Моисеев Юрий
Смерть напрокат
Юрий Моисеев
Смерть напрокат
Проезжая по величественной набережной всемирно известного города Эскапада, я обратил внимание на скромную неоновую рекламу. Задолго до ее появления словно кто-то говорил мне на ухо еле слышным шепотом, потом внятнее и наконец чуть ли не с металлическим лязгом: "Смерть напрокат! Смерть напрокат!" Голос постепенно ослабевал, но на сетчатке глаз продолжали гореть стремительно бегущие буквы.
Меня заинтересовали эти современные пираты, которые пытались ограбить даже смерть, покушаясь на последнее, казалось бы, право и убежище человека.
Черная, агатового тона, дверь была строга и неприступна. Человек с воображением, наверно, нашел бы в ней почти космическую, затягивающую глубину, но я отогнал от себя эти мысли, отнеся их за счет рекламного искусства владельца фирмы Лоуренса, как следовало из таблички.
Я нажал клавишу сигнала у входа, и раздался медный глухой гул гонга. Дверь преобразилась. Темно-алые волны, как извержение подводного вулкана, прошли по ней, и всплыла маска Мефистофеля. Выполненная в условной резкой манере, она несла выражение сокрушительной иронии и неожиданно трезвой, тревожаще-дерзкой пытливости. Когда я переступал порог, она медленно померкла. Несколько шагов до внутренней двери меня сопровождала гамма схождения - торжественная, грозная, неумолимая, и я слегка подосадовал на избыточность эффектов.
В кубической комнате с черными мраморными стенами навстречу мне, помедлив, встал из-за стола высокий гибкий человек, в котором угадывалась внутренняя собранность, скованная волей энергия. Он взглянул на меня, и оказалось совсем не просто подойти к столу и произнести несколько слов. Как будто пришлось преодолевать вязкое сопротивление силового поля.
Легким жестом показав на кресло, он уселся сам, непринужденно откинулся на его спинку и улыбнулся открыто и весело.
- Я вижу, вы раздосадованы и лишь слегка заинтригованы. По-видимому, вы не клиент. - Оскорбительно пристально рассматривая меня, он с каким-то обезоруживающим удовлетворением повторил: - Да, клиента я в вас не найду.
- А может быть, еще не все потеряно, сеньор Лоуренс? - подыгрывая ему, с мрачной шутливостью сказал я.
- Нет, нет... Вы любопытствуете, а для нас имеет ценность только нечистая совесть.
- Помилуйте, но ведь это самая дешевая вещь на свете!
- Справедливо, но вот избавиться от нее стоит довольно дорого.
- Значит, вы всемогущи?
- О нет, просто наша фирма торгует своего рода эвтаназией - легкой смертью без угрызений совести.
- Итак, вы отбиваете хлеб у католической церкви?
- Ну что вы, мы просто освобождаем человека от последних сомнений в том, что он чист перед собой и людьми. Согласитесь, это весьма большая роскошь. Дело облегчает, разумеется, то, что человек жаждет, чтобы его в этом убедили. И это не просто забвение, мы даем клиенту право выбора. С нашей помощью словно рождается новый человек. И самая подлая, мерзкая скотина может умереть с просветленным сознанием святого подвижника. Это ли не триумф науки и бизнеса?
- Но я не нахожу особого смысла в этих трансформациях на смертном ложе.
- Существуют воспоминания, - с неожиданной силой сказал мой собеседник, вставая, - которые жгут вашу совесть изо дня в день, из года в год. Несмытые оскорбления, незабытые унижения, воспоминания о собственной жестокости, бессердечной черствости, - продолжал он, мягко, словно пантера в клетке, ступая по ковру. - Это обычный груз на плечах заурядного человека, не замешанного, как правило, в каких-то преступлениях.
Он снова уселся за стол и небрежно подбросил в ладони полупрозрачный кристалл.
- В этом кристалле запись биотоков, которая накладывает электрохимический потенциал на соответствующие участки мозга, определяя изменение кратковременной памяти. Когда клиент делает окончательный выбор, в критический момент накладывается биохимический потенциал, стимулирующий изменение долговременной памяти. И снять наложенный потенциал бывает довольно затруднительно.
