Мишкевич Григорий
Три часа у великого фантаста
Григорий Мишкевич
ТРИ ЧАСА У ВЕЛИКОГО ФАНТАСТА
В конце июля 1934 года английский писатель Герберт Уэллс приехал в Ленинград, где провел несколько дней. До этого он путешествовал по стране, побывал, в частности, на Днепрогэсе, присутствовал на физкультурном параде на Красной площади в Москве. Известно также, что английский романист беседовал с И. В. Сталиным, Максимом Горьким, встречался с советскими учеными, писателями, деятелями искусств.
Пребывание Уэллса в Ленинграде было сравнительно недолгим, но весьма насыщенным: он виделся с И. П. Павловым, Л. А. Орбели, А. Н. Толстым, посетил Петергоф, Пушкин, побывал в Эрмитаже. Но, вероятно, мало кто знает о встрече группы ленинградских писателей и популяризаторов науки с маститым британским литератором.
Автор настоящих воспоминаний работал тогда в Ленинградском отделении издательства "Молодая гвардия". В комнате на третьем этаже знаменитого Дома книги, где находилась редакция научно-популярной литературы, часто можно было встретить видных ученых и писателей: А. Е. Ферсмана, Я. И. Перельмана, А. Р. Беляева и других. Горячо обсуждались не только планы новых книг, но и рукописи (например, роман Александра Беляева "Прыжок в ничто"), спорили о новинках зарубежной научно-фантастической и научно-популярной литературы.
Когда в конце июля 1934 года стало известно о приезде в Ленинград Герберта Уэллса, в редакции собрался почти весь "синклит" авторов и было решено: ни в коем случае не упустить возможности встретиться с английским писателем и просить Ленинградское отделение ВОКСа устроить такую встречу. Решили преподнести Уэллсу подарок: по экземпляру всех его книг, изданных в СССР после Октябрьской революции. Попутно замечу, что из этих двух забот, выпавших на мою долю, выполнение второй оказалось едва ли не самой трудной. Пришлось обрыскать буквально всех букинистов и (увы, теперь уже не существующие, к сожалению!) книжные развалы... Кое-кому пришлось расстаться с собственными экземплярами (особенно Якову Исидоровичу Перельману, в богатейшей личной библиотеке которого имелись все книги Уэллса, изданные после 1917 года Сойкиным и Госиздатом). Наконец все книги - несколько десятков - были бережно упакованы в две объемистые пачки, оставалось лишь преподнести их автору...
Встретиться с Гербертом Уэллсом, против всяких ожиданий, оказалось совсем не так уж сложно. В ВОКСе сразу вняли нашей слезной просьбе, но посоветовали ждать.
Ожидание тянулось несколько дней. Лишь 30 июля позвонил работник ВОКСа Андриевский и сказал: "Все в порядке! Герберт Уэллс согласился принять небольшую группу ленинградских писателей и ученых. Первого августа, в шесть вечера, он просит быть у него".
И вот, еще задолго до назначенного часа, в холле гостиницы "Астория", около кадки с пальмой, начали появляться участники "депутации".
Первым пришел профессор-геофизик Борис Петрович Вейнберг - невысокий и, несмотря на полноту, весьма подвижный человек, с лукавой усмешкой, таявшей в бороде. Сын знаменитого литературоведа и переводчика Гейне, Борис Петрович был выдающимся ученым и, кроме того, немало потрудился на поприще научной популяризации. Его перу принадлежала (например, книга "Снег, иней, град, лед и ледники", выдержавшая несколько изданий. Борис Петрович хорошо владел английским и согласился быть нашим переводчиком.
Затем пришел Яков Исидорович Перельман - о нем говорит уже само его имя, - патриарх советской (да и не только советской!) семьи "занимательщиков".
Вслед за ним показалась плотная фигура Николая Алексеевича Рынина, профессора Института путей сообщения, автора известного курса "Начертательная геометрия" и не менее известного капитального труда о межпланетных перелетах - этой своеобразной и уникальной в своем роде энциклопедии по истории авиации, астронавтики и астронавигации.
