Муратова Ника. Эсса

Ника Муратова
Эсса

   Эсса – мальчик из маленького городка на границе Сенегала и Гамбии. Худой и пластичный, простодушный в своей наивности. Глупый в своем простодушном восприятии мира. А может, умный, но по-своему. Когда-то я любила его как старшая сестра. Потом ненавидела как оскорбленная женщина. Потом… Впрочем, все по порядку.
   В Сенегал я попала по работе. Я всегда была уверена, что могу внести посильную лепту в мир во всем мире. Что смогу помочь народам понять друг друга, смогу помочь всем научиться жить в мире, понимании и любви. Потому и присоединилась к международной организации, занимающиейся медицинскими проектами в развивающихся странах. Не скажу, что работа моя напрямую была связана с моей верой, но, по крайней мере, близко подводила меня к ней.
   Проект, по делам которого я приехала в Африку, проводил свою работу в Касамансе, провинции Сенегала, вытянутой вдоль границы с Гамбией. Частично провинция выходила на Атлантический океан, а некоторые города, как Зиганшор, например, располагались на берегу реки. В Зиганшор я прилетела из Дакара на самолете, что сэкономило мне как минимум часов восемь езды на машине. Меня поселили в довольно приличном отеле, одном из лучших в Зиганшоре. Отель состоял из квартир, полностью меблированных, с кухонкой и посудой. Во дворе отеля был разбит прекрасный сад из тропических деревьев, цветов и кустарников. Зиганшор привлекал довольно много туристов Сенегала и Гамбии – город располагал приятной глазу природой, славился гостеприимными людьми и низкими ценами при хорошем сервисе, намного более низкими, чем в Гамбии и Дакаре.
   Моим гидом и поверенным в незнакомом городе стала Ади Конте, полная, энергичная сенегалка из племени джола, с коротко остриженными волосами. В круглых очках и тонкой цепочкой с крестиком на шее, Ади выглядела не совсем типичной сенегалкой – уж слишком строгий у нее был вид, она редко улыбалась и не носила тюрбаны из цветастых платков, как остальные женщины. Позже я заметила, что короткую, почти под корень, стрижку носили в местном обществе в основном женщины прогрессивного склада. Жительницы деревень вплетали в косички искусственные волосы, а городские носили парики. На коротко стриженных смотрели с некоторым недоумением и даже с опаской Прогрессивных женщин побаивались, не понимали. Ади работала в проекте пять лет, и на ней держались все дела. В первый же день она предложила привезти мне ужин и документы для ознакомления. Однако прочесть я ничего не успела. Устала. Наспех перекусила кус-кусом с жареной рыбой. Непривычные приправы поначалу показались мне слишком резкими, терпкими, но потом я привыкла к ним и мне даже понравилось. Уснула быстро, несмотря на громкую музыку, доносившуюся из ближайшего кафе.
   Уже на следующий день каким-то образом все соседи и люди с улицы прознали о том, что я врач. Стыдно сказать, но практиковать я не собиралась, это не входило в мои планы. Я давно отошла от практической медицины, и несмотря на то, что, возможно, практическая помощь здесь была бы более уместна, чем проектная, практику я успела подзабыть, так что об этом и речи быть не могло. Однако для зиганшорцев мои планы не имели никакого значения. Я была белой и врачом. Это определяло мой статус и отношение ко мне.
   – Доктор, у меня СПИД!
   – Доктор, мой ребенок умирает!
   – Доктор, моей жене нужны лекарства!
   – Моя жена беременная, она рожает, ей надо в госпиталь!
   – У меня малярия, доктор! Я умираю!
   Охранник отеля даже и не пытался сдерживать толпу. Ему было все равно. Эти попрошайки были его народом, он их понимал, а меня нет. Я решила быть твердой и перестала выходить к просящим. Наплыв людей схлынул, но все равно время от времени к моему номеру пробирались какие-то люди, прося о помощи.
   Самым тяжелым стал опыт с водителем офиса. Наш водитель, Мамаду, почти неделю не выходил на работу, а в воскресенье явился ко мне, заявив, что болен.
   – Чем ты болен, Мамаду? – спросила я, не представляя, чем смогу ему помочь.