Не хотите ли познакомиться с продукцией нашей фирмы? Могу предложить вам, скажем, смерть праведника, пострадавшего за веру и оканчивающего свои дни в лоне семейства. Или, например, смерть народного трибуна, с величественно-тусклым взором изрекающего непреложные истины. А вот в этом кристалле смерть идеалиста, который пролил реки крови во имя своей веры и поэтому умер с гордым сознанием выполненного долга.
Лоуренс с усмешкой смотрел на меня и хладнокровно продолжал:
- Итак, это вас не заинтересовало. Что ж, я не удивлен. Тогда вот это. - В его гибких пальцах замерцал, вспыхивая гранями, кристалл. - Сокровище нашей коллекции. Смерть честного человека, который интересно жил, творчески работал, не склонялся перед сильными, не обижал слабых, никому не навязывал своих убеждений и не считал себя безусловно правым. Причем он не только не насиловал чужой веры, но и не шел на компромиссы. Перед его глазами прошли все океаны и материки Земли, но он не стал снобом и не разлюбил своей родины.
- А это и в самом деле соблазнительно!
- Соблазнительно? Это великолепно! И знаете ли, я избегаю предлагать этот кристалл. Я чувствую, словно я предаю память замечательного человека, давно обратившегося в прах. Да кроме того, наших посетителей неизменно привлекают величественные позы. Им хочется не просто говорить, а торжественно изрекать. Правда, наша фирма играет на человеческих слабостях, на понижение, некоторым образом, и нам грешно протестовать.
- А как, собственно, возникают эти записи?
Лоуренс испытующе взглянул на меня.
- Для ваших журналистских затей, сеньор Камарада, это не потребуется. Да, я узнал вас. Вы часто пишете на научные темы, а я внимательно слежу за такого рода литературой, и давно только за ней, признаться. Технология все равно слишком специфична и мало что нам скажет. Но суть в том, что мы снимаем матрицу, своеобразную маску-карту мозга умирающего человека и затем - что делать! - торгуем ею.
- Вы, следовательно, ведете охоту за праведниками?
- Мне не приходила в голову такая формула, но, пожалуй, она хорошо отражает нашу, как вы понимаете, филантропическую деятельность. Я очень хотел бы продемонстрировать вам пределы нашего могущества, однако...
Раздался удар гонга, и и дверь пошел маленький сгорбленный человек со сморщенным лицом, похожий на старого хомяка с набитыми защечными мешками. Он с некоторым страхом взглянул на Лоуренса и с подозрением на меня.
- Отлично, это то, что нам нужно, - быстро проговорил Лоуренс и с подкупающей сердечностью обратился к вошедшему:
- Рад служить вам, сеньор...
- Эстурано, с вашего разрешения, - расцвел посетитель, видимо, непривычный к такому обращению.
- Итак, сеньор Эстурано, благоволите на этой шкале набрать ваш индекс. Вы успели изучить инструкцию, которую вы получили вчера, или вам надо помочь?
- Нет, нет, я разберусь, - бормотал тот, усаживаясь в глубокое кресло перед пультом аппарата, матовые аспидные панели которого были плохо заметны в комнате. Сверяясь с какими-то выкладками на листе бумаги, он последовательно нажал несколько клавишей. Аппарат отозвался музыкой, похожей на воскресную мессу, и на экране в фиолетовых и красных вихрях появился индекс.
- Так я и знал, - прищурился Лоуренс. Манипулируя кнопками и рычагами, он поколдовал над креслом, вставил кристалл в гнездо шлема и, спросив клиента: "Вы готовы?" - не дожидаясь ответа, надвинул шлем ему на голову, придержав за плечи. Каким бы смешным это ни показалось, но я воспринимал всю процедуру как своеобразное самоубийство, добровольный отказ от своего внутреннего мира, чтобы примерить душу, словно рубашку с чужого плеча. Я невольно поежился, глядя на Эстурано, покорно подчиняющегося уверенным рукам Лоуренса, и перехватил его понимающе веселый взгляд.
