Святой преподобный Нил Сорский
Монах Лазарь (Афанасьев)
По благословению Митрополита Ташкентского и Среднеазиатского Владимира
I. О БЕЗМОЛВИИ И МОЛВЕ
Граф Михаил Владимирович Толстой, один из замечательных наших церковных писателей XIX века, в числе своих многих сочинений составил «Троицкий Патерик», где поместил и житие преподобного Нила Сорского. Преподобный продолжил традицию монашеского делания, основоположником которой был игумен земли Русской Сергий Радонежский. Находясь в Кирилло-Белозерском монастыре, монах Нил имел наставником знаменитого тогда старца Паисия (Ярославова), который в молодости проходил школу монашеского делания у преподобного Кирилла Белозерского, выходца из Троице-Сергиевого монастыря. Сергиевские традиции развивались более на Русском Севере, – там вскоре образовалось понятие «заволжские старцы», высоко почитаемые на Руси (в том числе и правящей знатью) духоносные наставники. В их числе был и старец Паисий (Ярославов). Известно, что был он приглашаем на Московскую митрополичью кафедру, но уклонился по смирению от этой важной должности, крестил младенцем Великого Князя Василия III Ивановича, и тот всю свою жизнь носил на груди «паисиевский крест», который, умирая, завещал своему сыну Юрию.
Нил Сорский был поистине Божий человек. Он явился великим просветителем русского иночества, которое призывал на тесный и благотворный путь внутреннего делания, умно-сердечной молитвы и нестяжания. Его духовное наставничество, касающееся самых сокровенных глубин души, никогда не окрашивалось в политические цвета и находилось в русле строгой церковности. Он считается на Руси основателем скитского жития. Ученики его проводили суровую жизнь, не имея ничего сверх необходимого для поддержания жизни, кормились трудами рук своих. Причем, большая часть из них была боярского и даже княжеского происхождения.
«Преподобный Нил для русского иночества, – писал граф Толстой, – был таким же наставником-писателем, какими для восточного были преподобные отцы Исаак Сирин, авва Дорофей, Варсануфий Великий, Иоанн Лествичник, Нил Синайский и другие» (6, 255) [1]. Писатель русского зарубежья XX века Г. П. Федотов дополняет: «В Ниле Сорском (1433–1508) обрело свой голос безмолвное пустынничество Русского Севера. Он завершает собой весь великий ХV век русской святости. Единственный из древних наших святых, он писал о духовной жизни и в произведениях своих оставил полное и точное руководство духовного пути» (21, 154).
В своем Скиту преподобный не считал себя ни настоятелем, ни учителем. «Братья мои присные», – так называл он своих подопечных и прибавлял: «Един бо нам есть Учитель». Он учил искать надежного руководства в «Божественных писаниях», так как уже в то время трудно было найти «наставника непрелестна». Он вел учеников «средним», «царским путем», всему ища время и меру, учитывая особенности каждого инока: «Кийждо вас подобающим себе чином да подвизается», «средний путь непадателен есть» (21, 158–159).
Далее мы более подробно рассмотрим писания преподобного Нила. Он много цитирует святых Отцов, учителей Церкви, но и сегодня можно удивляться, читая его Скитский устав (написанный на церковнославянском языке), его умению соединить свой живой аскетический опыт с практикой и духом православных отцов древности. Цитаты в Уставе живут, они всегда поданы к месту рукой умелого духовного писателя. Удивительно легко читать этот текст человеку церковному, любящему церковнославянский язык, – все понятно, ясно, но, конечно, трудно для исполнения. Этот устав требует полного ухода в молитвенную аскетическую жизнь. Но он ведь и написан именно для монахов. Что касается мирян, то при желании и они могут почерп нуть здесь много указаний, руководясь которыми, более осознанно пойдут по пути духовного совершенствования.
На Соборе 1503 года в Москве преподобный Нил поднял вопрос о возвращении русского монашества к своему обетному состоянию – бедности. Нельзя сказать, что он выступил с осуждением «стяжателей» (в основном богатых монастырей, владевших землей, крестьянами и иными богатствами), – он высказал свое убеждение о вреде многопопечительности и излишеств для монаха, ищущего спасения души во Христе Иисусе, Господе нашем. Начался спор между «стяжателями» и «нестяжателями». В словесном и письменном противостоянии приняли участие: с одной стороны – преподобный Иосиф Волоцкий, настоятель Иосифо-Волоколамского монастыря и его сподвижники-монахи, с другой – ученики и последователи Нила Сорского, из которых наиболее ревностным был инок Вассиан, в миру князь Патрикеев, основная деятельность которого протекала уже после кончины его учителя. Что касается самого преподобного Нила, то он свои идеи высказал в Скитском уставе, который усердно переписывался и принимался к действию в заволжских пустынях. Впоследствии за сторонниками Нила Сорского закрепилось название «нестяжателей», а продолжателей направления Иосифа Волоцкого стали называть «иосифлянами».
Житие преподобного Нила Сорского, появившееся после его кончины и впоследствии утраченное, многих убеждало в спасительности идей святого первоначальника скитского жития. Оно не дошло до нас. Возможно, причиной утраты жития, как пишет историк русского монашества И. К. Смолич, явилось то, что «противники хотели изгладить образ смиренного старца из памяти верующих, и прежде всего монахов, ибо его житие могло стать живым обвинением против иосифлянства и против монастырского быта 2-й половины ХVI и ХVII века» (30, 66). Сведения о жизни преподобного приходилось собирать по крупицам.
О канонизации святого Нила известно также немного. Г. П. Федотов пишет: «Нил Сорский вообще не был канонизован в Москве… Мы вообще не знаем, когда именно произошла его местная канонизация, – в конце ХVIII или в XIX веке. Она совершилась неприметно, в силу возросшего его почитания в новое время, и санкционирована Синодом в “Верном Месяцеслове” 1903 года» (21, 179).
Идеалы древневосточного старчества, умно-сердечноя молитва и нестяжательство – три начала, внесенные в жизнь русского монашества Нилом Сорским, были практически забыты, и только преподобный Паисий Величковский в конце ХVIII обратился к ним; он шел таким же путем, как Нил, – изучал «Божественные писания» и переводил их на церковнославянский язык. Преподобный Паисий переводами святых Отцов древности и через многочисленных учеников и последователей способствовал возрождению русского монашества в XIX веке.
Паисий Величковский писал: «Российское светило преподобный Нил, пустынник Сорский, аки солнце умным молитвы деланием, якоже в богомудрой его книзе явно есть, в великой России просиявый» (37, 213).
