаружить ход в наш подземный мир. Найти тихое и уединенное место. Закрыть глаза. Сосредоточиться. Спуститься.
20
Для остальных же лестницы имеются почти несомненно. Нужно только пройти вдоль железнодорожной насыпи позади магазинов Главной улицы, или завернуть за облупившийся красный сарай лесного склада, или дойти до лесов на севере, - и рано или поздно мы обязательно натыкаемся на поваленное гниющее дерево, что отчасти скрывает неровный ход с лестницей вниз. Мы осторожно спускаемся по грубым каменным ступеням; из них выбиваются травинки, и по мере спуска все чаще появляются пятна мха. Внизу мы чуть-чуть проходим до неотделанного сводчатого входа, над которым тускло мерцает стеклянный шар лампы, и, шагнув под своды, оказываемся в коридоре, что тянется во тьму направо и налево. Иногда мы доходим лишь до следующей арки, а потом поднимаемся наверх, в будничный мир. Иногда бродим часами или целый день. Но как бы долго мы ни бродили, как бы глубоко ни забирались, всегда настает пора возвращаться. На самом деле, было бы ошибкой полагать, будто мы только и делаем, что уходим из города побродить в нашем подземелье. Не более справедливо считать, что мы непрерывно выбираемся из нашего подземелья в верхний город. В действительности же, здесь и сокрыта правда нашей жизни - беспрестанный спуск и подъем. Это движение вверх-вниз для нас так значимо, что одна философская школа объявила нашим тайным символом лестницу, а не коридор. Даже мы, не питающие ни малейшего интереса к символам, мы, кто отказывается причислять себя к какой-либо школе, с готовностью признаем, что мы - лестничные люди, люди "вверх-вниз", мы - до мозга костей. Недоброжелатели говорят, что мы неугомонные, неудовлетворенные души, вечно бегущие из одного места в другое; мы отчаянно защищаемся, однако знаем, что полностью избавиться от этого обвинения нам не удастся. Более расположенные к нам предпочитают думать, что мы бесконечно погружаемся в две необходимые нам атмосферы. Ибо если я говорил о радости спуска, то необходимо упомянуть и о другой радости - радости возвращения: залитый солнцем тротуар, дрожащий голубой воздух, ветерок приносит острые ароматы города - запахи веранд и теплых бейсбольных перчаток в солнечный летний день, или скошенной травы и пропитанных креозотом телеграфных столбов, характерный запах бензина газонокосилки в пахнущем смолою воздухе. А над всем этим - мерцающая красная крыша, этот крик, это огненно живое лицо. Ибо когда мы, исследователи подвалов, возвращаемся, утерянный мир, прежде чем упокоиться, на мгновение копьем пронзает нас. Тогда мы словно понимаем нечто забытое - и через секунду вновь тонем в замешательстве. Вы, кто насмехается над нами, вы, кто смеется и ползает по земле, вы, неугомонные придорожные каракатицы, мореплаватели плоскостей, - ведь правда, мы раздражаем вас, мы вас бесим, мы, кротовий народ, бледные амфибии?
НИЖЕ ПОГРЕБОВ НАШЕГО ГОРОДА
Перевод Анастасии Грызуновой
1
Ниже погребов нашего города, совсем внизу, лежит лабиринт изогнутых переплетенных коридоров - они тянутся повсюду и выходят на поверхность лестницами из неотесанного камня. Происхождение подземелья неясно. Некоторые факты доказывают, что индейцы, жившие здесь до первых белых поселенцев, знали о нем, однако наши историки так и не решили, возникло подземелье естественным путем или же представляет собой древнюю форму подземной архитектуры. В самых ранних записях, датирующихся 1646-м - годом нашего объединения, - упоминается "тоннель" или "пещера", расположенная "под землей". Слова эти навели некоторых на предположение, что коридоры первоначально были одним длинным проходом, к которому затем специально пристраивались другие. Свидетельства, которыми мы располагаем, не опровергают и не доказывают эту гипотезу.
2
Коридоры сильно различаются по ширине, хотя даже самые широкие кажутся узкими из-за очень высоких стен. Темень тускло освещена старомодными масляными лампами в виде стеклянных шаров, висящими на кронштейнах, что на высоте футов пятнадцати торчат из стен на разном расстоянии друг от друга. Иногда коридор резко сворачивает вниз и порой спускается на нижний уровень, который есть всего лишь изогнутое продолжение верхнего. Этот уровень, в свою очередь, может вести на следующий, еще ниже. Коридоры проложены в плотном грунте. Повсюду валяются камешки или осколки горных пород. Тут и там у основания стен мерцают черные лужи.