После длительной паузы шлем откинулся, клиент медленно приходил в себя. Когда он встал и двинулся к столу, в его походке появилась удивительно элегантная небрежность и еще что-то, трудно определимое. Он как будто вырос, выпрямился. И даже щеки его опали, словно он наконец расстался с мучительной мыслью о запасах на следующий день. Я покосился на Лоуренса и залюбовался веселым артистизмом его живого, внимательного лица. Он взял, не глядя, деньги, протянутые сеньором Эстурано - теперь это действительно был сеньор! - а тот с небрежным поклоном удалился, словно едва удержавшись в последний момент от намерения благословить нас.
- Ну как? - удовлетворенно воскликнул Лоуренс. - Вы знаете, что он выбрал? Кристалл с записью биотоков кардинала X., недавно почившего в бозе. И заметьте, он набрал код, не зная, кому принадлежит запись. Кстати, вы не обратили внимание на то, что его колени во время ходьбы словно пытались отбросить тяжелый шелк кардинальского одеяния? Иногда возникают чрезвычайно интересные побочные стереотипы в поведении.
- Но как отнесутся его близкие к этой перемене?
- Уверен, что он не пострадает. Эти маленькие, всеми оскорбляемые люди довольно часто бывают вполне квалифицированными тиранами в своем доме. Самый надежный способ утвердить себя - унизить еще более беззащитного.
- Меня все-таки тревожит будущее вашего открытия. Могут оказаться, говоря деликатно, самые неожиданные аспекты.
- Знаю! - отрывисто, сухо бросил Лоуренс. - Я уже отказался дать свою аппаратуру для подготовки солдат, готовых на все после обработки моими кристаллами. Не правда ли, заманчивая перспектива? Я сейчас в критическом положении, так как раздразнил слишком много гусей, поэтому я рад вашему приходу. Независимость вашей общественной позиции дает мне право надеяться на дружеский совет.
Я служил в войсках наших добрых соседей, так старательно пекущихся о наших нефтяных месторождениях, в качестве инженера связи. Мне приходилось наблюдать, как инструкторы чуть ли не до обморока натаскивали новобранцев. Я решил помочь их воспитанию и предложил новую систему тренажа.
Перед учениями каждому солдату закрепили в ухе крошечную радиокапсулу с радиусом действия, равным оперативному пространству батальона. И командир с центрального пульта управления руководил атакой, с детским удовольствием наслаждаясь неожиданным единством и согласованностью действий своих солдат.
Однако такой тренаж, как я убедился, приводит к опасной привычке полагаться на чужую волю, что еще никому ни при каких обстоятельствах не проходило даром. В момент атаки я включал источник радиопомех, и видели бы вы, с какой стремительностью это славное воинство превращалось в стадо баранов. Незабываемое это было зрелище, - с неожиданно мечтательной интонацией сказал Лоуренс. - Например, когда я включал музыку из оперетки, то и маршировка трансформировалась в недвусмысленный лирический перепляс, а от похоронной мелодии лица вытягивались, шаг становился степенным, тягучим, величавым.
Музыка - опасная вещь. Самого твердого, иронически настроенного человека относительно легко с помощью музыки заставить разделить чувства, владеющие огромной толпой. И с поразительной, я бы сказал, унизительной легкостью из свободных людей возникает некий слитный организм с интегральным образом мыслей и чувств, чудовищно нивелирующим волю людей, словно душу отдающих напрокат.
- Вы исключаете слитком много из человеческих чувств - и потребность поделиться радостью и разделить горе. А природа и человеческое общество нуждаются в каких-то, я не боюсь этого слова, заданных ритмах.