Святитель Игнатий Брянчанинов, о ставивший монашеству драгоценнейшие учительные сочинения, писал брату Петру: «О сочинениях моих… Наиболее применимая книга (к современному русскому монашеству – м. Л.) – это преподобного Нила Сорского, но и та написана именно для безмолвников. Что ж я увидел недавно, пересматривая написанное мною… Увидел, что мои грешные сочинения содержат в себе приспособление учения преподобного Нила к современному монашеству, а именно “Аскетические опыты” могут удовлетворить этой цели» (34, 726).
В диалоге «О монашестве» святитель Игнатий пишет: «Предлагаю вам обратить внимание на “Предание”, или “Устав”, преподобного Нила Сорского, нашего соотечественника, жившего в ХV столетии… Сочинение это – глубоко духовно. Оно издано в 1852 году по распоряжению Св. Синода и разослано по монастырям… Сочинение преподобного Нила драгоценно для нас особенно потому, что оно наиболее применимо к современному монашеству, которое, по причине оскудения духоносных наставников, не может проходить того безусловного послушания, которое проходили древние иноки. Преподобный Нил вместо безусловного послушания духоносному наставнику предлагает в руководство иноку новейших времен Священное Писание и писания святых Отцов, при совете преуспевших брать ев, с осторожною и благоразумною поверкою этого совета Писанием. Изучив истинный монашеский подвиг, преподобный Нил подавал свой смиренный голос против уклонений от прямого монашеского направления, в которые вдалось тогдашнее российское монашество по простоте своей и неведению. На этот голос не было обращено внимания. Увлечение вошло в обычай и, сделавшись общим, получило непреоборимую силу: оно послужило поводом к отрясению монастырей в XVIII столетии. Увлечение состояло в стремлении к приобретению имущества в обширных размерах» (35, 487).
Невольно встает вопрос: отчего же произошло это забвение заветов Нила Сорского или, во всяком случае, слишком малое внимание к ним? Прошло несколько веков. Были в среде монашествующих и великие учители Церкви, и старцы, и многочисленные подвижники благочестия. Просиявали святые. Но уже в середине XIX века (когда процветало старчество в Оптиной пустыни!) святитель Игнатий горестно сетовал на упадок веры и на обмирщение монастырей в России. Шел какой-то таинственный процесс, о котором не только трудно, но и страшно судить.
Тревога святителя Игнатия не потеряла и сегодня своей остроты. Кто же тревожится? Как в и ХV, и в ХIХ веке, так и ныне это одинокие, заглушенные неким шумом времени голоса монахов, для которых дороги заветы Нила Сорского. Архимандрит Лазарь (Абашидзе), настоятель Дома Бедности (монастыря Бетания), выпустил в 2005 году отдельным изданием свои келейные записки под названием «Мучение любви». Это монах, принявший – как единственно верный – путь нестяжательства. Настоятель монастыря, он пишет об упадке монастырской жизни. Не обличает, не судит – нет, нет. Сокрушается, горюет, размышляет, ищет, надеется, – с любовью. Видно, что с трудом решился он издать свои сокровенные записки. Должно быть, это правильно. Велик его опыт. Как много подсказок, картин монашеского быта, всяких моментов для раздумья в этой книге! Если в ней что-то и заострено, то и это не лишне: скорее зацепит душу, возбудит игнатиевскую тревогу, подбодрит, встряхнет, поможет выбраться на нужную дорогу.
«Мы так и не молимся! – пишет о. Лазарь. – Монастырь начинается у нас не с мо литвы, но с внешнего устройства, расширения, привлечения новых лиц. Мы все устраиваемся, расстраиваемся, обустроиваемся и все ждем, что вот, мол, когда все наладим поудобнее, соберем братство, распределим все обязанности, – вот тогда сложим руки на груди и начнем молиться. Но древние обители не так начинались: шел подвижник, скорее, бежал ото всего, что отвлекало его от молитвы и уединения в Боге; отыскивал безлюдное, располагающее к заб вению мира место, ставил крест и начинал сразу молиться, устраивал простую хижину и весь труд направлял на борьбу со своими страстями, всматривался в свое сердце и молитвою изгонял из него все то, что омра чало тенью его взор, обращенный к небу. У него и в мыслях не было собирать братство, устраивать вокруг себя целый город, наполненный житейским хламом, суетящийся, хлопочущий о разного рода земных потребностях… Это случалось уже помимо его желания, даже наперекор его сильному противлению… Монастырь вырастал сам собой, как вырастает большое раскидистое дерево из упавшего в землю семени…
Если древние отцы бегали наставничества, крайне нехотя принимали к себе учеников, то неужели нам теперь – всем изъязвленным, в проказе с головы до ног – не бояться, не осторожни чать, не бежать от такой ответственности? Откуда это сейчас в сов сем только вчерашних постриженниках такая ревность – собирать братство, строить монашеские здания на сотню братии? Не оттого ли, что и под монашеством они понимают только торжественно разукрашенный парад, как бы какое-то представление в древних одеждах, в таинственной обстановке? Все более заметна тенденция: и начинать, и устраивать монастырь как некую декорацию, как внешнее подражание чему-то древнему, отдающему стариной. Самое же главное делание – уединение души в Боге – едва-едва кем понимается и поминается» (36, 83–84).
Не напоминают ли эти строки из книги архимандрита Лазаря выражения святителя Игнатия, в связи c современным ему монашеством, о «сценическом благочестии», «актерской наружности»: «Истинным монахам нет житья в монастырях от монахов-актеров» (34,113), «Образ благочестия кое-как, наиболее лицемерно, поддерживается; от силы благочестия отреклись, отверглись люди! Надо плакать и молчать» (34, 306), «Бьюсь двадцать лет как рыба об лед!» (34, 318), «Беда и в пустынях, беда и в городах! Но есть еще спасающиеся и спастись еще возможно по неизреченной милости Божией» (34, 333).
Святитель пишет: «Не утомляй себя напрасно исканием наставников: наше время, богатое лжеучителями, крайне скудно в наставниках духовных. Их заменяют для подвижника писания отеческие. Таковы Лествица, сочинения Ефрема Сирского и Аввы Дорофея, письма Великого Варсануфия, Патерик Скитский, Добротолюбие и другие. Образуй себя чтением их и молитвою в сокрушении духа. Постарайся найти хорошего, добросовестного духовника. Если найдешь его, – и тем будь доволен, ныне добросовестные духовники – великая редкость» (34, 334).
«Ныне дух времени лежит громадною тяжестью на всем христианстве и монашестве: все стонут под бременем его. Замечают, что ныне стало поступать в монастыри из мира очень-очень мало благонамеренных, неиспорченных людей. Надо понимать время и с особенною бдительно стью заботиться о своем спасении» (34, 337–338).