3
Мы спускаемся через ходы в земле, разбросанные по всей округе - не только в лесах на севере, но и на парковках за магазинами Главной улицы, в откосах железнодорожной насыпи, на стоянках для пикников с видом на ручей, на кладбище Войны за независимость, на заросших сорняками лужайках и в садах, на краю школьных дворов, за длинным сараем лесного склада, позади зеленого мусорного бака за автомойкой, возле желтого пожарного гидранта и темно-синих почтовых ящиков на обсаженных кленами улицах, залитых солнцем и тенью. Никто не знает, сколько всего существует таких ходов, поскольку все время обнаруживаются новые, а старые обрушиваются, забиваются, становятся небезопасны, зарастают лесом или перекрываются по неуклюжести экскаваторов или бульдозеров. Некоторые ходы архитектурно оформлены: позади здания муниципалитета ход обнесен круглой платформой полированного гранита, на которой стоят белые деревянные столбы, поддерживающие сводчатый купол, а кое-где, на перекрестках или парковках, можно увидеть простые сооружения из двух квадратных столбиков под остроконечной крышей, выложенной черной или красной плиткой. По большей части, однако, ходы остаются непостоянными и незаметными. Каменные лестницы круты и иногда закругляются; внизу всегда имеется короткий проход, ведущий от сводчатой площадки в извилистый коридор. не нашли. История Каспара Хаузера послужила источником вдохновения для многих поэтов и писателей, от Якова Вассермана до Поля Верлена. В 1974 г. вышел фильм "Каждый за себя, и Бог против всех" - экранизация романа Вассермана "Каспар Хаузер, или Леность сердца" немецкого режиссера Вернера Херцога (р. 1942). Фильм выиграл Специальную премию в Каннах и Федеральную кинопремию. Последняя экранизация одноименный фильм (1993) режиссера Петера Зера.
4
В раннем детстве родители водят нас в лабиринт, крепко держа за руку, и показывают тусклые шарообразные лампы, высокие стены, резко сворачивающие коридоры. Словно знакомят нас с кинотеатром, библиотекой или тропами в лесах на севере, но мы чувствуем разницу, поскольку в родителях видны серьезность и возбуждение, каких мы раньше не замечали. Некоторые из нас пугаются, рвутся назад, к лестнице и солнечному свету. Другие стоят, зачарованные, словно вошли в картинку из книжки сказок. Детям запрещается одним ходить в подземелье, и свободно бродить мы начинаем лишь в юности, различая в темной петляющей дали картины тайного восторга или отчаяния. С возрастом мы бываем в подземелье все реже, повседневные заботы уводят нас оттуда, и порой кто-то из нас вспоминает извилистые коридоры под городом, как вспоминают полузабытую поездку далекого детства. К старости же мы проводим в подземелье больше времени - это считается полезным, хотя немногочисленные наши старейшие граждане совершенно его избегают. Но даже те, чьи жизни проходят главным образом наверху, никогда не забывают о нижнем мире: он словно притягивает подошвы наших туфель, когда мы шагаем по чистым, сверкающим под солнцем улицам.
5
Некоторые утверждают, что мы спускаемся туда, чтобы заблудиться. Однако правда и то, что ни разу за долгую историю нашего города никто в подземелье не потерялся. Ибо не только жители спускаются в любое время через разбросанные повсюду ходы, но там еще бродят фонарщики, не говоря о сторожах, тихо совершающих обходы, заткнув большие пальцы за широкие ремни, или рабочих в касках и зеленых мундирах, - они устанавливают козлы и оранжевые заградительные конусы, загружают упавшие осколки горных пород в тачки, подпирают осыпающиеся потолки, резкими ударами кирок расширяют коридоры. И даже если, как часто случается, мы бродим часами или, может, сутками, не встречая в темноте ни единой живой души, всегда сохраняется вероятность того, что в стене вдруг возникнет арка, ведущая к лестнице наружу. Но несмотря на это следует признать: в коридорах никогда не понимаешь, где находишься. Изогнутые, переплетающиеся проходы на нескольких уровнях чересчур сложно запоминать, а кроме того, они постоянно меняются, - старые коридоры внезапно или постепенно становятся непроходимыми, непрерывно появляются новые проломы в стенах и маленькие коридорчики, падают обломки горных пород или же сами породы понемногу крошатся - процесс, которому регулярно способствуют рабочие с кирками. Нужно все время помнить о том, что лампы часто перегорают, невзирая на бдительность фонарщиков, и следовательно - о длинных переходах неосвещенной тьмы. Из-за всего этого не будет преувеличением сказать, что после нескольких изгибов и поворотов у подножья знакомой лестницы мы вступаем на зыбкую почву. Но это совсем не то же самое, что заблудиться, и если мы и впрямь спускаемся с этой целью, то не достигаем ее никогда. Возможно, сторонникам этой теории спуска было бы разумнее сказать, что спускаемся мы с тем, чтобы перед нами вечно маячила возможность заблудиться.