- Возможно, возможно, - рассеянно промолвил Лоуренс, прислушиваясь к уличному шуму. - Ну а потом, - оживился он, - началась игра поинтереснее. Я успешно заморочил голову нашим воякам, покорив их сердца кибернетической утопией о радиоуправляемых солдатах, в мозгу которых приживлена крошечная, совсем, казалось бы, безвредная антеннка. Вы представляете, как радикально все упростилось бы? Зачем воображение, энергия и воля? Все гораздо проще. На пульте нажимается кнопка. Все солдаты хватают оружие, одновременно, несмотря на огонь, перемахивают через бруствер окопа, в одном ритме шагают, ползут, окапываются, совершают одинаковые заячьи зигзаги по полю, дружно бегут в атаку с единственной, поистине сверлящей мыслью - добраться до глотки противника. Черт побери! - выругался Лоуренс, перестав шагать по комнате и снова усаживаясь. Нахмурившись, он продолжал уже ровным тоном: К счастью, как я и ожидал, не удалось преодолеть твердого убеждения солдат в том, что операция по вживлению антенн совсем не безвредна, и все окончилось моей отставкой. И признаться, я никак не ожидал, что военные настолько уверовали в меня, что не оставят своим вниманием. Не успел я, например, добраться до идеи матриц и разработать модель аппаратуры, как меня посетил один из расплодившихся сейчас генералов в штатском с несгибаемой твердостью взгляда, не скрывающей, впрочем, его полной невинности в науке. Он был любезен и многозначителен, особенно когда выражал сожаление о моей нелояльности. И с тех пор я чувствую себя как муха между оконными стеклами.
Частые, бесцеремонные удары гонга прервали его. Лоуренс мгновенно подскочил к стене, и она внезапно словно раскрылась. Невидимые с улицы, мы смотрели, как из бронетранспортера выскакивали солдаты с автоматами наготове и выстраивались полукругом.
- Так, старые знакомые. Не ждал я от них такой прыти. Однако я неплохой маг и волшебник, и они у меня попляшут.
Он сгреб кристаллы со стола в портфель, который сразу словно исчез куда-то, склонился на секунду у пульта и, быстро оглянувшись по сторонам, задорно улыбнулся мне.
- Что бы ни случилось, прошу вас только не сходить с места и сидеть спокойно.
Удары гонга слились в непрерывный гул, затем последовала тяжелая басовая нота аккордов. Вошли офицер и двое в штатском.
- Сеньор Лоуренс, именем республики вы арестованы!
- Разве можно арестовать чародея? - насмешливо ответил Лоуренс, прислонился к монолитной, казалось бы, стене и словно растаял в ней. Агенты выхватили пистолеты и недоуменно уставились на стену. Навалились было на нее с разбегу, однако она стояла непоколебимо.
- Ах, дьявольщина! - вырвалось у офицера. - Опечатайте аппаратуру! приказал он агентам и повернулся ко мне: - Ваши документы!
Но тут раздались испуганные крики его спутников. Ослепительные вертикальные разряды пронизали пульт, превратив его тонкую электронную начинку в груду обломков. А в кресле расположился Мефистофель - тот самый лукавый искуситель из немецкой легенды, в плаще, с короткими рожками из-под лихо надвинутого берета. Положив ногу на ногу и придерживая шпагу на коленях, он оглушительно захохотал.
Прикрыв глаза рукой, один агент открыл пальбу, а другой, видимо, более веривший в загробную жизнь, всхлипывая от ужаса, бросился к двери. Мефистофель вскочил с кресла, обнажил шпагу - и снова сильнейший разряд потряс комнату, довершая разгром. Дьявол исчез, пахнуло озоном и... серой, как и полагается при подобных исчезновениях.
Я неудержимо, до слез расхохотался. Офицер, едва взглянув на мои документы, вернул их мне, энергично выругался и удалился с оскорбленным видом.
Мне оставалось только вернуться домой. Медленно проезжая по набережной, мимо бесчисленных памятников победоносным и разгромленным, но одинаково величественным полководцам, чьи кони угрожающе попирали земную твердь, я с тревогой и надеждой думал о Лоуренсе.
С тревогой, потому что опасался за судьбу его открытия, боясь, что генералы сумеют добраться до Лоуренса и начнут "печатать" солдат с матрицы какого-нибудь остервенелого вояки.
И с надеждой, полагая, что такого опытного чародея, наверно, не так-то легко поймать в силки.
