Мисима Юкио. Надгробие Комати

Мисима Юкио
Надгробие Комати

   Юкио Мисима
   НАДГРОБИЕ КОМАТИ
   Одноактная пьеса
   Пер. с японского Г. Чхартишвили
   ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
   Старуха
   Поэт
   Мужчина
   Женщина
   Кавалеры А, В,
   Дамы А, В, С
   Полицейский
   Аляповато, по-опереточному вульгарно оформленная сцена изображает угол парка. Полукругом, на ровном расстоянии одна от другой, расположены пять скамеек, повернутых к зрителям. Уличный фонарь, пальма. Сзади - черный занавес. Вечер. На скамейках сидят пять парочек, не обращая внимания на происходящее вокруг. Появляется отвратительная старуха нищенка, подбирает с земли окурки. Шарит вокруг скамеек, потом останавливается возле той, что в центре, и присаживается. В круге, освещенном фонарем, возникает молодой, неряшливо одетый Поэт. Он пьян. Опирается на столб и пристально смотрит на старуху. Пара, сидевшая на центральной скамейке, раздраженно поднимается и, взявшись за руки, удаляется. Оставшись одна, старуха достает газетный лист, раскладывает его на скамейке и начинает пересчитывать окурки.
   Старуха. Два, четыре, шесть, восемь, десять... (Подносит окурок к свету, оценивающе разглядывает, потом просит прикурить у мужчины с соседней скамейки. Возвращается, несколько раз затягивается, гасит окурок и кладет его на газету. Продолжает считать.) Два, четыре, шесть, восемь, двадцать. Два, четыре, шесть, восемь, тридцать.
   Поэт приближается к Старухе и смотрит на нее в упор.
   Старуха (не поднимая головы). Тебе чего, бычок дать? На, бери. (Выбирает один подлиннее и протягивает.)
   Поэт. Благодарю. (Чиркает спичкой, прикуривает.)
   Старуха. Ты что это все следишь за мной? Не угодила чем?
   Поэт. Да нет, я так.
   Старуха. Ты, наверное, из этих, которые стишками зарабатывают? Поэт, верно?
   Поэт. Как ты догадалась? Да, иногда я пишу стихи. Стало быть, поэт. Только вот насчет заработка...
   Старуха. Что, не покупают? Ну, тогда плохо дело. (Впервые поднимает голову и внимательно смотрит на Поэта.) Молодой какой. А проживешь недолго. Маска смерти на лице.
   Поэт (без удивления). Ты что, старуха, раньше гадалкой была? По лицам судьбу предсказывала?
   Старуха. Как тебе сказать. Гадалка не гадалка, но столько в жизни своей рож перевидала - аж противно... Да ты садись. Ишь как тебя шатает.
   Поэт (садится, закашливается). Ф-фу, и надрался же я.
   Старуха. Ну и дурак. Пока можешь двумя ногами по земле ступать, ступай твердо.
   Пауза.
   Поэт. Послушай, старуха, я уже который день за тобой наблюдаю. Не могу понять. Каждый вечер в один и тот же час ты приходишь сюда и сгоняешь очередную парочку с этой скамейки. Старуха. А-а, вот чем я тебе нехороша. Может, скамейки твои, и за место платить надо?
   Поэт. Нет-нет. Просто скамейка не умеет говорить, поэтому за нее говорю я.
   Старуха (успокоившись). Да я их не сгоняю. Они сами уходят. А чего такого - скамейка на четверых рассчитана.
   Поэт. Это днем. А по вечерам она принадлежит влюбленным. Я всегда прохожу вечерами через этот парк, вижу, что на каждой скамейке сидят двое. И душа моя успокаивается. Я шагаю тихо-тихо. Бывает, усталость вдруг подкатит или нахлынет вдохновение - но я ни разу не позволил себе присесть... И тут какая-то старая карга вот уже несколько вечеров подряд...