6
Следующее возражение возникает само собой. Утверждение, что мы спускаемся, чтобы заблудиться, или чтобы перед нами вечно маячила возможность заблудиться, предполагает, что наверху наши жизни просты, упорядоченны и спокойны. А это совершенно не так. Хотя у нас сравнительно тихий городок, мы страдаем от болезней, разочарований и смертей, как любые другие люди, и если предпочитаем спускаться в наше подземелье и бродить по разветвленным коридорам, кто посмеет сказать, какая страсть гонит нас во тьму?
7
Кремниевые и яшмовые наконечники стрел, каменные топоры, костяные рыболовные крючки, серьги из камня и раковин, глиняный горшок с круглым носиком, ступка для размалывания маиса, обожженные булыжники - таковы свидетельства жизни индейцев, найденные в грязных коридорах и каменных стенах нашего подземелья. Сегодня они выставлены в подвале нашего исторического общества. Специалисты определили, что артефакты принадлежат квиннепагам, племени алгонкинской группы. Известно, что у квиннепагов было для подземелья название, означавшее "тоннель" или "канал", а также несколько странных слов, которыми, видимо, обозначались отдельные ходы вниз или лестницы. Однако неизвестно, каким образом индейцы использовали подземелье. Некоторые наши историки полагают, что индейцы прятались в подземной тьме от врагов, в то время как другие считают, что внизу могли проводиться ритуалы примирения или молитвы. Одна школа настаивает на том, что в ранние периоды своей истории квиннепаги оставили верхний мир и поселились в подземелье, откуда выходили только охотиться по ночам и хоронить своих мертвецов; весьма неоднозначная ветвь этой школы доказывает, что бледные, призрачные потомки квиннепагов по-прежнему живут в тайных пустотах стен, грезя о былой славе, время от времени выскальзывают оттуда и безмолвно бродят по заброшенным коридорам. Мы сами, которые все бы отдали, чтобы поверить в молчаливых индейцев, обитающих в нашем подземелье, иногда пытаемся вообразить суровых воинов и черноволосых женщин, тайно следующих за нами в бесконечно ветвящейся темноте, но, внезапно оборачиваясь, видим лишь сумрачный проход, потрескавшуюся стену, дрожь тьмы.
8
Жители других городов часто насмехаются над подземельем или обрушиваются на него с нападками. Воздух внизу нездоров, говорят они, от него наши граждане приобретают некую характерную неприятную бледность. Вредоносные испарения поднимаются сквозь трещины в потолках, просачиваются в нашу почву, проникают в корни овощей наших огородов, впитываются в погреба и заражают сам воздух, которым дышат младенцы в колыбельках у нас в домах. Будто этих обвинений недостаточно, чтобы заставить нас защищаться, наше подземелье, утверждают они, еще и разрушает фундаменты домов, и даже подрывает устойчивость всего города, который в любой момент может рухнуть. Эти претензии совершенно бездоказательны, однако мы тщательно опровергаем каждое обвинение, проводим всесторонние проверки, нанимаем независимых инженеров, изучаем пробы грунта, сравниваем оттенки бледности жителей двадцати шести городов. Но не успеваем мы справиться с обороной, как снова оказываемся под обстрелом. Наше подземелье, говорят нам, - бесполезная штука, сплошное легкомыслие, расточительство или хуже того. Какой цели, спрашивают нас, служит оно, лишь отвлекая от серьезности жизни, соблазняя ребяческими мечтами? Подобные нападки всего опаснее, они подрывают наш дух и заставляют сомневаться в самих себе. В ответ на подобные обвинения мы со временем научились искусству молчания.