Смерть напрокат
Проезжая по величественной набережной всемирно известного города Эскапада, я обратил внимание на скромную неоновую рекламу. Задолго до ее появления словно кто-то говорил мне на ухо еле слышным шепотом, потом внятнее и наконец чуть ли не с металлическим лязгом: "Смерть напрокат! Смерть напрокат!" Голос постепенно ослабевал, но на сетчатке глаз продолжали гореть стремительно бегущие буквы.
Меня заинтересовали эти современные пираты, которые пытались ограбить даже смерть, покушаясь на последнее, казалось бы, право и убежище человека.
Черная, агатового тона, дверь была строга и неприступна. Человек с воображением, наверно, нашел бы в ней почти космическую, затягивающую глубину, но я отогнал от себя эти мысли, отнеся их за счет рекламного искусства владельца фирмы Лоуренса, как следовало из таблички.
Я нажал клавишу сигнала у входа, и раздался медный глухой гул гонга. Дверь преобразилась. Темно-алые волны, как извержение подводного вулкана, прошли по ней, и всплыла маска Мефистофеля. Выполненная в условной резкой манере, она несла выражение сокрушительной иронии и неожиданно трезвой, тревожаще-дерзкой пытливости. Когда я переступал порог, она медленно померкла. Несколько шагов до внутренней двери меня сопровождала гамма схождения - торжественная, грозная, неумолимая, и я слегка подосадовал на избыточность эффектов.
В кубической комнате с черными мраморными стенами навстречу мне, помедлив, встал из-за стола высокий гибкий человек, в котором угадывалась внутренняя собранность, скованная волей энергия. Он взглянул на меня, и оказалось совсем не просто подойти к столу и произнести несколько слов. Как будто пришлось преодолевать вязкое сопротивление силового поля.
Легким жестом показав на кресло, он уселся сам, непринужденно откинулся на его спинку и улыбнулся открыто и весело.
- Я вижу, вы раздосадованы и лишь слегка заинтригованы. По-видимому, вы не клиент. - Оскорбительно пристально рассматривая меня, он с каким-то обезоруживающим удовлетворением повторил: - Да, клиента я в вас не найду.
- А может быть, еще не все потеряно, сеньор Лоуренс? - подыгрывая ему, с мрачной шутливостью сказал я.
- Нет, нет... Вы любопытствуете, а для нас имеет ценность только нечистая совесть.
- Помилуйте, но ведь это самая дешевая вещь на свете!
- Справедливо, но вот избавиться от нее стоит довольно дорого.
- Значит, вы всемогущи?
- О нет, просто наша фирма торгует своего рода эвтаназией - легкой смертью без угрызений совести.
- Итак, вы отбиваете хлеб у католической церкви?
- Ну что вы, мы просто освобождаем человека от последних сомнений в том, что он чист перед собой и людьми. Согласитесь, это весьма большая роскошь. Дело облегчает, разумеется, то, что человек жаждет, чтобы его в этом убедили. И это не просто забвение, мы даем клиенту право выбора. С нашей помощью словно рождается новый человек. И самая подлая, мерзкая скотина может умереть с просветленным сознанием святого подвижника. Это ли не триумф науки и бизнеса?
- Но я не нахожу особого смысла в этих трансформациях на смертном ложе.
- Существуют воспоминания, - с неожиданной силой сказал мой собеседник, вставая, - которые жгут вашу совесть изо дня в день, из года в год. Несмытые оскорбления, незабытые унижения, воспоминания о собственной жестокости, бессердечной черствости, - продолжал он, мягко, словно пантера в клетке, ступая по ковру. - Это обычный груз на плечах заурядного человека, не замешанного, как правило, в каких-то преступлениях.
Он снова уселся за стол и небрежно подбросил в ладони полупрозрачный кристалл.
- В этом кристалле запись биотоков, которая накладывает электрохимический потенциал на соответствующие участки мозга, определяя изменение кратковременной памяти. Когда клиент делает окончательный выбор, в критический момент накладывается биохимический потенциал, стимулирующий изменение долговременной памяти. И снять наложенный потенциал бывает довольно затруднительно.