   Старуха. Поняла, все поняла. Тут у тебя огород. Поэт. Что?
   Старуха. Грядки, из которых растут твои стихи. Поэт. Господь с тобой. Парк, скамейки, парочки, фонарь - слишком банально.
   Старуха. Скоро это перестанет быть банальным. Все на свете когда-то уже считалось банальным. Проходит время, и все возвращается.
   Поэт. Ого, как ты заговорила! Ну, давай тогда и я отвечу тебе высоким стилем. Хочешь, произнесу тебе целую речь про эту скамейку?
   Старуха. Не стоит. Речь сведется к одному: тебе неприятно смотреть, как я тут сижу.
   Поэт. "Неприятно"! Осквернение - вот как это называется! Старуха. Молодые обожают высокие слова. Поэт. Так слушай же!.. Да, я - никуда не годный, жалкий стихоплет. Ни одна девушка не взглянет на меня. Но я преклоняюсь перед любовью - благодаря ей мир в глазах влюбленных становится прекраснее во сто крат. Посмотри на них - ведь они не слышат нашей болтовни. Они стали высокими, выросли до самых звезд, даже еще выше - они глядят на звезды сверху вниз... Понимаешь ли ты, что эта скамейка лестница, лестница, ведущая в небесную сферу? Это - маяк, самый высокий на всей земле?
   Это - горный пик! Я... даже если я встану на эту скамейку (встает на скамейку), все равно один я ничего отсюда не увижу... Вон там - еще скамейки. Кто-то ходит с фонариком... Ищейка полицейская, кто еще. Костер вон там горит. Бродяги греются... Машина едет... Все, проехала. Свернула за теннисные корты. В машине полно цветов... С концерта, что ли, кто-то едет? Или на похороны?.. (Садится.) Вот и все, что могу отсюда увидеть я.
   Старуха. Глупости. Перед чем там преклоняться? Поэтому-то ты и кропаешь сладенькие стишки, которые никому не нужны.
   Поэт. И я никогда - ты слышишь? - никогда не приближаюсь к этим скамейкам. Когда здесь сидит старуха или субъект вроде меня, это просто кусок деревяшки. Но стоит скамье дать приют влюбленным, и она обретает вечную жизнь в их воспоминаниях, она становится мягче любого дивана, она вбирает тепло и огонь сказочного фейерверка, рассыпаемого любовью... А когда сюда взгромождаешься ты, скамья делается холоднее могилы, превращается в надгробие. И с этим я смириться не могу!
   Старуха. Охо-хо. Зелен, бездарен, да к тому же еще и слеп. Ты хочешь сказать, что скамейки оживают, когда на них садятся эти вот сопливые юнцы со своими подружками? Брось. Надгробия там, а не здесь. Ты посмотри, как иссиня-бледны их лица в свете фонаря. И глаза у всех зажмурены. Ну чем не покойники? Пока они сидят здесь, они мертвы. (Принюхивается.) Правда, здесь пахнет цветами. По вечерам клумбы так благоухают... Но в гроб тоже кладут цветы. Взгляни - это просто мертвецы, обложенные цветами... А живых здесь всего двое: ты да я.
   Поэт (смеется). Шутишь! Это ты-то живее их?
   Старуха. А то нет. Смотри, какая я крепкая, а ведь мне девяносто девять лет.
   Поэт. Ну да?!
   Старуха (поворачивается лицом к свету) Смотри сам.
   Поэт. Какие страшные морщины!
   Мужчина, сидящий на скамейке справа, громко зевает.
   Женщина. Ты что?! Как тебе не стыдно!
   Мужчина. А чего? Хватит уже, пошли. Простудимся еще.
   Женщина. Какой ты противный! Тебе со мной скучно, да?
   Мужчина. Да нет, вспомнил кое-что.
   Женщина. Что?
   Мужчина. Куры завтра нестись должны. Вспомнил - ну и забеспокоился, сама понимаешь.