Наконец пришел Александр Романович Беляев - крупнейший советский писатель-фантаст. Опираясь на палку (он был человеком болезненным) и дружелюбно поглядывая сквозь толстые стекла пенсне, он уселся рядышком с Вейнбергом.
Таков был состав "депутации", пришедшей в "Асторию", чтобы побеседовать с признанным королем научной фантастики.
Мы сидели на диване, обсуждая в оставшиеся четверть часа возможные детали встречи. Каждого занимала мысль о том, какое впечатление произвела на Герберта Уэллса наша страна. По этому поводу уже в вестибюле разгорелись жаркие дебаты.
- Бьюсь об заклад, - горячился Вейнберг, - что Уэллс находится в состоянии полной растерянности! Если он хороший наблюдатель, то все видел и должен отказаться от своих прежних мнений о России.
- Разумеется, - заметил деликатнейший Яков Исидорович Перельман. - Уэллс, как настоящий художник, не может равнодушно воспринимать перемены, которые бросаются всем в глаза.
- Нет, Яков Исидорович, - возразил Рынин. - Такие люди, как Уэллс, не так-то просто расстаются со своими прежними убеждениями и представлениями. Не забывайте, что Уэллс художник не просто с буржуазным, а с британским - я подчеркиваю это - мировоззрением! Англичане упорны в своих взглядах!
В разговор вступил Александр Беляев:
- Меня лично интересуют взгляды и позиция Уэллса как писателя-фантаста. За последние десятилетия научно-фантастическая литература за рубежом невероятно деградировала. Убогость мысли, низкое профессиональное мастерство, трусость научных и социальных концепций - вот ее сегодняшнее лицо... Любопытно, что думает по этому поводу Уэллс? Ведь он по-прежнему остается властителем дум в этой области литературы...
- Одним словом, - заключил Борис Петрович, - Уэллсу предстоит жаркий разговор, если, конечно, он не увильнет от него чисто по-английски.
Наша беседа была прервана приходом Андриевского.
- Герберт Уэллс просит вас к себе в номер, - сказал он. Прошу не очень утомлять его расспросами, так как он устал после поездки в Колтуши. - Андриевский сделал небольшую паузу, а потом добавил: - Уэллс, кажется, чем-то раздражен...
- Ага! - усмехнулся Борис Петрович. - Вероятно, Иван Петрович поговорил с ним по душам...
- Но я надеюсь, - улыбнулся Беляев, - мы не станем его подробно расспрашивать об этом?..
В номере люкс навстречу нам поднялся высокий худощавый человек с седым коротким бобриком на толове, с глубоко посаженными внимательными, добрыми, но очень усталыми глазами. Борис Петрович Вейнберг после нескольких вступительных слов Андриевского представлял нас всех поочередно, и Уэллс, крепко пожимая каждому руку, приговаривал по-русски:
- Очень, очень приятно!
Он пригласил нас к круглому столу, уставленному вазами с фруктами, сэндвичами и бутылками с прохладительными напитками, придвинул ящик с сигарами. Все уселись, и при посредстве Бориса Петровича Вейнберга началась беседа. Тон, характер и содержание беседы лучше всего передать, если попытаться воспроизвести ее так, как она происходила, то есть "в лицах":
УЭЛЛС. Я очень рад представившейся мне возможности встретиться со своими коллегами по профессии. Это, кстати, одна из главных целей моей поездки в Советский Союз. Дело в том, что после смерти Голсуорси я был избран президентом сообщества писателей "Пенклуб". В Москве я виделся с Максимом Горьким, с которым обсуждал вопрос о вступлении Союза советских писателей в "Пенклуб". Но Горький решительно отклонил мое предложение на том основании, что "Пенклуб", не делая никаких политических различий, в число своих юридических членов принял корпорации писателей гитлеровской Германии и фашистской Италии. Я лично был весьма огорчен, услышав из уст Максима Горького отказ...
ВЕЙНБЕРГ. Это произошло потому, что некоторые писатели Германии и Италии не хотят служить гуманизму, предпочитая поддерживать сумасбродные геополитические устремления своих диктаторов...
УЭЛЛС. Писатель, мой дорогой профессор, должен стараться по возможности быть вне политики. В противном случае его творчество может оказаться не свободным от влияния тенденции...