   Он приподнял майку, обнажив выпирающие ребра, впалый живот с тонкой кожей и обширные герпетические высыпания. Я мало разбиралась в этом, но все же картинки из атласа сразу всплыли перед глазами. Соединив в уме его постоянный кашель, а также частые недомогания, я пришла к неутешительному выводу. Поздняя стадия СПИДа, возможно, туберкулез. В таком состоянии он просто не мог больше у нас работать. Но и лечение он не мог себе позволить. Что же делать?
   – Мамаду, ты хоть сам знаешь, что с тобой?
   – Болен я, мадам. Очень болен.
   – И давно?
   – Да.
   – А к врачу обращался?
   – Много раз, мадам. Столько таблеток уже выпил.
   – Ты слышал когда-нибудь о такой болезни, как СПИД?
   Он помолчал. Потом заглянул мне в глаза.
   – Да.
   – Надо проверить твою кровь, Мамаду, сделать тест. Тебе надо лечиться, но ты же и сам видишь, что болезнь зашла уже очень далеко.
   – Да, мадам.
   Он опустил голову. Мы долго говорили с ним, я попыталась объяснить ситуацию. Оказалось, он был готов к этому. Видимо, я не первая, кто сказал ему о его диагнозе, хотя он и не упоминал о нем.
   – Но что же делать, мадам? Как мне прокормить семью? Я их единственный кормилец! Я и так трачу много денег на лекарства, врачей. А без работы нечего будет есть!
   Я могла помочь только тем, что попросила выплатить ему зарплату за дополнительный месяц и от себя дала немного денег. На следующий день он вновь пришел ко мне. На этот раз с женой и старшим сыном, Эссой. Тому было около шестнадцати лет. Высокий, худой и улыбчивый, он сразил меня обаянием и дружелюбием, очень детской какой-то застенчивостью.
   – Эсса хочет работать. Возьмите его к себе, мадам.
   Мы долго спорили, что это невозможно, у нас в офисе нет мест. Но потом я решила, что, в конце концов, это самое малое и самое реальное, что я могу сделать. Ну, пусть поможет мне ходить на рынок, моет машину, покупает хлеб, в конце концов. Не такой уж это тяжелый труд, а какой-то доход для парня будет.
   Так у меня появился свой house-boy, мальчик-прислуга. Это очень распространенный вид услуг в Африке. Иногда для этого берут девочку, иногда мальчика, они таким образом зарабатывают себе на жизнь посильным трудом. Я вовсе не стремилась иметь прислугу, даже и не думала, что в течение пары месяцев мне может понадобиться чья-то помощь по дому, но работа для Эссы была шансом откупиться от Мамаду и моей совести.

* * *

   Эсса, как оказалось, не был родным сыном Мамаду. Он был живым свидетельством еще одной странной западноафриканской традиции – обмена детьми или так называемого усыновления внутри семьи. Если женщина имела нескольких детей и ее сестры-братья тоже, между ними было принято обмениваться детьми. Женщина отдавала парочку своих под опеку сестер-братьев, те же отдавали ей парочку своих. Подобные обмены служили одной большой цели – укреплению родственных связей, чтобы все ощущали себя единой семьей, а не раздробленными ячейками.
   Сколько я ни пыталась разобраться в этой традиции, я так ничего и не поняла. Когда бедные родственники отдают своих детей более богатым, это хоть как-то объяснимо. Но не финансовое положение определяло традицию обмена детьми. Зачастую дети, конечно, попадали к более богатым родственникам, и те их нещадно эксплуатировали как прислугу. И это считалось нормальным – дети получали возможность ходить в школу и отрабатывали это домашним трудом. Но бывало и наоборот. Особый пункт – если у женщины умер муж и она осталась одна, без мужской опеки. Тогда разослать своих детей по родне являлось просто обязательным. Причем отправить их следовало туда, где была полная семья, так как считалось, что без мужчины в доме должного надзора ребенок не получит. Мне рассказывали о случаях насилия над детьми со стороны приемных родителей, но истинную статистику не знает никто. Внутрисемейный позор здесь никогда не выносят на суд общественности и закона.
   Эсса остался в тот же день, когда Мамаду его привел.