   Женщина. В каком смысле?
   Мужчина. Ну так, вообще.
   Женщина. Ты меня больше не любишь, да?
   Мужчина. Ладно, ладно, пошли. Последняя электричка уйдет.
   Женщина (встает и в упор глядит на него). До чего ж у тебя галстук уродский.
   Мужчина молча подталкивает ее в спину, и они удаляются.
   Старуха. Ну вот, ожили.
   Поэт. Нет, не ожили - просто фейерверк погас.
   Старуха. Ошибаешься. Уж я-то знаю, какие у людей лица, когда они оживают. Слава Богу, насмотрелась. Такая на этих лицах появляется скука. И я люблю наблюдать эту перемену... Давным-давно, когда я была молода, я чувствовала себя по-настоящему живой, только когда со мной приключалось нечто необычайное. Мне казалось, что я живу лишь в те мгновения, когда забываю обо всем на свете. Но потом я поняла свою ошибку. Да, бывают минуты, когда мир предстает уютным и гостеприимным, когда чахлые розочки кажутся размером с купола, а голуби вдруг заворкуют человечьими голосами... И люди все становятся милыми и приветливыми, и вдруг находишь на полке вещь, которую искала десять лет, а все встречные девушки похожи на принцесс. Так ведь? И на засохшем розовом кусте вдруг распускаются цветы... Всех этих глупостей когда-то вкусила и я, но теперь мне ясно, что в такие мгновения я просто была мертва... Чем дешевле вино, тем быстрее пьянеешь. А как напьешься - льешь слезы умиления. Вот и я лила сладкие слезы, а сама в это время не жила... С тех пор я всегда трезва. Потому и прожила на свете столько лет.
   Поэт (насмешливо). Ну и в чем же смысл твоей жизни?
   Старуха. Смысл жизни? Опять шутишь? Да просто в том, чтобы жить. Я не из тех ослов, что бегут за висящей перед носом морковкой. Ну а что вообще бегу - так то закон природы.
   Поэт. Ты - такой осел, который бежит и не смотрит по сторонам.
   Старуха. Да, и не отводит глаз от собственной тени.
   Поэт. Но на закате тени делаются такими длинными.
   Старуха. Они просто искажаются. А стемнеет - и вовсе исчезают.
   Во время их разговора парочки одна за другой уходят.
   Поэт. Скажи, старуха, кто ты?
   Старуха. Когда-то меня звали Комати.
   Поэт. Как-как?
   Старуха. Я была прекрасна, но все мужчины, называвшие меня прекрасной, умерли. И теперь я знаю: мужчина, который назовет меня прекрасной, обречен на смерть.
   Поэт (смеется). Ну, мне это не грозит. К счастью, я познакомился с тобой слишком поздно.
   Старуха. Да, тебе повезло... Такой несмышленыш, как ты, наверняка считает, что красавица, состарясь, становится уродливой каргой. Так? О, как ты ошибаешься, мальчик. Красавица остается красавицей всегда. Я теперь уродлива - но все равно я красавица, только уродливая красавица. Когда все называют тебя прекрасной и ты живешь с этим семьдесят, нет, восемьдесят лет, глупо и скучно начинать убеждать себя, что ты некрасива, что ты, оказывается, не красавица, а нечто иное.
   Поэт (в сторону). Ну да, ну да. Представляю, какой тяжкий груз знать, что когда-то давно ты была красива. (Старухе.) Понятно. У мужчин то же самое: раз побывав на войне, они всю жизнь только об этом и говорят. Конечно, конечно, я верю, что ты была прекрасна...
   Старуха (топнув ногой). Не была, не была! Я и сейчас прекрасна!
   Поэт. Ладно, договорились. Расскажи-ка мне лучше про старые времена. Про свою юность - девяносто, нет, восемьдесят лет назад.