БЕЛЯЕВ. Мистер Уэллс, позвольте спросить, были ли вы как литератор абсолютно свободны от влияния тенденции, когда писали свой, я сказал бы, зловещий роман "Джоан и Питер"? От сюжетной концепции веет ужасом и безысходностью: в середине шестидесятых годов нашего столетия - новая мировая война... Бомбами чудовищной силы города расплавлены, человечество уничтожено. И от всей человеческой цивилизации уцелел лишь сломанный велосипед... И двое молодых людей, словно Адам и Ева, начинают новый человеческий род на развалинах старого мира. Разве этот роман не тенденциозен?
УЭЛЛС. У нас, любезный коллега, совершенно разные подходы к оценке сюжета. Я исхожу из всечеловеческого добра. Вы видите во всем лишь классовую борьбу...
ПЕРЕЛЬМАН. Я опасаюсь, что ваш превосходный роман "Борьба миров" в подтексте тоже имеет в виду классовую борьбу.
УЭЛЛС. Возможно, возможно... Простите, не вы ли тот самый Джекоб Перлман, который столь своеобразно интерпретировал мои произведения? Я читал вашу "Удивительную физику" - так она именуется в английском переводе.
ПЕРЕЛЬМАН. Тот самый...
УЭЛЛС (смеясь), ...который так ловко разоблачил моего "Человека-невидимку", указав, что он должен быть слеп, как новорожденный щенок... И мистера Кейвора за изобретение вещества, якобы свободного от действия земного тяготения...
ПЕРЕЛЬМАН. Каюсь, было так, было... Но ведь от этого ваши романы не стали хуже.
УЭЛЛС. А я, признаться, так тщательно старался скрыть эти уязвимые места моих романов от взора читателей! Как же это вам удалось разгадать мои секреты?
ПЕРЕЛЬМАН. Видите ли, моя специальность - физика. Кроме того, я еще и популяризатор.
Когда смех, вызванный этой мирной перепалкой, утих, я преподнес Уэллсу обе пачки книг. Вручая подарок, я передал ему также и справку Всесоюзной Книжной палаты о тиражах его книг в СССР (они перевалили за 700000 экземпляров!).
УЭЛЛС. Благодарю вас за очень приятный для меня сюрприз. Это гораздо больше, чем издано в Англии за то же время. Весьма приятный сюрприз!
РЫНИН. Как видите, вас охотно читают у нас, потому что любят и знают вас как признанного мастера научной фантастики.
БЕЛЯЕВ. У нас охотно читают и других иностранных фантастов. Читают ли у вас, в Англии, произведения наших писателей?
УЭЛЛС. Я по нездоровью не могу, к сожалению, следить за всем, что печатается в мире. Но я с огромным удовольствием, господин Беляев, прочитал ваши чудесные романы "Голова профессора Доуэля" и "Человек-амфибия". О! Они весьма выгодно отличаются от западных книг. Я даже немного завидую их успеху!
ВЕЙНБЕРГ. Чем именно отличаются, позвольте спросить? Мы будем весьма признательны, если вы хотя бы кратко охарактеризуете общее состояние научной фантастики на Западе. Ведь этот род литературы - один из самых массовых, а кроме того, он особенно близок нам.
УЭЛЛС. Мой ответ на ваш вопрос, господин профессор, будет кратким. В современной научно-фантастической литературе Запада невероятно много буйной фантастики, и столь же невероятно мало подлинной науки и глубокой мысли. Научная фантастика, как литературный жанр, вырождается, особенно в Соединенных Штатах Америки. Она постепенно становится суррогатом литературы. Внешне занимательная фабула, низкопробность научной первоосновы и отсутствие перспективы, безответственность издателей - вот что такое, по-моему, наша фантастическая литература сегодня. Она не поднимается выше тривиальных сюжетов о полетах в далекие небесные миры. Между тем, задача всякого литератора, особенно работающего в научно-фантастическом жанре, - провидеть социальные и психологические сдвиги, порождаемые прогрессом цивилизации. Задача литературы усовершенствование человечества... Впрочем, может быть, я слишком субъективен в своих суждениях? Но в нашей профессиональной среде я могу высказать эти наблюдения, не рискуя быть понятым превратно. Не так ли?