9
Порой, уезжая в другие города, мы освобождаемся от нашего подземелья. Тротуары, улицы и парки чужих городов исполнены для нас своеобразного обаяния, какой-то солнечной невинности, не прерываемой, как у нас, ныряющими вглубь каменными лестницами. Люди в этих городах, живущие на поверхности земли, кажутся нам необычными, словно вышедшими из сказки. Но вскоре на ровной плоскости улиц и тротуаров нам становится неуютно. Мы тоскуем о подземных ходах, куда, может, не спускались неделями, и не успокоимся, пока не сбежим из жестких городов и не окунемся сладострастно в наше темное, упругое подземелье.
10
Мы беспрестанно защищаем наше подземелье от вранья и неверных суждений посторонних, однако нельзя отрицать, что между нами тоже имеются свои разногласия. Одной из причин раздоров остается абсолютная нагота лабиринта, которая расстраивает наиболее практичных из нас. Время от времени в городской совет подается проект с просьбой разрешить в пустых помещениях, протянувшихся под землей, продажу безалкогольных напитков или хот-догов, а то и более изобретательные предприятия - стационарную тележку с рекламой кухонного оборудования или кожаных сапог, кафе, книжные киоски, точку с микроволновой печкой нового образца, где будут продаваться жареные куриные ноги и свежие рогалики. Управляющие и мелкие торговцы, выступающие за подобные проекты, вовсе не фанатики или безумцы, желающие осквернить историю нашего подземелья вульгарной коммерцией. На самом деле, исторические прецеденты - на их стороне. В наших хрониках ясно сказано, что в начале восемнадцатого века купцы нанимали мальчиков, которых называли "коробейниками", и тем разрешалось таскать по лабиринту сумки с печеньем и булочками с изюмом под названием "плюшки". Имеются факты, подтверждающие, что к середине века в определенных коридорах устраивались маленькие киоски, - практика, от которой, видимо, целиком отказались после Войны за независимость. Но лишь в последней четверти девятнадцатого века с лабиринта внезапно сняли все ограничения, и он открылся тотальному неистовству коммерческих замыслов. По обеим сторонам широких проходов расположились киоски и палатки с полосатыми навесами, где продавались панамы, английские блузки, сигары в кедровых портсигарах, горячий арахис в бумажных кульках, трости с костяными набалдашниками, майолика, лошадиные попоны, лемехи, нитки. Гравюры того периода изображают усатых мужчин в котелках и затянутых в корсеты дам в широкополых шляпах с фруктами; они стоят в толпе, в ослепительном свете и резких тенях от ламп, свисающих с киосков и палаток, а слева и справа длинными рядами тянутся высокие груды товаров. Картины эти - воплощенный восточный базар. На одном волнующем наброске в узком проходе, словно сплющенном по бокам, полупривстала на дыбы лошадь, человек в цилиндре тянет ее вперед, а продавец скрючился в углу с пачкой десятидолларовых банкнот в руке. Лихим дням коммерции внезапно положил конец большой пожар 1901 года, во время которого погибло двадцать шесть человек. На следующий год приняли новый закон: земли под нашим городом объявлялись свободными от деловой активности любого рода.
11
Но почему, спрашивают нас, следует изгнать из подземелья любую коммерцию? Какой в этом смысл? Застройщики не навредят богатой экосистеме, не угробят ценную природу; похоже, единственная жизнь внизу - тонкий слой мха в искусственном свете наших масляных ламп. Определенно, отдельные формы коммерции, говорят нам, - к примеру, какой-нибудь стильный манекен в темно-синем костюме или кожаном плаще, - будут вполне уместны. На все подобные предложения мы возражаем, что коммерция привнесет в наше тихое подземелье беспорядок; она противоречит духу нашего подземного города, склоняющего к одиноким созерцательным прогулкам; в любом случае, торговцам не требуется пространство под землей, поскольку в верхний город мы приглашаем всё новые предприятия и всеми способами активно поддерживаем развитие торговли. Все подобные возражения - не что иное, как вариация единственного, никогда не произносимого, но всем понятного: нижний мир любой ценой следует отделять от верхнего. Продажа товаров - вторжение верхнего мира в нижний, экспансия города вниз. Изгнав торговцев, мы утверждаем абсолютную отдельность нижнего царства, его радикальные отличия, пусть сами не можем сойтись во мнениях, пусть едва понимаем, почему эти отличия важны.