   Старуха. Восемьдесят лет назад... Мне шел двадцатый год. Да, как раз тогда за мной ухаживал один генерал-майор из Генерального штаба...
   Поэт. Ну вот, представь, что я этот самый генерал, как там его?
   Старуха. Не болтай глупостей. Куда тебе до него... Я сказала ему: "Вы должны приходить ко мне сто вечеров подряд, и тогда я внемлю вашим мольбам". И был вечер - наше сотое свидание. Мы танцевали в самом модном салоне, он назывался "Олений крик". Потом, разгоряченные, вышли в сад и сели на скамейку...
   Тихо возникает мелодия вальса, постепенно усиливаясь. Черный занавес сзади раздвигается, и виден силуэт салона "Олений крик", размытый, как на старинной фотографии.
   Старуха. Смотри, а вон и тогдашняя "золотая молодежь". Превульгарнейшая публика!
   Поэт (всматриваясь в правую часть сцены). Неужели? А с виду такая блестящая компания.
   Старуха. С виду-то да. Ну же, давайте вальсировать, не будем от них отставать!
   Поэт. С тобой? Вальсировать?
   Старуха. Не забывай - ты ведь генерал.
   Они кружатся в вальсе. К ним присоединяются еще три пары, одетые по моде эпохи Рокумэйкана. Музыка кончается. Все собираются вокруг Старухи.
   Дама А. Госпожа Комати, сегодня вы еще очаровательней, чем всегда!
   Дама В. Я лопну от зависти! Где вам сшили такое платье? (Трогает старухины лохмотья,)
   Старуха. В Париже. Мерку с меня сняли здесь, а сшили там.
   Дамы А и В. О, какой шик!
   Дама С. Да, это единственный выход. Японские портные - такие дикари.
   Кавалер А. Увы, носить можно только заграничные туалеты.
   Кавалер В. Мужского платья это тоже касается. Вы видели, в каком фраке нынче премьер-министр? Лондонская работа! Настоящее джентльменство бывает в одной лишь Англии.
   Дамы, окружив Поэта и Старуху, весело болтают и смеются. Кавалеры садятся на скамейку.
   Кавалер С. Ах, Комати! Чертовски хороша! Кавалер А. В лунном свете она еще красивее.
   Кавалер В. Лунный свет вообще дамам к лицу. А Комати в лучах луны просто небожительница.
   Кавалер А. Гордячка. Вот и распускают про нее всякие сплетни.
   Кавалер В. Верджин, сиречь "девица", - всегда источник "скэндал", то есть будоражащих воображение слухов.
   Кавалер С. А генерал-то наш как втрескался. Поглядите на его лицо. Дня три, поди, куска в рот не брал.
   Кавалер А. М-да, службу забросил, ударился в нежные чувства. На него уж в Генеральном штабе косятся, да и ничего удивительного.
   Кавалер С. А возьмется кто-нибудь обломать эту Комати?
   Кавалер В. Амбишн, в смысле "желание", у меня имеется.
   Кавалер А. Ну, амбишн-то, положим, я разделяю.
   Кавалер С. И я, и я! (Хохочет.) Уф! Как поем, ремень тянуть начинает. (Распускает ремень брюк пошире. А и В следуют его примеру.)
   Появляются два официанта с серебряными подносами, на одном - коктейли, на другом - закуски. Дамы и кавалеры угощаются. Поэт не сводит глаз со Старухи. Дамы, набрав закусок, садятся на скамейку напротив той, где сидят кавалеры.
   Старуха (очень молодым голосом). Слышен плеск фонтана, а самого фонтана не видно. Как будто дождик.
   Кавалер А. Ну и голос - звонкий, прозрачный. Чистый фонтан!
   Дама А. Ее полезно послушать - можно поучиться, как обвораживать мужчин.
   Старуха (глядя в глубь сцены)... Танцуют. По окнам порхают тени. Смотрите - шторы то светлеют, то темнеют. Это зрелище успокаивает, правда? Словно смотришь на пляску огня.