БЕЛЯЕВ. Благодарим вас, все сказанное вами чрезвычайно интересно и важно! Мы можем лишь искренне радоваться тому, что наши мнения по этому вопросу полностью совпадают.
ПЕРЕЛЬМАН. Нас очень интересуют ваши личные творческие планы. Над чем вы работаете в настоящее время, над чем размышляете?
УЭЛЛС. Мне сейчас шестьдесят восемь лет... А это означает, что каждый англичанин в моем возрасте должен подумать над тем, зажжет ли он шестьдесят девятую свечу в своем именинном пироге... Поэтому меня, Герберта Уэллса, в последнее время все чаще интересует Герберт Уэллс. Но, несмотря на это, я продолжаю работать над книгой, в которой стремлюсь отразить некоторые черты нынешней смутной поры, чреватой военными потрясениями.
БЕЛЯЕВ. Мы знаем вас как противника фашизма, и нас очень радует, что вы не остаетесь в стороне от общей борьбы против губителей цивилизации. Правильно ли я вас понял?
УЭЛЛС. Более или менее правильно.
ВЕЙНБЕРГ. Мы надеемся, мы верим, что вы окажетесь на той же стороне баррикады, на которой будем и мы в случае, если грянет новая борьба миров...
УЭЛЛС. Мой дорогой профессор! Боюсь, что из меня выйдет неважный баррикадный боец... Да и кроме того, когда заговорят пушки, вряд ли нужны будут перья, к тому же писателей-фантастов.
РЫНИН. Не скажите, не скажите... иное перо много сильнее пушек.
Уэллс не ответил на эту реплику. Он внимательно оглядел всех нас и, помолчав, тихо произнес что-то поанглийски. Мы вопросительно посмотрели на Бориса Петровича. Тот встал и сказал:
- Герберт Уэллс сердечно благодарит всех за приятную и полезную беседу и сожалеет, что не в состоянии продолжать ее, так как у него разболелась голова.
Уэллс крепко пожал нам всем руки, мы раскланялись и вышли из номера.
Часы в холле показывали ровно девять.
Ленинград, ноябрь 1966
ТРИ ЧАСА У ВЕЛИКОГО ФАНТАСТА
В конце июля 1934 года английский писатель Герберт Уэллс приехал в Ленинград, где провел несколько дней. До этого он путешествовал по стране, побывал, в частности, на Днепрогэсе, присутствовал на физкультурном параде на Красной площади в Москве. Известно также, что английский романист беседовал с И. В. Сталиным, Максимом Горьким, встречался с советскими учеными, писателями, деятелями искусств.
Пребывание Уэллса в Ленинграде было сравнительно недолгим, но весьма насыщенным: он виделся с И. П. Павловым, Л. А. Орбели, А. Н. Толстым, посетил Петергоф, Пушкин, побывал в Эрмитаже. Но, вероятно, мало кто знает о встрече группы ленинградских писателей и популяризаторов науки с маститым британским литератором.
Автор настоящих воспоминаний работал тогда в Ленинградском отделении издательства "Молодая гвардия". В комнате на третьем этаже знаменитого Дома книги, где находилась редакция научно-популярной литературы, часто можно было встретить видных ученых и писателей: А. Е. Ферсмана, Я. И. Перельмана, А. Р. Беляева и других. Горячо обсуждались не только планы новых книг, но и рукописи (например, роман Александра Беляева "Прыжок в ничто"), спорили о новинках зарубежной научно-фантастической и научно-популярной литературы.
Когда в конце июля 1934 года стало известно о приезде в Ленинград Герберта Уэллса, в редакции собрался почти весь "синклит" авторов и было решено: ни в коем случае не упустить возможности встретиться с английским писателем и просить Ленинградское отделение ВОКСа устроить такую встречу. Решили преподнести Уэллсу подарок: по экземпляру всех его книг, изданных в СССР после Октябрьской революции. Попутно замечу, что из этих двух забот, выпавших на мою долю, выполнение второй оказалось едва ли не самой трудной. Пришлось обрыскать буквально всех букинистов и (увы, теперь уже не существующие, к сожалению!) книжные развалы... Кое-кому пришлось расстаться с собственными экземплярами (особенно Якову Исидоровичу Перельману, в богатейшей личной библиотеке которого имелись все книги Уэллса, изданные после 1917 года Сойкиным и Госиздатом). Наконец все книги - несколько десятков - были бережно упакованы в две объемистые пачки, оставалось лишь преподнести их автору...