   – Ты можешь прийти завтра.
   – Нет, мадам, я могу начать работать сейчас. Если мадам не против.
   – А тебе далеко ехать до дома?
   – Да. До моей деревни далеко. До дома дяди Мамаду тоже не близко.
   – Дяди? Он тебе не отец?
   Тогда-то Эсса и рассказал мне свою историю. Совершенно обычным тоном, как будто так и надо.
   – А почему тебя отдала мама, Эсса?
   Пожал плечами:
   – Вы же знаете, у нас так принято.
   – Но кто более состоятельный, семья твоих родителей или твоей тети?
   – Одинаково.
   – А где живут твои родители?
   – Вверх по реке, на другом конце страны.
   – Ты их часто видишь?
   Покачал головой, глядя куда-то вдаль:
   – Два года назад видел мать. А отец умер года три назад. Я его почти не знал, не видел.
   – Почему? Он не навещал тебя?
   – У него много жен и ферма, ему было некогда.
   – Но ты же ездил к нему.
   – Да. Но я жил в доме матери, отец приходил на какое-то время и уходил.
   – Тебе хорошо жилось у тети?
   Смеется:
   – Да.
   – Это они заплатили за твое образование?
   – Нет, мать с отцом посылали денег до девятого класса, а потом миссионеры спонсировали.
   – Так тебе сколько лет-то?
   – Восемнадцать.
   – Правда? – Я недоверчиво окинула его взглядом. – А я думала пятнадцать – шестнадцать.
   Засмеялся.
   – То есть тетя и ее муж даже не платили за твое образование?
   – Нет. Я много болел в детстве, почти все время болел. И мать решила, что, может быть, мне будет лучше у тети, в ее семье, что их место для меня плохое, раз я болею.
   – Это ей кто-то посоветовал?
   – Наверное. Может, марабу^[1] сказал, что мне там плохо.
   – А у тети тебе стало лучше?
   Опять смеется:
   – Не помню. Говорят, лучше. Сейчас не болею же!
   Я окинула его взглядом. Ну да, не болеет. Но худой, как палка. Откормить его, что ли, за эти несколько недель. От меня не убудет, а он хоть чуть-чуть подкожного жира нарастит. Даже мускулов у него почти не видно. Ноги крепкие, а руки – тонкие. Даже странно. Нехарактерно для местного парня.
   – Знаешь, Эсса, ты не обижайся, но я никак не могу понять этот ваш обычай. Особенно в твоем случае. Может, я и не права, но мне кажется, приемная мать никогда не станет относиться к ребенку как к родному. Всегда будет разница между своими и приемными. Ну, скажи, так ведь?
   Кивнул. Уже без улыбки:
   – Да, всегда будет разница.
   – Ты это ощущал?
   Поджал губы.
   – Эсса, ты злишься на мать? Ну, вот за то, что она так поступила, отдала тебя?
   – Нет.
   Решительно ответил, не задумываясь.
   – Почему я должен злиться? Это наш обычай, так принято. Она сделала то, что должна была. И она помогала мне всю жизнь.
   И с чего это я решила играть в психолога и копаться в его прошлом? Зачем задаю такие вопросы? Это не облегчит ему жизнь. Его детство уже позади. Теперь у него другой этап.
   – Ладно, Эсса, не обижайся. Не обиделся?
   – Нет.
   Улыбнулся во весь рот.
   – У меня тут вашего жареного риса осталась целая кастрюля. Хочешь?
   Недоверчиво посмотрел на меня. Потом кивнул.
   – Тогда возьми сам, в холодильнике. Только кастрюлю потом вымой. Я пошла работать.
 
   Пока я читала свои бумаги, краем глаза все же наблюдала за Эссой. Он разогрел рис на плите, немного испуганно включая газовую горелку. Потом поел руками прямо из кастрюли и старательно вымыл кастрюлю, выскребая каждую прилипшую рисинку. Затем оглянулся, прошелся по комнатам.
   – Я немного уберусь, мадам?
   – Здесь убирали уже.
   – Но пыльно. Я сделаю лучше. В отелях плохо убираются, не для себя ведь. Вон сколько пыли оставили. Как будто никогда не убирались вообще.