Не хотите ли познакомиться с продукцией нашей фирмы? Могу предложить вам, скажем, смерть праведника, пострадавшего за веру и оканчивающего свои дни в лоне семейства. Или, например, смерть народного трибуна, с величественно-тусклым взором изрекающего непреложные истины. А вот в этом кристалле смерть идеалиста, который пролил реки крови во имя своей веры и поэтому умер с гордым сознанием выполненного долга.
Лоуренс с усмешкой смотрел на меня и хладнокровно продолжал:
- Итак, это вас не заинтересовало. Что ж, я не удивлен. Тогда вот это. - В его гибких пальцах замерцал, вспыхивая гранями, кристалл. - Сокровище нашей коллекции. Смерть честного человека, который интересно жил, творчески работал, не склонялся перед сильными, не обижал слабых, никому не навязывал своих убеждений и не считал себя безусловно правым. Причем он не только не насиловал чужой веры, но и не шел на компромиссы. Перед его глазами прошли все океаны и материки Земли, но он не стал снобом и не разлюбил своей родины.
- А это и в самом деле соблазнительно!
- Соблазнительно? Это великолепно! И знаете ли, я избегаю предлагать этот кристалл. Я чувствую, словно я предаю память замечательного человека, давно обратившегося в прах. Да кроме того, наших посетителей неизменно привлекают величественные позы. Им хочется не просто говорить, а торжественно изрекать. Правда, наша фирма играет на человеческих слабостях, на понижение, некоторым образом, и нам грешно протестовать.
- А как, собственно, возникают эти записи?
Лоуренс испытующе взглянул на меня.
- Для ваших журналистских затей, сеньор Камарада, это не потребуется. Да, я узнал вас. Вы часто пишете на научные темы, а я внимательно слежу за такого рода литературой, и давно только за ней, признаться. Технология все равно слишком специфична и мало что нам скажет. Но суть в том, что мы снимаем матрицу, своеобразную маску-карту мозга умирающего человека и затем - что делать! - торгуем ею.
- Вы, следовательно, ведете охоту за праведниками?
- Мне не приходила в голову такая формула, но, пожалуй, она хорошо отражает нашу, как вы понимаете, филантропическую деятельность. Я очень хотел бы продемонстрировать вам пределы нашего могущества, однако...
Раздался удар гонга, и и дверь пошел маленький сгорбленный человек со сморщенным лицом, похожий на старого хомяка с набитыми защечными мешками. Он с некоторым страхом взглянул на Лоуренса и с подозрением на меня.
- Отлично, это то, что нам нужно, - быстро проговорил Лоуренс и с подкупающей сердечностью обратился к вошедшему:
- Рад служить вам, сеньор...
- Эстурано, с вашего разрешения, - расцвел посетитель, видимо, непривычный к такому обращению.
- Итак, сеньор Эстурано, благоволите на этой шкале набрать ваш индекс. Вы успели изучить инструкцию, которую вы получили вчера, или вам надо помочь?
- Нет, нет, я разберусь, - бормотал тот, усаживаясь в глубокое кресло перед пультом аппарата, матовые аспидные панели которого были плохо заметны в комнате. Сверяясь с какими-то выкладками на листе бумаги, он последовательно нажал несколько клавишей. Аппарат отозвался музыкой, похожей на воскресную мессу, и на экране в фиолетовых и красных вихрях появился индекс.
- Так я и знал, - прищурился Лоуренс. Манипулируя кнопками и рычагами, он поколдовал над креслом, вставил кристалл в гнездо шлема и, спросив клиента: "Вы готовы?" - не дожидаясь ответа, надвинул шлем ему на голову, придержав за плечи. Каким бы смешным это ни показалось, но я воспринимал всю процедуру как своеобразное самоубийство, добровольный отказ от своего внутреннего мира, чтобы примерить душу, словно рубашку с чужого плеча. Я невольно поежился, глядя на Эстурано, покорно подчиняющегося уверенным рукам Лоуренса, и перехватил его понимающе веселый взгляд.