«Преподобный Нил говорит, что непременно подобает монашествующему жить по преданию святых Отцов: хотя мы и не можем сравниться с Отцами, но непременно должны жительствовать в их направлении и стяжать с ними единение в духе» (34, 745).
И, несмотря на все эти горестные сетования, – главное: «Велика к нам милость Божия, приведшая нас в монастырь. Это благо выше всех земных благ» (34, 797).
Нил Сорский был поистине Божий человек. Он явился великим просветителем русского иночества, которое призывал на тесный и благотворный путь внутреннего делания, умно-сердечной молитвы и нестяжания. Его духовное наставничество, касающееся самых сокровенных глубин души, никогда не окрашивалось в политические цвета и находилось в русле строгой церковности. Он считается на Руси основателем скитского жития. Ученики его проводили суровую жизнь, не имея ничего сверх необходимого для поддержания жизни, кормились трудами рук своих. Причем, большая часть из них была боярского и даже княжеского происхождения.
«Преподобный Нил для русского иночества, – писал граф Толстой, – был таким же наставником-писателем, какими для восточного были преподобные отцы Исаак Сирин, авва Дорофей, Варсануфий Великий, Иоанн Лествичник, Нил Синайский и другие» (6, 255) [1]. Писатель русского зарубежья XX века Г. П. Федотов дополняет: «В Ниле Сорском (1433–1508) обрело свой голос безмолвное пустынничество Русского Севера. Он завершает собой весь великий ХV век русской святости. Единственный из древних наших святых, он писал о духовной жизни и в произведениях своих оставил полное и точное руководство духовного пути» (21, 154).
В своем Скиту преподобный не считал себя ни настоятелем, ни учителем. «Братья мои присные», – так называл он своих подопечных и прибавлял: «Един бо нам есть Учитель». Он учил искать надежного руководства в «Божественных писаниях», так как уже в то время трудно было найти «наставника непрелестна». Он вел учеников «средним», «царским путем», всему ища время и меру, учитывая особенности каждого инока: «Кийждо вас подобающим себе чином да подвизается», «средний путь непадателен есть» (21, 158–159).
Далее мы более подробно рассмотрим писания преподобного Нила. Он много цитирует святых Отцов, учителей Церкви, но и сегодня можно удивляться, читая его Скитский устав (написанный на церковнославянском языке), его умению соединить свой живой аскетический опыт с практикой и духом православных отцов древности. Цитаты в Уставе живут, они всегда поданы к месту рукой умелого духовного писателя. Удивительно легко читать этот текст человеку церковному, любящему церковнославянский язык, – все понятно, ясно, но, конечно, трудно для исполнения. Этот устав требует полного ухода в молитвенную аскетическую жизнь. Но он ведь и написан именно для монахов. Что касается мирян, то при желании и они могут почерп нуть здесь много указаний, руководясь которыми, более осознанно пойдут по пути духовного совершенствования.
На Соборе 1503 года в Москве преподобный Нил поднял вопрос о возвращении русского монашества к своему обетному состоянию – бедности. Нельзя сказать, что он выступил с осуждением «стяжателей» (в основном богатых монастырей, владевших землей, крестьянами и иными богатствами), – он высказал свое убеждение о вреде многопопечительности и излишеств для монаха, ищущего спасения души во Христе Иисусе, Господе нашем. Начался спор между «стяжателями» и «нестяжателями». В словесном и письменном противостоянии приняли участие: с одной стороны – преподобный Иосиф Волоцкий, настоятель Иосифо-Волоколамского монастыря и его сподвижники-монахи, с другой – ученики и последователи Нила Сорского, из которых наиболее ревностным был инок Вассиан, в миру князь Патрикеев, основная деятельность которого протекала уже после кончины его учителя. Что касается самого преподобного Нила, то он свои идеи высказал в Скитском уставе, который усердно переписывался и принимался к действию в заволжских пустынях. Впоследствии за сторонниками Нила Сорского закрепилось название «нестяжателей», а продолжателей направления Иосифа Волоцкого стали называть «иосифлянами».
Житие преподобного Нила Сорского, появившееся после его кончины и впоследствии утраченное, многих убеждало в спасительности идей святого первоначальника скитского жития. Оно не дошло до нас. Возможно, причиной утраты жития, как пишет историк русского монашества И. К. Смолич, явилось то, что «противники хотели изгладить образ смиренного старца из памяти верующих, и прежде всего монахов, ибо его житие могло стать живым обвинением против иосифлянства и против монастырского быта 2-й половины ХVI и ХVII века» (30, 66). Сведения о жизни преподобного приходилось собирать по крупицам.
О канонизации святого Нила известно также немного. Г. П. Федотов пишет: «Нил Сорский вообще не был канонизован в Москве… Мы вообще не знаем, когда именно произошла его местная канонизация, – в конце ХVIII или в XIX веке. Она совершилась неприметно, в силу возросшего его почитания в новое время, и санкционирована Синодом в “Верном Месяцеслове” 1903 года» (21, 179).
Идеалы древневосточного старчества, умно-сердечноя молитва и нестяжательство – три начала, внесенные в жизнь русского монашества Нилом Сорским, были практически забыты, и только преподобный Паисий Величковский в конце ХVIII обратился к ним; он шел таким же путем, как Нил, – изучал «Божественные писания» и переводил их на церковнославянский язык. Преподобный Паисий переводами святых Отцов древности и через многочисленных учеников и последователей способствовал возрождению русского монашества в XIX веке.
Паисий Величковский писал: «Российское светило преподобный Нил, пустынник Сорский, аки солнце умным молитвы деланием, якоже в богомудрой его книзе явно есть, в великой России просиявый» (37, 213).
Святитель Игнатий Брянчанинов, о ставивший монашеству драгоценнейшие учительные сочинения, писал брату Петру: «О сочинениях моих… Наиболее применимая книга (к современному русскому монашеству – м. Л.) – это преподобного Нила Сорского, но и та написана именно для безмолвников. Что ж я увидел недавно, пересматривая написанное мною… Увидел, что мои грешные сочинения содержат в себе приспособление учения преподобного Нила к современному монашеству, а именно “Аскетические опыты” могут удовлетворить этой цели» (34, 726).