12
Многократные измерения наших коридоров дают противоречивые результаты отчасти потому, что лишь немногие проходы заканчиваются ясно и однозначно. Есть мнение, что все коридоры обрываются точно на границе нашего города. Некоторые возражают, что коридоры фактически бесконечны, пусть и на ограниченном пространстве, они свиваются и расходятся в замысловатой беспредельной системе; малочисленная школа, всеобщий объект насмешек, утверждает, что коридоры вьются под городом, под холмами и под океанским дном в огромном лабиринте, оплетающем всю землю. Мы, бродившие под городом с раннего детства, знаем что многие коридоры постепенно все больше сужаются, и наконец становятся непроходимы, хоть и не заканчиваются. В сумеречной полутьме мы вглядываемся в узкие расщелины, исчезающие в черноте.
13
То и дело доходит до того, что наш лабиринт закрывают на ремонт. Поперек проходов на лестницы или через нижние арки, ведущие в коридоры, натягивают синие бархатные ленты. Мы знаем, что ремонт продлится всего несколько дней, но нами овладевает нетерпение. В жаркие солнечные дни мы спасаемся в прохладных погребах, где сметаем куски штукатурки, упавшие со стен, обследуем водопроводные трубы в поисках ржавчины или свищей, собираем кипы хлама на выброс: древние кольца садовых шлангов, жесткие, словно трубы; отсыревшие и пыльные каталоги подарков. Иногда по ночам, просыпаясь и не в силах вновь уснуть, мы спускаемся в погреба и бродим в темноте, ощущая знакомый запах сырости. В неподвижной ночи мы слышим, или нам чудятся скрип и шорох: это тайно роют тоннели в погребах нашего города.
14
Порой нас охватывает сильнейшая тяга к высоте, нас - тоннельных скитальцев, подземных пресмыкающихся, странников во тьме. Тогда мы взбираемся на чердаки или покатые крыши, поднимаемся на колокольню самой высокой нашей церкви и обозреваем улицы и кровли, выглядывая из-за огромного чугунного колокола, устраиваем пикники на вершине Индейского холма, с завистью пристально наблюдаем за рабочими на верхушках телеграфных столбов или на водонапорных башнях, оплетенных лестницами. В солнечных конторах турагентств мы медлим над глянцевыми каталогами с белыми отелями высоко в горах, голубыми вершинами под шапками снега, дивными небоскребами, что словно тянутся к самому солнцу. Мы размышляем об особенностях солнечного света и вида сверху, осыпаем себя упреками за то, что живем под землей, слепо роя норы в темноте. Но настает момент - и вдруг высота уже раздражает нас; от яркого света больно глазам и ничего не видно; синее небо грузно обрушивается на наши черепа. Смущенные неудачей, мы возвращаемся к утешению нашей тьмы и ветвящихся коридоров. Порой нам кажется, что только здесь, под землей, нас по-настоящему опьяняет высота: сам город, воображаемый снизу.
15
Кто ничего не знает о подземелье, легко может счесть его скучным, пустым и лишенным неожиданностей. С точки зрения поверхностной, безусловно, так оно и есть. Пыльные коридоры - всего лишь пыльные коридоры; ни украшения, ни отделка не радуют глаз. Никаких поразительных видений (хрустальной пещеры, минотавра) за ближайшим поворотом. Можно спорить, что переливающиеся всеми цветами радуги ряды супермаркета куда увлекательнее нашего занудного нижнего мира. Но тем, кто знает наше подземелье, кажется абсурдной сама мысль о скуке. Во- первых, коридоры постоянно расширяются и сужаются, и потому сталкиваешься с разнообразными и всегда переменчивыми ландшафтами. Во-вторых, каменные стены грубы и неровны, покрыты трещинами, нишами, выступами, щелями, выпуклостями, впадинами и провалами, подобными пещерам; а проходы, по большей части ровные, тут и там размечены, усыпаны камешками и покрыты пятнами сырости или лужицами. Кроме того, наши коридоры постоянно пересекаются с другими коридорами, что идут в иных направлениях, так что вскоре перестаешь узнавать местность, и появляется чувство, будто отправился в новое путешествие; рабочим, ремонтирующим подземелье, постоянно открываются новые коридоры, а старые, в свою очередь, нескончаемо меняются под действием сил природы и кирок. А если не забывать, что переменчивые коридоры идут не на одном уровне, а время от времени ныряют вниз, проходя под другими коридорами; и если помнить еще, что вертикальная система коридоров так запутанна и сложна, что нет единого мнения о том, сколько всего уровней, - некоторые считают, что существует три разных уровня, некоторые - что четыре, пять, или два, а другие - их, надо заметить, меньшинство, - настаивают, что под самым глубоким уровнем всегда есть еще один, ожидающий открытия, - вот тогда станет ясно, что нам никогда не бывает скучно в нашем подземелье, наоборот: нас охватывает ощущение приятной неизвестности, неожиданности и приключения. В конечном итоге, спускаясь в коридоры, мы раскрываемся, - будто что-то внутри внезапно сбрасывает оковы.