Встретиться с Гербертом Уэллсом, против всяких ожиданий, оказалось совсем не так уж сложно. В ВОКСе сразу вняли нашей слезной просьбе, но посоветовали ждать.
Ожидание тянулось несколько дней. Лишь 30 июля позвонил работник ВОКСа Андриевский и сказал: "Все в порядке! Герберт Уэллс согласился принять небольшую группу ленинградских писателей и ученых. Первого августа, в шесть вечера, он просит быть у него".
И вот, еще задолго до назначенного часа, в холле гостиницы "Астория", около кадки с пальмой, начали появляться участники "депутации".
Первым пришел профессор-геофизик Борис Петрович Вейнберг - невысокий и, несмотря на полноту, весьма подвижный человек, с лукавой усмешкой, таявшей в бороде. Сын знаменитого литературоведа и переводчика Гейне, Борис Петрович был выдающимся ученым и, кроме того, немало потрудился на поприще научной популяризации. Его перу принадлежала (например, книга "Снег, иней, град, лед и ледники", выдержавшая несколько изданий. Борис Петрович хорошо владел английским и согласился быть нашим переводчиком.
Затем пришел Яков Исидорович Перельман - о нем говорит уже само его имя, - патриарх советской (да и не только советской!) семьи "занимательщиков".
Вслед за ним показалась плотная фигура Николая Алексеевича Рынина, профессора Института путей сообщения, автора известного курса "Начертательная геометрия" и не менее известного капитального труда о межпланетных перелетах - этой своеобразной и уникальной в своем роде энциклопедии по истории авиации, астронавтики и астронавигации.
Наконец пришел Александр Романович Беляев - крупнейший советский писатель-фантаст. Опираясь на палку (он был человеком болезненным) и дружелюбно поглядывая сквозь толстые стекла пенсне, он уселся рядышком с Вейнбергом.
Таков был состав "депутации", пришедшей в "Асторию", чтобы побеседовать с признанным королем научной фантастики.
Мы сидели на диване, обсуждая в оставшиеся четверть часа возможные детали встречи. Каждого занимала мысль о том, какое впечатление произвела на Герберта Уэллса наша страна. По этому поводу уже в вестибюле разгорелись жаркие дебаты.
- Бьюсь об заклад, - горячился Вейнберг, - что Уэллс находится в состоянии полной растерянности! Если он хороший наблюдатель, то все видел и должен отказаться от своих прежних мнений о России.
- Разумеется, - заметил деликатнейший Яков Исидорович Перельман. - Уэллс, как настоящий художник, не может равнодушно воспринимать перемены, которые бросаются всем в глаза.
- Нет, Яков Исидорович, - возразил Рынин. - Такие люди, как Уэллс, не так-то просто расстаются со своими прежними убеждениями и представлениями. Не забывайте, что Уэллс художник не просто с буржуазным, а с британским - я подчеркиваю это - мировоззрением! Англичане упорны в своих взглядах!
В разговор вступил Александр Беляев:
- Меня лично интересуют взгляды и позиция Уэллса как писателя-фантаста. За последние десятилетия научно-фантастическая литература за рубежом невероятно деградировала. Убогость мысли, низкое профессиональное мастерство, трусость научных и социальных концепций - вот ее сегодняшнее лицо... Любопытно, что думает по этому поводу Уэллс? Ведь он по-прежнему остается властителем дум в этой области литературы...
- Одним словом, - заключил Борис Петрович, - Уэллсу предстоит жаркий разговор, если, конечно, он не увильнет от него чисто по-английски.
Наша беседа была прервана приходом Андриевского.
- Герберт Уэллс просит вас к себе в номер, - сказал он. Прошу не очень утомлять его расспросами, так как он устал после поездки в Колтуши. - Андриевский сделал небольшую паузу, а потом добавил: - Уэллс, кажется, чем-то раздражен...