После длительной паузы шлем откинулся, клиент медленно приходил в себя. Когда он встал и двинулся к столу, в его походке появилась удивительно элегантная небрежность и еще что-то, трудно определимое. Он как будто вырос, выпрямился. И даже щеки его опали, словно он наконец расстался с мучительной мыслью о запасах на следующий день. Я покосился на Лоуренса и залюбовался веселым артистизмом его живого, внимательного лица. Он взял, не глядя, деньги, протянутые сеньором Эстурано - теперь это действительно был сеньор! - а тот с небрежным поклоном удалился, словно едва удержавшись в последний момент от намерения благословить нас.
- Ну как? - удовлетворенно воскликнул Лоуренс. - Вы знаете, что он выбрал? Кристалл с записью биотоков кардинала X., недавно почившего в бозе. И заметьте, он набрал код, не зная, кому принадлежит запись. Кстати, вы не обратили внимание на то, что его колени во время ходьбы словно пытались отбросить тяжелый шелк кардинальского одеяния? Иногда возникают чрезвычайно интересные побочные стереотипы в поведении.
- Но как отнесутся его близкие к этой перемене?
- Уверен, что он не пострадает. Эти маленькие, всеми оскорбляемые люди довольно часто бывают вполне квалифицированными тиранами в своем доме. Самый надежный способ утвердить себя - унизить еще более беззащитного.
- Меня все-таки тревожит будущее вашего открытия. Могут оказаться, говоря деликатно, самые неожиданные аспекты.
- Знаю! - отрывисто, сухо бросил Лоуренс. - Я уже отказался дать свою аппаратуру для подготовки солдат, готовых на все после обработки моими кристаллами. Не правда ли, заманчивая перспектива? Я сейчас в критическом положении, так как раздразнил слишком много гусей, поэтому я рад вашему приходу. Независимость вашей общественной позиции дает мне право надеяться на дружеский совет.
Я служил в войсках наших добрых соседей, так старательно пекущихся о наших нефтяных месторождениях, в качестве инженера связи. Мне приходилось наблюдать, как инструкторы чуть ли не до обморока натаскивали новобранцев. Я решил помочь их воспитанию и предложил новую систему тренажа.
Перед учениями каждому солдату закрепили в ухе крошечную радиокапсулу с радиусом действия, равным оперативному пространству батальона. И командир с центрального пульта управления руководил атакой, с детским удовольствием наслаждаясь неожиданным единством и согласованностью действий своих солдат.
Однако такой тренаж, как я убедился, приводит к опасной привычке полагаться на чужую волю, что еще никому ни при каких обстоятельствах не проходило даром. В момент атаки я включал источник радиопомех, и видели бы вы, с какой стремительностью это славное воинство превращалось в стадо баранов. Незабываемое это было зрелище, - с неожиданно мечтательной интонацией сказал Лоуренс. - Например, когда я включал музыку из оперетки, то и маршировка трансформировалась в недвусмысленный лирический перепляс, а от похоронной мелодии лица вытягивались, шаг становился степенным, тягучим, величавым.
Музыка - опасная вещь. Самого твердого, иронически настроенного человека относительно легко с помощью музыки заставить разделить чувства, владеющие огромной толпой. И с поразительной, я бы сказал, унизительной легкостью из свободных людей возникает некий слитный организм с интегральным образом мыслей и чувств, чудовищно нивелирующим волю людей, словно душу отдающих напрокат.
- Вы исключаете слитком много из человеческих чувств - и потребность поделиться радостью и разделить горе. А природа и человеческое общество нуждаются в каких-то, я не боюсь этого слова, заданных ритмах.