   Он взял тряпку и тщательно и очень медленно стал вытирать пыль на всех полках, осторожно приподнимая предметы. Он меня отвлекал, я не могла сосредоточиться.
   – Эсса, хватит мельтешить. И так все чисто.
   Он расстроился. Испугался, что я недовольна.
   – Хорошо, мадам.
   Убрал тряпку в шкаф.
   – Может, помыть машину?
   – Она в офисе. Сядь где-нибудь. А еще лучше иди домой. Придешь завтра.
   Эсса кивнул и еще оглядел комнату. Лицо его просветлело.
   – А можно я на рынок схожу, мадам? Куплю фруктов?
   – Это хорошая идея. Я тебе дам денег, но у меня только евро, ты разменяй на рынке сам.
   – Нет проблем, мадам!
 
   Он чуть ли не вприпрыжку побежал на улицу, радостный, что нашел себе дело. Откуда такое подобострастие, даже удивительно. Он не был похож на других зиганшорцев. И все рассказы о хитроватых, ленивых африканцах совершенно не подходили ему.
   В тишине работать было легче. Я начала писать вступительную часть отчета, отмечая те места, где информация отсутствовала или была недостаточной. Мне придется встретиться с некоторыми представителями власти, чтобы восполнить эти пробелы. Список получался внушительным, но все же я надеялась уложиться в срок. Через два часа я подняла голову и увидела, что Эсса вернулся. С корзиной ярких фруктов, аромат которых немедленно заполнил всю комнату. Я уже успела устать от писанины и была рада отвлечься.
   – Какая красота! Спасибо, Эсса!
   Он радостно улыбался.
   – Я сейчас все разложу, мадам, не беспокойтесь.
   – Да подожди ты. Пойдем, прогуляемся. Мне надо купить кофе, и я проголодалась.
   Было уже время обеда, Эсса-то съел пряный рис с мясом и не ощущал голода, а я как раз очень проголодалась.
   – Я могу готовить, мадам. Мне что-то приготовить? Я могу пожарить что-нибудь. В холодильнике есть продукты?
   – Ой, нет, Эсса! В этой маленькой кухне что-то готовить? Все мои вещи и постель пропахнут специями и маслом, спасибо! Лучше пойдем, посмотрим, что на улице творится.
   Он кивнул, но удивился. Скорее всего, он просто не понял, что же плохого в том, что одежда пропахнет ароматами еды, ведь что может быть лучше запаха еды для бедняка?
   Погода стояла не очень жаркая, и гулять было приятно. Голову не сжимало обручем духоты, дул свежий ветерок, и Эсса семенил за мной, не отставая ни на шаг.
   Мы вышли к реке. Я остановилась, наблюдая, как одни женщины стирали белье в реке, другие набирали ведра воды и уносили с собой, а дети купались. Около реки было куда оживленнее, чем на улицах. Подплывали рыбацкие лодки, качались на волнах около берега, женщины вытаскивали рыбу из сетей и раскладывали по ведрам, чтобы нести потом на продажу. Рыбаки, серьезные и молчаливые, лишь изредка выкрикивали что-то, собирая сети назад в лодку. Несколько женщин в грязных платьях и цветастых платках на голове жарили рыбу в темном масле прямо у берега; из хижин неподалеку доносился запах коптилен.
   Эсса подобрал длинную палку и принялся ножом затачивать ее конец.
   – А почему город так называется? Это что-то значит на местном языке?
   – Не на местном, на португальском. Cheguei e choram, что значит «я пришел, и они заплакали».
   – Откуда ты знаешь?
   – В школе проходили.
   – Довольно странное название.
   – Просто, когда первые португальские торговцы пришли в город, местные решили, что их всех теперь увезут в качестве рабов.
   – И заплакали?
   – Наверное. Кто же хочет стать рабом.
   – Но ведь колонизаторами Сенегала были французы.
   – Это потом. Сначала, как и в соседней Гвинее-Бисау, португальцы.
   Он поднял голову, оторвавшись от затачивания палки.
   – Зачем тебе эта палка, Эсса?
   – Мы пойдем ловить рыбу.
   – Палкой?
   – Да. Мы пойдем туда, где мелководье, там можно и палкой поймать.