   Кавалер В. Ох, голосок - сердце так и тает.
   Дама В. Слышите, колокольчик зазвенел. Скрип колес, стук копыт... Интересно, чья это карета. Его величество не должен сегодня быть, но колокольчик, по-моему, императорский... До чего же грустно и славно пахнет листва в этом парке...
   Кавалер С. По сравнению с Комати остальные женщины - грубые самки, и больше ничего.
   Дама С. Ох, как не стыдно! Взгляните, она завела себе ридикюль того же цвета, что у меня!
   Снова доносятся звуки вальса. Все ставят бокалы на поднос официантам и танцуют. Поэт и Старуха стоят рядом.
   Поэт (как во сне). Странно... Старуха. Что "странно"? Поэт. Я... Ты...
   Старуха. Ну же! Я знаю, что вы хотите сказать. Поэт (с чувством). Как же ты...
   Старуха. Прекрасна. Вы это хотите сказать? Нельзя! Эти слова вас погубят.
   Поэт. Но я...
   Старуха. Если вам дорога жизнь, молчите.
   Поэт. Как удивительно! Что это такое? Волшебство?
   Старуха (смеется). Разве в этом мире есть место волшебству? Волшебство - это... банально.
   Поэт. Но твои морщины...
   Старуха. Как, разве у меня есть морщины?
   Поэт. Нет. Ни единой!
   Старуха. Еще бы! Кто же станет сто вечеров подряд ходить к женщине, чье лицо в морщинах?.. Что с вами? Не думайте о неприятном, давайте лучше потанцуем. Танцуйте же!
   Они кружатся в вальсе. Официанты уходят. Появляется еще одна танцующая пара, затем кавалеры и дамы рассаживаются по двое: две пары слева и две пары справа. Нежный шепот. Поэт и Старуха танцуют одни.
   Старуха. Вы не устали?
   Поэт. Нет.
   Старуха. Вы так бледны.
   Поэт. Нет-нет. Я всегда таков.
   Старуха. Не хотите сознаться.
   Поэт. Сегодня наше сотое свидание.
   Старуха. Да, но...
   Поэт. Что "но"?
   Старуха. Но почему вы так безрадостны?
   Поэт останавливается.
   Старуха. Что случилось?
   Поэт. Ничего. Вдруг потемнело в глазах.
   Старуха. Пойдемте в салон.
   Поэт. Нет, здесь лучше. Там слишком шумно.
   Они стоят, взявшись за руки, и оглядываются по сторонам.
   Старуха. Музыки не слышно. Должно быть, перерыв... Как тихо!
   Поэт. Да, очень тихо.
   Старуха. О чем вы думаете?
   Поэт. Мне только что пришла в голову очень странная мысль. Если мы с вами сегодня расстанемся, то через сто лет... нет, может быть, даже чуть раньше, свидимся вновь.
   Старуха. Где же? Верно, в могиле? Да?
   Поэт. Нет-нет! Погодите, что-то сейчас промелькнуло... (Закрывает глаза, открывает опять.) Здесь же, на этом самом месте. Или в точно таком же. Да, там мы и встретимся!
   Старуха. Просторный парк, фонарь, скамейки, влюбленные парочки?
   Поэт. Да, все так же, как сейчас. Мы оба, должно быть, изменимся - я не знаю как.
   Старуха. Не думаю, чтобы я когда-нибудь состарилась.
   Поэт. Нет, мне кажется, что это я останусь молодым.
   Старуха. Но через сотню лет все, наверное, переменится.
   Поэт. Меняется только человек. А хризантемы и восемьдесят лет спустя останутся хризантемами.
   Старуха. А вдруг в Токио уже не будет таких тихих парков?
   Поэт. Любой парк, старея и зарастая, становится тихим.
   Старуха. Да, и тогда в нем охотно свивают гнезда птицы.