В диалоге «О монашестве» святитель Игнатий пишет: «Предлагаю вам обратить внимание на “Предание”, или “Устав”, преподобного Нила Сорского, нашего соотечественника, жившего в ХV столетии… Сочинение это – глубоко духовно. Оно издано в 1852 году по распоряжению Св. Синода и разослано по монастырям… Сочинение преподобного Нила драгоценно для нас особенно потому, что оно наиболее применимо к современному монашеству, которое, по причине оскудения духоносных наставников, не может проходить того безусловного послушания, которое проходили древние иноки. Преподобный Нил вместо безусловного послушания духоносному наставнику предлагает в руководство иноку новейших времен Священное Писание и писания святых Отцов, при совете преуспевших брать ев, с осторожною и благоразумною поверкою этого совета Писанием. Изучив истинный монашеский подвиг, преподобный Нил подавал свой смиренный голос против уклонений от прямого монашеского направления, в которые вдалось тогдашнее российское монашество по простоте своей и неведению. На этот голос не было обращено внимания. Увлечение вошло в обычай и, сделавшись общим, получило непреоборимую силу: оно послужило поводом к отрясению монастырей в XVIII столетии. Увлечение состояло в стремлении к приобретению имущества в обширных размерах» (35, 487).
Невольно встает вопрос: отчего же произошло это забвение заветов Нила Сорского или, во всяком случае, слишком малое внимание к ним? Прошло несколько веков. Были в среде монашествующих и великие учители Церкви, и старцы, и многочисленные подвижники благочестия. Просиявали святые. Но уже в середине XIX века (когда процветало старчество в Оптиной пустыни!) святитель Игнатий горестно сетовал на упадок веры и на обмирщение монастырей в России. Шел какой-то таинственный процесс, о котором не только трудно, но и страшно судить.
Тревога святителя Игнатия не потеряла и сегодня своей остроты. Кто же тревожится? Как в и ХV, и в ХIХ веке, так и ныне это одинокие, заглушенные неким шумом времени голоса монахов, для которых дороги заветы Нила Сорского. Архимандрит Лазарь (Абашидзе), настоятель Дома Бедности (монастыря Бетания), выпустил в 2005 году отдельным изданием свои келейные записки под названием «Мучение любви». Это монах, принявший – как единственно верный – путь нестяжательства. Настоятель монастыря, он пишет об упадке монастырской жизни. Не обличает, не судит – нет, нет. Сокрушается, горюет, размышляет, ищет, надеется, – с любовью. Видно, что с трудом решился он издать свои сокровенные записки. Должно быть, это правильно. Велик его опыт. Как много подсказок, картин монашеского быта, всяких моментов для раздумья в этой книге! Если в ней что-то и заострено, то и это не лишне: скорее зацепит душу, возбудит игнатиевскую тревогу, подбодрит, встряхнет, поможет выбраться на нужную дорогу.
«Мы так и не молимся! – пишет о. Лазарь. – Монастырь начинается у нас не с мо литвы, но с внешнего устройства, расширения, привлечения новых лиц. Мы все устраиваемся, расстраиваемся, обустроиваемся и все ждем, что вот, мол, когда все наладим поудобнее, соберем братство, распределим все обязанности, – вот тогда сложим руки на груди и начнем молиться. Но древние обители не так начинались: шел подвижник, скорее, бежал ото всего, что отвлекало его от молитвы и уединения в Боге; отыскивал безлюдное, располагающее к заб вению мира место, ставил крест и начинал сразу молиться, устраивал простую хижину и весь труд направлял на борьбу со своими страстями, всматривался в свое сердце и молитвою изгонял из него все то, что омра чало тенью его взор, обращенный к небу. У него и в мыслях не было собирать братство, устраивать вокруг себя целый город, наполненный житейским хламом, суетящийся, хлопочущий о разного рода земных потребностях… Это случалось уже помимо его желания, даже наперекор его сильному противлению… Монастырь вырастал сам собой, как вырастает большое раскидистое дерево из упавшего в землю семени…
Если древние отцы бегали наставничества, крайне нехотя принимали к себе учеников, то неужели нам теперь – всем изъязвленным, в проказе с головы до ног – не бояться, не осторожни чать, не бежать от такой ответственности? Откуда это сейчас в сов сем только вчерашних постриженниках такая ревность – собирать братство, строить монашеские здания на сотню братии? Не оттого ли, что и под монашеством они понимают только торжественно разукрашенный парад, как бы какое-то представление в древних одеждах, в таинственной обстановке? Все более заметна тенденция: и начинать, и устраивать монастырь как некую декорацию, как внешнее подражание чему-то древнему, отдающему стариной. Самое же главное делание – уединение души в Боге – едва-едва кем понимается и поминается» (36, 83–84).
Не напоминают ли эти строки из книги архимандрита Лазаря выражения святителя Игнатия, в связи c современным ему монашеством, о «сценическом благочестии», «актерской наружности»: «Истинным монахам нет житья в монастырях от монахов-актеров» (34,113), «Образ благочестия кое-как, наиболее лицемерно, поддерживается; от силы благочестия отреклись, отверглись люди! Надо плакать и молчать» (34, 306), «Бьюсь двадцать лет как рыба об лед!» (34, 318), «Беда и в пустынях, беда и в городах! Но есть еще спасающиеся и спастись еще возможно по неизреченной милости Божией» (34, 333).
Святитель пишет: «Не утомляй себя напрасно исканием наставников: наше время, богатое лжеучителями, крайне скудно в наставниках духовных. Их заменяют для подвижника писания отеческие. Таковы Лествица, сочинения Ефрема Сирского и Аввы Дорофея, письма Великого Варсануфия, Патерик Скитский, Добротолюбие и другие. Образуй себя чтением их и молитвою в сокрушении духа. Постарайся найти хорошего, добросовестного духовника. Если найдешь его, – и тем будь доволен, ныне добросовестные духовники – великая редкость» (34, 334).
«Ныне дух времени лежит громадною тяжестью на всем христианстве и монашестве: все стонут под бременем его. Замечают, что ныне стало поступать в монастыри из мира очень-очень мало благонамеренных, неиспорченных людей. Надо понимать время и с особенною бдительно стью заботиться о своем спасении» (34, 337–338).
«Преподобный Нил говорит, что непременно подобает монашествующему жить по преданию святых Отцов: хотя мы и не можем сравниться с Отцами, но непременно должны жительствовать в их направлении и стяжать с ними единение в духе» (34, 745).
И, несмотря на все эти горестные сетования, – главное: «Велика к нам милость Божия, приведшая нас в монастырь. Это благо выше всех земных благ» (34, 797).