16
Несколько лет назад в городе провели собрание вот по какому поводу: предлагалось уйти из домов и навсегда переехать в подземелье. Сторонники этого проекта выдвигали самые разнообразные аргументы, заявляя, что систематические походы вниз - отражение наших глубинных стремлений. Кто-то даже сказал, что сам город нужен только для того, чтобы можно было спускаться вниз. Высмеять столь резкие заявления легко, но опровергнуть затруднительно, ибо всех нас мощно влечет в подземелье, и, в крайнем случае, мы все способны представить себе жизнь без нашего города, но не без подземелья. Поэтому самым сильным контраргументом стала не защита города, не воспевание прелестей жизни в верхнем мире или дотошные доказательства невозможности переселиться под землю, а наша абсолютная уверенность в том, что если мы и впрямь оставим верхний мир и переселимся в наше подземелье, недели не пройдет, прежде чем мы в черноте под темными коридорами примемся копать новые коридоры, еще глубже.
17
Порой, заворачивая в подземелье за угол, сталкиваешься с фонарщиком. Это случается так редко, что считается добрым знаком - как увидеть богомола на стебле полевого сорняка. В своих темно-зеленых мундирах и остроконечных шляпах фонарщики кажутся очень похожими друг на друга. Это впечатление лишь усиливается от их молчания - они кивают, но никогда не говорят, - и оттого, что все они - медлительные пожилые мужчины примерно одного роста. Профессия фонарщиков стара, как наш город, хотя обязанности их изменились: самые первые фонарщики ставили горящие факелы (смолистые сосновые ветки) в чугунные подставки, забитые в каменные стены. Лишь в первые годы девятнадцатого века масляные лампы пришли на смену грубым, но эффектным факелам, которые, по рассказам, потрескивали и отбрасывали удивительные тени, а пламя в темноте разрасталось и убывало. Современные фонарщики носят с собой длинные алюминиевые шесты с двумя приспособлениями на концах: маленькой металлической коробочкой для зажигания потухших фитилей и сосудом с керосином в форме чаши с носиком. Иногда, может, один-единственный раз в жизни, видением во тьме является фонарщик - стоит на верхушке высокой и очень узкой лестницы, поправляя или меняя лампу. Предложения протянуть вниз провода и электричество поступали с первых лет двадцатого века, но успеха никогда не имели. Наши враги ставят нам в вину склонность к изнурительной ностальгии, отказ вступать в новый мир, но мы-то знаем, что настоящая, тайная причина - в том, что мы по своей воле не откажемся от фонарщиков, чье медленное безмолвное движение под городом умиротворяет нас, как приливы и отливы.