- Ага! - усмехнулся Борис Петрович. - Вероятно, Иван Петрович поговорил с ним по душам...
- Но я надеюсь, - улыбнулся Беляев, - мы не станем его подробно расспрашивать об этом?..
В номере люкс навстречу нам поднялся высокий худощавый человек с седым коротким бобриком на толове, с глубоко посаженными внимательными, добрыми, но очень усталыми глазами. Борис Петрович Вейнберг после нескольких вступительных слов Андриевского представлял нас всех поочередно, и Уэллс, крепко пожимая каждому руку, приговаривал по-русски:
- Очень, очень приятно!
Он пригласил нас к круглому столу, уставленному вазами с фруктами, сэндвичами и бутылками с прохладительными напитками, придвинул ящик с сигарами. Все уселись, и при посредстве Бориса Петровича Вейнберга началась беседа. Тон, характер и содержание беседы лучше всего передать, если попытаться воспроизвести ее так, как она происходила, то есть "в лицах":
УЭЛЛС. Я очень рад представившейся мне возможности встретиться со своими коллегами по профессии. Это, кстати, одна из главных целей моей поездки в Советский Союз. Дело в том, что после смерти Голсуорси я был избран президентом сообщества писателей "Пенклуб". В Москве я виделся с Максимом Горьким, с которым обсуждал вопрос о вступлении Союза советских писателей в "Пенклуб". Но Горький решительно отклонил мое предложение на том основании, что "Пенклуб", не делая никаких политических различий, в число своих юридических членов принял корпорации писателей гитлеровской Германии и фашистской Италии. Я лично был весьма огорчен, услышав из уст Максима Горького отказ...
ВЕЙНБЕРГ. Это произошло потому, что некоторые писатели Германии и Италии не хотят служить гуманизму, предпочитая поддерживать сумасбродные геополитические устремления своих диктаторов...
УЭЛЛС. Писатель, мой дорогой профессор, должен стараться по возможности быть вне политики. В противном случае его творчество может оказаться не свободным от влияния тенденции...
БЕЛЯЕВ. Мистер Уэллс, позвольте спросить, были ли вы как литератор абсолютно свободны от влияния тенденции, когда писали свой, я сказал бы, зловещий роман "Джоан и Питер"? От сюжетной концепции веет ужасом и безысходностью: в середине шестидесятых годов нашего столетия - новая мировая война... Бомбами чудовищной силы города расплавлены, человечество уничтожено. И от всей человеческой цивилизации уцелел лишь сломанный велосипед... И двое молодых людей, словно Адам и Ева, начинают новый человеческий род на развалинах старого мира. Разве этот роман не тенденциозен?
УЭЛЛС. У нас, любезный коллега, совершенно разные подходы к оценке сюжета. Я исхожу из всечеловеческого добра. Вы видите во всем лишь классовую борьбу...
ПЕРЕЛЬМАН. Я опасаюсь, что ваш превосходный роман "Борьба миров" в подтексте тоже имеет в виду классовую борьбу.
УЭЛЛС. Возможно, возможно... Простите, не вы ли тот самый Джекоб Перлман, который столь своеобразно интерпретировал мои произведения? Я читал вашу "Удивительную физику" - так она именуется в английском переводе.
ПЕРЕЛЬМАН. Тот самый...
УЭЛЛС (смеясь), ...который так ловко разоблачил моего "Человека-невидимку", указав, что он должен быть слеп, как новорожденный щенок... И мистера Кейвора за изобретение вещества, якобы свободного от действия земного тяготения...
ПЕРЕЛЬМАН. Каюсь, было так, было... Но ведь от этого ваши романы не стали хуже.
УЭЛЛС. А я, признаться, так тщательно старался скрыть эти уязвимые места моих романов от взора читателей! Как же это вам удалось разгадать мои секреты?
ПЕРЕЛЬМАН. Видите ли, моя специальность - физика. Кроме того, я еще и популяризатор.
Когда смех, вызванный этой мирной перепалкой, утих, я преподнес Уэллсу обе пачки книг. Вручая подарок, я передал ему также и справку Всесоюзной Книжной палаты о тиражах его книг в СССР (они перевалили за 700000 экземпляров!).