II. ОБ УМНОЙ МОЛИТВЕ И СКИТСКОМ ЖИТИИ
Заволжские традиции нестяжания идут от преподобного Сергия, игумена Радонежского. Он был убежденный нестяжатель (см. 21, 142) и таковыми стали те его ученики и собеседники, которые понесли его заветы в северные края Руси. Это преподобные: Кирилл Белозерский, Мефодий Пешношский, Авраамий Чухломской и Галичский, Иаков Железноборовский, Сильвестр и Павел Обнорские, Ферапонт Белозерский, Димитрий Прилуцкий, Стефан Махрищский, Сергий Нуромский. За ними следовали ученики учеников Сергия – Мартиниан Белозерский, Александр Ошевенский, Савватий Соловецкий. К заволжским старцам также относятся и не связанные с преподобным Сергием святые подвижники; это монахи Спасо-Каменного монастыря на Кубенском озере Дионисий и другой Дионисий (Глушицкий), Александр Куштский, Григорий Пелшемский, Филипп Рабангский, Амфилохий Глушицкий, Кассиан, Иоасаф Каменский, – и других обителей: Макарий Желтоводский и Унженский, Зосима Соловецкий (выходец с Валаама), Савва Вишерский Новгородский, Евфросин Елеазаровский Псковский, Макарий Калязинский.
Как пишет Г. П. Федотов: «Все эти северные “заволжские” группы подвижников явственно хранят в наибольшей чистоте заветы преподобных Сергия и Кирилла: смиренную кротость, нестяжание, любовь и уединенное богомыслие… Нестяжание – в самом строгом смысле не личного, а монастырского отказа от собственности – их общий идеал жизни» (21,151).
В Заволжье были примеры и скитской жизни (Макарий Желтоводский и Унженский, Кирилл Белозерский и другие отцы), но почти всегда скиты со временем превращались в многолюдные монастыри. Было там и умное делание, творение Иисусовой молитвы и очищение помыслов, но и это не получило полного распространения и достаточного осмысления. Но только преподобному Нилу удалось во всей полноте внести в монашескую среду ненарушимое скитское житие и руководство к духовному деланию. Как верно заметил Г. П. Федотов: «В Ниле Сорском обрело свой голос безмолвное пустынножительство Русского Севера» (21, 154).
ХV век был весьма бурным и богатым в отношении как государственных, политических, так и духовных событий. Нилу было 12 лет, когда ослеплен был в междоусобной борьбе Великий Князь Московский Василий Темный (это было в 1445 году). Было 15 лет, когда Василий Темный без участия восточных патриархов поставил в московские митрополиты святителя Иону. Восшествие на престол сына Василия Темного – Великого Князя Московского Ивана III – будущий преподобный встретил уже в 29-летнем возрасте. При Иване III Россия расширилась, сбросила окончательно татарское давление, стала могущественным, грозным для недругов государством. Иван III после женитьбы на племяннице последнего византийского императора Софии Фоминишне Палеолог воспринял на себя и на московский великокняжеский стол продолжение традиций православного царства. Формула «Москва – третий Рим, а четвертому не бывать» получила полное воплощение. Постепенно отвоевывались у Литвы русские города. Продолжалась борьба с немцами и поляками. Вместе с тем все меньше оставалось в России удельных княжеств – они вливались в Московское государство. Великий Новгород, вечевая республика, распрощался со своей свободой после кровавой борьбы, – вечевой колокол оказался на звоннице Московского Кремля.
В древних рукописях упоминается о том, что преподобный Нил Сорский (мирское имя – Николай) родился в Москве в 1433 году и был из боярского рода Майковых, в юности – «скорописец, рекше подъячий», и что был у него брат Андрей, возможно это, как считают историки, известный дьяк Василия Темного и Ивана III – Андрей Федорович Майков, во иночестве Арсений, писавший великокняжеские грамоты и посылавшийся по разным делам в монастыри. Дьяк Андрей Майков принимал, наряду с Федором Курицыным, послов, вел с ними переговоры, ездил с Борисом Кутузовым в Литву в качестве посла. (39, 10). Если дьяк Андрей действительно брат преподобного Нила, то, надо полагать, и Нил был в такой же близости к великокняжескому двору.
Грамоты 1460–1475 годов упоминают Нила уже как насельника Кирилло-Белозерского монастыря. В писаниях самого Нила есть указания, что постригся он в юности. Можно предположить, что это произошло с ним в возрасте 25–27 лет. В монастыре его наставником был старец Паисий (Ярославов), о котором, так же как и о Ниле, нет достаточно полных сведений. Известно, что старец Паисий какое-то время находился в Кирилло-Белозерском монастыре, а до этого подвизался в Спасо-Каменном монастыре, где написал его историю, дошедшую до нас в нескольких списках. В 1446 году посещал эту обитель Василий Темный с сыном, будущим Великим Князем Иваном III. Впоследствии Иван III очень ценил (как мы уже говорили) старца и в 1479 году призвал его в Москву крестить сына Василия. Этот князь Василий, когда сам стал у власти, старца Паисия и его ученика Нила «держал в чести в велице» (8, 156).
Когда у преподобного Нила был уже свой ученик, молодой монах Иннокентий (он был из московского рода князей Охлябининых-Хворостининых), старец Паисий благословил их обоих совершить паломничество на святую гору Афон и в греческие монастыри в окрестностях Константинополя. Это было приблизительно в 1475 году (39, 11). Целью этой поездки было изучение старчества, умного делания и, возможно, сбор аскетических писаний.
Путники прибыли сначала на Афон и остановились в принадлежавшем тогда русским монахам монастыре Ксилургу (позднее он перешел к болгарам), потом в Русском монастыре (так назывался тогда Пантелеимонов). Они обошли много обителей, в иных жили подолгу, молились, беседовали со старцами. На Афоне тогда уже утвердилась практика исихазма, – безмолвия, борьбы с помыслами, внимания себе, непрестанной молитвы. Еще в начале ХIV века это учение принес сюда преподобный Григорий Синаит, постриженник Синайской горы. На Афоне преподобный Нил переписал для себя два сочинения этого просветителя монашества: «Словеса различная о заповедех и догматех, муках и обетованиях: еще же о помыслех, страстех, добродетелех, безмолвии и молитве», а также «О безмолвии и о двух образех молитвы». Как сказано в кратком житии Григория Синаита об этих сочинениях: «Всяко преполезное есть сие творение равне новоначальным, средним же и совершенным: сокровенное же в них духовное богатство, яково и колико есть неленостно прочтый обрящет, и радостию воистину неизреченною возрадуется о обретении того» (38, 168).
В «Кратком историческом сведении о преподобном Ниле Сорском», предпосланном сочинениям святого, сказано, что он вместе со своим спутником «несколько лет провел на Афонской горе и в монастырях Константинопольских» (1, 1).
«На Афоне Нил, как он писал потом, жил “как пчела, перелетая с одного доброго цветка на лучший”, чтобы изучить “вертоград христианской истины” и жития, “оживить свою зачерствевшую душу и уготовать ее ко спасению”… Паломничество на Афон сильно повлияло на религиозные воззрения Нила, – там окончательно сложились его взгляды на внутреннюю и внешнюю сторону жизни христианского подвижника» (30, 66–67).