- Возможно, возможно, - рассеянно промолвил Лоуренс, прислушиваясь к уличному шуму. - Ну а потом, - оживился он, - началась игра поинтереснее. Я успешно заморочил голову нашим воякам, покорив их сердца кибернетической утопией о радиоуправляемых солдатах, в мозгу которых приживлена крошечная, совсем, казалось бы, безвредная антеннка. Вы представляете, как радикально все упростилось бы? Зачем воображение, энергия и воля? Все гораздо проще. На пульте нажимается кнопка. Все солдаты хватают оружие, одновременно, несмотря на огонь, перемахивают через бруствер окопа, в одном ритме шагают, ползут, окапываются, совершают одинаковые заячьи зигзаги по полю, дружно бегут в атаку с единственной, поистине сверлящей мыслью - добраться до глотки противника. Черт побери! - выругался Лоуренс, перестав шагать по комнате и снова усаживаясь. Нахмурившись, он продолжал уже ровным тоном: К счастью, как я и ожидал, не удалось преодолеть твердого убеждения солдат в том, что операция по вживлению антенн совсем не безвредна, и все окончилось моей отставкой. И признаться, я никак не ожидал, что военные настолько уверовали в меня, что не оставят своим вниманием. Не успел я, например, добраться до идеи матриц и разработать модель аппаратуры, как меня посетил один из расплодившихся сейчас генералов в штатском с несгибаемой твердостью взгляда, не скрывающей, впрочем, его полной невинности в науке. Он был любезен и многозначителен, особенно когда выражал сожаление о моей нелояльности. И с тех пор я чувствую себя как муха между оконными стеклами.
Частые, бесцеремонные удары гонга прервали его. Лоуренс мгновенно подскочил к стене, и она внезапно словно раскрылась. Невидимые с улицы, мы смотрели, как из бронетранспортера выскакивали солдаты с автоматами наготове и выстраивались полукругом.
- Так, старые знакомые. Не ждал я от них такой прыти. Однако я неплохой маг и волшебник, и они у меня попляшут.
Он сгреб кристаллы со стола в портфель, который сразу словно исчез куда-то, склонился на секунду у пульта и, быстро оглянувшись по сторонам, задорно улыбнулся мне.
- Что бы ни случилось, прошу вас только не сходить с места и сидеть спокойно.
Удары гонга слились в непрерывный гул, затем последовала тяжелая басовая нота аккордов. Вошли офицер и двое в штатском.
- Сеньор Лоуренс, именем республики вы арестованы!
- Разве можно арестовать чародея? - насмешливо ответил Лоуренс, прислонился к монолитной, казалось бы, стене и словно растаял в ней. Агенты выхватили пистолеты и недоуменно уставились на стену. Навалились было на нее с разбегу, однако она стояла непоколебимо.
- Ах, дьявольщина! - вырвалось у офицера. - Опечатайте аппаратуру! приказал он агентам и повернулся ко мне: - Ваши документы!
Но тут раздались испуганные крики его спутников. Ослепительные вертикальные разряды пронизали пульт, превратив его тонкую электронную начинку в груду обломков. А в кресле расположился Мефистофель - тот самый лукавый искуситель из немецкой легенды, в плаще, с короткими рожками из-под лихо надвинутого берета. Положив ногу на ногу и придерживая шпагу на коленях, он оглушительно захохотал.
Прикрыв глаза рукой, один агент открыл пальбу, а другой, видимо, более веривший в загробную жизнь, всхлипывая от ужаса, бросился к двери. Мефистофель вскочил с кресла, обнажил шпагу - и снова сильнейший разряд потряс комнату, довершая разгром. Дьявол исчез, пахнуло озоном и... серой, как и полагается при подобных исчезновениях.
Я неудержимо, до слез расхохотался. Офицер, едва взглянув на мои документы, вернул их мне, энергично выругался и удалился с оскорбленным видом.
Мне оставалось только вернуться домой. Медленно проезжая по набережной, мимо бесчисленных памятников победоносным и разгромленным, но одинаково величественным полководцам, чьи кони угрожающе попирали земную твердь, я с тревогой и надеждой думал о Лоуренсе.
С тревогой, потому что опасался за судьбу его открытия, боясь, что генералы сумеют добраться до Лоуренса и начнут "печатать" солдат с матрицы какого-нибудь остервенелого вояки.
И с надеждой, полагая, что такого опытного чародея, наверно, не так-то легко поймать в силки.