   Поэт. И по ночам все заливает лунный свет...
   Старуха. А если залезть на верхушку дерева, то будет видно, как горят огни города - словно весь необъятный мир зажег свои окна и фонари.
   Поэт. А как мы поздороваемся, когда увидимся снова, спустя целый век?
   Старуха. Скажем: "Прости за долгое молчание". Наверное, так.
   Садятся на центральную скамейку.
   Поэт. Вы сдержите обещание?
   Старуха. Какое?
   Поэт. Сегодня наша сотая встреча.
   Старуха. Раз уж я дала слово...
   Поэт. Значит, сегодня моя мечта исполнится... Какое странное, тоскливое, смутное чувство. Словно все уже осталось позади.
   Старуха. Для вас это самое страшное?
   Поэт. Исполнение желаний... А вдруг я когда-нибудь почувствую, что пресытился вами? Если уж вами, вами пресытиться, то как после этого жить? Как выдержать ужас дней, месяцев, лет, что останутся до смерти? Что за унылое это будет существование!
   Старуха. Ну так откажитесь.
   Поэт. Не могу.
   Старуха. Но если не лежит душа, есть ли смысл?
   Поэт. Лежит, лежит душа! Я счастлив. Я мог бы сейчас взлететь в самое небо, но что мне делать с этим томлением?
   Старуха. Не бойтесь и не загадывайте наперед, все это пустое.
   Поэт. Так вам все равно, охладею я к вам или нет?
   Старуха. Да я не думаю об этом. Наверное, тогда другой кавалер будет встречаться со мной сто вечеров подряд. Скучать я во всяком случае не стану.
   Поэт. А по мне, лучше умереть - прямо сейчас. За всю жизнь может не представиться больше столь подходящего повода, как этот.
   Старуха. Что вы такое говорите!
   Поэт. Да, нынче ночью. Я не смею потратить такую ночь впустую, это было бы все равно что... все равно что провести ее не с вами, а с другой. От одной мысли - мороз по коже!
   Старуха. Человек живет не ради того, чтобы умирать.
   Поэт. Это дано понять не всякому. Может быть, человек умирает ради того, чтобы жить.
   Старуха. Банально! Это банально!
   Поэт. Умоляю, спасите меня. Что мне делать?
   Старуха. Живите... Просто живите.
   Поэт. Послушайте. Пройдет всего несколько часов - нет, минут, настанет миг, какого еще не бывало в этом мире. В ночной тьме вспыхнет сияние Рока, и прямо над городскими улицами заскользит корабль с парусами, наполненными ветром. В детстве я часто видел это во сне. Огромный корабль бросит якорь здесь, в парке. Кроны деревьев зашумят и вспенятся, словно морские волны. На мачтах замашут крыльями птицы... Это мой давний сон. Как радостно бьется сердце - вот-вот разорвется.
   Старуха. Уж не пьяны ли вы?
   Поэт. Вы мне не верите. А я говорю вам: это случится нынче ночью, всего через несколько минут. Случится то, чего не бывает...
   Старуха. То, чего не бывает, случиться не может.
   Поэт (пристально вглядывается в лицо Старухи, словно пытаясь что-то вспомнить). Странно... Это лицо...
   Старуха (в сторону). Если он произнесет те слова, ему конец. (Пытаясь помешать.) Что ж странного в моем лице? Смотри, оно все в морщинах, оно уродливо. Ну же, раскрой пошире глаза!
   Поэт. Морщины? Какие морщины?
   Старуха (трясет перед ним своими лохмотьями). Смотри! Видишь эту рвань? (Подносит подол к самому носу Поэта.) Ты понюхай! Там и вши есть. А взгляни на мои руки - они же трясутся. Вот, морщины, и ногти какие видишь? Ну же!
   Поэт. Какой аромат. И ногти цвета бегоний...
   Старуха (распахивает лохмотья). Посмотри на мое высохшее, грязное тело. Разве это похоже на женскую грудь? (Раздраженно хватает Поэта за руку прижимает его ладонь к своей груди.) Где грудь? Где?! Попробуй отыщи!
   Поэт (завороженно). О-о, какое блаженство...
   Старуха. Мне девяносто девять лет, милый! Протри глаза! Опомнись!
   Поэт (сначала смотрит невидящим взглядом, потом сосредоточенно нахмуривается). А-а, я вспомнил.
   Старуха (облегченно). Ну наконец-то!
   Поэт. Да-да... Ты была девяностодевятилетней старухой. Сморщенной, с гноящимися глазами, одетой в какие-то зловонные лохмотья.
   Старуха (топнув ногой). Что значит "была"?! А сейчас?
   Поэт. Это... поразительно. Тебе не больше двадцати. Какие ясные глаза, какое воздушное платье, какой аромат!.. Это чудо - ты превратилась в юную девушку. И воистину ты...
   Старуха. Стой! Если ты назовешь меня прекрасной, тебе не жить.
   Поэт. Если я нахожу что-либо прекрасным, то так и говорю, хоть бы это и стоило мне жизни.
   Старуха. Глупо. Перестань. Нет смысла - ради одного мгновения.
   Поэт. И все же я скажу.
   Старуха. Не надо, прошу тебя.
   Поэт. Вот он и настал, этот миг. Девяносто девять ночей, девяносто девять лет мы ждали его.
   Старуха. О, как вспыхнули твои глаза! Прекрати! Прекрати!
   Поэт. Так слушай же, Комати... (Он берет ее за руку; Комати вся дрожит.) Ты прекрасна. Ты - самая красивая женщина на всем белом свете. Пускай пройдет хоть тысяча лет, все равно твоя красота не померкнет.
   Старуха. И ты не пожалеешь?
   Поэт. Не пожалею.
   Старуха. Глупец, у тебя меж бровей уже пролегла тень смерти.
   Поэт. Но я не желаю умирать.
   Старуха. Я пыталась тебе помешать...
   Поэт. Почему-то холодеют руки... Мы встретимся вновь. Через сто лет, в старом парке.
   Старуха. Ждать еще сто лет! (Поэт падает на землю. Черный занавес сзади задвигается. Старуха, скрючившись, сидит на скамейке. Потом начинает подбирать просыпавшиеся на землю окурки. Тем временем на сцене появляется полицейский. Видит труп, подходит.)
   Полицейский. Еще один. До чего ж они мне надоели, пьянчуги паршивые. Эй, вставай! Жена заждалась. Вали домой, там отоспишься... Э-э, да ты, приятель... Бабка, слышь, давно он тут валяется?
   Старуха (чуть приподняв голову). Вообще-то порядком.
   Полицейский. Да он еще теплый! Старуха. Значит, только-только преставился.
   Полицейский. Это я и без тебя соображу. Ты мне скажи, давно он сюда пришел?
   Старуха. С полчаса. Едва на ногах стоял. С ухаживаниями лез.
   Полицейский. Это к тебе-то? Не смеши.
   Старуха (сердито). Смешно ему! Приставал. И ничего особенного!
   Полицейский. Ну да. А ты, защищая девичью честь, его ухлопала.
   Старуха. Нет. Я на него - ноль внимания. Тогда он чего-то стал бормотать себе под нос, а потом - бух наземь и лежит. Я думала задрых.
   Полицейский. Эй, там! Я говорил, костров тут не жечь! А ну-ка марш сюда! Дело есть. (Появляются двое бродяг.) Возьмите-ка этого и за мной. В участок оттащим.
   Поднимают втроем труп и уносят.
   Старуха (аккуратно раскладывает окурки). Два, четыре, шесть, восемь, десять... Два, четыре, шесть, восемь... тридцать...
   ЗАНАВЕС