Преподобный Нил вернулся из этого долгого и трудного путешествия обогащенным духовным знанием и с множеством переписанных им исихастских текстов. За эти годы он усовершенствовался в греческом языке, так что мог читать в подлиннике Григория Синаита, пресвитера Исихия, преподобного Никифора Афонского, Каллиста и Игнатия Ксанфопулов и других учителей безмолвия и умно-сердечной молитвы. В Кирилло-Белозерском монастыре, куда вернулся Нил со своим учеником, была едва ли не самая богатая библиотека на Руси. Монастырь имел хороших книгописцев, среди которых были настоятель монастыря игумен Гурий (Тушин), преподобный Нил пребывал с ним в духовном общении, и монах Герман Пустынник, составивший каталог монастырских книг.
Сотаинником и учеником Нила в это время был его спутник по паломничеству на православный Восток монах Иннокентий, также будущий преподобный, основатель пустыни в Комельском лесу.
Они пытались в Кирилло-Белозерском монастыре вести внимательную безмолвную жизнь, но здесь это если и удавалось, то с большим трудом. Настоятели, преемники преподобного Кирилла, превратили обитель в крупного землевладельца, и она так великолепно обстроилась, что стала похожа на город. Множество забот легло на плечи монахов. Суете не было конца. Миряне наполняли храмы. Дары текли со всех сторон. Богослужения были весьма торжественны.
Преподобный Нил задумал вынести свое житие за стены монастыря, в близлежащий лес. Благословение на это было дано, и вот, невдалеке от монастыря, возле Успенского холма, появилась скромная избушка на две келлии, в которых поселились Нил и Иннокентий. Здесь они повели жизнь по образу афонских скитов, занимаясь внутренним монашеским деланием, а по субботам и воскресеньям посещая монастырские богослужения. Вероятно уже здесь преподобный начал трудиться над своим «Преданием о жительстве скитском». Он хотел устроить такое житие, которое полностью совпадало бы с требованиями его совести.
Отшельничество и общежитие одинаково не годились для этого. Мысли его сосредоточились на определении условий, необходимых для создания скита. Близость многолюдного монастыря мешала осуществить задуманное. Тогда (это было в 1486 году), Нил и Иннокентий отошли от обители на пятнадцать верст. Там, в глубине леса, в месте болотистом и не очень веселом, куда дорога шла большей частью по гати (хворосту, наложенному на влажную почву), на берегу небольшой речки Соры [2] они поставили поклонный крест и построили келлии. Как писал Нил: «Благодатию Божиею обретох место угодное моему разуму, занеже мирской чади маловходно» (1, 3–4). Степан Петрович Шевырев, поэт и историк русской литературы, совершил паломничество в северные монастыри в 1847 году: «Дико, пустынно и мрачно то место, – писал он, – где Нилом был основан скит. Почва ровная, но болотистая, кругом лес, более хвойный, чем лиственный… Трудно отыскать место более уединенное, чем эта пустыня» (21, 155).
Сюда пришли ради подвига безмолвия еще несколько близких по духу преподобному Нилу молодых монахов, о которых мы расскажем далее. Вскоре братия выстроила келлии и, на некотором расстоянии от скита, деревянную церковь в честь Сретения Господня. Место было низменное; они наносили под храм много земли, чтобы возвысить строения и устроить под церковью усыпальницу. Келлии, где иноки жили по двое, тоже были поставлены на утрамбованных насыпях. Они стояли так, чтобы из одной келлии было видно не более одной другой, и на расстоянии «вержения камня» (но так, чтобы слышен был голос). Дважды в неделю скитяне сходились в храме на церковной службе. Никаких приношений от мирян не принимали. Кормились трудами своих рук – разными поделиями у себя в келлиях, перепиской книг, работой на мельнице, которую поставили на реке Соре, сбором грибов и ягод.
В келлиях не должно было быть ничего, кроме нужных вещей, книг, икон, инструментов, письменных принадлежностей. Все – самое простое: «повсюду обретаемое и удобь купуемое». Не было в скиту «трудников», никаких услужающих людей. Отсутствовали скот и вообще всякая живность. В крайности (например, в болезни) разрешалось принимать обыкновенную нищенскую милостыню.
Это был скит нестяжателей. Удивительно то, что среди сподвижников преподобного почти не было монахов из простого народа, а более выходцы из боярского или княжеского звания. Новых насельников принимали весьма редко и никого не постригали здесь (если принимали, то только постриженных). Обязательным было требование к монаху – быть грамотным. Иначе как же мог бы он жить «по Божественным писанииям и по преданию святых отец», как бы он мог «в писаниих Божественных поучатися» (8, 136).
Как у преподобного Сергия в начале его жития на горе Маковец, когда у него в деревянном храме были деревянные сосуды, а у иноков бедные льняные ризы и лапти, так и в Нило-Сорском скиту поддерживались эта простота и непритязательность, которым Нил и его сподвижники никогда не изменяли.
Скитская всенощная продолжалась всю ночь. После каждой кафизмы предлагалось по три или четыре чтения из творений святых Отцов. Потом служилась утреня и все расходились по келлиям, чтобы собраться позже на Божественную литургию. На литургии пели очень мало – только Трисвятую песнь, Аллилуия, Херувимскую и Достойно есть. Остальное читалось нараспев. В храме не было ничего из серебра, тем более золота, но присутствовала там великая благодать Божия. Лесные звери не боялись смиренных скитян и подходили к самым келлиям. Зимой все заносил снег и едва можно было пробраться от большой дороги в Нило-Сорский скит – семь верст по снежной целине. Летом вокруг келлий шумели веселой листвой березы, а среди травы по берегам речки пестрело множество цветов.
Келлия Нила была возле ископанного им кладезя. Чем, кроме молитвы, занимался преподобный? Об этом он писал одному из своих сотаинников (адресат неизвестен). Вот отрывки этого послания в точном переводе графа М. В. Толстого: «Живя наедине, занимаюсь испытанием духовных писаний: прежде всего испытываю заповеди Господни и их толкования, и предания апостольские, потом жития и наставления святых Отцов. О всем том размышляю и, что по рассужде нию моему нахожу богоугодного и полезного для души моей, переписываю для себя. В этом – жизнь моя и дыхание. О немощи моей и лени возложил упование на Бога и Пречистую Богородицу. Если что случается мне предпринимать, и если не нахожу того в Писании, на время отлагаю в сторону, пока не найду. По своей воле и по своему рассуждению не смею предпринимать что-нибудь…
Иные не хотят смиренно испытывать Священное Писание, не хотят даже слышать о том, как следует жить, как будто Писание не для нас писано, не должно быть выполняемо в наше время. Но истинным подвижникам и в древние времена, и в нынешние, и во все века словеса Господни всегда будут словами чистыми, как очищенное серебро; заповеди Господни для них дороже золота и камней драгоценных, слаще меда и сот» (6, 256–257).