18
Ностальгия! Нет, это упрек, который всерьез раздражает нас, упрек, который мы опровергаем особенно тщательно. Если ностальгия - тоска по прошлой, теперь невозможной жизни, тогда мы спрашиваем обвинителей: что за исчезнувшую жизнь могут символизировать наши голые, извилистые коридоры? Мы с гордостью указываем на современные черты нашего города - спутниковые тарелки и солнечные батареи, флюоресцентные уличные фонари, грейдеры нашего автодорожного отдела последнее слово техники, - бетоноукладчики и катки, наш новый мусоросжигательный завод. Мы - город конца двадцатого века, готовый нырнуть в новое тысячелетие, и если мы чтим погибших в Войне за независимость и красим реставрированное здание муниципалитета в зеленый цвет, как в семнадцатом веке, если почтительно помещаем сияющие бронзовые мемориальные доски на дома, построенные в восемнадцатом, и выставляем топоры квиннепагов в подвале исторического общества, то это вовсе не означает, что мы оглядываемся, сентиментально всхлипывая по исчезнувшей жизни, какой не вынес бы ни один из нас; мы просто храним несколько памятных подарков и старые семейные фотографии, с трудом продираясь по жизни, как любые другие люди. Наше подземелье не имеет никакого отношения к далекому простому существованию; мы не можем объяснить, не знаем, что есть наше подземелье, но было бы гораздо честнее сказать, что оно не относится вообще ни к какому периоду нашей истории, это отдельное место - место, откуда хладнокровно обозревается город, или даже место, где город забывается вовсе.
19
Одна философская школа полагает, что все города похожи на наш, но только мы одни верим в наше подземелье. Именно вера позволяет нам спускаться туда как недоверие приговаривает жителей других городов к поверхности земли. Соперничающая школа, развившая эту теорию, полагает, что наше подземелье не существует вне нашей веры в него, - что вся система лестниц, теней и изогнутых проходов живет единственно внутри нас. Представители этой школы утверждают, что имеется лишь один способ обнаружить ход в наш подземный мир. Найти тихое и уединенное место. Закрыть глаза. Сосредоточиться. Спуститься.
20
Для остальных же лестницы имеются почти несомненно. Нужно только пройти вдоль железнодорожной насыпи позади магазинов Главной улицы, или завернуть за облупившийся красный сарай лесного склада, или дойти до лесов на севере, - и рано или поздно мы обязательно натыкаемся на поваленное гниющее дерево, что отчасти скрывает неровный ход с лестницей вниз. Мы осторожно спускаемся по грубым каменным ступеням; из них выбиваются травинки, и по мере спуска все чаще появляются пятна мха. Внизу мы чуть-чуть проходим до неотделанного сводчатого входа, над которым тускло мерцает стеклянный шар лампы, и, шагнув под своды, оказываемся в коридоре, что тянется во тьму направо и налево. Иногда мы доходим лишь до следующей арки, а потом поднимаемся наверх, в будничный мир. Иногда бродим часами или целый день. Но как бы долго мы ни бродили, как бы глубоко ни забирались, всегда настает пора возвращаться. На самом деле, было бы ошибкой полагать, будто мы только и делаем, что уходим из города побродить в нашем подземелье. Не более справедливо считать, что мы непрерывно выбираемся из нашего подземелья в верхний город. В действительности же, здесь и сокрыта правда нашей жизни - беспрестанный спуск и подъем. Это движение вверх-вниз для нас так значимо, что одна философская школа объявила нашим тайным символом лестницу, а не коридор. Даже мы, не питающие ни малейшего интереса к символам, мы, кто отказывается причислять себя к какой-либо школе, с готовностью признаем, что мы - лестничные люди, люди "вверх-вниз", мы - до мозга костей. Недоброжелатели говорят, что мы неугомонные, неудовлетворенные души, вечно бегущие из одного места в другое; мы отчаянно защищаемся, однако знаем, что полностью избавиться от этого обвинения нам не удастся. Более расположенные к нам предпочитают думать, что мы бесконечно погружаемся в две необходимые нам атмосферы. Ибо если я говорил о радости спуска, то необходимо упомянуть и о другой радости - радости возвращения: залитый солнцем тротуар, дрожащий голубой воздух, ветерок приносит острые ароматы города - запахи веранд и теплых бейсбольных перчаток в солнечный летний день, или скошенной травы и пропитанных креозотом телеграфных столбов, характерный запах бензина газонокосилки в пахнущем смолою воздухе. А над всем этим - мерцающая красная крыша, этот крик, это огненно живое лицо. Ибо когда мы, исследователи подвалов, возвращаемся, утерянный мир, прежде чем упокоиться, на мгновение копьем пронзает нас. Тогда мы словно понимаем нечто забытое - и через секунду вновь тонем в замешательстве. Вы, кто насмехается над нами, вы, кто смеется и ползает по земле, вы, неугомонные придорожные каракатицы, мореплаватели плоскостей, - ведь правда, мы раздражаем вас, мы вас бесим, мы, кротовий народ, бледные амфибии?