УЭЛЛС. Благодарю вас за очень приятный для меня сюрприз. Это гораздо больше, чем издано в Англии за то же время. Весьма приятный сюрприз!
РЫНИН. Как видите, вас охотно читают у нас, потому что любят и знают вас как признанного мастера научной фантастики.
БЕЛЯЕВ. У нас охотно читают и других иностранных фантастов. Читают ли у вас, в Англии, произведения наших писателей?
УЭЛЛС. Я по нездоровью не могу, к сожалению, следить за всем, что печатается в мире. Но я с огромным удовольствием, господин Беляев, прочитал ваши чудесные романы "Голова профессора Доуэля" и "Человек-амфибия". О! Они весьма выгодно отличаются от западных книг. Я даже немного завидую их успеху!
ВЕЙНБЕРГ. Чем именно отличаются, позвольте спросить? Мы будем весьма признательны, если вы хотя бы кратко охарактеризуете общее состояние научной фантастики на Западе. Ведь этот род литературы - один из самых массовых, а кроме того, он особенно близок нам.
УЭЛЛС. Мой ответ на ваш вопрос, господин профессор, будет кратким. В современной научно-фантастической литературе Запада невероятно много буйной фантастики, и столь же невероятно мало подлинной науки и глубокой мысли. Научная фантастика, как литературный жанр, вырождается, особенно в Соединенных Штатах Америки. Она постепенно становится суррогатом литературы. Внешне занимательная фабула, низкопробность научной первоосновы и отсутствие перспективы, безответственность издателей - вот что такое, по-моему, наша фантастическая литература сегодня. Она не поднимается выше тривиальных сюжетов о полетах в далекие небесные миры. Между тем, задача всякого литератора, особенно работающего в научно-фантастическом жанре, - провидеть социальные и психологические сдвиги, порождаемые прогрессом цивилизации. Задача литературы усовершенствование человечества... Впрочем, может быть, я слишком субъективен в своих суждениях? Но в нашей профессиональной среде я могу высказать эти наблюдения, не рискуя быть понятым превратно. Не так ли?
БЕЛЯЕВ. Благодарим вас, все сказанное вами чрезвычайно интересно и важно! Мы можем лишь искренне радоваться тому, что наши мнения по этому вопросу полностью совпадают.
ПЕРЕЛЬМАН. Нас очень интересуют ваши личные творческие планы. Над чем вы работаете в настоящее время, над чем размышляете?
УЭЛЛС. Мне сейчас шестьдесят восемь лет... А это означает, что каждый англичанин в моем возрасте должен подумать над тем, зажжет ли он шестьдесят девятую свечу в своем именинном пироге... Поэтому меня, Герберта Уэллса, в последнее время все чаще интересует Герберт Уэллс. Но, несмотря на это, я продолжаю работать над книгой, в которой стремлюсь отразить некоторые черты нынешней смутной поры, чреватой военными потрясениями.
БЕЛЯЕВ. Мы знаем вас как противника фашизма, и нас очень радует, что вы не остаетесь в стороне от общей борьбы против губителей цивилизации. Правильно ли я вас понял?
УЭЛЛС. Более или менее правильно.
ВЕЙНБЕРГ. Мы надеемся, мы верим, что вы окажетесь на той же стороне баррикады, на которой будем и мы в случае, если грянет новая борьба миров...
УЭЛЛС. Мой дорогой профессор! Боюсь, что из меня выйдет неважный баррикадный боец... Да и кроме того, когда заговорят пушки, вряд ли нужны будут перья, к тому же писателей-фантастов.
РЫНИН. Не скажите, не скажите... иное перо много сильнее пушек.
Уэллс не ответил на эту реплику. Он внимательно оглядел всех нас и, помолчав, тихо произнес что-то поанглийски. Мы вопросительно посмотрели на Бориса Петровича. Тот встал и сказал:
- Герберт Уэллс сердечно благодарит всех за приятную и полезную беседу и сожалеет, что не в состоянии продолжать ее, так как у него разболелась голова.
Уэллс крепко пожал нам всем руки, мы раскланялись и вышли из номера.
Часы в холле показывали ровно девять.
Ленинград, ноябрь 1966