Как пишет Г. П. Федотов: «Все эти северные “заволжские” группы подвижников явственно хранят в наибольшей чистоте заветы преподобных Сергия и Кирилла: смиренную кротость, нестяжание, любовь и уединенное богомыслие… Нестяжание – в самом строгом смысле не личного, а монастырского отказа от собственности – их общий идеал жизни» (21,151).
В Заволжье были примеры и скитской жизни (Макарий Желтоводский и Унженский, Кирилл Белозерский и другие отцы), но почти всегда скиты со временем превращались в многолюдные монастыри. Было там и умное делание, творение Иисусовой молитвы и очищение помыслов, но и это не получило полного распространения и достаточного осмысления. Но только преподобному Нилу удалось во всей полноте внести в монашескую среду ненарушимое скитское житие и руководство к духовному деланию. Как верно заметил Г. П. Федотов: «В Ниле Сорском обрело свой голос безмолвное пустынножительство Русского Севера» (21, 154).
ХV век был весьма бурным и богатым в отношении как государственных, политических, так и духовных событий. Нилу было 12 лет, когда ослеплен был в междоусобной борьбе Великий Князь Московский Василий Темный (это было в 1445 году). Было 15 лет, когда Василий Темный без участия восточных патриархов поставил в московские митрополиты святителя Иону. Восшествие на престол сына Василия Темного – Великого Князя Московского Ивана III – будущий преподобный встретил уже в 29-летнем возрасте. При Иване III Россия расширилась, сбросила окончательно татарское давление, стала могущественным, грозным для недругов государством. Иван III после женитьбы на племяннице последнего византийского императора Софии Фоминишне Палеолог воспринял на себя и на московский великокняжеский стол продолжение традиций православного царства. Формула «Москва – третий Рим, а четвертому не бывать» получила полное воплощение. Постепенно отвоевывались у Литвы русские города. Продолжалась борьба с немцами и поляками. Вместе с тем все меньше оставалось в России удельных княжеств – они вливались в Московское государство. Великий Новгород, вечевая республика, распрощался со своей свободой после кровавой борьбы, – вечевой колокол оказался на звоннице Московского Кремля.
В древних рукописях упоминается о том, что преподобный Нил Сорский (мирское имя – Николай) родился в Москве в 1433 году и был из боярского рода Майковых, в юности – «скорописец, рекше подъячий», и что был у него брат Андрей, возможно это, как считают историки, известный дьяк Василия Темного и Ивана III – Андрей Федорович Майков, во иночестве Арсений, писавший великокняжеские грамоты и посылавшийся по разным делам в монастыри. Дьяк Андрей Майков принимал, наряду с Федором Курицыным, послов, вел с ними переговоры, ездил с Борисом Кутузовым в Литву в качестве посла. (39, 10). Если дьяк Андрей действительно брат преподобного Нила, то, надо полагать, и Нил был в такой же близости к великокняжескому двору.
Грамоты 1460–1475 годов упоминают Нила уже как насельника Кирилло-Белозерского монастыря. В писаниях самого Нила есть указания, что постригся он в юности. Можно предположить, что это произошло с ним в возрасте 25–27 лет. В монастыре его наставником был старец Паисий (Ярославов), о котором, так же как и о Ниле, нет достаточно полных сведений. Известно, что старец Паисий какое-то время находился в Кирилло-Белозерском монастыре, а до этого подвизался в Спасо-Каменном монастыре, где написал его историю, дошедшую до нас в нескольких списках. В 1446 году посещал эту обитель Василий Темный с сыном, будущим Великим Князем Иваном III. Впоследствии Иван III очень ценил (как мы уже говорили) старца и в 1479 году призвал его в Москву крестить сына Василия. Этот князь Василий, когда сам стал у власти, старца Паисия и его ученика Нила «держал в чести в велице» (8, 156).
Когда у преподобного Нила был уже свой ученик, молодой монах Иннокентий (он был из московского рода князей Охлябининых-Хворостининых), старец Паисий благословил их обоих совершить паломничество на святую гору Афон и в греческие монастыри в окрестностях Константинополя. Это было приблизительно в 1475 году (39, 11). Целью этой поездки было изучение старчества, умного делания и, возможно, сбор аскетических писаний.
Путники прибыли сначала на Афон и остановились в принадлежавшем тогда русским монахам монастыре Ксилургу (позднее он перешел к болгарам), потом в Русском монастыре (так назывался тогда Пантелеимонов). Они обошли много обителей, в иных жили подолгу, молились, беседовали со старцами. На Афоне тогда уже утвердилась практика исихазма, – безмолвия, борьбы с помыслами, внимания себе, непрестанной молитвы. Еще в начале ХIV века это учение принес сюда преподобный Григорий Синаит, постриженник Синайской горы. На Афоне преподобный Нил переписал для себя два сочинения этого просветителя монашества: «Словеса различная о заповедех и догматех, муках и обетованиях: еще же о помыслех, страстех, добродетелех, безмолвии и молитве», а также «О безмолвии и о двух образех молитвы». Как сказано в кратком житии Григория Синаита об этих сочинениях: «Всяко преполезное есть сие творение равне новоначальным, средним же и совершенным: сокровенное же в них духовное богатство, яково и колико есть неленостно прочтый обрящет, и радостию воистину неизреченною возрадуется о обретении того» (38, 168).
В «Кратком историческом сведении о преподобном Ниле Сорском», предпосланном сочинениям святого, сказано, что он вместе со своим спутником «несколько лет провел на Афонской горе и в монастырях Константинопольских» (1, 1).
«На Афоне Нил, как он писал потом, жил “как пчела, перелетая с одного доброго цветка на лучший”, чтобы изучить “вертоград христианской истины” и жития, “оживить свою зачерствевшую душу и уготовать ее ко спасению”… Паломничество на Афон сильно повлияло на религиозные воззрения Нила, – там окончательно сложились его взгляды на внутреннюю и внешнюю сторону жизни христианского подвижника» (30, 66–67).
Преподобный Нил вернулся из этого долгого и трудного путешествия обогащенным духовным знанием и с множеством переписанных им исихастских текстов. За эти годы он усовершенствовался в греческом языке, так что мог читать в подлиннике Григория Синаита, пресвитера Исихия, преподобного Никифора Афонского, Каллиста и Игнатия Ксанфопулов и других учителей безмолвия и умно-сердечной молитвы. В Кирилло-Белозерском монастыре, куда вернулся Нил со своим учеником, была едва ли не самая богатая библиотека на Руси. Монастырь имел хороших книгописцев, среди которых были настоятель монастыря игумен Гурий (Тушин), преподобный Нил пребывал с ним в духовном общении, и монах Герман Пустынник, составивший каталог монастырских книг.
Сотаинником и учеником Нила в это время был его спутник по паломничеству на православный Восток монах Иннокентий, также будущий преподобный, основатель пустыни в Комельском лесу.
Они пытались в Кирилло-Белозерском монастыре вести внимательную безмолвную жизнь, но здесь это если и удавалось, то с большим трудом. Настоятели, преемники преподобного Кирилла, превратили обитель в крупного землевладельца, и она так великолепно обстроилась, что стала похожа на город. Множество забот легло на плечи монахов. Суете не было конца. Миряне наполняли храмы. Дары текли со всех сторон. Богослужения были весьма торжественны.
Преподобный Нил задумал вынести свое житие за стены монастыря, в близлежащий лес. Благословение на это было дано, и вот, невдалеке от монастыря, возле Успенского холма, появилась скромная избушка на две келлии, в которых поселились Нил и Иннокентий. Здесь они повели жизнь по образу афонских скитов, занимаясь внутренним монашеским деланием, а по субботам и воскресеньям посещая монастырские богослужения. Вероятно уже здесь преподобный начал трудиться над своим «Преданием о жительстве скитском». Он хотел устроить такое житие, которое полностью совпадало бы с требованиями его совести.
Отшельничество и общежитие одинаково не годились для этого. Мысли его сосредоточились на определении условий, необходимых для создания скита. Близость многолюдного монастыря мешала осуществить задуманное. Тогда (это было в 1486 году), Нил и Иннокентий отошли от обители на пятнадцать верст. Там, в глубине леса, в месте болотистом и не очень веселом, куда дорога шла большей частью по гати (хворосту, наложенному на влажную почву), на берегу небольшой речки Соры [2] они поставили поклонный крест и построили келлии. Как писал Нил: «Благодатию Божиею обретох место угодное моему разуму, занеже мирской чади маловходно» (1, 3–4). Степан Петрович Шевырев, поэт и историк русской литературы, совершил паломничество в северные монастыри в 1847 году: «Дико, пустынно и мрачно то место, – писал он, – где Нилом был основан скит. Почва ровная, но болотистая, кругом лес, более хвойный, чем лиственный… Трудно отыскать место более уединенное, чем эта пустыня» (21, 155).
Сюда пришли ради подвига безмолвия еще несколько близких по духу преподобному Нилу молодых монахов, о которых мы расскажем далее. Вскоре братия выстроила келлии и, на некотором расстоянии от скита, деревянную церковь в честь Сретения Господня. Место было низменное; они наносили под храм много земли, чтобы возвысить строения и устроить под церковью усыпальницу. Келлии, где иноки жили по двое, тоже были поставлены на утрамбованных насыпях. Они стояли так, чтобы из одной келлии было видно не более одной другой, и на расстоянии «вержения камня» (но так, чтобы слышен был голос). Дважды в неделю скитяне сходились в храме на церковной службе. Никаких приношений от мирян не принимали. Кормились трудами своих рук – разными поделиями у себя в келлиях, перепиской книг, работой на мельнице, которую поставили на реке Соре, сбором грибов и ягод.
В келлиях не должно было быть ничего, кроме нужных вещей, книг, икон, инструментов, письменных принадлежностей. Все – самое простое: «повсюду обретаемое и удобь купуемое». Не было в скиту «трудников», никаких услужающих людей. Отсутствовали скот и вообще всякая живность. В крайности (например, в болезни) разрешалось принимать обыкновенную нищенскую милостыню.
Это был скит нестяжателей. Удивительно то, что среди сподвижников преподобного почти не было монахов из простого народа, а более выходцы из боярского или княжеского звания. Новых насельников принимали весьма редко и никого не постригали здесь (если принимали, то только постриженных). Обязательным было требование к монаху – быть грамотным. Иначе как же мог бы он жить «по Божественным писанииям и по преданию святых отец», как бы он мог «в писаниих Божественных поучатися» (8, 136).
Как у преподобного Сергия в начале его жития на горе Маковец, когда у него в деревянном храме были деревянные сосуды, а у иноков бедные льняные ризы и лапти, так и в Нило-Сорском скиту поддерживались эта простота и непритязательность, которым Нил и его сподвижники никогда не изменяли.
Скитская всенощная продолжалась всю ночь. После каждой кафизмы предлагалось по три или четыре чтения из творений святых Отцов. Потом служилась утреня и все расходились по келлиям, чтобы собраться позже на Божественную литургию. На литургии пели очень мало – только Трисвятую песнь, Аллилуия, Херувимскую и Достойно есть. Остальное читалось нараспев. В храме не было ничего из серебра, тем более золота, но присутствовала там великая благодать Божия. Лесные звери не боялись смиренных скитян и подходили к самым келлиям. Зимой все заносил снег и едва можно было пробраться от большой дороги в Нило-Сорский скит – семь верст по снежной целине. Летом вокруг келлий шумели веселой листвой березы, а среди травы по берегам речки пестрело множество цветов.
Келлия Нила была возле ископанного им кладезя. Чем, кроме молитвы, занимался преподобный? Об этом он писал одному из своих сотаинников (адресат неизвестен). Вот отрывки этого послания в точном переводе графа М. В. Толстого: «Живя наедине, занимаюсь испытанием духовных писаний: прежде всего испытываю заповеди Господни и их толкования, и предания апостольские, потом жития и наставления святых Отцов. О всем том размышляю и, что по рассужде нию моему нахожу богоугодного и полезного для души моей, переписываю для себя. В этом – жизнь моя и дыхание. О немощи моей и лени возложил упование на Бога и Пречистую Богородицу. Если что случается мне предпринимать, и если не нахожу того в Писании, на время отлагаю в сторону, пока не найду. По своей воле и по своему рассуждению не смею предпринимать что-нибудь…
Иные не хотят смиренно испытывать Священное Писание, не хотят даже слышать о том, как следует жить, как будто Писание не для нас писано, не должно быть выполняемо в наше время. Но истинным подвижникам и в древние времена, и в нынешние, и во все века словеса Господни всегда будут словами чистыми, как очищенное серебро; заповеди Господни для них дороже золота и камней драгоценных, слаще меда и сот» (6, 256–257).
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента